Алька. Кандидатский минимум

Утром следующего дня, где-то около девяти, я был в секции, зазвонил телефон, я снял трубку.

– Алё.

В трубке зазвучал голос Дальского:

– Алек Владимирович?

– Слушаю, Антон Михайлович.

– Немедленно ко мне.

Через пару минут я был в кабинете Дальского. Антон Михайлович быстро расхаживал по кабинету, увидев меня, произнёс:

– Как же так можно с товарищем поступать?

Я попытался изобразить на своей продувной физиономии крайнюю степень растерянности и недоумения.

– А что случилось?

– Что Вы петрушку ломаете?! Оставили меня одного с Богуславским и сбежали.

Степень моего удивления превысила все границы и вылилась через сдавленную горем замешательства гортань:

– Так я как его Крещенскому передал, со всеми попрощался и ушёл, Вы вспомните, Антон Михайлович! А что, его не литейщики домой везли? Своего, из своей секции оставили?!

Дальский раздражённо махнул рукой.

– А где Вы живёте?

– На проспекте Мира.

– А что, до проспекта Мира есть трамвайный маршрут от Измайловской?

– Да, одиннадцатый, только он идёт до ВДНХ, а я живу посередине между ВДНХ и Щербаковской, это от ВДНХ две остановки на седьмом трамвае, или пешком десять минут.

Антон задумался, он наверняка помнил, как я волок Колю к метро, как передавал его Крещенскому, при этом не помнил моего прощания со всеми, но понимал, что в сутолоке быстрого удаления от ментов мог и пропустить этот момент. Подошел к сейфу, открыл его, достал бутылку коньяка и две рюмки, налил себе и мне – поверил плуту и выжиге, эх, простая душа. В комнату стали заходить по одному участники вчерашнего вечернего забега, Дальский расспрашивал каждого – каждый клялся, что не понимает, как такое произошло, после чего получал свою рюмку коньяка. Когда собрались все, Антон рассказал про свои вчерашние приключения.

Первой проблемой было поймать такси – таксисты, как известно, в те годы не сажали пьяных, даже с провожатыми – заблюёт салон – и вся смена насмарку, и хотя у метро машин всегда много, промаялся Дальский часа полтора, пока какой-то рисковый не согласился довезти их за червонец. Николай к этому времени немного протрезвел и показывал дорогу. Приехав к его дому, Антон Михайлович сделал большую ошибку – отпустил такси. Дом, в котором жил Богуславский, был старой убитой безлифтовой хрущобой. Затащив его на четвёртый этаж, Антон позвонил в дверь, полагая, что сейчас он освободится от этой маяты – наивный. Дверь открыла женщина, которая, увидев Богуславского, всплеснула руками и сказала:

– Господи, опять сюда привёз. Коля, ты здесь больше не живёшь!

Изумлённый Дальский спросил:

– Он здесь не живёт?

– Да уж два года как не живёт, но как напьётся, так обязательно всем провожатым показывает, чтобы его сюда везли.

Хозяйку квартиры явно изрядно веселила такая коллизия, чего нельзя было сказать об Антоне, и, взглянув на его потерянное лицо, она сказала:

– Вы не расстраивайтесь, я его новый адрес знаю.

Антон сволок Николая вниз и пошёл ловить такси, таща Богуславского, – он, проказник, никак не хотел трезветь, но увы – поймать за полночь такси и в центре бывало непросто, а на окраине? Повезло, остановился какой-то грузовик, на нём в итоге и вернулся к себе домой в три ночи по окончании операции по доставке Николая по месту его фактического проживания.

Истины в тот день Антон так и не добился, но было понятно – мы все обгадились, а Антон – мужик. Как сейчас сказали бы, реальный мужик.

* * *

В феврале 1984 года умер Андропов, нас погнали на Красную площадь изображать скорбящую толпу. Передние две-три шеренги видели происходящее отлично, нам, стоящим в середине, не видно было ни черта. Кто-то стал доставать из карманов зеркальца, пытаясь, держа их над головой, что-то увидеть, но не тут-то было. Оказалось, что вся толпа наша густо нашпигована какими-то мрачными субъектами, которые пришли туда не скорбеть вместе с нами, а наблюдать за нами, чтобы мы скорбели как положено, и чего ненужного не натворили, и в зеркальца не подглядывали, как нашего вождя в сырую землю засовывают, – вот ведь суки. У меня даже слёзы высохли на глазах.

Нам назначили нового вождя – К. У. Черненко, которого тут же положили в больницу, и оттуда он до своей смерти уже ни разу не вышел. Народ стал открыто издеваться над этим цирком.

Весной Дальский организовал очередной Пленум вузов центрального региона – в Калуге. После пленарного заседания собрались в гостинице в номере у Дальского. Нас – меня, Юрку Хациева – направили за закуской. Выбор в магазине был невелик – взяли каких-то консервов и варёной колбасы. Набилось нас в комнату Антона человек двадцать, в числе прочих там были две дамы – преподаватели какого-то Московского вуза пищевой промышленности. Увидев варёную колбасу, одна из них с недоумением сказала:

– Кто же берёт варёную колбасу на закуску? Её же есть нельзя.

– Почему есть нельзя, крахмала много?

– Кто же будет класть в варёную колбасу такой ценный продукт, как крахмал?

Тут уже удивились мы с Юркой:

– А что же в неё кладут?

– Вам это знать не надо.

– Как так? Мы ж её едим, хотелось бы понимать.

– Ну, ладно, мы же практически коллеги. Казеинат.

– Это что? Как клей казеиновый, что ли?

– Ну, что-то вроде.

Колбасу в тот вечер мы не ели. Она, кстати, в Калуге в самом деле была несъедобная.

Посидели, поболтали, ушли гости, вслед за ними потянулись к выходу и мы. Дальский с недоумением развёл руками и поинтересовался:

– А вы куда, гусарики?

Не вильнёшь – все бодренько приступили к уборке.

Илюха предложил мне написать сценарий учебного фильма по холодной листовой штамповке. Мне показалось это интересным, посмотрел сценарий учебного фильма, написанного Ильёй, и стал составлять свой – наметил концептуальные вещи, нюансы решил сформулировать после летней практики – я должен был проводить практику в Тольятти на ВАЗе. Хотел на месте уточнить точки съёмки, чтобы были видны технологически важные моменты для различных операций.

Летом перед практикой опять решил поехать с друзьями на стройку. С этими шабашками в сознании происходили странные метаморфозы – после защиты решил не ездить, вроде бы и зарплата стала более-менее неплохая, возраст опять же растёт, а не наоборот, но как только наступает лето – какой-то зуд в пятках. И только парни рассказывают, что собираются ехать, моментально швыряю в рюкзак свой нехитрый скарб – и только меня и видели.

Строить надо было дачу в садовом посёлке в Снегирях по Волоколамке, строить капразу – капитану первого ранга с забавной фамилией Вирвихвост, служившему в Центральном штабе ВМФ. Фундамент уже стоял, нашей задачей было построить стандартный садовый домик. Марат Семёнович, так звали нашего заказчика, купил для этой цели щитовой дом, но попросил нас как-то по возможности изменить дом, чтобы он имел своей, характерный только для него облик.

Место для нашего обитания нам определили в сарайчике, смастерённом чьими-то не очень умелыми руками. Впятером мы как-то там разместились, кроме того, там стоял стол, за которым мы завтракали и обедали, и высокий топчан, где иногда ночевал Марат Семёнович, заезжавший посмотреть, как идут дела на стройке.

Щиты дома лежали рядом с домом селянина, живущего неподалёку, – метрах в ста. Он согласился постеречь их зимой, поскольку куплены они были под осень, и на участке без охраны они могли бы пострадать или уменьшиться в числе.

Нашли местного тракториста, за то, чтобы перекинуть щиты на тракторной тележке к стройке, он, сквалыга, захотел червонец. Это за пять минут работы трактора! Мы ему:

– Ты вообще, что ли, наглость потерял? Тут сто метров! Трёха – нормальная цена.

– Да я ключ в замок зажигания только за пятёрку вставляю, а тут вас ждать, пока погрузите, пока выгрузите, – чирик, не меньше.

– Пятифон – это максимум – и поясной поклон в конце работы. Заметь – от тебя – нам. Это ж такая халтура, вжик – и синичка впорхнула.

– Будете торговаться – четвертной билет затребую, а куды вы денетесь, я тут один тракторист на всю округу.

Ах так – задохнись. Володька наш озлился, и мы стали таскать щиты вручную – невесёлое, надо сказать, занятие. Щиты пролежали ничем не накрытыми осень, зиму и весну и промокли насквозь. Навскидку те, которые были без окон, весили за сотню. Таскали каждый щит вдвоём, этот маршрут в сотню метров казался километровым. После второго щита у меня возникло ощущение, что я, как Никулин, не сгибаясь, могу рукой почесать пятку. Тракторист, наблюдавший за нашей работой сидя в кабине трактора, усыхал от смеха, глядя, как мы корячимся.

Курившая невдалеке невысокая бабёнка в кепке и телогрейке, поглядывавшая на нашу работу, вдруг швырнула недокуренный бычок «Беломора» и сказала хриплым низким голосом:

– Погодите, мужики, – после чего быстрыми шагами подошла к стоящей на участке Марата Семёновича «Копейке», присоединила рядом стоящий прицеп, вскочила в «Жигулёнок», описала дугу по поляне, через которую мы таскали щиты, сдала задним ходом к груде сложенных щитов и скомандовала: – Грузите.

Всё это она делала быстро, решительно, как-то по-мужски. Мы скоренько забросали щиты в прицеп, больше трёх не вошло – щиты далеко выступали за габариты прицепа и могли попадать, и пошли к месту разгрузки. Рая, так звали нашу неожиданную помощницу, была хорошим водителем – аккуратно, без рывков довезла щиты до места, сказала:

– За полчаса всё перевезём, что вам жилиться-то?

– А во что обойдётся?

– С ума сошли? Да ничего не надо – сигареткой угостите, а то у меня закончились.

Работа пошла, мы за минуту грузили, за минуту разгружали, ходили неспешно туда-сюда, просто курорт какой-то.

Тракторист, поняв, что бабло уплывает, подошёл к нам во время очередной загрузки и примирительным тоном сказал:

– Да ладно, чего вы канителиться будете, давайте за пятёрку всё перевезу.

Не останавливаясь, Павлов ответил:

– Так всё равно же десятка выйдет – ты ж пятёрку только ключ в замок зажигания вставляешь.

– Да ладно, всё за пятёрку.

– Нет, спасибо, видишь – мир не без добрых людей, обойдёмся.

– Хорошо, трояк давайте – и по рукам.

– За трояк – если только сам всё грузить будешь.

Расстроенный тракторист махнул рукой, сел в трактор и укатил. Щиты были сложены кое-как, небрежно. Последние образовывали козырёк, под которым мы обнаружили большое куриное гнездо, сложенное из сена, в где лежало штук пятнадцать яиц – из-за высокой травы гнездо сбоку было совсем не видно. Позвали хозяйку из дома, рядом с которым были сложены щиты.

– Случаем, не Ваше хозяйство?

– А я думаю, что у меня одна кура нестись перестала? Хотела под нож её, а она, смотри ты, какое гнездо себе свила. Щас пришлю мальца – заберёт.

Малец – белобрысый пацанёнок лет семи, в майке, трусах и вьетнамках несоразмерно большого размера, пришёл, озадаченно почесал макушку, присел на корточки, оттянул майку и стал бережно складывать туда яйца. Сложив, взялся за майку для надёжности ещё и правой рукой и понёс яйца домой, высоко поднимая ноги – вьетнамки застревали в густой траве. Должно быть, хозяйственный мужик вырос.

Перевезя щиты, поставили их на солнце шалашиком – чтобы просыхали, сами приступили к обвязке. Обсуждали, что мы можем предпринять, чтобы изменить облик дома. Володька Павлов предложил сдвинуть ось кровли от центра дома – дома с такой ломаной крышей тогда стали появляться в загородных посёлках. Такой поворот, кроме изменения внешнего облика дома, обеспечивал больший полезный объём в подчердачном пространстве. Мысль была правильная, я предложил развить её – нарастить стропила и кровлю, расположенные над крыльцом, изменив форму крыльца, что придаст зданию более интересный вид в целом. Крыльцо превращалось в маленькую террасу с высоким потолком – Володьке идея понравилась, заказчикам тоже.

Работа шла довольно быстро – помогал опыт сборки щитовых домов. Санька традиционно кашеварил, ему иногда помогала жена полковника – ужинать мы садились все вместе. На строящуюся дачу частенько приезжала их дочь, бывало, с подругой, которая всегда привозила капустный пирог под названием «Утопленник». Название это происходило от технологии изготовления – готовый для запекания пирог заворачивали в непромокаемую плёнку и опускали в ёмкость с водой – пирог тонул, из-за процессов брожения теста объём его увеличивался, он всплывал, его извлекали и отправляли в духовку. Не знаю, то ли в силу особенностей технологии его изготовления, то ли из-за того, что физкультура на свежем воздухе способствует хорошему аппетиту, но уплетали мы эти пироги с воодушевлением.

Спали мы в сарайчике, жена Марата Семёновича с Раей, которая оказалась её подругой, спали в «Волге» Марата. Девчонки после ужина уезжали в Москву, Семёнович если приезжал, то ночевал с нами в сарайчике на топчане.

Марат Семёнович был интереснейшим человеком, проплававшим всю жизнь на атомных подводных лодках, живший в северных гарнизонах, любил рассказывать всякие истории. Мы как-то спросили:

– Марат Семёнович, а правда на лодках вино дают к обеду?

– Да, по сто граммов.

– А что, оно в самом деле от радиации помогает?

– Да нет, ерунда всё это. Для аппетита.

– А что, кормите невкусно?

– Питание вполне приличное, но на борту мы не готовим. Каждый обед, ужин, завтрак приготовлен на берегу и целиком заморожен на подносе. Специальная система подаёт всё разогретым и готовым к употреблению. Всё качественное, из хороших продуктов, а есть не хочется. Мы в институт специальный обратились, чтобы помогли нам разобраться с этой проблемой, – они нам двух специалистов своих дали по питанию и физкультуре. Вышли в рейс, физкультурник всех в спортзал на занятия стал призывать – у нас и спортзал с тренажёрами, и сауна есть, две недели походили, потом всё меньше, меньше к нему ходить стали, потом смотрю, а он сам не ходит. Спрашиваю: «А чего сам-то не занимаешься?» – «Воздух у вас не тот, не могу». А у нас по боевой тревоге так физкультурят – о-го-го.

– Платят, наверно, хорошо?

– Платят, конечно, только живёшь всю жизнь за полярным кругом, полгода дома не бываешь, приезжаешь, а там…

И Марат Семёнович кивнул головой в сторону машины, куда ушли спать его жена с подругой, той самой, которая помогала нам перевезти щиты на своей машине.

– А что ей скажешь?

Построили мы дачу довольно быстро – недели за три, вернулись в Москву. Прощаясь на вокзале, Павлов сказал:

– Я позвоню, в воскресенье всем быть на телефоне, есть ещё один объект, тоже дачка, будьте готовы.

Я поинтересовался:

– Кому строить будем?

Павлов загадочно улыбнулся.

– Удивишься.

Удивился, строить дачу мы подрядились Гале Линёвой – вузовской однокашнице. У неё был новый муж – прежний мне нравился больше – высокий, плечистый, рыжий, весёлый. Новый был каким-то военным снабженцем, не помню точно, кажется, майором, какой-то скучный был. Да нам какая разница? Главное, чтобы в срок платил. Фундамент был, собрали за неделю щитовой домик, настелили полы, подшили потолок, обшили половину стен вагонкой изнутри, больше не смогли – кончилась доска и любой материал, который можно было приколотить или отпилить, получили под расчёт и укатили. Скучный объект.

В понедельник – день-бездельник – я катил на паровозе в славный город Тольятти. Началась практика, партнёром моим был Александр Сагдаев – преподаватель нашей кафедры. Встретиться мы договорились прямо в актовом зале Дома культуры ВАЗа, там традиционно все преподаватели – руководители студенческих практик – проводили вводные собрания со студентами. Актовый зал ДК ВАЗа огромен, там одновременно проводили собрания преподаватели четырёх вузов. Во всю длину сцены стояли письменные столы, за которыми сидели преподаватели, проводящие собрания. Алик – буду называть его Аликом, он не любил, когда его называли Сашей, – сидел за столом и, как я понял, проводил вводную беседу. Я поднялся на сцену и сел невдалеке, слушая, как Алик, обращаясь к симпатичной блонди-студентке, проводит собрание:

– Привет, а ты ж не собиралась на практику ехать.

– Ой, да так соскучилась, сижу и думаю: надо съездить.

– А жить будешь вместе со всеми в общежитии?

– Не знаю, думаю, может, квартирку с кем-то вместе на месяц в аренду снять. Вы как, Александр Анатольевич, думаете?

– Ну, давай после собрания обсудим.

Услышав этот весёлый диалог Алика со студенткой, я трансгрессировал на соседний с ним стул и, не давая продолжиться их весёлой беседе, зычно произнёс:

– Прошу внимания. Ребята, сядьте поближе, чтобы нам кричать не приходилось.

Пока наши подопечные лениво пересаживались потеснее, я шепнул:

– Ты чего, охренел, что ли? Давай, раз начал, продолжай собрание по делу, работай с группами, скажи, что и как, а потом тет-а-тет. Не всем интересны твои личные переговоры со студенткой, потом и нам устроиться надо.

Алик начал растолковывать студентам, что да как, я сидел, размышлял. Я не был моралистом – личная жизнь каждого – это его дела, однако близкие отношения со студентками не одобрял, как и игривый тон. Мы ж на работе – нельзя.

Закончив собрание, пошли размещаться. ВАЗ – завод богатый, имел многоподъездное двенадцатиэтажное здание, по сути, многоквартирный дом с двух- и трёхкомнатными квартирами, в котором прекрасным образом размещались студенты и их руководители, прибывающие на практику со всего Советского Союза, – у преподавателей был отдельный подъезд. Первые несколько дней мы жили втроём – с нами жил преподаватель, потом он куда-то пропал, и доживали мы вдвоём с Аликом в чудесной двухкомнатной квартире с кухней, ванной комнатой и туалетом, у каждого была своя немаленькая спальня – шик.

Во второй же день я собрался с утра побегать – Дубакин верно говорил: «Это болото – затянет», и затянуло, Алик собрался тоже. Добежали до дворовой хоккейной коробки, пробежали по ней один круг – Алик собрался назад, я ему:

– Ты куда это собрался?

– Так вроде размялись?

– Да ты что? Даже не вспотели. Ты как хочешь, а я ещё побегаю.

Я продолжил бегать, Алик тоже остался. Я, наматывая круги, наблюдал за ним. Через двадцать минут он сдох, но продолжил – бежал на характере. Вернулись домой через сорок минут, позавтракали в столовой, поехали на завод.

Мы пробегали с ним весь месяц, за исключением дней, когда с вечера нарушали спортивный режим, – бывало и такое. Под конец месяца он подсох и стал наступать мне на пятки.

На заводе я искал точки съёмки тех технологических операций, которые я описывал в сценарии предполагаемого кинофильма, отмечал, где и как нужно снимать, чтобы точно показать протекание деформации заготовки в процессе изготовления.

Периодически мы с Сагдаевым посещали студенческое общежитие, смотрели, чтобы всё было в порядке – благо идти было недалече – в соседние подъезды. Начали с подъезда, в котором размещался женский контингент. Алик стучал в дверь, произносил:

– Можно войти?

И, не дожидаясь ответа, вламывался – девицы визжали, кто-то прикрывался одеялом или одежонкой, кто-то, делая вид, что ищет, чем прикрыться, демонстрировал свои прелести, наблюдая за нашей реакцией. Первый раз я по инерции тоже впёрся вслед за ним, но цирк этот мне не понравился. Когда мы покинули комнату, я сказал ему:

– Алик! Ну что ты творишь? Тебе что, прямо-таки необходимо поглядеть на их ляжки? Я как-то не готов в этом участвовать.

Алик ненадолго успокоился, и пару комнат мы посетили вполне корректно, но потом всё пошло по первоначальному сценарию. Поняв, что бороться с ним в этом вопросе нереально, я сказал:

– Ладно, давай разделимся, ты продолжай на девок зенки таращить, а я пошёл к мужикам. Заодно и время сэкономим.

И мы разошлись в разные стороны.

Питались мы или в столовках, или дома, вся необходимая для этого посуда имелась. Алик неплохо готовил. Как-то раз, зная, что в гости к нам зайдут коллеги, он мастерски приготовил плов. Моё умение готовить ограничилось тем, что, когда нам надоели пельмени, я их пожарил.

Общественно-политическую практику мы провели, собирая сеяные травы на поле какого-то специализированного совхоза.

Стояла жара, и зачёт по итогам практики я предложил провести на пляже, а что в этом страшного? Но Алик что-то струхнул – проводили в какой-то аудитории учебного центра ВАЗа, впрочем, там оказалось неплохо – работал кондиционер.

В октябре умер Александр Иванович Целиков, это была большая потеря для технологической науки и невосполнимая утрата для кафедры прокатки – все последующие заведующие кафедрой даже отдалённо не соответствовали его уровню.

В Контрольном совете мне попала на рассмотрение отказная заявка на изобретение Ю. А. Бочарова – доктора наук, профессора кафедры, которую я закончил. Бочарова я уважал – он был блестящим лектором, вторым в моём рейтинге лекторов шестой кафедры – лучшим был, по моему мнению, инженер кафедры Дмитрий Аркадьевич Илинич. Кроме того, Бочаров был одним из создателей нового вида технологического оборудования – гидровинтовых пресс-молотов. Я его очень уважал, но заявка была какая-то инфантильная – из разряда заявок профессиональных изобретателей. Суть её была в том, чтобы установить внизу какой-нибудь плотины действующей гидростанции гидравлический пресс и использовать халявное давление воды в гидросистеме пресса. Если бы в заявке не стояла фамилия такого уважаемого в мире обработки давлением автора, я бы подумал, что это написал какой-нибудь пионер, но там стояла фамилия Бочарова, и отказать ему я не мог – это ж практически, ну, если не отец родной, то дядя точно. А как я могу отказать родному дяде в желании стать ещё раз изобретателем? Но и выдать изобретение на эту муть – это проявить неуважение ко всем остальным изобретателям, в том числе и к себе. Терзаемый смутными сомнениями, я пришёл к Светлане Дмитриевне.

– Светлана Дмитриевна! У меня просьба огромная – заберите у меня эту заявку, не могу я одному из своих учителей отказ писать.

– Вы, Алек Владимирович, на работе, и я Вам заявочку лично расписала. А кто, по Вашему мнению, отказ доктору наук писать будет?

– Светлана Дмитриевна! Да я всё напишу, не хочу только фамилию свою светить – огорчать старика. Да было бы что-то серьёзное, где можно было бы с автором поспорить, обсудить, а тут блудняк какой-то. Мне стыдно его носом тыкать, объясняя, что это галиматья.

– Ну, ладно, пишите, что с вами поделаешь. Но имейте в виду – заплатить за это я Вам не смогу.

– Да упаси боже.

На традиционное Измайловское предновогоднее заседание Дальский поручил мне написать доклад о руководстве студенческой практикой.

– Алек Владимирович, Вы у нас, если я не ошибаюсь, недавно стали на практику ездить?

– Да, в этом году второй раз съездил.

– У меня к Вам просьба: Вы подготовьте доклад по летней практике, посмотрите свежим взглядом, что, по-Вашему, можно изменить, что, по Вашему мнению, можно добавить.

– Сделаю, Антон Михайлович.

И забыл напрочь.

Перед началом заседания Антон сказал мне:

– Алек Владимирович, я как обычно начну, а Вы за мной через пятнадцать минут.

Я похолодел, вспомнив, что мне было поручено месяц назад, но сделать ничего было нельзя, кроме одного: я схватил у кого-то лист бумаги и стал лихорадочно писать какой-то совсем бредовый текст, поскольку ничего серьёзного написать уже не было времени.

Что настрочил, уже не помню – так, первую муть, которая пришла в голову, что-то вроде: «Товарищи, все вы знаете, что ВАЗ – огромное предприятие, поэтому для достижения увеличения выхода годной продукции в долях автомобиля, приходящийся на один студенто-день, мы по накопленному опыту предлагаем поднять и усилить педагогический нажим. Осредняя средний процент успеваемости на этапе прохождения практики и добавляя к нему выработку каждого студента в тонно-километрах конвейерной массы выпущенной продукции, помноженную на число пунктов взятых в прошлом годе обязательств, выводим средний балл, полученный студентами на зачёте, который на ноль целых семнадцать тысячных выше цифр, достигнутыми студентами, не перешедшими на прогрессивно-премиальные формы обучения». И в таком роде всякой ахинеи минут на пятнадцать.

Всю это муть я нёс с абсолютно непроницаемым лицом, понимая, что написанного не хватает на пятнадцать минут, импровизировал, пускаясь в пространные рассуждения, добавляя красок.

Закончив выступление, я под хохот присутствующих, который скорее был вызван неожиданностью трактовки летней практики, чем качеством материала и изложения, удалился попить воды – от волнения пересохло горло, бумагу с текстом скомкал и выкинул в урну.

Встретивший меня в коридоре Дальский был, к моему удивлению, очень доволен моим выступлением.

– Вот это то, что как раз нам нужно на наших конференциях. А где ваш доклад?

– Выкинул.

– Да как же можно, такой текст?! А куда?

– В урну.