скачать книгу бесплатно
Злобный и охрипший со сна?!
Правда, это было бы мило, не будь на часах пять тридцать утра!
Очень злая, но уже далеко не такая сонная, я молча переваривала признания явного романтика и слушала повисшую между нами тишину. Странную тишину, ибо в ней призрачным эхом шумел и гудел далёкий аэропорт.
У которого свой, особенный, голос.
– По работе летите? – я всё же спросила.
Произнесла, когда молчать и слушать этот гул стало больше невозможно, а от обоюдного молчания появилось чувство неловкости.
Собственной дурости.
– Да, – он подхватил, заговорил торопливо и бодро, – планируем подписать контракт с немцами. Полгода шли переговоры и вот…
Контракт.
Ясно и понятно.
Он, смазывая объяснения, заразительно зевнул.
– Извините, – Гордеев, кажется, смутился.
А у меня возникли подозрения, что принцип: «Не спишь сам – не давай другим» люблю и претворяю в жизнь не только я.
Есть у нас что-то общее, да.
– Так и быть, – я, зевая в ответ, согласилась охотно.
– Всё-таки я вас разбудил.
– Да.
– Простите.
– Прощу, – я, снова зевая, головой согласно мотнула, уточнила мстительно, – часам к двенадцати. И даже индульгенцию вышлю. Голубиной почтой. Ждите.
– Варвара, вы всё же очаровательны, – Гордеев рассмеялся.
А я… я улыбнулась.
Сердиться на него долго как-то не получалось. Хотя с очаровательностью я бы и поспорила, не видел он меня по утрам, особенно во время сессии.
– А я эгоистичный дурак, – продолжал он, пожалуй, шутливо. – Готов каяться и извиняться. Просите что угодно, привезу из Берлина то, чего душа желает.
– Мне?! – я уточнила.
И растерялась.
От щедрости невиданного масштаба.
– Да, Варя, вам.
В голосе Гордеева послышалась улыбка.
А у меня перед глазами показался длинненький такой, как в мультиках, свиток, что мысленно раскатился на всю комнату. Привиделись соборы и дворцы, аккуратные улочки и старинные фахверковые дома.
Музейный остров.
И зоопарк со слоновьими воротами.
– Фотокарточку рейхстага, – в итоге буркнула я.
И вакцину от зависти.
Гордеев помолчал, а после скорее утвердил, чем спросил:
– Сердитесь?
Он издевается, да?
Конечно, я сержусь!
Мало того, что разбудили, можно сказать, ночью, так ещё и сообщили, что кто-то сваливает в Берлин со всеми его достопримечательностями и красотами, а кто-то остается в нашем родном и любимом городе, где каждый музей и здание, имеющее хоть какое-то историческое значение, изучено вдоль и поперек.
– Нет, не сержусь, – я, прогоняя остатки зависти, выдохнула и ответила уже серьёзно. – Ярослав, мне ничего не надо.
– Хорошо, – он отозвался после паузы, и его голос обиженным сделался, превратился в лёд. – Я вас понял, Варвара. Объявили посадку…
– Я поняла, – улыбку, что, кажется, вышла грустной, я скривила открывшему глаза еноту и показала язык. – Удачного полёта и мягкой посадки.
– Спасибо… Варя?
Он позвал.
Когда я почти отключилась, скользнула по экрану пальцем, но в последний миг замерла, застыла, чтобы, подумав не больше пары секунд, спросить:
– Да?
– Не исчезай из моей жизни.
***
Уснуть в этот день я больше не смогла, поэтому по-утреннему хмурого и сонного Дэна на завтрак ждала овсянка и сырники. На кашу он брезгливо поморщился и отодвинул, а сырники, всю тарелку, придвинул к себе.
– Сначала каша, – я выдала улыбку великого тирана и назидательным тоном проговорила. – Будущий врач должен знать о пользе правильного питания и овсянки, которую подают на завтрак всех английских аристократов.
Тарелка сырников уехала обратно на середину стола, а каша была водружена ему под нос.
– Кушай и наслаждайся.
– Варвара, ты не Варвара, а жестокий варвар, – печально констатировал мой сосед.
– Знаю, – жестокий варвар в моём лице оскалился безмятежно.
И мило.
И что я могу сделать, если овсянку в отличие от многих любила всегда?
Вообще считаю, что в садике меня недолюбливали именно из-за этого, а не потому что, как утверждает мама, я отбирала куклы у девочек, постоянно дралась с мальчиками и не давала никому спать в тихий час.
Вот.
– Ты… – Дэн, беря ложку, протянул тоскливо.
Не договорил.
Ибо зазвонил неожиданно мой телефон, заставил вздрогнуть, а высветившийся знакомый номер, что когда-то давно и невзаправду был подписан именем Геродота, заставил побледнеть, перестать язвительно улыбаться.
И из-за стола я вышла поспешно, сбежала в свою комнату, не обращая внимания на удивленный взгляд соседа и его неразборчивое восклицание. И дверь я закрыла плотно, посмотрела на вибрирующий телефон, который побелевшими пальцами сжимала.
Геродот.
Отец истории, как известно.
Тот, кто столь настойчиво звонил, для меня тоже отцом истории являлся. А ещё он был профессором археологии и куратором моей группы, что носился с нами уже два года, решал всевозможные проблемы и переживал, как за своих детей.
И я долго медлила прежде, чем ответить, но… за свои поступки ответ держать надо.
– Илья Германович? – я произнесла первой, проговорила непривычно робко.
И внутри что-то ухнуло.
Оборвалось, будто я с разбегу и вышки прыгнула в ледяную воду реки, как было однажды в детстве. Мы тогда искренне считали, что двадцать седьмого мая после трёх дней жары под тридцать вода успела прогреться, можно купаться.
Спас меня в тот день Ромка, вытащил.
– Варвара, здравствуй.
– Здравствуйте.
– Через час у вас начнется экзамен. Средние века, кажется?
– Да.
Я, пусть он и не мог видеть, кивнула осторожно. Почувствовала, как в голове противно и трусливо зазвенело, похолодело всё внутри.
Первый экзамен из пяти.
И если я передумаю, то ещё есть и шанс, и возможность. Только сесть на трамвай и проехать три остановки, перейти дорогу и зайти в корпус, а там пятый этаж и знакомая до боли большая аудитория.
– Варя…
– Илья Германович, я уже всё решила, – я перебила его быстро, решительно, пока эта самая решительность меня не покинула.
– Варя.
– И заявление я уже написала, – вот это я проговорила совсем скороговоркой.
И зажмурившись.
Я боюсь того, что он может сказать?
Да, боюсь.
Потому что я точно знаю, что он может… уговорить. Геродот убедит в своей правоте, разложит по полочкам всю мою глупость, и я… останусь. Ещё на год, а там мудрый отец истории снова найдет правильные слова или их даже не потребуется, потому что я смирюсь, напомню сама себе, что до окончания всего курс.
Поздно рыпаться.
– Заявление не проблема, – он говорит спокойно и вдумчиво.
Как всегда, как на лекциях, которые он нам читал на первом курсе, а мы, завороженно слушая, никогда их не пропускали.
Он же умеет говорить интересно, убедительно.
И я, оттолкнувшись от двери, выхожу на балкон.
Мне нужен свежий воздух.
– Нет.
– Варя… – в его голосе слышится горечь.
И я до боли и онемевших пальцев сжимаю телефон, что кажется обжигающе горячим, невозможно тяжёлым. Отшвырнуть бы его, выкинуть, чтобы не говорить, не травить себе душу и в выборе своём не сомневаться.
– Илья Германович, я не могу.
– Не хочешь, – он возражает проницательно, усмехается.
Да.
Так… честней.
Мочь могу, но больше не хочу.
– Что ж… зайди хоть со стариком попрощаться, Варвара Алексеевна, – Геродот вздыхает тяжело и, кажется, смиряется.
– Зайду, – я, не обращая внимания на слёзы, моргаю и обещаю.
