Иностранная литература №08/2011

– Это обычный рейс. А вы всех подозреваете, в каждом видите террориста.

– Конечно, вижу! – воскликнул Трухилло. – Посмотрите на того бородача, он не итальянец. Он читает арабскую газету…

– Он не араб, он грек, – вздохнула Алина.

– А его соседка, та, смуглая, видите? Она сняла сверху сумку… что она в ней ищет? Кажется, достала патрон…

– Это губная помада.

– Смейтесь, смейтесь! Вы думаете, я сумасшедший. Удивляюсь вашему спокойствию, – рассердился Трухилло. – Повторяю, что от каждого можно ожидать…

– Я работаю двадцать пять лет и думаю, некоторый опыт у меня есть. Я бы заметила, если что-то не так.

– Вы ошибаетесь, вот увидите, – сказал Трухилло. – Кое-кого вы не учли, не заметили.

– Кого же?

– Толстого нудного господина с котом, – Трухилло перешел на шепот.

– Вы шутите, значит, вам уже лучше, – с облегчением сказала Алина.

Лицо Трухилло раздулось и покраснело. Голос стал плаксивым, как у капризного малыша.

– Видите ли, дорогая стюардесса с двадцатипятилетним стажем, может, вы и привыкли к страху, а я – нет! Вот уже много лет, как он не оставляет меня ни на минуту. Я смотрю телевизор, читаю газеты, слушаю речи и всякий раз ощущаю, как в мою плоть вонзается нож беспокойства, тревоги. Но я не могу этому противостоять – только специалисты все понимают, только сильные мира сего знают подробности. Вся правда – в черном ящике или там, где собираются заговорщики, а нам остается лишь страх. Мы боимся тех, на кого вы все нам указываете, указываете каждый раз на новых врагов. Они где-то далеко, в чужих странах, они против нас, против меня, и с каждым днем становится одним врагом больше. Моя жизнь наполнена страхом, переполнена им. Я устал, я больше не хочу такой жизни… Это правда, синьорина…

– Полно, ну что вы…

– Позвольте, я закончу. Постоянный страх отравляет мне жизнь, но я отомщу. Хотя бы один раз, синьорина, я им покажу, я всех вас напугаю. Почему вы не спросите меня, как?

Лучше ему не перечить, он явно сумасшедший, про себя решила Алина.

– Вы – настоящие садисты. Вы точно знаете, кто наши враги: арабы, талибы, чеченцы, антиглобалисты, бородатые террористы. Этих вы нам назвали. А что, если вдруг кто-то, кого нет в вашем черном списке – нормальный, обыкновенный человек, самый обыкновенный, – станет тем новым врагом, которого надо бояться?

– Какой еще человек?

– Такой, как я. Тогда все полетит к чертям: предрассудки и металлодетекторы, профилактические бомбардировки, досмотры. Вы только подумайте: обыкновенный толстяк, такой, как я, с толстым, внушающим доверие, котом в клетке садится в самолет. А прежде он рассылает в газеты письмо с угрозой этот самолет взорвать. Но в письме, которое завтра получат все газеты, толстый господин не объясняет как и почему. Ничего не объясняет – ни слова из того, что я рассказываю вам, синьорина. Вам я объяснил, почему хочу это сделать, но вот как – говорить не буду. Скажу только, что я повар, изучал химию, бомба – это мой кот, и здесь использована лимонная кислота…

– Все, хватит. Это уж слишком. Пора готовиться к посадке, – раздраженно прервала его Алина.

Но толстяк удержал ее за руку.

– Нет, синьорина, посадки не будет. Мне жаль вас, вы расплачиваетесь за чужие грехи. Еще немного, и я перестану бояться, пусть теперь боятся другие. Отныне и впредь все будут испытывать страх при виде толстяков и кошек, вместе или по отдельности. Психологи, социологи, криминологи обратят внимание на опасность ожирения, чрезмерной любви к животным, хорошей кухни. Сыщики станут искать тайные организации, изучать исторические события, исследовать идеологические влияния и взгляды фанатиков, но не найдут ничего, кроме моих бесполезных сорока лет, проведенных у плиты. Все стереотипы будут опрокинуты. Как вы тогда поступите? Оккупируете страну поваров? Перестанете сажать толстяков в самолеты? Посадите в тюрьмы кошек?

– Всему есть предел, – Алина вырвала руку. – Вы просто сумасшедший. Вы мне мешаете.

Быстрым, нервным шагом она направилась к коллеге, ответственному за безопасность полетов.

– Вон тот толстяк во втором ряду – настоящий маньяк. Не думаю, что он опасен. Но лучше, если ты успокоишь его.

– Вон тот, в желтой куртке? Который ухмыляется?

– Он самый. Зубы скалит, идиот…

– Еще чего не хватало – бояться таких, как этот.

– Вот именно, – согласилась Алина.

Кот противно мяукнул. Раздался взрыв.

Рождественский вертеп

Есть места, обязанные своей славой великому сражению или марке вина, есть края, получившие известность благодаря тому, что в них родился знаменитый поэт, актер, мафиози. Края, славящиеся своими монастырями или карнавалами, оливковым маслом или сыром. Одни города связаны в нашей памяти с тем, что на них сбросили атомную бомбу, другие – с громким убийством, третьи – с названием торта или с маршрутом летнего путешествия.

Наш городок, который населяют и богохульники, и люди благочестивые, с незапамятных времен знаменит живым вертепом.

Больше всего мне запомнился рождественский вертеп двадцатилетней давности.

Было это за год до землетрясения, снега тогда навалило не меньше метра, и грузовик Моргайте занесло на скользкой дороге так, что он едва удержался на самом краю обрыва, о чем свидетельствует ex voto[1] на стене местного клуба.

Я уже сказал, что постановка рождественского сюжета нам всегда удавалась; мы гордились победами в соревновании с соседями по долине, которые тоже не упускали случая представить к Рождеству свои живые вертепы. В тот год наш подготовительный комитет состоял из дона Карамболы, следившего за исторической и религиозной стороной представления, синьора Пены – нашего мэра, ответственного за проведение мероприятия и за безопасность, и, наконец, портнихи Лучаны – декораторши и костюмерши. Увы, всех троих уже нет на свете, но память о них живет в наших сердцах. В тот год мы хотели устроить представление с небывалым размахом, потому что соседний городок Кастелькьяро объявил о подготовке сенсационного вертепа на деньги спонсора, фирмы “Суперсвет”: повсюду лампочки и мерцающий ангел. Еще у них была самая лучшая Мадонна, способная часами стоять не моргая, в одной позе: не иначе как ее накачивали наркотиками. В другом городке, Монтевелло, гвоздем программы были двести живых овец вокруг яслей с младенцем. После представления площадь устилал ковер из дерьма, но зато какой эффект! В Ка-ди-Бассо был лучший Младенец Иисус – карлик с мелодичным голосом – и лучший вол – белый великан: когда он дышал, пар шел, как из фабричной трубы. Вот какие силы нам противостояли, вот с кем нам приходилось соперничать, выдумывая каждый год что-то новенькое. Моргайте предложил:

– Давайте устроим вертеп в грузовике. Святое семейство – в кабине, вол и осел – в кузове.

– Да, а Бог будет регулировщиком, – ехидно заметил дон Карамбола.

– А мне нравится! – обрадовался Ато, местный дурачок.

Поскольку дон Карамбола всегда прислушивался к Ато, ему пришлось согласиться: на Богоявление[2] волхвы прибудут не на верблюдах, а на грузовике. Началась подготовка. В тот год было много трудностей, сложней всего оказалось выбрать главных действующих лиц. Искусство, как говорится, требует жертв. Мария Кармела, которая три года выступала в роли Мадонны, забеременела, но не от Святого Духа, а от простого смертного – трактирщика. Следовало бы объявить конкурс “Мисс Мадонна”, но как это сделать в городке, где одни старики и старухи? И тут кто-то вспомнил про Людмилу.

– Но ведь она иностранка! – возразили святоши в юбках. – Говорят, у себя на родине она разгуливала с пистолетом.

– Зато всегда ходит к мессе, к тому же работящая и собой хороша, – заметил дон Карамбола.

Когда он произносил “собой хороша”, по его рясе будто промчалась бегущая строка: “Чего греха таить, лакомый кусочек”. В общем, назло традиционалистам и ксенофобам Мадонной у нас впервые выбрали блондинку да еще иностранку. С Иосифом каждый год возникали проблемы. За несколько лет перед этим святой так набрался, что уснул прямо в яслях, приведя в ярость Мадонну. Иосиф следующего года был славный малый, но борода у него все время сползала, к тому же он был немного педик и подмигивал ангелу. В конце концов нашли отличного Иосифа – рыжая борода, ясные глаза, католик, рабочий-краснодеревщик. Однако он женился и через год потолстел на двадцать килограммов, так что ему в самый раз не Иосифом быть, а волом. Тогда Иосифа – с черной бородищей и безумными глазами – пришлось взять напрокат в соседнем городке. К несчастью, у этого оказалась аллергия на сено. Минуты через две он начал громко чихать, брызгая слюной, как шрапнелью, да так, что один плевок попал Младенцу на голову. Иосиф стал опухать на глазах и его с приступом астмы унесли на носилках. Вот почему теперь Моргайте предложил кандидатуру своего коллеги Донато. Тот, хотя родился на юге, был высокий блондин с всклокоченной бородой.

– Нет, – сказал священник, – он богохульник. Не успеет проснуться, как уже сквернословит.

– Он хороший парень, работяга, и грузовик свой не паркует где попало, – сказал мэр.

– Ладно, но пусть обещает не сквернословить, – согласился дон Карамбола.

– И не подумаю, – ответил Донато на сделанное ему предложение. – Тоже мне удовольствие – стоишь на холоде, с палкой, в яслях этот малявка нюни распускает. Мадонна попадется какая-нибудь снулая монашка – ни рыба ни мясо.

– Мадонной будет синьорина Людмила, – сказала портниха Лучана, посмотрев на Донато сияющим взглядом сводни.

– Людмила, блондинка из пекарни?

– Она самая.

– Ладно, если больше некому… – согласился Донато.

И отправился чинить карбюратор – ничто так не успокаивало его, как копание в моторе; при этом он саданул себе молотком по пальцам, перепачкался в масле, сломал отвертку, после чего, исчерпав лимит ругательств на месяц вперед, смиренно предстал перед портнихой Лучаной и получил от нее овечий жилет, сандалии и посох. Жилетка оказалась блошиным мотелем, ремни сандалий врезались в икры, от посоха несло навозом. Но с появлением Людмилы Донато забыл обо всех запахах и приободрился. Половина Людмилиного лица была скрыта голубым покрывалом, но другой половины оказалось достаточно, чтобы привести в движение поршни в сердце Донато.

Марию и Иосифа поставили рядышком, над яслями с Младенцем Иисусом – его тогда изображал Луиджино, тот самый, который со временем стал грабить бензоколонки. Повалил снег, как в кино, но супруги не обратили на это внимания, зачарованно глядя друг на друга. Волу вдруг приспичило, он загадил все вокруг, однако супруги ничего не заметили. Младенец Луиджино – сын кузнеца, крепыш, но неморозоустойчивый – начал приобретать синюшный оттенок, однако святая парочка и этого не заметила. Хорошо хоть ангел – то есть Аугусто, в миру пиццайоло, – знаками показал, что Младенцу не мешало бы согреться.

Младенца укрыли электрическим одеялом – еще немного, и сено бы загорелось, но влюбленные, естественно, ничего не заметили.

Наконец дон Карамбола призвал Иосифа и Марию максимально сосредоточиться, и ровно в одиннадцать все было готово. Перед яслями, освещенными фарами грузовика Моргайте, разместились статисты, в том числе двенадцать пастухов с овцами на плечах. Беднягу Ато, как всегда, преследовали неудачи: его овца все время испражнялась, горох сыпался за воротник. Были там и другие второстепенные персонажи рождественской истории. Коммунист Моргайте в роли дровосека читал от скуки газету “Унита”, за что и получил выговор. Ангел нетвердо стоял на ногах, расшитая бисером рождественская звезда – произведение портнихи Лучаны – ярко сияла и искрилась. Вол и осел подрались. Вола угомонили огромной порцией чечевицы, а осла – успокоительным уколом. В итоге у вола началась отрыжка, а сонный осел захрапел. Главные действующие лица ненадолго отлучились, чтобы выпить чего-нибудь горячего. В полночь, когда зрители торжественной процессией подошли к пещере, кто-то заметил на шее у Иосифа следы губной помады, а у Мадонны на покрывале – прилипшее сено. Такой поворот сюжета сценарий не предусматривал. Но их простили – все-таки Рождество. К Новому году они уже жили вместе. На Богоявление волхвы устроили триумфальный въезд на фуре. Доехали только Гаспар и Валтасар, пьяный Мельхиор вывалился по дороге. Но все равно успех был небывалый.

– Знатный вышел вертеп, – радостно сказал пьяный Моргайте. – Не хватало только Ленина.

Дон Карамбола сделал вид, будто не слышит.

…и ты не один

В том, что я одинок, виноваты китайцы.

Все началось, когда закрылся овощной магазин на первом этаже моего дома. Хозяин сказал, что из-за этих китайцев, пакистанцев – уродов косоглазых, продают в своих лавчонках гнилые тыквы и кладбищенскую траву – никакой работы для итальянцев не осталось. Конкуренция.

Магазин закрылся.

Мальчишки разукрасили двери рисунками и надписями.

Под одним рисунком было написано:

БОЛЬШЕ СМЕЕШЬСЯ, БОЛЬШЕ ПЛАЧЕШЬ

Философы сраные. Попробуй-ка засмеяться или заплакать посреди улицы.

Людям нужно, чтобы с ними разговаривали. А если не с кем поговорить, начинаешь думать. Я только этим и занимался. Столько думал, что горло начинало болеть – там оседают все печальные мысли.

Думал о том, как я одинок.

Ни женщины – хоть какой-никакой, чтоб улыбка, голос, грудь, – ни друзей настоящих.

Один всего-навсего приятель, да и у того вечно болит живот.

Наверное, все дело в том, что я некрасивый, с большим носом, как у боксеров. Правда, сломанные боксерские носы смотрятся сексуально, не то что мой – круглый, точно пробка от шампанского. Волосы у меня густые, но с жесткими завитками, как у барана, так что мне далеко до тех красавчиков из рекламы с их аккуратными прическами. А еще рожа у меня красная, будто мне всегда холодно. Даже летом.

И я не очень разговорчив.

И анекдоты рассказывать не умею.

И работа у меня паршивая – кладовщик на складе медикаментов.

Аспирин стерегу.

По воскресеньям хожу в парикмахерскую, что еще делать в выходной?

А парикмахер не знает, что делать с моей овечьей шерстью: стрижет, приглаживает, чешет – никакого результата.

Прошу меня побрить, хотя, честно говоря, брить-то и нечего.

Я хожу в три разные парикмахерские, чтобы никто не сказал: “Опять он здесь. Ходит каждое воскресенье, как будто делать ему больше нечего”.

Телевизор смотрю, но любимой команды у меня нет. Притворяюсь, что болею за “Ювентус”, но, если “Ювентус” проигрывает, мне наплевать.

На кого мне не наплевать, так это на Ирис.

Ирис работает в баре, маленькая розовощекая блондинка с пухлым ртом. На ней всегда такие джинсы, что, когда она поворачивается, ползадницы вылезает наружу; в боках слегка полновата, но башню у меня все равно сносит.

Она никогда мне не улыбается.

Всем улыбается, а мне – никогда. Капучино делает, но это ее работа, вот и все наши отношения.

Я бы и рад закрутить с ней, да не знаю, с чего начать.

Остается только дрочить. Шквал дрочилова. Под фильмы, которые крутят по местному каналу после полуночи, или под девушек месяца из “Плейбоя”, иногда под комиксы про Сатаника[3] – остались с армейских времен.

Не хватает смелости купить порно. И потом, что изменится? Дрочилово и есть дрочилово.

А ведь такие, как я, на дороге не валяются. У меня и квартира есть – удобная, по наследству досталась, – и большое сердце, и почти чистая душа. Книги люблю читать, разные, особенно исторические. Про военные кампании. Мне нравятся полководцы – Наполеон, Нельсон. Они – не помню, кто это сказал, – одиночки. Не такие, конечно, как я. Они удаляются от людей, уходят на вершину горы или на нос корабля, а люди про них говорят: надо же – такой великий и такой одинокий! А потом они возвращаются и командуют тысячами солдат, сотнями кораблей. Жозефина особенно возбуждала Наполеона, когда не мылась. Если бы от Ирис немного пахло потом, я бы все равно от нее не отказался, но она разве даст.

В общем, во всем виноваты китайцы, из-за которых закрылся овощной магазин.

В нем начался ремонт, я видел.

Не прошло и месяца, как на этом месте открылся магазин сотовых телефонов.

“Голоса” – так и назывался. Когда я его увидел, у меня аж дыхание перехватило. Потрясающая роскошь для нашего района. Разноцветные, как насекомые, телефоны – зеленые жуки и черные тараканы, серые сверчки и розовые бабочки. И разные аксессуары: провода, наушники, леопардовые футляры, чехольчики со стразами.

И продавщицы там были потрясающие. Две брюнетки, куколки, в одинаковых костюмах вишневого цвета – как двойняшки, и помада вишневая в тон форме. Ту, которая любезнее, я прозвал про себя Черешенкой, а другую, серьезную, – Вишенкой. Приветливые, уверенные и соблазнительные. Через несколько дней их тут все уже знали.

Я не заходил – стеснялся, но отирался поблизости и все глазел на них и на магазин.

Как-то утром в витрине я увидел рекламу, которая перевернула всю мою жизнь.

Море – чистое, как хрусталь. На пляже разлеглась красотка в бикини; я как раз отдрочил накануне, когда ее показывали по телеку. Она прижимает к уху телефон – золотистый, новенький, ослепительно-блестящий.

СОЛНЦЕ: ОДИН ЗВОНОК – И ТЫ НЕ ОДИН

“Солнце” – это марка мобильного телефона “Sole SS300”, новая модель “Densetsu”, китайская или японская, в общем, тоже от косоглазых.

Красотка болтает по телефону, а по берегу к ней уже мчится орава парней и девчонок, – ее друзья, которых она ждет, – все с мобильниками, все с прямыми волосами.

У меня никогда не было сотового телефона. Зачем? На складе есть телефон, и дома – старый, дисковый, в одном отверстии палец все время застревает.

К тому же мне никто не звонил.

Я никогда не представлял себя с мобильным телефоном.

Как-то раз я смотрел через стекло витрины на продавщиц, и Черешенка мне улыбнулась. Не просто улыбнулась – вышла на улицу и спросила:

– Хотите посмотреть наши спецпредложения?

“Спецпредложения”, именно так и сказала.

Возможно, в этот момент не было покупателей, однако она вышла ради меня и спросила именно меня, не интересуюсь ли я их спецпредложениями.

От нее чудесно пахло, влажный рот произносил слова быстро и гладко, сразу видно – заучено крепко. Она объяснила мне, какие бывают тарифы и в чем преимущество каждого, рассказала про опции, а еще про то, сколько эсэмэсок я могу отправлять – тысячу или даже больше. Я тогда не знал, что это такое, слушал с открытым ртом: тысяча эсэмэсок, черт возьми, – и в голове роились невероятные фантазии.

Она говорила и улыбалась, а я смотрел на ее губы и думал, что обращается она ко мне так, будто мне позарез нужен мобильник. Черешенка между тем объясняла:

– Конечно, тариф надо выбирать в зависимости от того, куда вы чаще звоните: по работе, или друзьям, или на какой-то один номер – своей девушке, маме…

Она обращалась ко мне как к человеку, у которого есть девушка и мама.

То есть мама, конечно же, у меня была, царствие ей небесное, но Черешенка считала, что у меня может быть и девушка.

Я улыбался и кивал головой; в магазин зашла влюбленная парочка, они тоже стали прислушиваться к рассказу Черешенки. Так мы и стояли втроем, знатоки сотовых телефонов, а девушка сказала своему парню:

– Я хочу посмотреть такую же модель, как у молодого человека.

Молодой человек – это я, у меня в руках модель, которая заинтересовала девушку.

На одном дыхании я выпалил Черешенке, что она меня убедила: я беру “Sole SS300”.

Потому что один звонок – и ты не один.

Черешенка сказала:

– Это новинка сезона, но золотистого цвета сейчас нет, есть красный.

– Как солнце на закате, – пошутил я.

Черешенка улыбнулась, и Вишенка тоже. Шутка удалась.

Я выбираю тариф “три к одному” – что это такое, не знаю, но название красивое, похоже на групповуху.

Затем мне приходится заполнять множество бланков с личными данными; вишневые близняшки стоят рядом и подсказывают: подпишите здесь и еще вот здесь, – как будто мы уже друзья.

Я выхожу на улицу с огненно-красным тараканом в руке. В коробке аксессуары и инструкция. Иду изучать все это в бар.

И вот вам первый знак того, что жизнь моя круто изменилась.

Подходит Ирис. В своих коварных джинсах, с выразительным пупком. Убирает со столика, но вдруг распахивает глаза и говорит:

– Какой симпатичный! Это “Sole SS300”, правда? И фотоаппарат есть?

– Думаю, нет, – отвечаю я, ни жив ни мертв.

– А у меня старая модель, – продолжает она, – дашь посмотреть твой?

Я кладу телефон ей на ладонь, а в голове проносится: сопрет, сейчас убежит с моим сотовым, бросит бар, работу и вообще все. Но она опытной рукой ощупывает мобильник, заставляет его издать парочку радостных вскриков и неожиданно сообщает:

– У тебя есть блютус.

– Ну да, – говорю.

– Круто. Мой парень обещал мне такой на день рождения.

Ирис поворачивается, показывая ниточку трусов. Как ни странно, меня не огорчает ее сообщение о парне, я счастлив, что она со мной заговорила. Я представляю, что она – моя девушка. Мы вдвоем на пляже… Солнце: один звонок – и ты не один.

Я иду на работу и чувствую себя совсем другим человеком, я ощущаю в кармане маленький, вселяющий уверенность предмет. Смотрю на людей – некоторые идут, прижимая телефон к уху, разговаривают. Я представляю себя на их месте, но мне никто не звонит.

Никто мне пока не звонит, я только что купил телефон! – хотелось мне закричать им всем.

Вот он, я достаю его, делая вид, будто проверяю сеть.

Я уже знаю, что так говорят: у мобильных телефонов, как у рыбаков, есть сети.

Когда я держу в руке Солнце, я вижу во взглядах неожиданную теплоту, неизвестное прежде единение. Близость. Сплоченность посвященных. На складе меня встречает охранник Барбьери: усищи, форма, пистолет. Этот тип вечно надо мной издевается.

Он хочет открыть рот – конечно же, для того чтобы выдать очередную идиотскую шутку, – но я достаю из кармана телефон.

На мгновение он замирает.

– Значит, ты решился.

– Специальное предложение, – отвечаю я, – с блютусом.

– У меня тоже. Можно футбольные матчи смотреть. Иногда от него есть польза.

Он достает черный аппарат, экран в два раза больше, чем у меня. Еще бы! У Барбьери все должно быть больше. Но сегодня он меня не подкалывает. А когда я ухожу, прощается.

Так проходит два дня.

Ирис теперь тоже здоровается, но мне этого мало: нужно ловить момент, начинать новую жизнь. Телефон есть, прекрасно, но никто мне не звонит. Я дал свой номер Барбьери. Дяде из Кампобассо. И еще – Джиджи, тому самому, у которого вечно болит живот.

Барбьери прислал мне сообщение, буквы видно плохо:

ГОВОРЯТ, СУХОДРОЧКА ПОРТИТ ЗРЕНИЕ.

Не ахти какая, но все-таки первая эсэмэска, и я ответил:

СПАСИБО.

Дядя из Кампобассо мне не звонит. Джиджи тоже.

Как-то раз я проходил мимо витрины “Голосов”, хотел посмотреть новинки. Черешенка узнала меня и жестом пригласила войти.

– Как телефон?

– Отлично.

И в этот момент – о чудо – в моем кармане заиграла музыка. Чудесная, волшебная мелодия.

– Вы не отвечаете? – спрашивает меня Черешенка.

– В каком смысле?

– У вас телефон звонит…

– Ах да, конечно, – говорю я.

Кто-то ошибся номером. Мне бы сказать: ничего страшного, ну что вы, звоните, когда хотите.

– Кто-то ошибся номером.

– Бывает. Может, вам не нравится мелодия звонка?

Не мог же я признаться, что слышу ее впервые.

– Нет, по правде говоря, немного… ретро, – не теряюсь я. – Мне бы хотелось что-нибудь современное. У вас можно купить?

– Ничего покупать не нужно. В вашем мобильном телефоне шестьдесят разных мелодий. Хотите, выберем вместе?

Я рядом с ней, ее кукольное личико совсем близко от меня, пальцы уверенно бегают по клавишам.

– Вот, послушайте. Называется “Забвение”, вальс. Потанцуем? – хотел я спросить, но не решился.

– Или эта, “Горячий джангл”. Или “Арабская ночь”. Вам нравится “Арабская ночь”? Лично мне нравится вот эта. “Рифф-рафф” называется. Забавная, правда?

Странные звуки, будто мышь стонет.

– Хорошо, оставьте эту.

Всю неделю я занят учебой – по вечерам читаю и перечитываю инструкцию. Теперь я знаю о своем телефоне все: установил время, число, две красные рыбки на дисплее, знаю назначение каждой кнопки, нашел функцию “индикатор соты” – что это такое, непонятно, но мне нравится. Каждый день меняю мелодию звонка, умею пользоваться меню “Контакты”, правда, номеров там немного – я занес туда телефоны парикмахеров, аэропорта, неотложки и три номера, выбранные наугад в телефонной книге. Постоянно звоню Джиджи, чтобы спросить, как дела. Отправил Барбьери эсэмэску:

ОПАЗДЫВАЮ. НЕПРЕДВИДЕННАЯ ЗАДЕРЖКА —

а он ответил:

ЗНАЧИТ, ТЫ БЕРЕМЕННА.

Не понял.