Сочувствую, что вы так чувствуете

– Я помогаю папе строить карьеру, – объясняет им Ханна, – он восходящая звезда закупок в индустрии игрушек.

Она показывает записную книжку отцу, а тот смеется: вот бы все в его отделе относились к работе с ее пылом.

– Он молодец, – говорит мать однажды в воскресенье после того, как Ханна ответила на вопросы отца, – что придумал для вас эту игру.

Ханна пристально смотрит на мать. Ей уже в который раз хочется, чтобы это отец сидел дома, а не мать. Он любит ее, Ханну, намного больше, чем мать. Почему мать не отправляют на неделю в Гонконг? Пускай бы поучила жителей Гонконга сдерживать собственные чувства.

Чувства матери, даже когда их сдерживают, – штука жутковатая. Однажды, например, они забывают про День матери. Ханне и Элис на тот момент шесть, а Майклу десять. Обычно о празднике им напоминает отец, и он же водит их покупать открытку и подарок, но в этом году он в отъезде и, похоже, это вылетело у него из головы. Сперва дети не понимают, почему за завтраком мать не желает с ними разговаривать, почему она с грохотом ставит на стол бутылку молока и забирает у них тарелки, хотя они еще не доели. Даже когда мать, сославшись на головную боль, уходит к себе в комнату, они так и не догадываются, чем провинились. Конечно, они чувствуют: что-то не так. Спустя некоторое время Ханна и Элис робко стучатся к матери и спрашивают, не принести ли ей чего-нибудь. Но она прогоняет их:

– Мне хоть секунду покоя дадут? Неужели я и этого не заслужила?

Ближе к обеду они боятся ее беспокоить, и Майкл делает всем бутерброды с вареньем. Они едят на кухне стоя – Ханне все это кажется странноватым, – а после тщательно убирают за собой. Потом они усаживаются в гостиной смотреть телевизор и даже не спорят, какой канал выбрать. Как правило, им не разрешается сидеть перед телевизором днем, – днем им полагается дышать свежим воздухом, или кататься на велосипеде, или играть с матерью в настольные игры, или читать. Но сегодня они слишком встревожены, чтобы наслаждаться этим занятием. Они убавляют звук и перешептываются, как бывает, когда кто-то из родственников умер. По дому дети ходят на цыпочках, а двери закрывают бесшумно.

– Она просто заболела, – говорит Майкл, – к вечеру выздоровеет.

– А вдруг нет? – сомневается Элис. – Чем тогда ужинать будем?

– Я что-нибудь придумаю, – обещает Майкл, и при мысли, что им снова придется жевать хлеб с вареньем, Ханна вздыхает.

Тем не менее вечером мать воскресает и, несмотря на все их попытки вести себя тихо и помогать ей, взрывается.

– Неужто я так мало для вас значу? – шипит она, а они, выстроившись в ряд, сконфуженно смотрят на нее. – Я столько для вас сделала, и вот награда – такое вопиющее неуважение!

– Мамочка, прости. – Элис тут же начинает плакать. Несмотря на страх, Ханна ощущает презрение: Элис даже не знает, за что извиняется.

Майкл ведет себя более смело.

– Что мы такое сделали, мама? – спрашивает он. И зря. Мать напускается на него:

– Ты и правда не понимаешь? Вы такие отвратительные эгоисты, что до вас еще не дошло? Не знаю, как я умудрилась воспитать вас настолько равнодушными к другим, такими эгоистами, которые зациклены на себе. Вы действительно не знаете, какой сегодня день?

– Твой день рожденья! – с перепугу вскрикивает Элис, но Ханна знает, что сестра ошибается, день рожденья у матери был месяц назад.

– День матери, – догадывается Майкл, и Ханна холодеет от ужаса. Ну конечно.

Мать горько усмехается:

– Да. День матери. Но для вас он, очевидно, ничего не значит. Все остальные дни в году я прыгаю вокруг вас – ну и что? Плевать! Чашка чаю в постель, может, даже открытка – нет, тут я слишком многого прошу! Похоже, я даже этого не заслуживаю. Даже собственные дети меня не любят. – Голос у нее срывается.

– Мы тебя любим, – мямлит Майкл, тоже готовый зареветь. Ханне становится стыдно за него, и она отводит глаза.

– Не понимаю, зачем мне это, – обрывает мать извинения и выходит из кухни.

Остаток вечера они готовят ей ужин и мастерят открытку – в ход идет набор для рисования Элис. Их умений хватает лишь на тост с фасолью и чашку чая, и еще Майкл приносит из своей комнаты батончик «Марс», зато Майкл составляет от их имени надпись на открытке: они просят прощения и непременно подарят подарок, постараются побыстрее. Внизу они подписывают свои имена.

– Нам следовало бы помнить, – говорит Майкл.

– Он же в разные дни бывает, – Ханна чувствует, как ее разбирает злость, – каждый год в разные дни. Как нарочно!

– Папа должен был нас предупредить, – настаивает Майкл, – это он во всем виноват.

– А вот и нет, – возражает Ханна.

– Ненавижу его.

– Заткнись!

Элис опять хнычет, прямо как маленькая, и им приходится помириться.

Когда они стучатся к матери, та опять прогоняет их. Голос у нее осипший и слабый, и они догадываются, что она плачет. Осторожно поставив поднос у двери, они тихо спускаются вниз. Позже, когда они возвращаются, подноса нет. Тем вечером мать они больше не видят, но на следующее утро за завтраком она, хоть и говорит с ними холодно, все же делает каждому бутерброды в школу. Буря, похоже, миновала, и дети успокаиваются. После школы они собирают все деньги, которые им дарили на Рождество и дни рожденья и давали на карманные расходы, получается двадцать три фунта семьдесят три пенса. На них в бутике в Уимблдоне дети покупают для матери изящное серебряное ожерелье.

– Родные мои, – говорит она, когда ей преподносят ожерелье, – какое оно чудесное. Надеюсь, вы не очень дорого за него заплатили. Зря вы так потратились.

Одна из самых страшных катастроф случается с Ханной в десятилетнем возрасте. Отца повышают в должности – теперь он отвечает за игрушки для детей дошкольного возраста. Все это – потому что он отлично работает (впервые почувствовав вкус жестокой иронии, Ханна думает, что без нее отец не справился бы). По словам отца, он единственный будет заниматься закупками для этой категории и ни в каком отделе работать не станет.

– Отлично, да? – радуется отец. – Теперь я сам себе начальник.

– У вашего отца талант – он умеет угадывать ход детской мысли, – говорит мать.

Командировок у отца остается столько же, сколько и раньше, вот только помощь ему больше не нужна. Теперь он занимается закупками игрушек для малышей. Когда Ханна приходит к нему поделиться последними наблюдениями, отец говорит:

– Спасибо, родная, но я больше с этим не работаю.

Ханна уже держит в руках ежедневник, открытый на нужной странице, где цветными фломастерами записала свои соображения про Барби-стоматолога.

Ежедневник отец у нее не берет.

– Ну ладно, давай я посмотрю на игрушки для маленьких, – предлагает она.

– Но, Ханна, – говорит отец, – ты ведь уже выросла, верно? Для таких игрушек ты уже слишком взрослая и умная.

– Но я же помню, как сама была дошколенком, – отвечает Ханна, – я хорошо помню, честно. Представь, что я маленькая, и задавай вопросы про игрушки.

– Нет, родная, ничего не получится. К тому же приносить домой игрушки мне хлопотно.

– Вообще-то я много чего помню, – не сдается Ханна, – я пупсов любила и Тимми, они прямо отличные были, и еще мне колясочки для них нравились…

– Я же сказал – нет, – уже резче перебивает ее отец. – А теперь веди себя хорошо, пойди поиграй с Элис.

Вечно ей подсовывают эту Элис. Ее прислали в этот мир, чтобы испытывать терпение Ханны. Все говорят, что они будто две горошины, но это лишь потому, что они близнецы, хотя они и внешне-то не очень похожи. «Веди себя хорошо с Элис», – наставляет ее весь мир. Ханна слышит это и в школе, и дома. Вот только с какой стати? Ханна не просила, чтобы ей подарили Элис. Будь это в ее власти – она вернула бы ее обратно. В школе им рассказывают про Каина и Авеля, и Ханна, естественно, сравнивает себя с Каином. Она считает, что если Авель вел себя так же по-дурацки, как Элис, если он мастерил нелепые поделки и если у него были такие же огромные глаза вечно на мокром месте, то он сам напросился. Бедняга Каин. Ему наверняка говорили: «Веди себя хорошо с Авелем».

– Элис – такая милая, добрая девочка, – по-глашатайски сообщает мать новым знакомым, – такая упорная и отзывчивая.

Одна из полезных черт Элис – чистоплотность. По словам матери, это началось, когда Элис была еще совсем крохой, словно ей с самого рождения суждено стать более милым ребенком, чем Ханна. (Наверное, еще в утробе матери Элис свою часть держала в чистоте.)

– У Элис просто необыкновенное стремление к аккуратности, – рассказывает мать. – Когда девочки были маленькими, я не понимала, что происходит. Бывало, захожу в комнату, где прежде царил полный беспорядок, а там все прибрано. Словно гномики-помощники похозяйничали. А потом я наконец поняла, что это малютка Элис, – она ковыляла по комнате и складывала вещи на свои места. Правда, порой она убирала что-нибудь так, что я потом несколько месяцев это искала! – И мать смеется совсем незнакомым Ханне смехом. А Ханна думает, что если бы это она припрятала родительские вещи в дальний угол, мать едва ли принялась бы расхваливать ее каждому встречному.

Наряду с уборкой у Элис есть еще одно хобби. Она берет старые коробки из-под обуви и вставляет в них картонные перегородки, так что получаются комнаты. В перегородках она вырезает небольшие дверцы. Мебель она мастерит из картона, пробок, катушек, пуговиц, спичечных коробков и прочей попавшей ей в руки мелочи, из лоскутков получаются ковры, половички и занавески, а из оберточной бумаги – обои («Ну Хан-на!» – ноет Элис, если сестра осмеливается скомкать бумагу от подарков на Рождество или день рождения; сама она такую бумагу бережно хранит.) Элис даже рисует миниатюрные картинки и, склеив из картона рамки, вешает их на стены.

Иногда отец приносит Элис настоящую кукольную мебель – он не замечает, что она хоть и благодарит его, но готовой мебелью не пользуется. То, что Элис предпочитает сляпанную собственными руками мебель специальным кукольным комплектам, приводит Ханну в ярость. Коробочные дома остаются необитаемыми. У Элис есть маленькие деревянные куколки, однако в коробку она их не сажает.

Порой (часто) Ханна представляет себе, как топчет эти картонные дома. Какое, должно быть, чудесное ощущение.

– Ты мне лучшая подруга, – говорит Элис, а Ханна тут же отвечает:

– А ты мне – нет.

Ханна снова сбегает спустя несколько месяцев после того, как ее отца перевели в закупки игрушек для дошкольников. Она нарочно планирует побег в выходные, тогда отец наверняка будет дома, но на этот раз за ней увязывается лишь Элис Непрошеная, причем преследует Ханну почти до самого Уимблдонского парка.

– Это они тебя подослали? – спрашивает Ханна, не сбавляя шаг.

– Нет! – Элис с трудом поспевает за ней и запыхалась. – Я им сказала, что ты ушла, и они велели не ходить за тобой. Мама сказала, ты просто внимание к себе пытаешься привлечь.

– А папа что сказал? – Ханна резко останавливается и поворачивается к сестре. От неожиданности та не успевает затормозить и чуть не врезается в Ханну.

Силясь вспомнить, Элис морщится.

– Он сказал, что ты вернешься, когда проголодаешься. Ханна, пойдем сейчас вместе со мной домой, а то нам обеим влетит.

– Так иди. Ты мне ни к чему.

Ханна шагает дальше, Элис двигается было за ней, но Ханна снова останавливается, отталкивает ее и говорит:

– Иди домой, Элис, ну правда!

На этот раз, когда Ханна идет дальше, Элис не трогается с места. Ханна чувствует на себе горестный взгляд сестры, пока не заворачивает за угол. Тут Ханна сбавляет ход. Она и сама точно не знает, куда идет, хочет лишь, чтобы отец обнаружил ее побег и заволновался.

В конце концов она выбирает проторенную дорожку – пересекает пустырь на краю парка и направляется к зарослям, где деревья создают искусственный полумрак и приглушают шум дороги. Обычно, когда они приходят сюда с матерью, здесь бывает полно народа, но недавно прошел дождь, под ногами грязно, и, возможно, поэтому все сидят по домам. Других гуляющих она не видит – лишь лысый мужчина с собакой идет навстречу. Поравнявшись с Ханной, он быстро кивает ей, и она кивает в ответ, польщенная таким взрослым приветствием. От восторга, что она в одиночку бродит по лесной чаще, Ханну бросает в дрожь.

Она сходит с тропы, углубляется в заросли справа и вскоре находит подходящее дерево, на которое и лезет. Ханна карабкается до тех пор, пока не видит, что ветви выше становятся слишком тонкими для нее. Она путешественница, первооткрывательница, безрассудная изгнанница.

Едва усевшись на толстой ветке, Ханна ощущает чье-то присутствие. Она вздрагивает. Внизу, возле ее дерева, стоит уже знакомый ей лысый мужчина. Сзади бегает его лабрадор. Мужчина смотрит на Ханну. С десятифутовой высоты она видит лишь общие черты: дряблая кожа, грузная фигура. Синий непромокаемый плащ. Ханна не сомневается – ресницы и брови у него блеклые, светлые или седые, хотя впоследствии она придет к выводу, что вряд ли разглядела это с дерева.

– Тебе оттуда далеко видно? – спрашивает мужчина. Голос у него приятный, мягкий, немного похожий на голос отца. Ханна чувствует себя глупо: никакая она не путешественница, а ребенок, которого застукали за идиотской игрой.

– Да, – отвечает она.

– Я раньше тоже по деревьям лазал, – говорит мужчина, – сейчас уже редко возможность выдается.

У Ханны мелькает нелепая мысль, что надо бы пригласить его составить ей компанию. Однако Ханна молча наблюдает за собакой. Мужчина ласково гладит пса по голове.

– Его Соус зовут, – сообщает он, – хочешь с ним познакомиться?

– Привет, Соус, – говорит Ханна.

Лысый смеется – тихо, ласково.

– Я в том смысле, что тебе лучше бы спуститься, тогда ты его погладишь. Он это любит.

Ветка мокрая, и холод постепенно просачивается сквозь джинсы и даже сквозь трусы. И тем не менее Ханна не спешит.

– Нет, спасибо, – отвечает она как можно вежливее.

– Тебе, наверное, уже ужинать пора, – говорит незнакомец. – Ведь родители будут волноваться?

Ханна молча кивает.

– Ну перестань, – продолжает мужчина, – там и сидеть-то наверняка неудобно, да и небезопасно. Давай, спускайся.

Ханна машинально принимается спускаться. Но вновь замирает. Кожа непривычно зудит, а в воздухе висит какое-то неведомое прежде напряжение. Мужчина по-прежнему смотрит на нее – с виду совершенно обычный, и собака у него милая, к тому же место знакомое, Ханна сто раз тут бывала, и до дома недалеко. Однако все вместе порождает ощущение, будто происходит нечто ненормальное. Ханна всего-то на дерево забралась, а словно в каком-то чужом месте очутилась. Эти мысли Ханна осознает лишь отчасти, слов для этого ей не хватает. Но дрожь у нее внутри превращается в ничем не обоснованное решение с дерева не спускаться.

Она не двигается и молчит.

– Давай же, – повторяет мужчина.

Ханна больше не смотрит на него. Она оцепенела – не глядит вниз, не замечает его. Это отдаленно напоминает игру, когда притворяешься мертвым.

– Ну что за глупости, – говорит мужчина, однако на Ханну это не действует, ведь ее будто бы нет. Она точно создала вокруг себя защитное поле. Ханна убеждает себя, что через это поле он больше ее не видит. Если она помолчит, незнакомец вообще забудет о ее существовании. Мужчина стоит там еще некоторое время, а потом, не сказав ни слова, разворачивается и шагает прочь. Собака трусит следом.

Даже после его ухода Ханна не слезает. Она сидит на дереве, а вокруг медленно сгущаются сумерки. Руки и ноги затекли, и она до костей продрогла. Немного погодя она понимает, что ей ужасно хочется в туалет, но все же еще немного терпит. Мочевой пузырь готов лопнуть, и она даже думает, не справить ли ей нужду прямо тут, на дереве, но мысль о том, с каким отвращением мать посмотрит на нее, если она вернется в мокрых трусах и джинсах, заставляет ее напрячь мышцы, поэтому Ханна ни капли не упускает.

Когда она наконец слезает, уже почти темно. Спускается Ханна осторожно, надолго замирая и прислушиваясь, не шуршат ли рядом листья, не потрескивают ли сучки. Но слышит лишь тишину. Сердце отчаянно колотится. И, прежде чем спрыгнуть на землю, она долго выжидает. Затем неловко приземляется и выпрямляется. И бежит.

Запыхавшаяся, в грязи, Ханна вбегает в дом в половине седьмого. Сперва она бросается в туалет – великое облегчение, – а потом идет в гостиную, где мать сидит с книгой на диване. Ханна боится, что мать отругает ее за позднее возвращение, но та, едва удостоив ее взглядом, говорит:

– Я думала, ты наконец-то устала от своих глупых выкрутасов. Я бы очень рассердилась, если бы пришлось идти тебя искать.

– Там был мужчина с собакой, – говорит Ханна.

Мать снова смотрит в книгу.

– Он хотел, чтобы я с дерева слезла, – продолжает Ханна, – и познакомилась с его собакой.

– Я же говорила тебе не лазать по деревьям. – Мать глядит на Ханну, на этот раз пристально, оценивая ее вид. – Ты только посмотри на себя.

Ханна пытается подобрать слова, чтобы объяснить, но только спрашивает:

– Где папа?

– У себя в кабинете. Не лезь к нему.

Мать снова окидывает взглядом Ханну.

– Послушай, солнышко, – уже добрее произносит она, – пора бы тебе покончить со всякими глупостями. Ты то истерику устроишь, то из дома сбежишь. Если сейчас не прекратишь, потом неприятностей не оберешься. Я просто хочу тебе помочь.

Ханна кивает. Когда она разворачивается и уже хочет уйти, мать с неожиданной заботой говорит:

– Ужин через десять минут. И я испекла яблочный пирог. Здорово, правда?

Согласившись, Ханна выходит из гостиной и прикрывает за собой дверь.

Она поднимается наверх и тихо стучится в дверь отцовского кабинета.

– Что случилось? – раздается за дверью его голос.

– Это я, – говорит Ханна.

Ответа нет, она толкает дверь, проскальзывает в кабинет и останавливается у порога. Ее отец что-то печатает, но вскоре заканчивает и поворачивается к ней.

– Что такое, солнышко? – чуть нетерпеливо спрашивает он.

– Я вернулась, – тихо говорит она.

– Да, вижу. – Нахмурившись, он пристально смотрит на нее: – Все в порядке?

– Да.

– Ну и хорошо, солнышко. Тебе еще что-то нужно?

Ханна качает головой.

– Ну тогда беги поиграй с Элис. У меня много работы. – Еще не закончив фразу, он поворачивается к компьютеру и продолжает печатать. Ханна выходит, а он так больше и не смотрит на нее.

На лестнице она сталкивается с Элис.

– Ты вернулась, – радуется та, – я тебя в палисаднике ждала, но потом стемнело и мама позвала меня в дом.

Она пытается обнять Ханну, но та сердито стряхивает ее руки:

– Ты что, дура?

Элис со своим обычным глупым видом молча смотрит на нее, и Ханна добавляет:

– Элис, какая же ты глупая малявка.

Про встречу с мужчиной в парке Ханна больше никому не рассказывает, однако спустя несколько лет, уже подростком, она, кажется, снова увидит его лицо. Она видит его в газете «Ивнинг стэндард», которую оставили на соседнем сиденье в поезде. Ханна смотрит на фотографию и вздрагивает, неожиданно узнав его. Блеклые ресницы – хотя вряд ли она их тогда разглядела, – форма лысой головы. Рядом с этим снимком еще один, на нем девочка в школьной форме. Заметку Ханна читать не собирается. Вряд ли это тот же самый мужчина.

Порой по ночам Ханна лежит без сна, размышляя над тем, что ей, похоже, досталась какая-то неправильная мать. Она уверена, что матери полагается тебя любить – или, по крайней мере, не так откровенно не любить. Ханна понимает, что во многих отношениях она сама виновата, ведь она ужасно необаятельная. С другой стороны, даже если тебе недостает обаяния, матери обычно этого не замечают. Даже у убийц есть матери, которые их любят и навещают в тюрьме (Ханна это точно знает, потому что по телевизору показывали про это передачу). Тем не менее Ханна не сомневается – почти не сомневается, – что когда-то мать любила ее больше. Она помнит, как совсем в детстве мать обнимала ее, и помнит материнский запах, чудесный и утешительный. Помнит, как болела бронхитом и на каждом вдохе, дававшемся ей с неимоверным трудом, боялась, что этот вдох последний. Тогда мать целыми ночами просиживала возле ее кровати, ласково успокаивала и держала перед Ханной миску с кипятком, чтобы та дышала паром.

Все это быстро закончилось, однако Ханна до сих пор не понимает, что случилось.

– Как будто она в один прекрасный день просто взяла и отстранилась от меня, – рассказывает она своей лучшей подруге Кеми. Им по семнадцать, и они сидят в общей университетской гостиной. – Даже не знаю почему.

– Наверное, разглядела твою истинную сущность, – язвит Кеми, и Ханна спихивает ее с подлокотника дивана.

В конце концов это отец Ханны убегает из дома безвозвратно. К тому времени Ханне исполняется тринадцать. Он часто уезжает в командировки, поэтому дети не сразу понимают, что на этот раз он исчез навсегда. Когда отец не возвращается к выходным, мать говорит, что его задержали на конференции. Ко вторым выходным Ханна снова интересуется, где он. Мать смотрит на нее так, как обычно, когда с Ханной приходится особенно непросто. Затем вздыхает:

– Позови остальных.

Ханна приводит со второго этажа Майкла и Элис, они садятся на диване в гостиной, уставившись на мать. Ханна боится, что случилось нечто ужасное. Авиакатастрофа – вот только в новостях про нее не говорили. Значит, автомобильная авария. Ей становится дурно. Узнать о гибели отца и две недели молчать – очень в духе ее матери.

Но отец, как выясняется, жив-здоров и живет теперь в Нью-Молдене.

– Ваш отец не вернется, – говорит мать, – он от нас ушел.

Повисает недолгое молчание, после чего Майкл переспрашивает:

– Ушел от нас? Как это?

– Он завел роман с одной своей коллегой по работе, – объясняет мать, – и теперь будет жить с ней. В Нью-Молдене. Разумеется, мы с ним разведемся.

На слове «разведемся» Элис ахает, словно они попали в детективную историю и им объявили имя убийцы.

– Ее зовут Сьюзен, – не к месту добавляет мать.

Майкл – ему исполнилось семнадцать, и, возможно, он уже чувствует возложенную на его плечи ответственность – нелепо возражает:

– Нет, это невозможно. У него же есть обязанности.

Мать молчит.

Майкл в ярости, а у Элис глаза на мокром месте. Похоже, Ханна единственная не обвиняет отца в том, что тот ушел. Будь у нее возможность, она тоже так поступила бы.

– Так где он сейчас? – спрашивает Майкл. – С ней?

– Да, родной. Но вы с ним по-прежнему будете видеться. Он приедет на выходных и… будет с вами ходить куда-нибудь. – Последнюю фразу мать произносит с сомнением, словно и сама до конца в это не верит.

– Я не желаю его видеть, – заявляет Майкл.

– Тебя никто не заставляет, – говорит мать.

Ханне вдруг приходит в голову, что теперь она сможет жить с отцом, и ей становится легче.

– Мама, мы всегда рядом, – говорит Майкл.

Мать печально улыбается и протягивает ему через журнальный столик руку.

– Спасибо, родной, – благодарит она, – вы же понимаете, что это не ваша вина, да?

«Конечно, нет, – думает Ханна, – это ты виновата».

Следует долгое молчание, которое нарушают лишь всхлипы Элис.

– Наверное, и поделом мне, – говорит наконец мать. – Я вышла замуж за человека, который зарабатывает тем, что играет в игрушки.

Глава 4

До развода они были богаты, но это Элис понимает, лишь когда прежняя жизнь заканчивается. Примерно год спустя после развода родителей они переезжают из большого дома в Уимблдоне в дом рядовой застройки в Мордене (их отец со Сьюзен, своей сожительницей-во-грехе, к этому времени переехал из Нью-Молдена в Барнс). Жилище в Мордене вполовину меньше, чем их бывший дом в Уимблдоне. Жизнь превратилась в вереницу невзгод. На замену хлопьям «Келогг» на завтрак приходят развесные, из ассортимента супермаркета. Туалетная бумага в этой новой жизни жесткая и шершавая.

Особенность развода, как понимает Элис, заключается в том, что денег бывает ограниченное количество, и если прежде их хватало на один дом, то сейчас должно хватать на два. Против этой логики не поспоришь.

Наиболее неожиданное новшество – это что у Элис с Ханной здесь общая спальня, у Ханны это вызывает отвращение, которое она выражает беззастенчиво. Разногласия обостряются еще и из-за того, что у Майкла отдельная спальня, причем она чуть больше, чем комната, куда втиснули кровати для Ханны и Элис.

– Двуспальная кровать? – недоверчиво спрашивает Ханна. – У него мало того, что комната больше, так еще и кровать двуспальная! Притом что он все равно в университет уезжает! А нас засунули в эту уродскую кладовку. Господи, да нам уже по четырнадцать лет! Нам нужно собственное пространство. Мы тут пытаемся в женщин превратиться.

Элис снова заглядывает в их общую спальню. На полу вытертый красный ковер, обои на стенах пузырятся. Атмосфера и впрямь гнетущая. В воздухе ощущается сырость, и хотя кровати поставлены у противоположных стен, все равно они достаточно близко, чтобы Элис с Ханной, если им захочется, ночью могли взяться за руки (Элис подозревает, что Ханне вряд ли захочется).