Высокие ступени

«С точки зрения космоса всё на земле – безделица…»

С точки зрения космоса всё на земле – безделица.Грецкий орех, прокаженный порох, предсмертный ах.Не мечись: рано ли, поздно ли – перемелется,всякий мятежный дух станет хрустальный прах,золотые рыбки станут цветочки алые,превратится сержант в перегной ночнойи забудет напрочь про запоздалыеугрызения совести нефтяной.Демиургу не нужно следственных действий.Всемогущ и всеведущ, аж через край,Без суда он предписывает: путешествуй,возрастай и царствуй, люби, помирай.Но баратынской пинии никуда не едется.Ночь в тоскане, беззвучная, высока.Не проси ни воды у большой медведицы.ни музыки у сурка.

«Мудрый не видит разницы между флагманом и лагманом…»

Мудрый не видит разницы между флагманом и лагманом,сфинксом и сфинктером, тумаком и персидским туманом,случкой и случаем, тучным овном и оловянной тучей,между амбарной мышью и ейной родственницей летучей.Мудрый – ценитель праха, спокойный поклонник звонкоймузыки сфер, исполняемой бабушкой, бабочкой и бабёнкой,он живет в языке, словно книжный червь в ковре-самолетеГинденбурга, не ведает голода и искушений плоти,и покуда мы копошимся с кронциркулем и рейсшиной,презирает наш полунищий мир с его суетой мышиной,и в урочный час раскаленным воздушным змеемнад землей пожилой парит, где мы ни жить, ни петь не умеем.

«В годы нежданной свободы гранит превращался в прах и перья…»

В годы нежданной свободы гранит превращался в прах и перья,Троицкий собор голубел вдалеке. Надувая щеки, щурясь хитро,безработные оркестранты отпевали империюдуховою музыкой у вестибюлей питерского метрои струилась дивная, кипятком из вокзального краника,из луженого, то есть, титана, с грозовым небосводом наедине,поблескивала латунью, словно дверные ручки кают «Титаника»,еще не потускневшие на океанском дне,проплывал иностранец Бродский по Фонтанке на кашляющем катерепод «Амурские волны», веселый, грузный, живой,торговали петрушкой и луком пожилые чужие матери,с опаской поглядывая на тучи над головой,которым с нами, по совести, мало чем есть делиться,кроме потопов и молний. И по Литейному мосту, Господь прости,грохотали отряды нарядной конной милиции,будто безусые медные всадники во плоти.

«что нам ветер-дурак над осенним жнивьем…»

что нам ветер-дурак над осенним жнивьемчто нам звездный глухой водоемгорожанам-элоям зачем мы живеми хмелеем – затем и живемчтоб хозяин к утру, хлебосол-богатей(помнишь: «Отче наш иже еси»?),отправлял по домам подгулявших гостейв темно-синих подземных такси

«ночь надвигается и вот неотвратимый небосвод…»

ночь надвигается и вот неотвратимый небосводсияет высясь царским троном где ты как платяная вошьв волокнах вечности живешь под мелкоскопом электронным,и некто бледно-голубой хотя и реет над тобойно не прощает а смеется смотри какое существокакие жвалы у него у толстобрюхого уродцаты кто сердца глаголом жег нет унижения дружокв небесном супчике бесплатном не плачь сизиф не пей стремясьпонять таинственную связь между простым и невозвратнымона пылала и сплыла ночной голубкою былаи ликовала как живая воруя крошки со столабокал военного стекла волной байкальской наливая

«Поиграем-ка в прятки, но не подглядывай, не говори…»

Поиграем-ка в прятки, но не подглядывай, не говори,что не найдем друг друга, и праха с пылью не путай.Нехорошо, что со временем детские пустыризарастают полынью, а чаще – плакучей цикутой.Оговорился – не пустыри, проходные дворы,по которым мы, грешные, парадиз утраченный ищем,подбирая с помоек святые, можно сказать, дары.Мусорный ветер над прежним городом, будущим городищем,вызывает в прорехах пространства истошный свистодичавшей эоловой арфы. Зябко и сладко.Вся цена меланхолии поздней – засохший лавровый лист.Дореформенный гривенник, нынешняя десятка.

«Пережив свои желания, разлюбив свои мечты…»

Пережив свои желания, разлюбив свои мечты,перестал искать по пьяни я гений чистой красоты,позабыл свиданья с музою и во сне, и наяву,вычислитель молча юзаю, в честной лодочке плыву,но, душевным кататоником став, имею бледный вид.Мне бы дёрнуть водки с тоником, да головушка болитиль с утра откушать кофию, да сердечко не берет —вот такая философия, огурец ей в алый рот.Если смерть не отнимала бы право на любовь и речь,эту горечь типа жалобы, лучше было б приберечь,отложить на крайний случай, но где же, спрашивается, он,за какой лежит излучиной речки грифельных времен?Впрочем, если долго мучаться, сколько волка ни корми,что-нибудь еще получится – надрывайся, черт возьми —бормоча, иронизируя, разгоняя ночь дотлапростодушной песней сирою веницейского стекла.

«Когда ты мышь домашняя, непросто…»

Когда ты мышь домашняя, непростотебе живется, разве по ночамдобудешь корочку, сгрызешь, глядишь на звезды —начало всех началсреди страстей и радостей обильных,осознавая: право не беда,что хлебница пуста, а полный холодильникзакрыт богами, как всегда.И думаешь: мудрец живет как птицанебесная над вечною водой,отравленной приманки сторонится,знай радуется жизни молодой…А утром – время страха и тревоги,когда, нахмурив удрученный взор,огромные неряшливые богивыходят из подземных нор,но и они, хоть не страшатся кошки,суть только бренный ветер и зола,угрюмо подбирающие крошкис господского стола.

Евгений Чигрин / Россия /

Поэт, эссеист, автор 12 книг стихотворений (вместе с переведёнными на иностранные языки). Публиковался во многих литературных журналах, в европейских и российских антологиях. Стихи переведены на европейские и восточные языки. Лауреат премии Центрального федерального округа России (Администрации Президента РФ) в области литературы и искусства (2012), Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (2013), Горьковской литературной премии в поэтической номинации (2014), Всероссийской литературной премии им. Павла Бажова (2014), общенациональной премии «Золотой Дельвиг» (2016), Оренбургской областной премии имени Сергея Аксакова (2017). В 2021 году стал лауреатом премии «Литературной газеты» и ОАО РЖД «Золотое звено» в номинации «Поэзия».

По итогам 2021 года получил Международную литературную премию им. Эрнеста Хемингуэя журнала «Новый Свет» (Канада). Премия учреждена в 2015 году для поддержки авторов, пишущих на русском языке. Является лауреатом премии журнала «Урал» за 2021 год. Живёт в Москве и подмосковном Красногорске.

«…А тот, кто умер, снова ищет тело…»

«…А тот, кто умер, снова ищет тело», —Сказала ты, и крылышки надела,И вылетела в первое окно.Расплылся сумрак мятою вороной,Монах с клюкою показался сонный,Закрыл собой распахнутое дноШестой реки Аида: сновиденьеТакую видит в матовом подземье,Не понарошку демоны живут.А ночь нежна ленивою постелью,Не так ли, Фицджера́льд? Какому кхмеруОткрыть глаза – видения убьют.Ты улетела в первое… жива ли?В небесном мире ангелы щелчкамиСбивают монструозных малышей:Близнята так похожи на папашу, —Какой иголкой к вашему пейзажуКошмарик в рисовалке миражейПришпилить, а? Не умерла, не умер?..Окраска ночи – оберштурмбаннфюрер:В проявке демон сущий Айсман Курт.Всё в беспорядке: в космосе и дома,У ангела от вечности саркома,А в горлышке ангина и абсурд.Ландшафты сновидений, ветки совьи,Обмякшие от точной пули дрофы:Впадаю в сны, а – подхожу к черте,В которую стучатся волны ЛетыИ бьются в дебаркадер Яндекс-ленты,Но нет о крылышкующей вестей.

Неисцелимые

Курит В. Ходасевич,

Поплавский плывёт за буйками…

Лепрозорий встаёт с петухами в колониях жарких.Колокольчик с другим колокольчиком только на «ты».Просыпается Лазарь Святой, чтоб кормить этих жалких,Этих сильных: в глазах расцветают пустые цветы.Забирают у девочки бедной здорового сына:К островному посту Спиналонга[1] приплыл катерок.В небе синего – пропасть, закатного много жасмина,В бледно-розовом облаке прячется греческий бог.Прокажённые смотрят на мир не твоими глазами,Что им птицы метафор и ящеры метаморфоз?Курит В. Ходасевич, Поплавский плывёт за буйками…Ангел мятую розу на каменный берег принёс.Прокажённые видят любовь не твоими глазами,Что им праздник метафор, животные метаморфоз?Курит В. Ходасевич, Поплавского метит стихамиБожий Дух или демон, кто больше в Борисе пророс?Почему Б. Поплавский плывёт за буйками? Не знаю.Да и сам Ходасевич какого хераскова тут?Так и тянется адский стишок к виноградному раю,Там грехи отпускают и солнце к столу подают.…Эксцентричный дурак всё расскажет, конечно, случайно,Прокажённые спят: видят жизни другой оборот.Докурил Ходасевич… На пасеке необычайнойБ. Поплавский в аду собирает поэзии мёд.

Пальто

Смотри: зима в личине декабряОпять детей зацапала с утраИ одарила сахарною пудрой.Вот так проснёшься, выглянешь в окно —А жизнь прошла, иллюзии на дноЛегли, как то прославленное судно[2],Где жизнь спадала с каждого лица,И музыку играли до конца,И альбатросу не хватало неба.Так говорю, и – блазнится, что таКостлявая с косой из-за кустаНа автора глядит совсем без гнева:Скорей индифферентно в смене дней,А жизнь светлей играющих детей,И Снежной королеве что тут делать?А если тролли в воздухе парятИ зеркало одушевляет ад —Пошли на три ублюдочную челядь.Всё как-то легче обмануть себя,Когда в бокале градус декабряИ день уже как точка невозврата.Заглянет демон – угощу его,Не зря смешали это волшебство:Для привкуса четыре капли яда,Зато во сне проснёшься молодым,Захваченный волнением чудным,И что-то там покажется в природе,И ты опять в летающем пальтоИдёшь к любви на праздник или до…Чтоб выпить утро на волшебной ноте.

Золото местных

Где-нибудь, может быть в Южном, сегодня снег:Снег в октябре-ноябре там привычный ход.Нивхи и айны танцуют небесный шейк,Тот, о котором не пишут в журналах мод.Да и другим автохтонам каюк давно,К золоту местных сапсаны не знают путь.Сабли японских циклонов – всегда кино,Пагода в страшном и белом теперь по грудь?Эта земля, как известно, конкретный факт —На черепахах стоит (никаких слонов).Древний правитель Фу Си видел в этом фарт,Сколько драконов назад, не скажу веков?!Ангел в носках шерстяных и другой типаж —Грубый старик – оба знали меня в лицо.Вечность в карманах и смерть так и носят? – блажьИли привычка? (Крути, Соломон, кольцо.)Золото местных не вскрыто пока никем,Старых фантазий вытянулись хоботки…Ветер глядит в паранойю своих поэм,Белое с белым выносит с утра мозги.Если приеду, я знаю, услышу, чтоСтильная вышла в старухи, художник мёртв.Тот, кто имел на плечах самолёт-пальто,Не улетел, а убит в перестрелке орд.

«После смерти, твоей ли, моей…»

После смерти, твоей ли, моейНикогда мы не вспомним, что жили,В сновиденьях ловили чертейНа черте, за которой курилиДва-три призрака, что состоятУ бабищи с косой на посылках,Утром «мутят», как Борджиа, яд,Самым умным разносят в бутылках.Слышен хохот их пьяных коллег:И в чистилище в ходе пирушки,Коль захочешь попробовать crack —Принесут в лучшем виде Петрушки.И незримо друг в друга войдутНа ногах аллегории глюки,Слепят с массой извилин абсурд,Здравствуй, улица Вязов и Крюгер![3]Сны сойдутся на страшных мечах —Вот мечей только нам не хватало.Кто-то в чёрном прошёл на понтах —И бесшумных видений не стало……Если буду заброшен в Аид,Не хочу, чтоб стояла ты рядом.В тех краях никого не проститСердце, что перемечено адом.

«Что мне завтра, когда под Селеной…»

Что мне завтра, когда под СеленойЖук-олень, пролетая, – разбился,И борей захлебнулся в смятенной,Крепкой ноте в трёх метрах от пирса.И река заворочалась пеной,Не заплакал, но вытеснил воздухСтарый призрак с игрушкой-гиеной,Притворяясь при сумрачных звёздахТем, кого я узнаю едва ли.Рваной шторой навесилась тучаНад рекой цвета тёмной эмали…Загадай – и фантазия щучьяНе случится, так скрипнет калиткой,За которой в бессмертье возможноЗабрести с виноватой улыбкой:Вот граница, а вот вам таможня.

Весёлое

Старый человек откроет книгуИ давай читать, чтоб видеть фигу,Или сливу жизни, или что?Сам он вопросителен и мрачен,Тучей в рваных шортах озадачен,Молнией в карминовом пальто.Слышит звук бегущего состава,Видит персонажа, что, не сбавяОбороты жизни, пьёт коньякС девушкой в купе – слегка за тридцать,Ну из тех, которая вам снитсяВ нереально-глянцевых мирах.После 2:05 по ЛиссабонуПоезд ощутил под сердцем бомбу —Ту-ту-ту… ушёл в загробный круг.Всех взорвали чёрные герои:Наша пара взмыла над рекой и —И упала в реку, что на югСмотрит рыбой. Дева в нежить вышла:Скалится ундиною, не скисла,«Светлый» друг – вампир по четвергам.…Старый человек висит на глюке:Вурдалак сидит на потаскухе,Пишет кровью детям в «Инстаграм»:«Упыри живут почти два века…Больше крови, сумерек и смеха,В кровососы не выходят все!»…Дева смотрит ведьмой и русалкой:Всё двоится (автора не жалко).Выпиты самбука и абсент.

Из неопубликованных записок лейтенанта Тробриана

Острова Тробриан, 1793 год

IПосле смерти лицо человека становится синим,Фиолетовым даже, и в тине болотной глаза.Небеса покрываются мглою. Блестящим фуксиномНакрывает Селену, хранящую все адреса.Персонаж «после смерти» – лицо в фиолетовой мути,Из глазниц выползают личинки, внушают кошмар…«Это старый колдун, – говорят папуасные люди, —Даже после кончины своим посылает сигнал».IIНеустойчивый свет над деревней рисует светило,Неглижируя на Тробриане туземным пером,Вне контекста записок: «Как хочется кофе и сыра» —Это я говорю или, может быть, некий фантом?Малахитовый змей, обитающий в мангровой роще,Обещал превратить меня в призрака и – обратил.Становлюсь дикарём, замерзаю в тропической нощи,Вытираю в подкорке Европу, как призрачный мир.IIIВ окруженьи абсурда, кораллов атолловых, тварей,Обращающих мифы в деревья, а тыкву в бутыль,Я сошёл тут с ума в деревянной на сваях хибаре,А кругом Соломоново море на тысячи миль.Дом вождя разукрашен тотемным столбом, малаганом…Непристойные позы в ходу у прелестниц, вчераПредлагали заняться любовью, травой и обманомЗавлекали, курили пахучую смесь у костра.IVЧерепа черепах тут чернеют среди чернокожих…Подозренье мозги пробивает: зачем капитан«Эсперансы» оставил меня? – неудачливый грошикПеред нашим походом я бросил в гранитный фонтан.По приказу локального мага мне вытянут душуДеревянною трубкой, в особую дырку землиЗакопают… а детям дадут обглодать черепушку.…Над кокосовой пальмой смеётся осколок зари.

Песня

«Похититель верблюдов и золота спит на песке…» —Вот напишешь такое, но видишь – за окнами вьюгаРаспускается кобрами, крутит воронки к реке,Желтоватый фонарь смотрит жёлтым на жёлтого друга.Всё становится белым, и контур бумажной луныРазмывается, и – вот и спряталась в космосе спектра.Как персидские лампы, включаю бессонные сны,Те, что жили в холодное, слишком холодное лето.Чем пределы снегов не пустыня? Сахара к стеклуПрилипает, попробуй её оторви, амфибрахий!То ли я с караваном иду в невозвратную мглу,То ли мгла подаёт похитителю чёрные знаки?«Похититель верблюдов и золота спит на песке…»И в мешках, и в карманах его золотого немало.Это песня о жёлтом металле, синице в руке,О подарках маридов, смотрящих куда-то устало.…Где-то в Северной Африке я обретаюсь сейчас.Дромадер по гамаде уходит в закатное пламя,Караван похитителя тащит богатство для нас.Открывайся, пустыня, по строчкам Омара Хайяма.Это ветры иллюзий? Реальность? Смотрю, как идётСнег песочного цвета и вьюгой навьюжен мехари.Будет золото бедным. И праздник. И парусный флот.Корабли марсиан. И феллахские песни Сахары.

«Там, где падает снег, паровозы идут по воде…»

Там, где падает снег, паровозы идут по воде…Б. П.Поезда в Поронайске идут по холодной воде,Проводник поднимает глаза к синеватой звезде,Машет ручкой составу зимой, а весною поёт,На любой остановке написано прописью: «Nord».Твой двойник до сих пор засыпает в зелёном купе:Сновиденье цветёт, и архангел сидит на гербеНезнакомого места и курит чертовский табак,И мальчишка стоит, точно некий из прошлого знак.Поронайский состав до Парнаса дотянет навряд:Отгадать парадиз стало трудно, а выглянуть в ад —Много проще, чем жизнь чешуёй зарифмованной скрыть,И архангел вверху продолжает взатяжку курить.Остановка. Вагон проводник открывает. ДушаВышла в мятом своём и куда-то идёт не спешаПо воде ли, по суше… Ты выпустил слово. Ты самЧто-то плёл о таком полуночникам и поездам.Смотрит ангел-очкарик-двойник-одиночка на юг,Нет в печурке огня, тот, что бился, отбился от рук…Паровоз постоит и, заправившись сказкой морской,Станет слушать опять, как тоскует твой голос живой.

«Сад говорил на языке жар-птицы…»

Сад говорил на языке жар-птицы,Которая вчерашней сказкой снитсяИ, как всегда, сулит жемчужный клад.Возможно всё, когда листвой смущённойНагнётся жизнь и мальчик изумлённыйОбнимет в сновиденье яркий сад.Сад скажет: что ты потерял, ребёнок,Тебя как будто видел я спросонокИ забывал в потерянной листве?Кого ты ищешь, твой Мегрэ из книжки,Скурив две трубки, не откроет фишки:Кто твой отец? И с кем ещё в родстве?Глаза отводит старый сад, а ветерПеребирает тех, кого приметил,Когда смотрел, как дождь смывает всеСледы того, кого признал бы малый,Селена впишет грустный взгляд в сценарийИ остановит луч на той слезе,Что спрятана в подушку. Мальчик вырос…Отец – душа на ветер, торс – на вынос,И мать ни взглядом, ни молчаньем неПоможет больше. Там за облакамиВздыхает Тот, Кто вместе с рыбаками…Сад с головой в рубиновом огне.

Неизвестный поезд

Когда остановится поезд – случится весна,И трав малахитовых небо коснётся лучами,И ночь будет старым диспетчером осуждена,И жизнь постоит пять минут под большими часами.На скромном вокзале последний смещается снег,На ветке молчанья в жилетке нефритовой птица,На трёх облаках нацарапан туманный хештег,Кто первый заметит в вагон голубой превратится,И будет с гармошкою «катится, катится…» петьВ дуэте с худым крокодилом, очкариком Геной,О счастье, с которым, обнявшись, легко умереть,Смирившись, как будто буддист, с непростой переменой.Когда остановится сердце железное иВдохнёт передышку, то вытянут шеи деревья,И выйдет волшебник, раздарит подарки свои,И музыкой брызнет мобильник с повтором припева.Когда остановится скорый, посмотришь в глазаСебе молодому, носящему с лёгкостью тело,В застиранной кофте душа прометнётся скользя,А выйдет в стране пармезана: метро «Трокадеро»,А там одиночка, наркушник, сновидец, клошар,Безумец и лузер, целуя в зелёные губыСтаруху с косой, тихо скажет: «Прекрасен кошмар,Когда мертвецы дуют марши в стеклянные трубы».Опять в ожиданьи состава свернул не туда,Дух лузера в ангелы вышел под зонтиком Бога,В прошедшем столетье старуха телами сыта…А поезд – дракон изумрудный – придёт в полвторого?И выйдет весна… если выйдет… Не вороны проЧудесную смерть говорят, а смешные химеры.Твой поезд грядущего катится линии по,Возможно, другой, не открытой ещё стратосферы.

Пастух кота

Единороги мокнут на снегу,Листвой осенней пробуя укрыться.Пастух кота промолвил: «СтерегуЯ облака, чтоб лучше видеть лицаТех призраков, которые со мнойВ тени деревьев вымокших до нитки…»Свет межсезонья выкрашен листвой,Того гляди зима войдёт в калитки,Которые внутри тебя, внутриРазмытых и текущих парейдо́лий.Мяучит кот и словно бы: «Смотри», —Он говорит хозяину неволи.Стерев сполна о сумерки бока,Все три единорога обернулисьВ темнеющие быстро облакаИ влились в ряд фотоиллюзий улиц.Цвет межсезонья – рыжая лисаИ белый заяц в поисках морковки.Луна разносит свет, легко скользя,И шлёт лесам янтарные шифровки.Пастух зевает, осень в рот идётХрустальными виденьями беззвучий,Которые скорее видит кот,В наколках серых дышащие тучи…И чем закончить, если не дождюОтрыть ворота, чьи замки ослабли…Пастух внутри себя взлетает в туЗагробность, что котам доступна как бы.

«„Вот и ты засыпай“, – говорит манускрипт человеку…»

«Вот и ты засыпай», – говорит манускрипт человеку…А за окнами бродят уставшие псы и коты,Обнимают дворы и задворки, как ближнюю Мекку,У которой подходы и выходы больше грустны,Чем иллюзии, что на деревьях растут в тёмно-синих,В перламутрово-чёрных и всяких таких полуснах,«Засыпай», – говорит книжка-фишка, а – слышится: «Скинь их»,А кого и зачем – не увидишь в миражных очках:В правом стёклышке мгла, в левом, видишь, фигурка к фигурке —В сизоватом тумане неспешно идут старики,Бьётся что-то в груди, точно красное в песне-печурке,Только ангелы знают зачем эти двое близки.Ту-ту-ту поезда, самолёты летают по плану,Голубеет Маврикий, и в «космос таких не берут» …Зигмунд Фрейд повздыхал, раскурил цвета рейха «Гавану»,На сто пятой страничке в сангине заката Бейрут.Домовой лепетнул: «Нет тут связи, захочешь – не свяжешь…Засыпай в облаках муравьём, а в камене – сверчком,На грифоне летай… растворись в двойнике-персонаже,Что ни в сказке сказать, ни черкнуть ненормальным пером».…Вот и сказке конец, если можно назвать это сказкой,И куда эти двое за облаком без багажа?Может, облако это, а может быть, домик с терраской?..Из потрёпанной книжки слезой покатилась душа.

«Уже фонари приукрасили, как сумели, в столице затем…»

Уже фонари приукрасили, как сумели, в столице затем,Что праздник рисует застолье в мозгах. Волхвы, говорят, в ВифлеемОтправились, чтоб чудеса подогреть, напомнить слепым о звезде,А в городе шастает белая Смерть. Ты спросишь: «Не близко?» – «Везде» —Ответит, смеясь, нарастающий смерч. Ну ладно, не смерч, а – пурга,В которой теряется всякая речь. «До смерти четыре шага» —Не рэпер, старуха с косою поёт. Тут фанов не сыщешь с огнём,С билборда глядит альпачиновский чёрт, а в башне Других астрономПоддал и забыл, что смотреть на Восток положено даже в метельВседневно-всенощно, проснись-ка, дружок, открой запредельную дверь,Иначе волхвы позабудут, зачем куда-то идти в холода,И рухнет на голову всем Вифлеем, и дьяволом станет звезда.

Стихотворение с зелёными оттенками

Луна светильником зелёным,Как было сказано, взошла.В окне космическим перрономЗависло небо. ХутораЗвездинок тянутся над мутнойРекой. Река разбила лёд.Зелёный чай шанхайно-чудныйВтекает в рот.В широколиственное хакиЛеса обтянуты. В лесахСтоит в фисташковой рубахе —Урод? Шишимора? Монах?И держит в твёрдом клюве майнаОт жизни с музами ключи,Авантюрином пахнет тайна —Ты знал? Молчи.И в черепахово-зелёномВздыхает чайник, словно быОн согревает обертоном,Как передатчик не судьбы,Но части фатума, в которомСкорее бред, чем парадиз.Не устрашай посулом голым,Взгляни, сервизМерцает яшмово-зелёным,Ты знаешь этот редкий цвет?Я расскажу не полусонным,А тем, которых больше нет…О том, что я, как этот чайник,Вдохну, а выдохну – у них,Там перевозкой правит частник —Хароныч-фрик.

Девушка в синем

Сеанс зимы. В кинотеатрах – мрак.Над крышей ангел держит ветхий флаг.Затишье: ни «вампиров», ни знакомых.Небедные отправились на ЮгНа вкус проверить солнечных подруг,В прозрачных отразиться водоёмах.Снег голубой, молочный вышел весь.Раздулся воздух. Глянцевая смесьЗаката растекается над лесом,В котором макабрических зверейНе более чем в небе журавлей…Сгущённый мрак карминное порезал.Ты здесь любил, поскольку молод был,Ходил кругами, и крутил винил,И забывался полудетским смехом,Когда она ловила облака,Сухою выходила из греха…В сапфировый, подобно туарегам,Закутывалась… С огненной водойДружила ночь: в бутылке дорогойК утру не оставалось даже капли:Не Капри тут, а – фокусник Восток,На фоне сопок госпиталь и морг,Музей, где есть скелет японской цапли.Кто третьим был, теперь неважно, но —Закончилось сердешное киноВ местах, где посейчас узкоколейка.…Зачем и как вишнёвый срублен сад? —Понять нельзя. Закрыл писатель сайт,А у любви накрылась батарейка.

Сказка

Молоко звериное глотаетЗмей Горыныч, обещает – жесть.Дымчатая темень нарастает,Снег летит, как запределья весть…Старый рыцарь зажигает факел,Думает, что монстра победил.Змей смеётся – это доппельгангерВоину сраженье уступил.В шесть голов кошмарил он героя,Шесть хвостов до неба распускал,Шерсть топырил, ликантропом воя,Брал на понт, как здешний неформал.Пропадал с радаров битвы, сноваВыпускал смарагдовый огонь.Было то кроваво, то свинцово,И казалось облако с ладонь…Ширилось светило Самаэля,В Пятом Небе знающего толк,На болотах выросла химера:Хвост гадюки, туловищем волк.Снег слетал с катушек в пользу драки,Бились в эпилепсии ветра.Скалились в лесу мутанты-самки,И крестились рядом хутора.Головой качал над ними ангел,Схватка завершилась наконец,Проиграл не Змей, а – доппельгангер, —Клон, двойник, придумщик и гордец.…Настоящий едет в «Мерседесе»,Пролетает в бизнес-джете над…Прячет клад в заговорённом месте,В кладе яйца: в чёрных яйцах фарт.

«Макабрический гном переходит границы любви…»

Макабрический гном переходит границы любви,Дует в огненный шар, просыпаются духи травы,Астарот приседает на корточки, чёрные сныВыпускает на волю из клеток такой глубины,О которой всё знают шуты и нахмуренный пёсИз седых гримуаров, в которых он шерстью зарос…Духи снадобье трав под подушку видений кладут:В полушарии правом кого-то молиться ведут,А захочешь увидеть, что в левом – да ладно тебе —Плачет девочка, шарик умчался, и нитка скорбейРазмоталась, покуда там мойры плели, да не то —Постаревшую женщину бросил мужчина в пальто.И циклопы в своём одноглазии в тартар летят,И цветёт в одноглазье уродов невиданный сад.Духи трав, проникая в тела, набираются сил —Кто кого подсадил, кто кого раскурил, кто забыл…Макабрический гном курит трубку пахучей травы:Проплывают ашрамы Тибета и грёзы Тувы,Аллегории виснут над теми, кто знает, о чёмГоворит незавидный и в меру упитанный гном.На последней затяжке из трубки встают облака,Может, шарик вернулся из красного города Кха?Астарот уменьшается в росте и двигает в ад,Духи трав поднимаются выше и тянутся над…