Высокие ступени

«Мне кажется, что единственным радикальным решением еврейского вопроса в нашем социалистическом государстве является полная ассимиляция, слияние людей еврейского происхождения с народами, среди которых они живут, я боюсь, что выступление коллективное ряда деятелей советской русской культуры, объединенных только происхождением, может укрепить националистические тенденции. В тексте имеется определение «еврейский народ», которое может ободрить тех советских граждан, которые еще не поняли, что еврейской нации нет.

Особенно я озабочен влиянием такого «Письма в редакцию» с точки зрения расширения и укрепления мирового движения за мир. Когда на различных комиссиях, пресс-конференциях ставился вопрос, почему в Советском Союзе больше нет школ на еврейском языке или газет, я неизменно отвечал, что после войны не осталось очагов бывшей «черты оседлости» и что новые поколения советских граждан еврейского происхождения не желают обособляться от народов, среди которых они живут. Опубликование письма, подписанного учеными, писателями, композиторами, которые говорят о некоторой общности советских евреев, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую ведут теперь сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины.

С точки зрения прогрессивных французов, итальянцев, англичан и т. д., нет понятия «еврей» как представитель национальности, там «евреи» понятие религиозной принадлежности, и клеветники могут использовать «Письмо в редакцию» для своих низких целей».

Этот исторический документ стоит перечитать тогдашними глазами.

И затем уже браться за последний эпохальный труд Эренбурга «Люди, годы, жизнь» – как за старое, но грозное оружие. Эпитет «эпохальный» – не преувеличение. Воспоминания Эренбурга действительно составили эпоху в нашем постижении Двадцатого века, – в отличие, скажем, от «Оттепели», которая дала эпохе имя, но сама, по-видимому, мало кем была прочитана. По крайней мере, пишущий эти строки при всем своем пиетете не смог осилить такую примерно стилистику, которой все советские писатели учились неизвестно даже у кого, но уж во всяком случае не у сценаристов и репортеров: «На заводе все относились к Коротееву с уважением. Директор Иван Васильевич Журавлев недавно признался секретарю горкома, что без Коротеева выпуск станков для скоростного резания пришлось бы отложить на следующий квартал». Сейчас эта забытая манера вызывает нечто вроде даже почтительного удивления: это ж надо так суметь после знакомства с Брюсовым и Волошиным, Андреем Белым и Цветаевой, Мандельштамом и Хемингуэем, Андре Жидом и Ахматовой, Бабелем и Мориаком…

Но я уже невольно пересказываю, за что мы все ухватились, когда с невидимыми авангардными и шумными арьергардными боями к нам, часть за частью, начали пробиваться люди и годы жизни Эренбурга.

С точки зрения властей там все было не так. Во-первых, слишком много всяких «формалистов», ради кого, собственно, мы и передавали из рук в руки сначала номера журнала, а затем и тома: Модильяни, Шагал, Матисс, Мейерхольд, – ведь о них же почти ничего невозможно было отыскать особенно в провинции, так что Эренбург, можно сказать, первым ввел эти имена в широкий культурный оборот. Во-вторых же, что с партийной точки зрения было еще более недопустимым, Эренбург позволил себе сказать вслух, что сталинским репрессиям сопутствовал некий заговор молчания, все всё понимали, но придерживали язык за зубами. «Нет, это вы, циники, понимали, а мы, кристальные большевики, не понимали!» – восклицали партийные идеологи, предпочитавшие титул дурака клейму труса (хотя обычно им хорошо давались обе роли).

Сегодня трудно даже представить, насколько расширила хотя бы полудозволенную картину мира эта книга – она прорубила новое окно не только в Европу, но и в наше собственное непредсказуемое прошлое. Но – падение царящего над социальным мирозданием советского небосвода породило и новые претензии к ней: если прежде ее ругали за то, что в ней есть, то теперь начали ругать за то, чего в ней нет. И подлинно: Эренбург не покушался на невозможное, а потому очень многое действительно обошел. А что еще хуже – кое о чем высказался прямо-таки в лакировочном духе: планомерное профилактическое истребление людей и структур, способных хотя бы теоретически когда-нибудь сделаться очагами сопротивления, Эренбург уподобил фронтовой ошибке, когда артиллерия бьет по своим. Это у Сталина-то были свои!

Тем не менее, автор этих строк до сих пор испытывает неловкость, от того, что, глотнув пьянящего воздуха свободы, и он однажды тоже не удержался от соблазна покрасоваться на фоне покачнувшегося кумира, печатно назвав «Люди, годы, жизнь» энциклопедией советского либерального западничества, – как будто тогда было возможно какое-то иное западничество!.. А ведь пишущий эти строки никогда не претендовал на праведность, тогда как различение возможного и невозможного считается низким лишь в министерстве праведности…

С точки зрения этого министерства еще менее красиво выглядит многолетняя служба Эренбурга в качестве представителя Страны Советов в интеллектуальных западных кругах: одного взгляда на этого лауреата и депутата, равноправного собеседника всех европейских знаменитостей, было достаточно, чтобы понять, что СССР совершенно европейская страна и что слухи о тамошних притеснениях евреев не имеют под собой никакой почвы. И это правда: Эренбург сделал очень много для улучшения образа Советского Союза в глазах Запада. Но он сделал еще больше для улучшения образа Запада в глазах Советского Союза. Он и впрямь был символом какой-то иной цивилизации, обратив тем самым тысячи и тысячи умов сначала к культурному, а потом и социальному обновлению. Эренбург создал новую мечту, а именно творцы новых грез и есть тайные владыки мира.

Интересно, признает ли его западничество современное?

Свой сказочный выигрыш в той лотерее, где ставкой была жизнь, Эренбург использовал, чтобы воскресить тех, кому не повезло. Наверное, тоже символично, что на публикацию его воспоминаний едва ли не наиболее страстно откликнулась дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрон: «Спасибо за воскрешенных людей, годов, города». Она же самозабвенно благодарила Эренбурга за те усилия, которые этот несгибаемый Протей, этот верный Фома прилагал к тому, чтобы издать первый сборник Цветаевой со своим предисловием: «Вы единственный, который может это сделать – и сердцем, и умом, и знанием ее творчества, и чистыми руками».

Но может быть, его итоговая книга при всей ее огромной исторической роли уже отслужила свое, подобно отработанной ступени баллистической ракеты? Ведь едва ли не о каждом ее персонаже к сегодняшнему дню выпущено столько литературы, что проблемой становится скорее ее не-обозримость, чем нехватка: пустырь, на котором главный советский космополит когда-то высаживал первые робкие деревца, превратился в непроходимый лес (в котором, кстати сказать, едва ли не половина липы), – что, собственно, «Люди, годы, жизнь» могут дать сегодняшнему читателю?

Сегодняшнему читателю я бы посоветовал видеть в этой книге не только источник знаний, но и конспект колоссального романа. Попробуйте каждое дерево в этом лесу дорисовать и раскрасить собственным воображением, постаравшись взглянуть на него глазами юного социал-демократа, религиозного романтика, монпарнасского обормота (М. Волошин), глумливого скептика, верного солдата, библейского пророка, искушенного царедворца, несломленного утописта, а может быть, и мудрого конфуцианца, полагающего, что лучше зажечь маленькую свечку, чем всю жизнь проклинать темноту.

Наталья Орлова / Россия /

Окончила Литературный институт имени Горького (семинар Е. М. Винокурова). Автор трех стихотворных сборников и многих статей о поэзии Серебряного века, переводчик, филолог, составитель ряда школьных хрестоматий по литературе. Главный редактор в долгосрочном проекте «Антология русской поэзии». Стихи печатались в журналах «Новый мир», «Континент», «Знамя», «Юность», «Арион», «Студенческий меридиан».

Откажись!

Не гордись этой церковкой строгою,Не молись дорогим мертвецам,Не клянись этой ночью сторогою,Даже пулей, обещанной нам.Откажись – это нам примерещилось —Голос Божий и блеск эполет,Новизна повсеместно овещилась,Ничего уже, в сущности, нет.Все забудь – не воротишь, не вынянчишь,Не достанешь из жаркой сумы,Из горящего стога – не вытянешь,Не вернешь ни Кузьмы, ни Косьмы.А в придачу – ни марта метельного,Ни беленых древесных рубах,Ни исподнего снега последнего,Где земля проступает на швах.Вон зима-то – роскошная, нарядная,Да пристыла дворцовая жизнь,А весна – молода, неприглядная,А, пойди, от нее – откажись!

Карта родины

Ну и карта,сколько опечаток —Расползается —поди-ка, тронь!Родины шагреневый остатокНакрывает детская ладонь.Сколько нас? Куда нас бесы гонят?Иль взаправду – Русский Бог устал?Пусть теперь нас крепко заборонитВсей хребтиной складчатой Урал,Пусть Байкал пошлет – в летящем дымеПароходов дальние гудки,И рванутся – сестрами родными —Волга с Камой – наперегонки…Пусть спешит шипящая пороша,Защищая спешенную ширь,Пусть в окошко, словно книгоноша,Постучит трескучая Сибирь.Будто нам теперь – и горя мало —Было – сплыло, сгинуло, ушло,Словно пленку, – вспять перемоталоИ опять снимает набело……Затерялась в поле похоронкаНа того, последнего, царя,И мерцает заревая кромка —Кабинет его из янтаря…

Рубцов

Где тот неузнанный край,Верная мира основа,Здесь ли бывал Николай,Помнят ли люди Рубцова?Та же ли в небе звездаМолча, стоит над селеньем?Так же ль полны поездаВерой, судьбой и волненьем?Так же ли моет рекаБерег забытый и лодки?Греет ли грусть светлякаПамять веселой походки?Дышит тобою народ,Тот, что без правды – тоскует,Каждая книга – поетИ, умирая, ликует.Жду, народится опять,С той же походкой и статью —Светлой гармошкой встречатьЧью-то веселую свадьбу.Чтобы звенел ледоход,Двигая глыбами прозы,И отплывал пароход,Полный народа и – грезы.

Гроза в Москве

Трамвайный путь – перебегает дождь,Как обронивший сотовый товарищ,Сегодня здесь – ненастье переждешь,А завтра – глядь! – и места не узнаешь!На Кремль и Пресню – хлынул Новострой,И от судьбы – осталась половина.Задернута июльскою грозой —Щеголеватая московская витрина!А соловьи – вскипают там и тут,Столичного не признавая чванства,И как из грядки, – запросто растут,В ушатах оцинкованных минут —Пространство ВремениИ Время – из Пространства!

«Какого народу не стало…»

Какого народу не стало,Я просто не верю себе!Нас много и все-таки – мало,С какого такого вокзала —Шагнули навстречу судьбе?Какими такими словамиУ ночи – назад отмолить?За вами, за вами, за вами —За Волгу, с ее берегами,За волю – с ее островами,За все, что нельзя не любить!Спасаю бесценную воду —Да что! – ни связать, ни унять!Какого не стало народу,Какую сгубили породу —И – не было им переводу,И – негде их заново взять!

Воспоминание в Царском Селе

«Что толку, если Пушкин станет житьИ новой высоты еще достигнет,По водяному ведомству служитьИ – самого Писачку – перепрыгнет?Полсотни строк – во славу громких дат,Гневливое внушение из Главка,Неосторожных пара эпиграмм,Друзья, семейство, милость и – отставка…Хотя, конечно, бойкое перо —Оно и в жизни может пригодиться, —Приедет с библиотекой Дидро,Так мы – его – дабы не осрамиться.…Глядишь, и он бы свой оставил след,Когда потом мы развернулись в Польше……Федюшкин – умер, то-то был поэт…Подумаешь – таких-то бы – побольше…»…А на проспекте – колотили лед,И дворников – пугали снеговозы,И вольный туристический народСпешил упиться – светом русской прозы…

Новостная программа

Исправьте что-нибудь в звучании,Перемените репортаж, —Испуганные, различали мы,Сквозь новостное одичание,Как изменяется пейзаж.Леса, поля, куртины с кущами —Родной улыбчивый народ —Одной сплошной строкой бегущею —Заочно выведен в расход.Для вас, для нас, для всех, кто в проигрышОтброшен радиоволной,Трагедию перенастроивши,Грохочет жутью новостной.Простите, люди, что мы, сонные,В обрывках ловим эту суть,Приходят вести похоронные,И кровь – руками не заткнуть.

Воззвание

Разве ласточки лепят себе пулеметные гнезда?Для того ли гремят всю прозрачную ночь – соловьи?И затем ли пришли бесконечные майские весны?И зачем они стольких – через огненный край повели?Возвратите землян – на чудесную детскую Землю,Не дарите смертей, не кормите кромешную сныть!Сколько нужно стволов – расстрелять дорогую деревню,Сколько нужно столов – чтобы всех на земле – накормить?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Остров, на котором существовала больница для прокажённых.

2

Титаник.

3

Персонаж серии фильмов «Кошмар на улице Вязов».

4

Леопольд Стафф (1878–1957) – польский поэт.

5

Области Венгрии.

6

Местность в Западной Сибири, прародине мадьяр.