Шорох песка. 1.Цель и средства

Роун повернулся к кровати и наклонился к распростёртой женщине.

– Как Вы сегодня? Выглядите вроде-бы получше. Хотите воды?

Женщина слабо улыбнулась, прикрыв глаза.

– Всё хорошо мой мальчик, твоими молитвами и заботами, держусь пока. Боги всё никак не приберут меня, видимо ещё не пришёл мой срок. Как там поживает Агаста? Она давно не заглядывала ко мне.

Агастой звали тётю Роуна, которая с малолетства воспитывала его, она забрала его к себе после смерти почти всей их семьи. Роун родился в пригороде Портуса, на западе, в лесах, покрывающих жирный чернозём. Семнадцать лет назад там разразилась эпидемия «чёрного горла» и выкосила за пару недель четверть населения, так Роун и оказался в городе, на попечении родственников. Лорд Аспен, владелец этих земель, даже понеся огромные убытки от эпидемии, не бросил на произвол судьбы осиротевших детей земледельцев. Он выделил немалую сумму на их содержание и обучение. Всех сирот перевезли в столицу и обучили грамоте, а некоторые, особенно одарённые и хваткие, обучились ремёслам. Большинство, кого забрали в пансионаты Аспенов и родственники, со временем вернулись обратно в западные земли, под крыло великого дома. Роун остался в Портусе, городская жизнь пришлась ему по душе. Он обучился грамоте, потом подруга тётки, госпожа Трулли, которая относилась к нему, как к сыну, пристроила его подмастерьем к кожевеннику. Но дело не пошло, мастер назвал его безруким умником, Роун не преминул ответить, что дубильщик с такой рожей, должен считать умником в сравнении с собой, даже захлебнувшегося гуся, смотрящего на дождь. На том обучение и закончилось. Роун был лёгкого нрава, смешливый и сообразительный, он легко заводил друзей и знакомых, поэтому помыкавшись немного, тут и там, он устроился подмастерьем местного лавочника. Он бегал на посылках, выполнял мелкие поручения и помогал обслуживать особо требовательных покупателей, находя общий язык практически с любым человеком. Старик ценил молодого человека, поэтому, когда его постоянная клиентка, смотрительница храма госпожа Акория, обмолвилась о том, что ей нужен надёжный и исполнительный посыльный, лавочник сразу предложил Роуна, уверенный в том, что в храме юноша добьётся успеха. Так Роун и попал в храмовые служащие, из пешек в дамки одним махом. Это было завидное место, платили хорошо и стабильно, работа оказалась не особенно тяжёлой, и можно было дослужиться до более высокопоставленных должностей в храмовой иерархии.

Госпожа Трулли была старинной подругой его тётушки, Роун хорошо знал её с раннего детства. Когда ему стукнуло восемь, муж госпожи Трулли умер. Тётка Агаста стала часто посылать его на помощь новоиспечённой вдове. Через год госпожа Трулли начала болеть, её преследовали приступы лихорадки и грудной жабы, тогда Роун стал постоянным гостем в её доме и они сблизились. Взрослеющий молодой человек, который был любим в доме родственников, но не чувствовал своей нужности, привязался к угасающей женщине, потому что она остро нуждалась в нём. Роун был слишком мал, чтоб вести дела в лавке и она пришла в упадок. Остро встал вопрос, что делать с хозяйством и чем платить по счетам. Тогда вмешалась Агаста, громогласная и деловитая, она прошерстила весь квартал в поисках управляющих или арендаторов. В конце концов, дела с лавкой утрясли, шумные соседи с оравой ребятишек, предложили взять в аренду и лавку, и жилые помещения. Госпожа Трулли наотрез отказалась переезжать, куда бы то ни было, тогда Агаста договорилась с арендаторами, что они оставят в распоряжении больной женщины несколько задних помещений на первом этаже. Семейство Курах, в лице главенствующей королевы улья, госпожи Курах, не возражало. Доходов от аренды и скромных сбережений хватало на очень скромную жизнь и оплату лекарей. Со временем госпоже Трулли становилось всё хуже, когда ей понадобился постоянный уход и присмотр, сиделками стали дети арендаторов. Роун не мог проводить всё время у своей подопечной, он заканчивал обучение грамоте и должен был учиться дальше, чтоб впоследствии лучше устроиться в растущем городе. Но он всё равно постоянно приходил в дом госпожи Трулли, Роун почти жил там, пока не достиг возраста семнадцати лет, тогда он устроился к лавочнику, а тот сдал ему комнату над лавкой. Погрузившись в ежедневные заботы, Роун стал чуть реже бывать у своей практически второй матери, но всё равно не упускал ни единой возможности забежать к ней, посмотреть как она и сделать что-то по дому. Финансовые заботы так же легли на его плечи, доходов от аренды стало недостаточно, сбережения закончились, тогда Роун потихоньку стал оплачивать счета из своего кармана, о чём госпожа Трулли не догадывалась.

Однажды, около года назад, когда госпожа Трулли стала совсем плоха, и казалось, что это конец, она поведала Роуну свою тайну.

Ларра, так звали достопочтенную госпожу Трулли, была бездетной, лекари намекали, что от женской немощи и пошла её болезнь, дескать, от усохшей утробы хворь и распространилась внутри. Вот если бы она дала жизнь хотя бы одному ребёнку, болезни можно было бы избежать. Когда они уходили, Ларра посмеивалась и наставляла Роуна:

– Обходи этих шарлатанов стороной!

Он начинал негодующе спорить, посмотрите мол, после их отваров Вам делается гораздо лучше, и кашель и жар спадают, они знают, о чём говорят. После одного такого ожесточённого спора, она взяла его за руку и притянула к себе. Понизив голос до шёпота, Ларра поведала ему:

– Роун, мальчик мой, а ведь у меня есть дитя.

Он выпучил глаза, и хотел было что-то ответить, но она перебила:

– Нет, нет, послушай, не перебивай, раз уж я решилась. – Она глубоко вздохнула, прокашлялась и продолжила. – Шестнадцать лет назад, боги благословили нас с Тромом. Мы пять лет были в браке, а детей всё не было, мы уж было, совсем отчаялись, и тут чудо свершилось. Мы так ждали, так радовались, на крыльях летали от счастья. Ребёночек попросился на свет божий в свой срок. Тром привёл сразу двух повитух, никаких денег не жалел. С утра и до самого вечера, они хлопотали возле меня. Роды были тяжёлые, ребёнок не шёл. Только ночью, когда я уже совсем обессилела, девочка появилась на свет. Я была совсем плоха, но хорошо помню, как девочка закричала. Повитухи запричитали облегчённо, а потом резко смолкли, переглядываясь. Они пошептались, и одна из них подошла ко мне, погладила по голове, склонилась и заговорила тихо:

– Благослови тебя боги Ларра, ты подарила миру шаяду.

У меня так и оборвалось всё внутри. Я просила их, дать мне хоть раз посмотреть на малышку. Они отговаривали, но мы с Тромом настояли. Тогда я первый и последний раз, посмотрела на личико своей дочки, в её глаза… Я проклинала её глаза, да простят меня боги. Её укутали и унесли, даже не дав мне её подержать. Потом вторая повитуха сказала нам, что я больше не смогу стать матерью, роды были тяжёлыми, и я надорвалась. После мы сообщили родне и друзьям, что дитя родилось мёртвым. Не было сил, ловить на себе косые взгляды. Вот так сложилась судьба, мой дорогой.

Роун смотрел на неё во все глаза, совершенно опешив. Он, конечно, знал, что шаяды рождаются, время от времени, сменяя друг друга, но не знал ни одной семьи, у которой появился бы такой особенный ребёнок. Всё это было сродни ожившему мифу. Ларра похлопала его по руке, грустно улыбнувшись.

– Ничего, ничего мой мальчик. Значит так мне на роду написано. Главное, что она где-то есть, живёт под теми же небесами, что и мы с тобой. – Она глубоко, горестно вздохнула. – Я хотела попросить тебя, хоть и понимаю, что не должна. Прости слабость матери с разбитым сердцем.

– Просите, Вам не за что извиняться.

– Роун, если ты когда-нибудь увидишь её там, в храмовых стенах, а я всё ещё буду жива, расскажи мне о ней. Тогда я смогу пройти по горящему мосту, в объятия Трома, со спокойной душой. Как она выглядит, всё ли у неё хорошо, каков нрав. Очень мне хочется знать, хоть что-то про мою девочку, понимаешь? Хочется хоть крупиночку знания унести с собой в могилу, чтоб было, что рассказать моему милому Трому.

Роун напряжённо смотрел на неё, обуреваемый противоречивыми мыслями. Она крепко схватила его за руку и быстро продолжила:

– Нет, нет, ты не бойся. Я не прошу тебя, её искать, или говорить с ней, нет. Просто посмотри на неё внимательно, если представится такой случай, а потом расскажи мне, чтоб сердце так за неё не болело, вот и всё.

Роун подумал и коротко кивнул:

– Хорошо, госпожа Трулли, если увижу – скажу. Но Вы особо не надейтесь, пожалуйста. Я уж год там работаю, да только я всё по городу бегаю, да от храмовой стены до кухни хожу. Врать не буду, пару раз я видел кого-то из них вдалеке, на боковой террасе храма или в Шандовом саду, но только издали, мне туда хода нет.

– Ничего, ничего мой мальчик. Делай свою работу как должно. Мы правильно тебя воспитали, и ты всё хорошо делаешь и честно. – Она утёрла слезу. – Но вдруг боги смилостивятся надо мною, и твой виперов путь пересечётся с путём моей дочери, тогда я хотела бы знать об этом, только и всего.

– Хорошо, госпожа Трулли, я сделаю что смогу. Если будет на то воля богов, обещаю Вам…

И вот прошёл год. Роун уже давно переварил эти шокирующие подробности судьбы своей второй матери. Он даже почти не вспоминал об этом, только когда навещал госпожу Трулли и всякий раз отрицательно мотал головой, в ответ на её вопросительный взгляд. И она больше ни разу не заговаривала об этом, может, жалела о том, что поведала ему тайну своей семьи.

– Роун, ты слышишь меня? Как там Агаста? Ты витаешь в облаках мой дорогой. – Она улыбнулась.

– Я видел её сегодня, госпожа. Я видел ЕЁ.

Наступила тишина. Она всматривалась в его лицо, выискивая признаки лукавства или неуверенности. Затем, поняв, что он не шутит, она судорожно вздохнула и закашлялась. Роун соскочил со стула, сделал шаг к столу и принялся лихорадочно разводить водой отвар от кашля. Наполнив лекарством пиалу, он снова приблизился к кровати. Приподняв её голову одной рукой, он дал ей напиться. Она судорожно глотала горькое зелье, затем отстранила его руку, глубоко вдохнула, кашля не последовало. Ларра закрыла глаза и хрипло прошептала:

– Ну, говори же. Ты уверен, что это была она?

– Да, я твёрдо уверен.

– Почему?

– У неё одно лицо с Вами, те же черты, та же полуулыбка, волосы, манера поворота головы, даже брови точно такие же. Только может нос не такой немного, тоньше и такая ямочка в серединке. Ах да, и щербинка между передними зубами, небольшая, но заметная, у Вас такой нет. Ей, пожалуй, только Ваших ореховых глаз и не хватает.

Госпожа Трулли смотрела на него во все глаза, по её впалым щекам текли слёзы, она их не замечала.

– Что ещё ты можешь рассказать мне про неё, мой мальчик? – Хрипло спросила она.

– Ну, она здорова на вид. Крепкая, красивая, молодая девушка. Я принёс гроссовое молоко, а она на малой кухне чаёвничала с кухарками. Так глянула на меня, я прямо остолбенел. Вот как я сейчас рядом с Вами, так же близко я её видел, нас только стол разделял. – Роун тараторил, почему-то испугавшись, что Ларра сейчас испустит дух у него на глазах. – Ах да, забыл, её зовут Таэш. Тэт Таэш, то есть.

– Таэш, – прошептала Ларра, словно пробуя слово на вкус, – Таэш, какое красивое имя они ей дали, правда Роун? Щербинка, – она улыбнулась сквозь слёзы, – у моей матери была заметная щербинка, и у бабушки тоже, а у меня вот её нет. А выемка на кончике носа была у Трома, ты уже, наверное, его совсем не помнишь.

Она разрыдалась, одновременно смеясь. Роун в испуге снова уселся на стул, и начал гладить её по плечу. Она протянула к нему руки и с неожиданной силой, для такой хрупкой и больной женщины, прижала его к себе.

– Спасибо мой мальчик, спасибо. Благослови тебя боги, спасибо, спасибо… – Всё повторяла и повторяла она сквозь рыдания.

5. Завеса грядущего.

Солнце уже не золотило верхушки деревьев в утренней прохладе, а светило в полную силу, обещая невыносимое дневное марево. Таэш, не смотря на бессонную ночь, взбиралась по лестнице вприпрыжку. Одной рукой она придерживала юбку, во второй руке у неё был свёрнутый в трубочку блинчик с начинкой, девушка откусывала от него всякий раз, как добиралась до очередной лестничной площадки. Забравшись уже практически до третьего этажа, она замерла посреди лестницы и подняла голову. На верху, положив руку на голову каменной химеры, венчавшей древние перила, стояла светловолосая женщина. У неё было довольно таки тяжёлое, широкое лицо, крупный нос, тонковатые, недовольно сжатые губы. Платье-хламида зелёного цвета, свободно ниспадало до самого пола, скрывая располневшую фигуру. Вверху на рукавах были сделаны кокетливые вырезы, обшитые зелёными кружевами, которые открывали усыпанные веснушками плечи. Лицо и шею так же обильно покрывали веснушки, что придавало её облику некоей романтичности, хотя жёсткий взгляд рубиновых глаз говорил об обратном.

– Доброе утро Филли, я опоздала?

– Ты и сама прекрасно знаешь, что опоздала, хватит дурачиться. Ты уже не маленькая девочка, так что будь добра соответствовать своему статусу. Нас ждут, идём!

Она резко повернулась, взметнув подол, и чеканя шаг, как солдат на плацу, и быстро двинулась по-тёмной галерее. Таэш почти бежала за ней, не забывая, однако, откусывать от остатков блинчика в своей руке. Не поворачивая головы, Филамена едко заметила:

– Надеюсь, ты не собираешься входить в каминный зал, жуя. И не вздумай вытирать свои жирные лапы о подол платья у всех на глазах.

Только сейчас Таэш подумала, а действительно, куда она денет остатки растерзанной выпечки и что делать с лоснящимися от масла руками. Она стремительно затолкала остатки блина себе в рот, судорожно пережёвывая и помогая себе пальцами, до двери в зал остался десяток шагов.

– И не называй меня Филли. – Прошипела Филамена, толкая резную створку большой двери.

Таэш дожевала, шумно сглотнула и вытерла губы рукавом, прячась за широкой спиной Филамены, пока была такая возможность.

Каминный зал, представлял собой, большую продолговатую комнату без окон. Он находился в правом крыле храма, на самом верхнем этаже. Его венчал купол, в котором было одно небольшое витражное окно. Этого было недостаточно для такого большого помещения, поэтому, когда здесь проходили совещания, слуги зажигали множество подвесных ламп. По полу зала, уложенному плитами из отполированного до блеска тёмного камня, тянулись не глубокие желобки, создавая причудливый рисунок. В дальнем конце помещения разместился большой камин, взрослый человек мог, не нагибаясь, войти в него. С практической точки зрения, он был бесполезен, его труба, по диаметру, больше напоминающая шахту, вместе с дымом уносила всё тепло, так что его использовали, только как ещё один источник света. Ближе к камину стоял большой продолговатый стол, вокруг него суетились слуги, осуществляя последние приготовления. Тут и там, в зале, расположились немногочисленные компании, в полголоса что-то обсуждавшие.

У камина стояла одинокая хрупкая фигура в белом, Таэш направилась прямо к ней. Это была женщина, на вид, лет тридцати, только немногие приближённые знали, что ей за сорок. По её спине каскадом струились светлые волосы, их мягкий медовый оттенок переливался в свете ламп. У Таэш что-то скребнуло на душе, так случалось всякий раз, когда она смотрела на неё. Она была красива, так красива, что это захватывало дух, даже сейчас, когда пора девичества этой женщины, давно миновала. Смотреть на неё было скорее больно, чем приятно, чёткое осознание того, что ты никогда не будешь так хороша, даже на одну десятую, наотмашь било по самолюбию.

– Тебя приветствует славный рассвет, девочка моя. – Произнесла красавица, не поворачивая головы, её голос был неожиданно низким, для такой хрупкой женщины.

– Доброе утро Кэйлаш. Прости, я немного задержалась.

– Ничего, собрание ещё не началось, но в следующий раз не опаздывай, мы должны быть примером для окружающих.

Таэш не ответила, засмотревшись на мерцающие тёмные камни, из которых был сложен камин-монстр. Она протянула руку и дотронулась до их поверхности, камни были холодны как лёд.

– Как странно, правда? Что он совсем не нагревается. Камин ведь должен хранить тепло, а этот сделан как будто в насмешку.

Кэйлаш, не отводя зачарованного взгляда от горящих поленьев, ответила:

– Не думаю, что он был создан для этой цели, дитя.

– А зачем тогда?

– Нам пора начинать. – Уклончиво ответила Кэйлаш, отворачиваясь от огня.

Таэш жутко не любила эти ежемесячные совещания. Нудные подведения итогов, колонки цифр, доклады старших слуг и храмовых чиновников, всё это было так скучно, так монотонно. Полная энергии после бессонной ночи служения, Таэш вдруг стала замечать, что силы быстро покидают её. Больше всего на свете ей сейчас хотелось растянуться на своей кровати, расслабить всё тело и заснуть под аккомпанемент птичьих трелей из сада, доносящихся из открытого окна. Пришлось стиснуть зубы, и ещё сильнее расправить плечи, чтоб не начать клевать носом. Она так и представила себе, как Филли закатит глаза, если она выкинет что-то подобное. Уже прошло больше двух часов, а по ощущениям так целая вечность. Старший садовник нудел уже пол-часа о проблемах с плодовыми деревьями и нашествии мошек, Таэш отключилась, не выдержав. Мысли потекли сами по себе, рваным кружевом опоясывая столпы памяти, сознание погасло, как потухшая спичка, взгляд устремился в небытие. Её пронзила острая боль, вернее не боль, а её полное отсутствие, это ощущение которое сложно описать словами. Как будто всё, что может ощущать физическую боль в теле, перестало работать, растворилось, и вся боль, за неимением своего места, перетекла в сферу духовного. Как будто каждая клетка тела, одномоментно, испытала сильнейшую душевную боль, терзая, вопреки ощущаемому физическому вакууму.

Перед внутренним взором Таэш промелькнули обрывочные картины – чёрная прохладная пустота, всполохи голубого пламени, локон белых волос в тёмной поблескивающей луже, широко открытые, яростные, бездушные глаза…

Таэш привстала со своего стула, как заведённая деревянная кукла, трясясь, она втягивала в себя воздух с громким хрипом, её, ничего не выражающие глаза, вперились в пустоту. Все присутствующие повскакивали со своих мест, заозиравшись, в нерешительности. Глаза Таэш закатились, она резко выгнулась назад и начала падать. Стоявший рядом управитель слугами опомнился и подхватил её, мягко опуская на плиты пола, девушка не осела, не повисла у него на руках, она застыла вытянувшись струной, он будто статую клал на землю. Чья-то властная рука, мягко оттеснила его, это была Кэйлаш, они с Филаменой склонились над Таэш. Кэйлаш откинула волосы с лица девушки, и кончиками пальцев смежила её веки. Как только широко открытые глаза, закрылись, Таэш глубоко вдохнула. Филамена ладонью надавила на её живот, заставив выгнутое тело выпрямиться. Девушка перестала хрипеть и ровно задышала, одеревеневшие руки расслабились, голова откинулась, к синюшно-белому лицу подступили краски. Кэйлаш и Филамена, оторвав взгляд от лица младшей шаяды, переглянулись.

Позже, когда Таэш унесли в её покои, две старшие весталки прошествовали в библиотеку, плотно закрыв за собой дверь.

– Что ты думаешь, это какой-то припадок после ночи бдения? Думаешь, она больна?

– Филли, если бы она была больна, серьёзно больна, мы уже почувствовали бы сердцебиение не родившейся, сила уже выбрала бы другой сосуд, взамен испорченого.

– Так что же это, как ты считаешь?

Кэйлаш неторопливо прошла по комнате, встала у окна, задумчиво посмотрела вдаль, на кроны сада.

– Ты давно не открывала Апостолит, я полагаю.

– С тех пор, как закончилось моё обучение, я не прикасалась к этой проклятой книге, а что?

– Там есть глава, в которой Посетий описывает прорицание.

– Посетий под конец совсем выжил из ума. Более ни в одном трактате, ничего такого не описывают. За триста лет, прошедшие со времён написания Апостолита, не было ни одной прорицающей шаяды. Я думаю это миф, фантазия, пришедшая в воспалённый разум старика.

–Я наткнулась на упоминание прорицающей шаяды, в рукописях двухсотлетней давности. Это рукопись придворного историка, вернее обрывок рукописи, всё, что дошло до сегодняшнего дня. Только обрывочные сведения нам и остались, словно кто-то нарочно уничтожает все важные для нас записи.

– Ты всерьёз считаешь, что она прорицала? – Ошарашенно спросила Филамена.

– Не знаю. Нужно дождаться, когда девочка проснётся и спросить, что она помнит, видела ли что-то в припадке.

– Ага, эта трясогузка понарассказывает, чего она там такого видела. Совсем возомнит о себе, если ты ей расскажешь о прорицательницах. Она понапридумывает и сама в свои россказни поверит. – Филамена невесело хохотнула, грузно оседая в большое кресло. – Фантазии сбрендившего старика и обрывок неизвестной рукописи, чёрти кем написанной, не маловато ли для подобной гипотезы?

Кэйлаш, не отворачиваясь от окна и не шелохнувшись, ответила:

– Я читала оригинал Апостолита, полную версию. Посетий описывал момент прорицания и назвал имя шаяды.

– Имя? – Филамена замерла, раздражённая полуулыбка сошла с её лица. Если бы это были фантазии, имя шаяды вымарали бы из трудов Посетия. Все имена были известны, от первых трёх шаяд, донынешних. Никто не допустил бы откровенной лжи в манускриптах храма. – Что именно там написано? – Настороженно спросила Филамена.

– Надсадное дыхание, выгнутая дугой спина, одеревенение тела, широко открытые пустые глаза, дрожь, упадок сил после… – Спокойным голосом перечислила Кэйлаш.

– Эти же симптомы отличают и некоторые болезни.

Кэйлаш отвернулась от окна и посмотрела на Филамену в упор.

– Да, ты права, но дело не в этом. Когда прорицание проявилось у шаяды в тот раз, Портус захлестнула гражданская война. Тогдашний правящий лорд вырезал половину города, чтоб только сохранить свою власть, хоть это ему и не помогло в конечном итоге. По улицам города текли реки крови, храм чудом уцелел. Посетий сделал предположение, что прорицатели среди нас появляются в опасное время, когда угроза нависает над храмом. Я, по настоящему, боюсь Филамена, чувствую, что-то сгущается в воздухе.

– Давай не будем торопиться с выводами. Ты рисуешь мрачную картину. Для начала поговорим с девчонкой, когда она очнётся.

– Хорошо.

Кэйлаш кивнула и направилась к выходу, кинув на ходу:

– Апостолит лежит в тайнике, в четвёртой секции.

Филамена криво усмехнулась ей в спину, поднимаясь с кресла.

6. Предчувствие грозы.

Роун шагал, насвистывая, по пустынной улице. Очередной день, когда ему пришлось соскочить ни свет, ни заря, чтобы прийти на ферму вовремя – сразу после дойки. Интересно, подумал он, во сколько же поднимаются с постелей работники фермы. Мысль, что кто-то встаёт раньше него, и вынужден тяжело трудиться в такой час, с одной стороны согревала его душу, а с другой, вызывала стыд. Ещё издали он услышал заунывное мычание. Чем ближе Роун подходил к большому участку городской фермы, тем сильнее ощущался смрад. Запах гроссовых ферм был не похож на ароматы других животноводческих уголков города, этот особый серный привкус, вперемешку с запахом горьких трав, бил все рекорды по узнаваемости. Когда то давно гроссы, как и все остальные животные, были дикими. Приручение этих чудовищ, заняло должно быть, не одну сотню лет. Дело заводчиков гроссов передавалось из поколения в поколение, образовалось несколько семейных кланов известных во всём Портусе, которые стали практически монополистами. До поступления на службу в храм, Роун никогда не видел гросса. Тогда, впервые войдя на территорию фермы, он попросил госпожу Груту, показать ему животных. Он оторопел, впервые увидев хозяйку гроссовой фермы. Она походила скорее на дешёвого сезонного рабочего, чем на владелицу преуспевающего предприятия и столп общества. Дородная женщина, в грязном тряпье и в чём-то напоминающем кожаный доспех. Она гордо разулыбалась, услышав его робкую просьбу, и повела его по своим владениям.

– Вот, взгляни на наших красавцев. – Выпятив грудь, пропела заводчица, открывая перед Роуном широкую воротину стойла.

Роун вошёл, его обдало влажным, тёплым воздухом, концентрированный смрад ударил в ноздри. Здесь царил полумрак, длинное помещение, поделённое на небольшие клетушки, по типу лошадиных стойл, оглашалось непрерывными стенаниями крупных животных. Проход между стойлами, разделяющий хлев на две равные части, был гораздо шире, чем на обычных фермах. Перед каждым стойлом крепилась кормушка, оснащённая странным механизмом. Гроссы подняли невероятный гвалт, почуяв присутствие чужака, мычание и хриплый рёв, доносились из каждого уголка. Роун нерешительно сделал несколько шагов вперёд, неслышно ступая по сухим опилкам, и пригляделся к показавшемуся из стойла гроссу. Не большая, для такой туши, голова, вытянутой формы с очень массивной нижней челюстью. Узкие прорези ноздрей то открывались, то закрывались, будто моргали. Глаза располагались чуть ближе, чем у лошадей, миндалевидные, большие, затянутые молочной плёнкой, их взгляд был неприятным, пугающим. Над глазами, по бокам, выпирали наросты, совсем маленькие у глаз, и увеличивающиеся к вершине головы. На макушке наросты срастались и образовывали что-то вроде двух параллельных гребней, напоминавших горные хребты, Роун понял, что это рога, как у коров, только необычной формы. Со стороны затылка, шеи как таковой не было, от места, где должны быть лопатки, к голове, тянулись жгуты мышц, образуя крупный мышечный массив. В двух-трёх ладонях от головы, бугристые мышцы переходили в большие кожистые наросты, они, как и морда, были покрыты грубой кожей, напоминающей шкуру рептилии. Боковые наросты были, кем то подняты вертикально вверх, прижаты друг к другу и перетянуты ремнями. Ноги зверя оказались неожиданно тонкими и длинными, они заканчивались изящными острыми копытцами. На передних ногах мускулатуры значительно больше, особенно в верхней части. Задние ноги были совсем тонкими, круп узкий, на его вершине виднелись ещё две параллельные цепи наростов, образующих гребень, который смыкался у хвоста. Со своего места Роун не мог разглядеть заднюю часть гросса и его хвост, хотя ему было очень любопытно.