Всадник в ночи. Игра в покер

– Через два дня мама уезжает в Москву на неделю, – сказала Неля в машине. – К родственникам. Я буду жить целую неделю одна. Правда, здорово?

– А папа? – спросил я.

– Папы нет, – сказала Неля. – Он ушел от нас.

Мне стало неловко, и черт меня дернул спросить? Но она сказала об этом до того просто и легко, что я тут же успокоился.

– Хочешь, пойдем завтра в кино?

– Хочу, – говорю. – А в какое?

Усмехается. Мы условились назавтра вечером встретиться с ней, она остановила такси возле своего дома, сунула мне трешку, мне стало очень стыдно, я, кажется покраснел, не хотел было брать, но вспомнил, что в кармане всего около рубля мелочью и взял. Выходя, она поцеловала меня в щеку, я заметил, что именно в этот момент таксист глянул в зеркальце, увидел его понимающую ухмылку и разозлился. Потом я, уже один поехал обратно.

Мы встречались с Нелей ещё несколько раз, ходили в кино, гуляли вечерами по приморскому бульвару, я каждый раз провожал ее до дому (и каждый раз мне было неловко из-за отсутствия денег), и часто, прежде, чем сесть в автобус, мы очень долго, медленно шли по его маршруту, и потом, только когда очень уставали, дожидались автобус на ближайшей остановке и садились в него. С ней было хорошо, ну, спокойно, что ли… Она обычно, брала меня под руку, это мне нравилось, мне казалось, что все, кто нас видит ничуть не удивляются, потому, что принимают меня за её сверстника. Мне и в самом деле можно дать года на три, по крайней мере, больше, чем есть. Я абсолютно не чувствовал никакой скованности, если приходилось с ней подолгу молчать, скажем, гуляли молча, или сидели на скамейке. Мы несколько раз ездили с ней в нагорный парк, смотрели на город с высоты, и там, выбрав темную аллею, совершенно безлюдную, садились на скамейку в самый дальний уголок и целовались. Я делал быстрые успехи, это Неля отмечала без всякого ехидства и иронии, говорила просто, как о чем-то само собой разумеющемся, и это мне нравилось. Но предстояло, маячило впереди чем-то не совсем ясным, призрачным нечто, от одних лишь мыслей о котором у меня дух замирал, кружилась голова, яростно билось сердце, и я боялся и желал этого со всем пылом нерастраченных мальчишеских сил. Однажды, целуя её на скамейке, я полез под кофточку и содрогнулся от чего-то необычно-прохладного, шелковистого, скользкого, под которым обнаружилось упругое и жаркое. Кровь кинулась мне в голову. Она не мешала мне, но в то же время не делала ни малейшей попытки помочь. Я чуть не изорвал ей лифчик, пока доставал маленькую, крепкую грудь со съежившимся пятнышком соска. Я не совсем ловко припал к нему губами, она блаженно тихо застонала. Теперь по ночам все женщины, которых я желал, коварно принимали её облик, плоть женская, что тянула меня, не будучи чьим-то определенным телом, была теперь телом Нели – её губами, шеей, грудью, талией. А через несколько дней, как я и полагал, это случилось и я чуть с ума не сошел от радости и счастья. Я был слишком нетерпелив, хоть и немного побаивался того, что уже неминуемо приближалось благодаря именно моему нетерпению, которое подстегивалось ещё сознанием того, что я ей нравлюсь. Это, кстати, так и было. И как она потом призналась, ей ужасно хотелось быть у меня первой. Признаться, я ещё мальчик… Впрочем, я уже говорил. Этого я не стесняюсь, потому что пришел к мысли, что ничего в этом постыдного или позорного нет. Мне неполных семнадцать лет, а все мальчики, мои сверстники и даже те, что младше, считают, что это стыдно… ведь если мальчик в таком возрасте, то обязательно, как водится – не чистый. А я вот теперь думаю, что это ничего, все через это проходят, и вообще, как говорит папа – всему свое время. Мне смешно, откровенно говоря, когда какой-нибудь пятнадцатилетний мальчишка начинает выдумывать про это. Всегда видно – врет. А главное – сам ведь такой, сам мог бы не хуже придумать, нафантазировать, и потому уж точно знаешь – врет. Я иногда раньше в таких разговорах тоже старался что-нибудь приврать, это очень просто – выдумывается что-нибудь запоминающееся, смешная деталь во всей истории, мало того, что запоминается и смешно – обычно, это бывает именно тот спасительный крючочек, который цепляется за реальное, и более или менее заставляет слушателей верить тому, что ты рассказываешь. Но когда долго выдумываешь и стараешься не забыть, чтобы в следующий раз, когда тебе напомнят, не попасть впросак, то невольно со временем сам начинаешь верить тому, что придумал. Получается, что живешь в самим собой придуманной жизни, что немножко мешает жить в настоящем, а какая бы скучная и унылая ни была настоящая жизнь, она все же лучше придуманных сказок, в которых день ото дня все больше запутываешься.

Неля пригласила меня к себе. Я зачем-то купил букетик гвоздик, хотя ни разу не дарил ей цветы, и опять получилось как-то неловко – не дарил, а тут вот, будто только по этому случаю… хотя ничего могло бы и не быть, и даже в какой-то момент я готов был отказаться от того, чего так нетерпеливо ждал – я трусил. Она рассмеялась, открыв дверь и увидев меня с цветами. Я почувствовал, что в тот вечер она тоже была в каком-то оцепенении, все делала будто спросонья, вяло, накрыла на стол, заварила чай, подала, потом мы долго, молча, изредка лишь перебрасываясь незначительными словами, пили чай, временами даже мне в голову приходила такая нелепая мысль, что она должна услышать как бьется у меня сердце. Пальцы у меня были ледяные, и когда я обнял её, она вздрогнула. Вдруг всхлипнула. Что-то оборвалось во мне, и я спросил – а ты правда хочешь, Неля? Я чувствовал, что лишился того, что оборвалось во мне, а Неля его приобрела, и теперь все должно быть, как она скажет. Она ничего не ответила. Но взгляд у нее был такой печальный! И у меня немножко испортилось настроение – она как-будто шла на то, что было выше её сил. А когда я вошел в темную спальню и увидел кое-как побросанную её одежду на спинке стула, мне вдруг стало так отчаянно грустно, хоть плачь, и потянуло к этим вот её вещам, к её платью, чулкам, потому что в них было что-то привычное, почти родное, а то, что ждало меня в постели в замутненных, тоскливых глазах Нели было неясным, мучающим. И совсем уж некстати пересохло в горле – я ведь хоть и умел теперь целоваться, а все равно боялся сделать что-нибудь не так, старался, чтобы все было красиво, как в кино, и тут она обняла меня и у меня помутилось в глазах…