Али и Разум

– Неужели, рассматривая картины мастеров прошедших веков, вы не представляли себе жизнь тех времен? Не представляли себя в одеждах тех обществ? В гуще тех событий и интриг, что сегодня стали легендами и изучаются историей всем человечеством,– а вы в этом участвовали бы или созерцали вживую, имея манеры и повадки тех времен. Разве это не интересно? Разве не интересно представить, какую общественную роль вы играли бы, кем бы стали сегодня ваши потомки, какое у вас было бы мировоззрение, как бы вы понимали жизнь, живи вы в прошлых веках? Ведь каждая эпоха имеет…

Девушка сидела, слушая его внимательно, слегка наклонив голову, и в глазах ее тут же обозначилась страстная задумчивость, словно она в эту же минуту отправилась к прошлому, изученному на занятиях по истории искусства, увиденному на полотнах в разных музеях, вычитанному в учебниках и просмотренному в исторических фильмах. Она с легкой руки слов Али и своего воображения оказывалась то в Средневековье, то в эпохе Ренессанса, Просвещения, барокко и романтизма, примеряя наряды тех культурных стилей, шагая в их строениях, рисуя и наблюдая, как рисуют другие. Дойдя до модернизма конца девятнадцатого – начала двадцатого века, Али пошел обратно. Мысль, порожденная ее фантазией и знаниями и словами Али, подхватила ее сознание и окунала девушку в разные стили культур, погружая все глубже и глубже в прошлое, пока она не достигла Древней Греции и Египта. То она бывала на балу в пышных нарядах в Версальском дворце, то стояла среди толпы крестьян в лохмотьях, наблюдая за казнью инквизиции, то видела, как Микеланджело создает Сикстинскую капеллу, то представляла, как она вместо Моны Лизы позирует Леонардо да Винчи. Вихрем словами Али подогреваемого воображения она мчалась сквозь исторические строения, жизнь и события Парижа, Лондона, Флоренции, Венеции, Рима, Афины и Египта. Али искусно, подчеркивая все мельчайшие детали архитектуры, нарядов, изобразительного искусства и даже нравов минувших веков и тысячелетий, швырял ее сознание из города в город, из одного общества в другое, из века в век. И ровно в тот момент, когда она оказалась в долине Гизы на вершине пирамиды Хеопса с устремленным вдаль к Сфинксу взглядом, Али остановился. Ее мысленный образ на вершине одного из семи чудес света растворился в воздухе, и Разум юной художницы вернул разыгравшиеся фантазией мысли к ее телу, в реальность. Она слегка, еле заметно, вздрогнула, как бы очнувшись ото сна, и удивленно посмотрела на Али.

– Это… это было лучшее, что я когда-либо слушала и испытывала, – с задумчивым восхищением сказала она спокойно. – Прекрасный монолог!

–Нет, – покачал Али головой.

Она вопросительно посмотрела на него, и Али пояснил:

– Это был не монолог, а диалог.

– В смысле?

– Это была беседа: я говорил словами, а вы – чувствами и мыслями.

– Как бы там ни было, мне это понравилось. У вас поразительные познания в области истории искусства и культуры. Даже не верится, что вы учитесь на экономиста.

– К счастью, знания можно получить не только в университете.

–Да, это точно. Но в наше время редко встретишь человека, который учится на экономиста, но так хорошо разбирается в искусстве.

–Поосторожнее, а то я могу и зазнаться, – улыбнулся Али.

– Не думаю, – улыбнулась она в ответ.

– Почему же?

– Потому что, я уверена, вы и так знаете себе цену.

– Не знания способствуют самовозвышению человека. Возноситься ему помогает восхищение других.

– Даже если он уверен, что другие в знаниях ему уступают?

– Конечно! Само восхищение – уже повод.

– Так хорошо разбираясь в человеческой природе, думаю, вы сможете подавить в себе дурное проявление.

– О, поверьте мне, это знание абсолютно не помогает.

Оба рассмеялись, после чего вновь наступила пауза, прерывая которую Али вдруг и совсем некстати проговорил:

– Ну что ж, мне пора…

Но как только он начал эту фразу, которая в законченном виде должна была выглядеть следующим образом: «Ну что ж, мне пора идти», девушка, тоже решив прервать молчание, в то же самое время хотела спросить: «Кстати, как вас зовут?» – но успела лишь сказать: «Кстати…»

Перебив друг друга, оба сначала замолчали, а потом, как обычно в такой ситуации и бывает, каждый предложил другому докончить первым свою мысль. Но поскольку она уже успела понять, что он хотел сказать, то, несмотря на уговоры Али договорить начатое первой, девушка напрочь отказалась и настояла на том, чтобы Али все же досказал первым.

– Да я всего лишь хотел сказать, что мне надо идти. Приятно было пообщаться, – сказал он, вставая.

–О…– Она на миг растерялась, но пыталась не подавать виду. – Взаимно. Мне тоже было очень приятно.– Как бы она ни пыталась, у нее не получалось скрыть своего грустного удивления его столь внезапным решением уйти.

– Спасибо.– Неловкость момента перешла и к Али, он немножко замялся. – Ну что ж, удачи!

– И вам того же.

Али развернулся и начал удаляться. Но в этот момент он услышал позади ее голос и оглянулся.

– Вам следует подумать над тем, чтобы поменять свою профессию, – сказала она, как-то неестественно улыбаясь.

– Да, я непременно над этим подумаю, – ответил Али, изобразив что-то вроде улыбки, а затем отвернулся и продолжил идти.

Пройдя примерно двадцать шагов, он обернулся и увидел, как она, нацепив на одно плечо свой рюкзак, уже встала и шла в противоположном направлении. Он больше не стал оборачиваться и направился к выходу из парка.

Он так и не заметил, как она обернулась дважды.

– И что это было? Почему ты ее оставил? – с нескрываемым недовольством спросил Разум минуту спустя.

–Ты ведь сам попросил меня уйти. Чем это ты недоволен?

– Но ты не ушел, когда я попросил.

– Ну да, задержался немножко. А в чем разница?

– Ты заговорил с ней, блеснул своими знаниями и, поняв, что она тобою заинтересовалась, бросил.

–Но зачем тогда я не продлил это удовольствие, продолжив общаться с ней? – уязвленно спросил Али.

– Что, – спросил Разум, – не нравится, когда тебе указывают на твои недостатки? Ты же хотел познать людей и себя, так уж познавай до конца. Ведь никто не говорил, что самопознание – вещь приятная и что, познавая себя, человек познает нечто хорошее. Людское самолюбие не приемлет критики, даже если это самокритика. Почему не продолжил общаться? Все просто. Ее восхищение твоей персоной пробудило в тебе тщеславие. Дальше твои действия подчинялись лишь интересам этого самого тщеславия. Оно возбудило в тебе самодовольство и погрузило в манящую бездну упоительного самовосхищения. Ни удовольствие материальной выгоды, ни физическая услада не сравнятся с той степенью наслаждения, что доставляет человеку сознание своего превосходства над другими, сознание обожания и восхищения, что он внушает своей личностью окружающим.

– И все же, зачем тогда я не продлил это удовольствие, продолжив общение с ней? – спросил Али.

– Вопрос хороший! – ответил РАЗУМ. – Но и ответ прост. И ты его знаешь.

–И каков же он? – нетерпеливо поинтересовался Али.

– Если бы ты продолжил и дальше общаться и встречаться с ней, то твои чары со временем ослабли бы. Ты где-то глубоко внутри себя понимал, что если продолжить отношения, то она будет замечать в тебе тривиальные проявления. Дайте фанату пожить немного со своим кумиром, возможность видеть, как он спит, ест, сморкается, стрижет ногти; видеть его в печали, радости и гневе, со знанием причин, породивших эти чувства, —и он тут же воскликнет: «Да это такой же простой человек, как я и все остальные», и его былое обожание если и не пропадет совсем, то хотя бы ослабнет. Ты ведь помнишь, как ты потерял интерес к той новенькой из своей группы, когда мелочи открыли тебе ее непривлекательную сущность. Тщеславие же требует постоянного высокого обожания. Вот поэтому ты встал и пошел, пошел именно в тот момент, когда увидел в девушке высшую степень восхищения. Ты понял, что запал ей в душу, что вызвал в ней неподдельный интерес к себе, но в этом и скрывается вся суть вопроса. Ты понимаешь, что она весь остаток дня будет о тебе думать, и на второй день тоже, а может, и на третий. Она будет вспоминать о тебе внезапно и в разных ситуациях: в разгаре лекции в своей Академии художеств; в кругу друзей, когда кто-то будет о чем-то отвлеченном говорить; в пути куда-нибудь опять вспыхнет в ее сознании мысль о «том загадочном парне из парка», после чего она будет со сладостным мучением предаваться этой мысли. Не важно, будет она в гуще тихого одиночества или средь шумной толпы – впечатлениями и чувствами освеженной памятью она будет думать о тебе, и каждый раз ты будешь представать пред ней идеальным человеком, с которым кому-то посчастливится разделить судьбу и жизнь. Да, это будет длиться недолго, силою времени память о тебе параллельно с восхищением тобою будет гаснуть, и ты это понимает. Но это уже не важно, главное – твое тщеславием удовлетворено, эго обласкано, самооценка – возвышена. Пройдет время, и тщеславие найдет другой объект, который будет тобою восхищаться; а после – следующий, потом третий и так далее.

–Да брось! – в раздраженно сказал Али. – Все намного прозаичнее: меня, в отличие от нее, не забавляет искусство. Да, я что-то вычитал на сей счет, но ведь человек не все любит, что знает. Она из моего рассказа подумала, что у нас с ней общие интересы. Продолжи мы общение, она поняла бы – уже ко мне привыкнув, а может, и влюбившись, – что заблуждалась насчет меня, и тогда ей стало бы куда больнее. Выходит, я руководствовался принципами морали, а не тщеславия.

– Это неправда, – сказал Разум. – Все люди скрывают свои действия, совершенные из неблаговидных побуждений, под покровом изящных, благородных слов. Таким образом им легче обманывать и себя, и других. И знай, что умный, бахвалящийся своими знаниями, выглядит настолько жалким и смешным, что над ним с презренным чувством смеется даже глупый. Если знания и сообразительность являются показателем интеллектуального превосходства одного над другим, то тщеславие и кичливость, порождаемые, как правило, тем или иным превосходством, являются характерной особенностью, демонстрирующей бедность и уродство душевных качеств человека.

20

Усиленное чтение книг, разговоры со своей личностью и размышления во время парковых прогулок помогли Али лучше выразить ощущения в мыслях, а мысли – в словах. О чем бы он ни подумал, он мог развивать свою мысль в этом направлении, доводя ее до логического завершения. Он многое понял в людях, в жизни и, самое главное, в себе.

И вот в один прекрасный вечер, когда ему показалось, что он готов, он наконец открыл вордовский документ на своем ноутбуке и… и ничего. Он не знал, с чего начать. Ранее Али думал, помногу размышлял, о чем он будет писать. У него были тонны мыслей, которые, как ему казалось, он мог бы излагать в томах книг; была у него и записная книжка, полная тезисно и пространно изложенных его мыслей: что-то имело форму афоризма, что-то было максимой, что-то походило на небольшое философское рассуждение. Но на практике для книги этого оказалось недостаточно. Нужен был сюжет, персонажи, задумка. Нужна была нить, на которую можно было бы нанизывать бусинки разрозненных мыслей, чтобы в соединении это выглядело так же цельно и красиво, как ожерелье. И, главное, нужно было определиться с главной идеей книги: чему она будет посвящена. «Как писать? О чем писать?»– спрашивал он себя, смотря на одинокое мерцание курсора, что мигал на белом чистом фоне открытого документа. Он встал и подошел к онку.

– Пиши то, что живет у тебя внутри, то, что чувствуешь, то чем хочешь поделиться, – послышались слова невидимой сущности.

Али оглянулся – он был один. Подойдя к столу, он сел на прежнее место. Перед ним все еще маячили чистый вордовский документ и курсор. В застывшей тишине подавшись чуть вперед, Али медленно коснулся кончиками пальцев клавишей ноутбука. В этот момент он испытал какое-то новое, потому и странное чувство. Оно было загадочным, непонятным, но приятным, и пальцы, как бы своею волею, в отрыве от его сознания, робко начали придавливаться к клавишам. Ощущения и желание превращались в мысли, мысли преобразовывались в буквы, из букв вились слова, а из слов получались предложения. Мысль становилась все яснее и яснее, а пальцы работали все быстрее и быстрее. Вся жизнь ожила в один миг, все, что он пережил и хотел сказать, нахлынуло единым валом. Переживания и чувства были настолько густыми и насыщенными, что с большим трудом облекались им в слова и предложения. Он испытывал огромные нагрузки от усилий, беспрестанно делаемых им, чтобы втолкнуть чувства в примерочную интеллекта с целью облечь их в форму подходящих слов и выражений. Разум очень часто не успевал обрабатывать потоки откуда-то поступающей информации, из-за чего некоторые слова, им не обработанные, просачивались сквозь него «сырыми» и отражались интуитивно. Али словно охватила буря. Волна за волной беспорядочные ощущения и мысли накатывали на него, и он с помощью весел – Разума греб все сильнее и сильнее, отражая суету беспрестанным щелканьем пальцев о клавиши, чтобы в них – в ощущениях, мыслях и эмоциях – не потонуть и не захлебнуться. Плотину жизненных переживаний прорвало, и все, что копилось годами всей жизни, бурными потоками вырывалось на свободу. Это было залповое прозрение, когда множество ощущений, мыслей разом устремились к единому выходу. Потеряв чувство пространства и времени, не ведая, что он велит печатать своим пальцам и велит ли вообще им что-либо делать, не осознавая полностью, что он пишет и почему, Али, словно обезумевший, в неистовстве продолжал стучать по кнопочкам. Это были вдохновенные минуты иррационального творчества.

Он знал, что потом обдумает все это, знал, что нельзя останавливаться (да он и не мог), знал, что хоть он и не понимает, что именно пишет, все же, он чувствовал, у него это выходит хорошо. Так хорошо, как не могло бы быть, если бы это делалось осознанно, через Разум. Али печатал, боясь сделать паузу и этим прервать потоки вдохновения. Лишь спустя часы самозабвенной работы он смог оторваться на то, чтобы налить себе кофе и этим отогнать сон, который находил на него по мере его внутреннего высвобождения, что ослабляло естественную дозу адреналина. Изредка делая глотки бодрящего напитка, он продолжал работать. Он печатал, пока обилие вдохновенных мыслей не иссякнет, пока дело не перейдет в компетенцию Разума, после чего начнется осмысление и правки. Но потоки все шли и шли. Чашки кофе то опорожнялись, то наполнялись.

Он просидел до утра. До восхода солнца. Солнце мерно шло к зениту, а он все еще продолжал работать. И лишь к обеду Али упал со стула на пол и тут же, не в силах подняться, заснул.

Он сваливался в какую-то пропасть, потом бежал по предгорным равнинам, потом скакал на коне по альпийским лугам, которые после сменились лесной дорогой. Затем замелькали лица родителей. Мать поправляет на нем воротник, улыбается и ласково что-то говорит. Потом какой-то шум – да, это война. Вертолеты, бомбы, взрывы. Все кругом в руинах. Запыленное платье в горошек. Затем появились серые палатки на фоне таких же серых и безжизненных хребтов и длинного поезда. Потому вдруг все стало светлым и зеленым. Травою обросли холмы и поля, слышен смех. Потом пошли слова, много слов. Книги и слова. И вдруг все стало темным и затихло. И вот что-то стучит, все громче и громче…

Али вздрогнул и открыл глаза. Вокруг все было темно, и лишь тусклые лучи лунного света, что просачивались чрез оконный проем, слабо освещали комнату. Он проснулся глубокой ночью. После некоторых усилий вспомнив, где он и как оказался на полу, Али промолвил: «Воспоминания в снах». Это заняло лишь пару секунд, и стук, так страшно звучавший во сне и от сна его пробудивший, все еще продолжал звучать наяву. Он встал, подошел к входной двери и посмотрел в глазок: какой-то мужчина кулаком стучал в дверь соседа. Дверь наконец отворилась, и пьяный гость (он слегка пошатывался и бормотал что-то невнятным голосом) вошел вовнутрь, после чего дверь вновь захлопнулась. Али вернулся и сел в кресло. Он не знал, который час, да, по правде говоря, его это и не волновало. Его компьютер «спал», и о его жизни сообщала лишь маленькая мигающая лампочка. Восстановив ясно всю картину вечера, Али, однако, не мог вспомнить ничего из того, что он написал, и писал ли вообще. То ли он писал то, что ему снилось, то ли снилось ему то, что он писал, то ли писал он одно, а снилось другое. Короче, сон все испортил. Он решил встать, подойти к компьютеру, включить экран и все разузнать. И вот он оперся руками о подлокотники, начал приподниматься, почти оторвался задом от кресла и… «Да пошло оно к черту»,– подумал он и шлепнулся обратно в кресло. Руками в темноте поводя справа и слева от себя, нащупал бутылку сока. «Как хорошо, что я не поставил его в холодильник, иначе мне пришлось бы за ним тащиться на кухню»,– подумал он, открутил пробку и хлебнул, потом еще раз. А затем запрокинул бутылку и пил большими глотками, пока не опустошил ее. Пустая бутылка выпала из рук и глухо ударилась о ковер. Али провел тыльной стороной руки по губам и откинулся на спинку кресла – он чувствовал себя потрясающе расслабленно. Губы его невольно растянулись в довольной улыбке, и он даже хохотнул пару раз. Он был обессилен, но ему было хорошо. ОН ВЫСКАЗАЛСЯ. Да, точно! Теперь он уже не сомневался, писал он или все это было лишь сном. После снов так хорошо он себя никогда еще не чувствовал. Никогда! Почему он так тянул с этим? Ах эти сомнения. Человек всегда недооценивает свои возможности. Но разве не в этом вся прелесть? Конечно, в этом! Сомнения, боль, радость, труд, надежда и даже разочарование – в преодолении всего этого и сокрыто счастье успеха. Да, все за-ко-но-мер-но. Так все и должно быть. В этом и заключена логика жизни. Настоящей жизни. Потом он подумал: «А где же Разум?.. Хотя, пусть пока лучше помалкивает»

21

Уходящая весна была теплой и яркой, и Али чуть ли не каждый день ходил в парк. Иногда он брал с собой ноутбук, чтобы тут же можно было сесть и записать мысли, пришедшие ему на ум в ходе уединенных прогулок, созерцания окружающих предметов и явлений, бесед со своими друзьями или Разумом.

– И почему я не схожу с ума от всего этого? – сказал он однажды, сидя вечером за дальним столиком под летним навесом в парковом кафе и попивая ананасовый сок.

– Потому что ты всегда таким был, – прозвучало из невидимых уст его материализовавшейся сущности. Потом, появившись на стуле против Али, Разум продолжил: – И тебе это нравилось. Ты всегда любил с собой спорить, с собой бороться, приводить аргументы своим мыслям и контраргументы против них же. Ты с раннего детства интровертировался, и общение с собой тебя больше увлекало, чем с другими. Тебе казалось, что тебя никому не понять так хорошо, как тебе самому себя, а человеку интересен лишь тот собеседник, который его понимает. Вот ты и взял себе в собеседники себя самого. Так что мое появление не слишком потрясло твое сознание и душу.

–Да, но ведь это у всех так. Ты же сам об этом говорил.

– Да, у всех, но не так сильно.

Наступила тишина. А потом Разум сказал:

– Послушай, Али, твоя склонность к рефлексии тебе во многом помогла, но и полезное может погубить, если в нем не соблюдать меры.

– О чем это ты?

– Твой эскапизм не сможет принести тебе счастья. Ты слишком часто и глубоко уходишь из реальности в свой мысленно-книжный мир. Особенность во всем искать ядро сущности и смысла не увеличивает счастье, а, наоборот, приводит к унынию. Когда ты, поняв кое-что в предмете жизни, продолжаешь искать конечный смысл понятого, ты начинаешь считать пустым и глупым многое, что тебя окружает. Это как чувство вкуса. Вот, к примеру, ты утоляешь жажду простой пресной водой и наслаждаешься ее вкусом. Но стоит тебе задуматься об этом вкусе, постараться Разумом его постичь, вникнуть в его логику, как сразу же вкус, как бы растворяясь, пропадает. Даже от физического воздействия ощущаемое чувство не поддается Разумению. Пусть твое желание познания не уходит в крайность. Именно поэтому многие, кто много читает и знает, становятся нигилистами или просто людьми, отрешенно живущими в мире. Во многих действиях людей они начинают видеть бессмыслицу и глупость, и им становится скучно среди них. Вначале это бывает приятно, это делает тебя особенным, но это не сделает тебя счастливым. Живи и для жизни.

– Для жизни? – Али усмехнулся. – Не знаю. Я вообще ничего не знаю. Я даже не знаю, зачем пишу эту книгу.

–Для себя, Али, для себя, – ответил Разум. —Это поможет тебе разобраться в себе самом, ответить на свои же вопросы. И когда закончишь, не забудь жить. А пока делай то, что делаешь, понимание придет позже. Порой лишь итог определяет значение и ценность действий.

22

В одну из последних ночей июня Али сидел за компьютером в своей комнате, откинувшись на спинку стула с запрокинутой головой, взглядом бесцельно упираясь в невидимую точку на белом потолке, освещаемую бликами монитора компьютера. Он только что завершил работу над книгой, и перед последней буквой последнего слова одиноко мигала палочка курсора. В комнате царила тишина, в голове Али царила тишина, во всем мире царила тишина. И даже ноутбук как-то особенно тихо работал, словно не решался нарушить это безмолвие. Али ни о чем не думал, ничего не чувствовал (или ему казалось, что он ничего не чувствует); им не владели никакие эмоции. Он пребывал в кратковременном забытьи. В какой-то миг он понял, как ему приятно это состояние; и тут же в глубине души у него появилось опасение, что сейчас что-то нарушит эту самозабвенную безмятежность, что что-то сейчас зашумит, что придет некая мысль или появится какое-то воспоминание, за которыми потянутся эмоции, переживания – и расстроят этот бессознательный покой. Но он также боялся страха, что что-то его потревожит и отвлечет, ибо этот страх тоже отвлекает. Тогда он спустился еще глубже себя самого и постарался силой мысли притупить влияние страха, предотвращая его появление. Но чем больше он старался, тем сильнее страх себя обнаруживал. Тогда он попытался игнорировать страх, но процесс уже был запущен – сознание нарушило покой бессознательного. Мысли и воспоминания начали всплывать, вместе с собой поднимая его на поверхность реальности. Покой был нарушен. Али вскочил с места и стал ходить взад-вперед. И вдруг он понял, что и реальность не плоха. Он был смиренно рад и счастлив. Рад хотя бы потому, что он закончил то, что начал, закончил то, что хоть и было приятно делать, но все же отнимало много сил. К тому, радость усиливало и то, что пару дней назад он успешно закрыл сессию.

Почти неделя бессонных ночей и томительных дней работы понадобилась ему, чтобы довести свою работу до состояния завершенности. Вечером, на исходе недели, навскидку еще раз пробежавшись по своему труду и убедившись, что все готово, он решил разослать рукопись в разные издательства. Но сделать он это почему-то решил только после того, как съездит на родину. Он давно не был в Чечне, и ему вдруг показалось важным сначала побывать там, где прошли наиболее важные события его жизни, которые способствовали его формированию и которые им описаны в книге.

23

Во время очередного ужина у Исмаила, Али, протягивая дяде зачетную книжку, сообщил об успешной сдаче сессии. Дядя развернул книжку и, увидев хорошие отметки, был крайне рад за племянника. После этого Али поведал ему о своем желании поехать домой в Чечню. Исмаил дал согласие и спросил, когда он поедет, «завтра» был ответ.

– О, так скоро, – удивился Исмаил.

– Да, я уже соскучился по Идрису и всем остальным, – пояснил Али.

—Понятно, понятно, – сказал Исмаил. – С Идрисом я вчера разговаривал по телефону, он спрашивал, когда ты приедешь. Я сказал, что скоро… Обрадовался. Там тоже по тебе соскучились. У меня пока дела, не могу оторваться. Но к осени все же постараюсь поехать домой. Дела делами, а чтобы родину и родных забывать – они того не стоят. Жизнь коротка, и все мирские дела, работа, деньги – все уйдет со смертью.

Исмаил на минуту о чем-то призадумался, ему стало тоскливо – видимо, вспомнились погибшие на войне брат, знакомые и близкие, и это навеяло ему мысль о бренности собственной жизни. Но потом он вдруг понял, что не один, что этими словами может навлечь тоску на племянника, оживить его боль, и с какой-то притворной, оттого еще более печальной бодростью встрепенулся и громко сказал:

– Так-с, значит, домой летишь! Это хорошо.– Он встал, пошел в другую комнату, задержался там где-то с полминуты, а затем вернулся, держа в одной руке белый конверт, а в другой – небольшую пачку денег. – Вот, – протянул он Али конверт, – это передашь Идрису. А это, – сказал он, протягивая ему деньги, – тебе на карман до конца каникул.

Упираться было бесполезно, и Али оставалось только взять и поблагодарить. Как всегда весело поужинав в кругу дядиной семьи, он поздно вечером вернулся на свою меблированную квартиру.