Али и Разум

На следующий день колеса шасси самолета Москва—Грозный, в котором он занял свое место у иллюминатора, оторвались от взлетно-посадочной полосы московского аэропорта и через два с лишним часа с визгом скользнули по взлетно-посадочной полосе грозненского аэропорта.

24

– Добро пожаловать домой! – с такими словами встретил его дядя Идрис в зале аэропорта.

– Добрый день, дядя!

–Он и в самом деле добрый, ведь я встречаю в нем своего дорогого племянника. – Они направились к выходу. – Как долетел?

– Хорошо. Как поживают Айша и ребята?

– Да хорошо они поживают. Жена твоего дяди, – сказал он, имея в виду свою жену, – готовит к твоему приезду жижиг-галнаш. В Москве такое не покушаешь, а если Сацита тебе и готовила их, то, поверь мне, это не то, потому что национальное блюдо нигде не бывает таким вкусным, как на исторической родине.

Дойдя до стоянки автомашин, Али открыл заднюю дверцу дядиной «тойоты», бросил свой рюкзак на сиденье второго ряда, захлопнул дверь и сел на переднее место рядом с Идрисом, после чего они выехали с парковки.

– Как здесь дела? Есть что нового? – спросил Али.

– Да как обычно. Живем со своими повседневными небольшими хлопотами. И слава богу, что они небольшие и что мы с ними справляемся.– Идрис улыбнулся. – Все хорошо! Сам-то как себя чувствуешь? Не надоела московская жизнь?

– На данный момент я себя чувствую превосходно! Не надоела ли мне московская жизнь? Даже не знаю, дядя. Но я точно знаю одно: я очень скучал по родному краю.

Когда они подъезжали к дому, обеденный стол устилался яствами и Айша заканчивала последние приготовления. Как только Али с дядей вошли, в доме поднялся веселый приветственный переполох: шум, улыбки, смех вместе с расспросами о том, о сем. И через миг все уже сидели за столом.

Али с семи до четырнадцати лет жил в этой семье, и поэтому они ему были как члены его родной семьи, а непросто как родственные люди. Здесь все одинаково его любили, как и он одинаково любил их всех. Братья наперебой спешили ему рассказывать всякие истории. Али, видя радушие и радость семьи по поводу его приезда, пытался выказывать радость еще большую, чем он испытывал, чтобы их не обидеть. Он часто смеялся и много говорил и шутил. Видя, как они ему рады, он и сам радовался.

Вечером Али отворил дверь в комнату дяди, где Идрис, откинувшись на спинку большого кресла, задремал. Перед ним стоял включенный телевизор, по которому передавали вечерний выпуск новостей. Репортажи были уже совсем не те, что Али с дядей смотрели в годы военных действий. В ту пору Идрис точно не заснул бы во время новостной передачи.

– Заходи, Али, заходи, – произнес Идрис, открыв глаза и усаживаясь ровнее на кресле, разбуженный щелчком дверной ручки.

– Надеюсь, я тебя не потревожил?

–Да нет, нисколько. Это что у тебя в руке?

– Исмаил просил тебе это передать. Только сейчас, разбирая вещи, о нем вспомнил. – Али протянул белый бумажный конверт и сел рядом.

– Да я же ему сказал, что мне ничего не нужно, – с каким-то добрым недовольством протяжно выговорил Идрис, раскрыв конверт и увидев, что в нем деньги. Затем он посмотрел на Али и спросил: – Тебе нужны деньги?

–Нет-нет, – покачал он быстро головой,– он мне тоже дал.

–Ну, хорошо.– Идрис кинул конверт на столик.

–Дядя…

– Слушаю.

– Ты помнишь тех пожилых людей, Олхазура и Зару, к которым я накануне войны ездил вместе с Анзором?

Исмаил стал напряженно вспоминать.

–Да, – сказал он наконец, – кажется, помню. А что?

–Интересно, они живы еще?

–Ну, этого я не знаю. А зачем тебе это?

–Да так, интересно.

– Нет, я про них ничего не знаю, – сказав это, он помолчал, а потом вдруг спросил: —Какие у тебя планы на завтра?

– Да особо никаких. В село поеду– родственников навещу.

– Это правильно, – сказал дядя. – Короче, вот, возьми.– Он взял со стола ключи от автомобиля и протянул их Али.

Али, взяв ключи, спросил, зачем они ему.

– Поезжай в село на машине. Если хочешь, можешь поехать и в горы к тем пожилым людям и разузнать, как у них дела и живы ли они вообще. Но на дороге будь осторожен, и особенно в горах. Два дня она в твоем распоряжении. А теперь ступай.

Али, радостно поблагодарив дядю, вышел в приподнятом настроении.

Желтым отливом восходящего солнца сиял восточный горизонт, а воздух был необыкновенно свежим и тихим, когда Али выехал на черной «тойоте» из дома. Улицы были пустынны, многие еще спали или, недавно проснувшись, чистили зубы, склонившись над раковинами в своих ванных комнатах, сонными глазами поглядывая в свои отражения в зеркалах над умывальниками. Али опустил переднее боковое стекло, и порывы прохладно-свежего воздуха брызнули ему в лицо. Он решил сначала поехать в горы к тем старцам, а потом уже, ближе к вечеру, съездить в село. Он слишком соскучился по тем добрым пожилым супругам и прекрасным горным пейзажем, где он скакал на их чистокровном вороном мерине. После полутора часов пути равнина закончилась и началась подъемная дорога. Вдали открывались прекраснейшие виды на горы, освещенные лучами солнца, уже прилично оторвавшимся от горизонта. Небо было ясное, и солнце могло освещать эту красоту так же свободно, как большие прожектора освещают футбольное поле или театральную сцену. И Али чувствовал себя зрителем, сидящим на первом ряду. Серпантином шла дорога, местами спускаясь вниз, потом поднимаясь еще круче; то она уходила вверх по спирали, то волнисто прямо и вниз; иногда резко заворачивала влево, а иногда – вправо. Он уже был высоко в горах. То слева от дороги, то справа появлялись огромные пропасти в широко-глубокие ущелья, внизу которых текли быстрые реки, а на склонах гор и на краях утесов гордо возвышались многовековые сигнально-сторожевые башни, в прошлых веках использовавшиеся предками чеченцев в борьбе против иноземных захватчиков. По мере подъема воздух начинал становиться холодно-свежим. «Да, – подумал Али, – вот в этих краях и надобно жить!»

Подъехав к тому самому горному селению, он остановил машину у одного дома, возле невысокой ограды которого на деревянной скамейке сидел пожилой мужчина. Заглушив мотор, он вылез из машины, подошел к старцу и, поздоровавшись, спросил, не знает ли он, где проживает старик Олхазур. Старец сначала призадумался, а потом сказал, что у них в селении нет никакого пожилого человека по имени Олхазур.

– Меня здесь давно не было, и я не знаю… – начал было Али.

– У него еще была жена по имени Зара? – оборвал его старик.

–Да-да, вы знаете, где они проживают?

– О-о, – протянул старик, – их уже давно нет.

– Как это нет?– встревожился Али.

–А вот так. Померли они. Еще в начале войны в его огород, рядом с конюшней, угодил снаряд, осколки которого, пробив деревянные стенки конюшни, ранили двух его лошадей. Когда Олхазур, услышав взрыв, выбежал к ним, они уже издыхали. Вызвали ветеринара, но лошадей спасти не удалось. Я был там. Старик особенно тяжело перенес потерю Буяна – так звали его любимую лошадь. Вскоре старина заболел и слег, а спустя пару недель скончался, бедняга.

От этих слов Али внезапно стало плохо. Радостное настроение светлого дня и радужных надежд мгновенно омрачилось, словно из-за гор надвинулись черные тучи и затянули светло-голубое небо. Он, когда ехал сюда, допускал, что лошадей уже нет в живых, да и смерть Олхазура не вызвала бы в нем большого удивления. Но то, что они умерли вот так вот, как-то вместе, – в этом был особый предмет печали.

– А Зара? – спросил он тихо и уже без настроения.

– Бедная старуха лишь полгода прожила после его смерти. Добрые были люди, да помилует их Аллах.

– Амин, – грустно сказал Али. – Да, добрые были… Спасибо вам.

Али направился к машине, но вдруг, остановившись и повернувшись, он спросил:

–А вы не подскажете, как мне проехать к их дому и живет ли там сейчас кто-нибудь вообще?

–Да, конечно. Поезжай прямо, на втором перекрестке сверни направо– и до конца. Их дом стоит последним. Вскоре после смерти старика состояние Зары ухудшилось, и ее дочь переехала к ней, чтобы за ней ухаживать. Когда же Зара покинула этот мир, Марьям, так зовут ее дочь, кое-что раздала, что-то взяла себе, заперла дом и с семьей уехала– как говорят, в Европу. С тех пор там больше никто не появлялся.

Али, поблагодарив старика, продолжил свой прерванный путь к машине, сел и поехал. В указанном стариком месте стоял знакомый дом, в детстве казавшийся таким радостным, а сейчас, когда он уже подрос, из-за той детской радости, которую ему дарили вид этого дома, его обитатели и лошади, наводивший на него глубокую тоску: все его обитатели уже мертвы, а дом заброшен, тих и мрачен. Али подошел к калитке, толкнул ее и вошел в передний дворик. Прохаживаясь по двору, обходя дом с разных сторон, он разглядывал его и удивлялся тому, как этот дом, походящий на хижину, который не очень-то и изменился внешне с тех пор, как он здесь бывал в детстве, мог в ту пору казаться таким прекрасным. «Это все детство», – подумал он. А затем, мысленно выдержав паузу, добавил: «И те прекрасные люди, что здесь обитали».

Во дворе паслись несколько коз, проникших сюда, по всей видимости, через брешь в ограде. Эти бессовестные травоядные, незаконно вторгшиеся на чужую территорию и беспардонно хозяйничающие на ней, как ни странно, позволяли этому двору сохранять некую опрятность, заменяя собою газонокосилку, – двор не зарос безобразным сорняком, а лужайка, как и годы тому назад, когда Али был здесь в первый и последний раз, оставалась такой же приятно-прекрасной лужайкой. К заднему двору посередине этой самой лужайки вела знакомая узкая дорожка, уложенная темно-серым сланцевым плитняком. По этой дорожке Али прошел в задний двор и сразу же направился к знакомому строению, сколоченному из потемневших досок и оцинкованного шифера на крыше, имевшему жалкий вид сарая. Это была та самая конюшня из двух денников, где старик некогда держал двух своих лошадей. Али со скрипом отворил дощатую дверь, висевшую на ржавых петлях, и вошел вовнутрь запыленной конюшни. Пауки, пользуясь абсолютной свободой, дали волю своим фантазиям в постройке своих липких жилищ. Жуки и другие всевозможные древесные паразиты, судя по разъеденной везде древесине, тоже не бездействовали. А норы в углах свидетельствовали о бурной деятельности мышей и крыс. Через отверстия в задней дощатой стенке, проделанные, судя по всему, теми самыми осколками, что убили лошадей и, можно сказать, Олхазура и даже Зару, просачивались солнечные лучи, в свете которых витала древесная пыль. Чуть постояв, Али покинул это царство мелких животных и насекомых и вышел к переднему двору. Подняв лежащую на небольшой лужайке табуретку, он поставил ее и сел с боку от дома. Таким образом, взглянув направо, он мог видеть дом и, набравшись воспоминаний, повернуться налево, где открывался величественный вид на горы,– и предаваться набранным воспоминаниям в созерцании прекрасного вида.

Посидев так еще с полчаса, Али встал и вышел. Ему не хотелось садиться в машину и ехать обратно, но и здесь больше нечего было делать. Оставив машину, он медленно пошел дальше в горы по той дороге, по которой он вместе со стариком и Анзором когда-то выезжал на Буяне. Пройдя по тропинке около километра, Али взял вправо и начал подниматься в горку предальпийских лугов. Дойдя до небольшого леса, он подобрал с земли палку и пошел дальше, опираясь на нее. Достигнув гребня холма, он огляделся вокруг. Высокогорное селение, из которого он недавно вышел, теперь виднелось далеко внизу. На альпийских зеленых склонах здесь и там мелькали кучки малоподвижных белых точек – это паслись овцы, а чуть ниже виднелись и коровы. Заснеженные вершины скалистых гор казались совсем близко. «Ни суеты, ни шума, ни грязи – ничего рукотворного. И потому это прекрасно», —думал Али. И тут же услышал справа от себя голос Разума:

– Да, это великолепно и величественно.

Али улыбнулся и сказал:

– А я уж было подумал, что ты совсем исчез.

– Не хотел тебе мешать.

– Спасибо.

Али прошел чуть вперед и внизу справа заметил деревянную лачугу, одиноко стоящую на небольшом выровненном посреди склона холма участке, окруженную сочно-зеленой травой.

– Интересно, там кто-нибудь живет? – спросил он у рядом стоящего Разума.

– Там, должно быть, обитает пастух, пасущий одно из этих стад, – сказал Разум, указывая на пасущихся на дальних холмах коров и овец.

–Ну что ж, пойдем, посмотрим.– Али начал медленно спускаться вниз.

Али подошел к деревянному строению. Перед дверью в хижину был небольшой навес, кругом огражденный плетеным забором высотою в метр, под которым на протянутых веревках повисало соленое овечье сало. Пройти под навес к входной двери можно было через калитку высотою в плетню. Али потянул калитку на себя, и та, волочась по земле одним концом, отодвинулась. Справа от лачужной двери была стопка ровно сложенных дров, а возле них– большой круглый казан для варки мяса. Слева же от двери стояла прислоненная к стене лачуги широкая доска, на которой вниз головой свисала шкура волка с головой. Кожа у него на морде почти выветрилась, и из-за оголенных клыков казалось, что волк злобно скалится. Также здесь стояли кувшин и низкий деревянный стульчик– по всей видимости, для ритуального омовения. Али открыл дверь хижины и вошел внутрь. В дальнем углу стояли деревянные нары, покрытые ковром и овечьей шкурой. Слева находилась железная печь, напротив которой стоял деревянный стол, обставленный такими же деревянными стульями-табуретами.

Снаружи послышались мужской голос и лаянье собак. Али вышел и увидел вдали приближающегося мужчину, на вид чуть более тридцати лет. На голове у него была серая панамка, а пояс был подвязан рукавами фланелевой рубашки, полы которой, при каждом его шаге, подпрыгивали по бокам и сзади. По лямкам спереди угадывалось, что за спиной у него рюкзак; а в руке он держал высокую, как посох, палку, на которую опирался при ходьбе. По обе стороны от него шли две большие лайки.

– Ассаламу алейкум, – поприветствовал его первым Али, когда тот подошел близко. – Это ты здесь живешь? (У чеченцев не принято обращаться к другим на «вы»)

–Ваалейкум ассалам, да, временами проживаю, – добродушно ответил незнакомец, уже совсем близко подходя к хижине.

Закрепляя жестами словесное приветствие, они пожали друг другу руки.

– Я тут прогуливался, – начал Али, удовлетворяя предполагаемый интерес хозяина и спасая его от неловкости вопроса: «Кто ты и что здесь делаешь?», – оставил машину в селении Гено и, прогуливаясь, забрел сюда.– Они стояли возле плетеного забора, и Али, оглянувшись, сказал: – Прекрасное место.

Но по виду хозяина казалось, что тот и не думал у него что-либо спрашивать. Войдя в ограду перед хижиной, он опустил рюкзак на землю, достал оттуда бутылку с небольшим остатком воды, потом вынул какой-то сверток бумаги, в котором, судя по всему, находился его паек, и, входя в хижину, сказал:

–Да, место прекрасное.– Он вышел из хижины и стал разводить костер. Али подошел к нему поближе. – Ты голоден? – спросил он у Али.

–Да, есть немножко.

– Сейчас мы пообедаем. Доводилось когда-нибудь обедать в горах?

– В таких условиях, кажется, нет.

–Вот, сейчас узнаешь, каково это. Кстати, как звать-то?

– Али.

– А я Халид.

Али был приятно удивлен этой простотой к себе обращения. Чужой ему человек, которого он видел впервые, обращался к нему как к члену своей семьи или близкому знакомому. Али знал о старых обычаях гостеприимства своего народа: не спрашивать у гостя, кто он и зачем пришел, то есть не донимать его расспросами, а, если гость пожаловал с миром, оказывать ему приемы прекрасного гостеприимства, пока тот сам не заговорит о себе. А в случае особенно дорогого гостя было принято заколоть барана или быка. Да, он знал об этом, но, как правило, обычаи и традиции народов более крепко сохраняются в горах и других отдаленных от городов местностях. На равнине такое гостеприимство оказывается лишь знакомым или, в крайнем случае, тем, кто напросился в гости.

Да и отвык Али за время проживания в Москве от такого отношения.

– Сегодня утром только заколол ягненка, – сказал хозяин, щуря глаза от дыма разводимого костра. – Часть мяса отправил семье, а часть оставил здесь. Так что, – сказал он, улыбаясь, – я избавлен от того, чтобы в честь тебя заколоть барана.

– Да нет, ради меня не стоит. Я все равно уже ухожу.

– Не надо скромничать. Покушаешь и уйдешь. Я, конечно, понимаю, вы в своих городах (по виду Али пастух понял, что он городской) всегда куда-то спешите. Но душа требует покоя, а вы ее мучаете.

– Это верно, – согласился Али.

– Ты мясо в каком виде предпочитаешь: в жареном или вареном?

–То есть можно сделать шашлык?– спросил Али с улыбкой, прекрасно понимая, что вопрос шашлыка не подРазумевает.

– Запросто!

–Да нет, спасибо, я пошутил. Мне без разницы.

–Зато я не шутил. Не волнуйся, это не накладно. Я его тут часто готовлю.

– А мясо разве маринованное?

–Нет, но это дело пяти минут. Но с костром пока немножко повременим.

Али вновь подошел к шкуре волка и, сочувственно разглядывая его (чеченцы всегда ассоциировали себя с волками, и не только из-за общности места обитания, но и за схожесть характера и любви к вольной жизни, и поэтому к волкам у чеченцев особенное, трепетно-уважительное отношение), спросил у пастуха:

–Это ты его убил?

–Да, – ответил тот и, подойдя поближе, стал рядом с Али напротив шкуры и сказал: – Но не ради забавы. Один раз он загрыз трех моих овец. Но из-за этого я не стал его убивать, хоть и имел такую возможность. Но когда он, ворвавшись в мое стадо, стал беспорядочно грызть овец, пришлось его застрелить. Один мой знакомый давно хотел шкуру волка, вот я и приготовил ее для него. Правда, тот не очень спешит ее забрать.– Пастух совсем приблизился к волчьей морде и, посмотрев внимательно на нее, сказал: – Эх, волк, волк… Зачем тебе было убивать забавы ради моих овец? Наши предки ведь веками вместе жили в этих горах и ладили между собой. Голоден был? Так взял бы одну и кушал бы, но зачем просто убивать?.. Беспредельщик чертов! Вот и покойся теперь на доске оголенной мордой вниз.– Затем пастух зашел в хижину, чтобы заготовить мясо для шашлыка. И жалость Али к волку после таких пояснений чуть поубавилась.

Когда Али, подумав о близости вечера и долгом горном пути на равнину, попытался уйти, Халид спросил, нет ли у него в селении Гено, где он оставил свою машину, знакомых или близких, получив же отрицательный ответ, пастух сказал: «Пока ты доберешься до своей машины, уже стемнеет. Переночуй здесь, а завтра днем поедешь, если захочешь».

В итоге Али решил остаться на ночь. Связи тут не было, и он, по совету Халида, поднявшись на один из холмов, где ловилась связь, позвонил дяде и сказал, что остается у одного жителя горного селения.

Вскоре все верхушки западных склонов были залиты нежно-красными лучами предзакатного солнца. На все еще довольно светлом небе робко засияла парочка звезд. Две сытые лайки, свернувшись калачиком, легли возле плетеной ограды. Иногда от какого-то неслышного звука или невидимого движения вдали они, приподнимая с лап свои головы, настораживались и сосредоточенно на что-то глядели в дали, но потом, ничего стоящего внимания не увидев и не услышав, тут же успокаивались и опускали головы обратно, расслабляя уши и потупляя взгляд.

На красном угле, обставленном камнями, покоились прутья-шампуры с нанизанными на них кусками маринованного бараньего мяса. По большей части говорил Халид, все время следя за мясом: то освежал гаснувший уголь, обдувая его куском картона, то тушил внезапно вспыхнувшее пламя, обливая его с уксусом разбавленной водой, залитой в пластмассовую бутылку, на крышке которой были проделаны отверстия для удобства необходимо-фиксированного поливания; и довольно часто медленно, держа за ручки, поворачивал шампуры для равномерной прожарки мяса. Безумно манящий аромат разносился по холмам и ущельям, красный уголь по мере сгущения сумерек светился все ярче и ярче, равно как и звезды на обширном небосводе. Халид наконец взял один шампур, осторожно поднес его ко рту и, откусив немного от мяса, сказал: «Кажется, готово». Затем он протянул Али другой шампур, и они осторожно начали кушать, закусывая руками разломанным хлебом и запивая родниковой водой, которую Халид приносил из чистого источника неподалеку. В такой приятной обстановке, ведя непринужденную беседу, они и узнали друг о друге многое.

Халид проживает недалеко отсюда, в одном из горных селений. Вот уже три года как он пасет здесь овец и коров, своих и чужих (чужих, Разумеется, за деньги), каждый год, с ранней весны до поздней осени – пока эти склоны не завалит снегом. Он был участником обеих российско-чеченских войн. В Первую войну воевал рядовым ополченцем, а во Вторую – командовал небольшим отрядом. Во время выхода из Грозного зимой 2000 года подорвался на мине, в результате чего сильно поранил ногу. Ногу не оторвало лишь благодаря специальным противоминным ботинкам, которые ему подарил раненный при обороне Грозного товарищ из другого отряда, позже скончавшийся от полученных ран. После ранения Халид кое-как, с помощью своих бойцов, дошел до Алхан-Калы и там слег. Но потом вместе с другими ранеными, когда это селение было захвачено российскими войсками, попал в плен. В тюрьме он провел шесть лет и, когда вышел, был исхудалым, больным и немощным человеком.

–Мало для чего я был годен, – говорил он, – но делать что-то надо было. Возобновить борьбу я уже не мог чисто физически. Да и дела уже у сопротивления были не те: было много смуты – чеченцы воевали против чеченцев. Многие из тех, которых я знал, ко времени моего выхода на волю уже были мертвы. Другие же, так же как я побывавшие в плену и высвободившиеся или раненные в боях, разъехались кто в Турцию, кто в Европу, кто еще куда. Многие из них и меня к себе звали, но мне не хотелось покидать родину. Тем более у меня была возможность не уезжать, которой не было у многих.

–И какая же? – спросил Али.

–Дело в том, что один из членов моего отряда, Саид, который возглавил джамаат после моего пленения и продолжал борьбу, год спустя тоже угодил в плен. Это был парень храбрый и безбашенный. Так вот, когда он был в плену, ему сделали предложение, от которого мало кто решился бы отказаться, и дело тут, поверь, не в страхе смерти или жажде почестей и денег. Просто у него была семья. Вот так он и стал начальником особого отряда при новой власти, во главе которого охотился на тех, которые еще вчера были ему товарищами и братьями. В один прекрасный день, вскоре после того, когда я вышел из тюрьмы, он пришел ко мне и сказал, что, пока он жив, меня никто не будет дергать из-за моего прошлого и что я могу спокойно жить и отдыхать, если только, сказал он, я не вздумаю взяться за старое. Я ему ничего не ответил, и он развернулся и ушел. После этого я его больше не видел. Вот так я и решил здесь остаться и начал заниматься тем, чем сейчас занимаюсь. Таскать ничего не надо, горный воздух, здоровая пища, никто не нервирует. С животными я давно нашел общий язык. С ними намного легче, чем со многими людьми, – улыбнулся он. – Теперь я вполне здоров. Правда, нога и некоторые старые раны на теле малость беспокоят, когда погода меняется, а в горах она меняется довольно часто и быстро. Но это небольшая плата за все остальные удобства моей теперешней жизни.

– А что стало с этим Саидом? Он все еще работает?

Халид откусил кусочек от мяса на шампуре и, прожевывая его во рту, сказал:

–Нет, год назад он был убит.

–Кем?

– Ахмедом – другим моим бывшим подчиненным из того же отряда, который, в свою очередь, возглавил отряд после Саида. Ахмед был парнем очень принципиальным и отчаянным. И даже под угрозой убийства всего своего рода он не переметнулся бы. Кстати, у меня в отряде они были лучшими друзьями. Когда один из них получал ранение, второй ухаживал за ним, как за родным братом. Бывало даже, когда у одного отбивались руки, из ложки друг друга кормили.

–А зачем он тогда его убил?

– За то время, что я был в тюрьме, Саид со своей группой успел убить много людей из нашего отряда. Другие погибли в разных боях. Со своими людьми он нанес группе Ахмеда большой урон, а в одной стычке с ним в горах был ранен и сам Ахмед.

–Но зачем Саид так рьяно охотился на своих бывших собратьев, если он работал на русских от безысходности? Зачем он проявлял такую активность?

– От отчаяния и безысходности как раз и проявлял, друг мой. Вначале он, понятное дело, не был таким. Бывало даже, отпускал пойманных обратно в горы. Но в этом деле человек меняется постепенно. Перешедший от безысходности к противнику вначале душой и мыслями бывает со своими. Но ведь не все свои знают о его мыслях, ибо люди не научились их друг у друга читать. Вот так и случается, что во время стычек свои стреляют по тебе – ты ведь предатель, – а ты, ведомый инстинктом самосохранения, стреляешь в них. Таким образом и начинается привыкание к новой работе. А в таком деле привыкать помогает еще и отчаянное сознание, что назад пути уже нет, что уже нечего терять, что если не ты, то тебя. На это вербовщики и делают ставку. Старая, как мир, тактика – разделять и властвовать– всегда действует безотказно. И русские вполне удачно применяют ее на протяжении вот уже четырех веков нашего противостояния. Да что там русские, все ею пользуются и будут пользоваться. Таким образом, под конец из всего моего отряда в живых остался лишь один Ахмед. И тогда он набрал себе несколько ребят и своей единственной целью сделал уничтожение Саида. Операцию он готовил тщательно. Изучал маршрут, время и способы передвижения своего некогда лучшего друга, а теперь – заклятого врага. И вот в один из удобных дней он поставил на пути его следования выездной пост, переодев своих ребят в полицейскую форму. Сам Ахмед спрятался за деревом на обочине дороги в лесу, чтобы Саид не узнал его. Те остановили машину Саида, проезжающую мимо их поста, якобы для проверки документов. И как только Саид с высоты своего положения послал их к черту, полагая, что это менты, те в упор и расстреляли машину. Саид, по приказу Ахмеда, был взят живым. Правда, ранение он все же получил. Все остальные, кто находились в машине, были убиты на месте.