Руководство к жизни

Руководство к жизни

Ральф Уолдо Эмерсон

Редактор C. П. Маляров

Дизайнер обложки Ю. В. Гринько

Переводчик С. П. Маляров

© Ральф Уолдо Эмерсон, 2025

© Ю. В. Гринько, дизайн обложки, 2025

© С. П. Маляров, перевод, 2025

ISBN 978-5-0065-7854-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От переводчика и издателя

Удивительно, как тексты, написанные в середине девятнадцатого века, способны отозваться во внутреннем мире человека XXI столетия. Кажется, будто нас отделяют необъятные дистанции – и во времени, и в культуре; а между тем, открывая наугад страницу одного из этих эссе, мы внезапно слышим живой, даже дружеский голос. Голос, готовый говорить с нами о том, что волнует каждого: о том, как обрести смысл в повседневности, найти точку опоры в себе самом, и – не побоюсь сказать – пережить любые бури, выпавшие на долю нашего беспокойного века.

Ральф Уолдо Эмерсон был человеком, чьи идеи умели достучаться до самых глубин. Для него не существовало застоявшихся, раз и навсегда определённых понятий. Он брал в руки, словно живые цветы, наши привычные суждения о природе, о дружбе, о вере, о судьбе – и то и дело обнаруживал в них нечто новое, яркое, призывая нас смотреть на них с неожиданного ракурса. И пусть его язык (а с ним и наш перевод) может порой показаться несколько старомодным, – за этим слогом кроется особая мудрость. Как будто на полях каждой мысли Эмерсона виднеется пометка: «Прочти и примени к своей жизни».

Почему же современному читателю стоит задержаться на этих страницах дольше, не останавливаясь на первых абзацах?

Во-первых, это возможность поразмыслить о том, как устроено наше существование «внутри» и «вовне». Эмерсон учит смотреть на самую простую мелочь так, будто в ней хранится ключ от целого мира. С его точки зрения, любой жизненный опыт – нечто драгоценное и заслуживающее нашей чуткой оценки.

Во-вторых, этот сборник дарит нам возможность остановиться в вихре будней. Когда всё вокруг требует скорости, эффективности, немедленного ответа, голос Эмерсона звучит приглашением к внутренней свободе и спокойному достоинству. Он словно говорит: «Даже если ты окружён беспорядком и в жизни своей видишь лишь тревоги, глубинная гармония всегда рядом. Учись её слышать, замечать и опираться на неё».

В-третьих, из этих эссе каждый обязательно увидит свою собственную жизнь и почерпнет что-то для себя. Одному они подарят искорку веры в собственные силы, другому – смелость по-новому взглянуть на взаимосвязь с природой, третьему – понимание, что ценность и прелесть жизни рождаются не в погоне за внешним блеском, а в «тихом труде души» и в дружбе с самими собой.

Наконец, сам язык Эмерсона, живой и точный, побуждает читателя к диалогу. Он не проповедует, не навязывает «правильного пути», а словно беседует с собеседником равным себе, уважая нашу способность думать и чувствовать. В этом, быть может, главное его обаяние для современного человека, который порой устал от чужих готовых решений.

Мы надеемся, что в предлагаемом переводе будет сохранена именно эта живая искра Эмерсона. Разумеется, перед нами стояла непростая задача: стремиться к точности – и при этом не заглушить тот тон близкой доверительной беседы, что так характерен для американского философа. Если же отдельные обороты покажутся вам, читатель, чуть старомодными или неожиданными – не спешите упрекать текст. Попробуйте вслушаться: возможно, там проявляется особая музыкальность мысли Эмерсона, то самое мерцание, что позволяет вещам раскрывать свой внутренний свет.

Вам решать, насколько он оказался близок или далёк от вас. Но рискните, загляните в «пещеры» его идей – как некогда он сам спускался вглубь Мамонтовой пещеры, чтобы увидеть свои «звёзды» на каменном своде. Возможно, вы обнаружите там не мнимую иллюзию, а новую перспективу на собственную жизнь. И пусть эта встреча окажется столь же увлекательной, сколь и наводящей на раздумья.

Будем рады, если в пути по этой мудрой книге вы обретёте вдохновение, спокойную смелость и глубокую любовь к миру – ведь именно о таких простых и вечных вещах пишет Эмерсон.

I. Судьба

Нежны предзнаменования, в воздухе начертаны,

Одинокому барду они верно свидетельствовали;

Птицы, с пророчествами на крыльях,

Пели неоспоримую правду,

То манили его, то предостерегали.

Поэтому поэт имел право

Пренебречь и писцом, и вестником,

Что тайны в иных, безмерных знаках ищут.

И в его сознании, на заре,

Уже лежали мягкие сумеречные тени.

Ведь прозрение тесно роднится с тем, о чём оно возвещает;

Или, если угодно, предвидение, что грядёт,

Едино с тем самым Гением, что творит.

Несколько лет назад, одной зимней порой, наши города, казалось, поголовно обсуждали «теорию Века». Странным образом совпало, что четверо или пятеро известных людей поочерёдно читали в Бостоне или Нью-Йорке публичные лекции о Духе эпохи. Так случилось, что в те же месяцы в Лондоне вышли в свет заметные брошюры и журналы, где центральным сюжетом был тот же «дух времени». Для меня же «вопрос современности» свёлся к практическому вопросу: «Как мне жить?» Мы не в силах «разгадать» нашу эпоху. Никакая «геометрия» ума не обнимет обширных орбит господствующих идей, не проследит их возвращения и не примирит между собой их противоречия. Мы можем лишь следовать собственной полярности. Прекрасно, если мы рассуждаем и выбираем свой путь, но, в конце концов, нам приходится подчиниться какой-то непреодолимой велящей силе.

На первых же шагах, стремясь осуществить задуманное, мы натыкаемся на неизбежные ограничения. Нас воодушевляет идея «исправить людей». После многих проб понимаем, что начинать надо раньше – в школе. Но мальчики и девочки не слишком послушны; из этого ничего не выходит. Решаем, что проблема в «дурных корнях» – тогда надо бы приступить к реформе ещё раньше – на стадии рождения. Но это уже и есть Судьба, Рок, или, если угодно, законы мира.

Однако, если есть эта неотвратимая «диктовка», сама же она и осознаёт себя. Если мы принимаем Рок, то всё равно вынуждены утвердить свободу, значимость личности, величие долга и силу характера. И то верно, и другое верно. Но «геометрией» ума оба эти предела не объять и не согласовать. Что делать? Если доверяться каждому внушению открыто, если, образно говоря, тренькать или даже грохотать на каждой струне – мы узнаём подлинную силу этой струны. А послушаясь других мыслей, узнаём их природу. И тогда появляется хоть какая-то надежда на гармонию. Мы убеждены, что необходимость и свобода совместимы, личное «я» и целый мир – тоже, как и моя индивидуальная полярность и «дух времени». У загадки эпохи есть личное решение для каждого. Если кто хочет изучить свою эпоху, ему придётся методично разбирать по очереди каждую ведущую тему, связанную с нашим человеческим жребием, и твёрдо, не обедняя опыт, озвучивать все факты, что подтверждают одну сторону, и столь же внимательно собирать факты, что доказывают противоположную. И тогда естественные границы откроются сами, исправляя всякий чрезмерный перекос и устанавливая верное равновесие.

Но давайте без прикрас опишем, как обстоят дела. Нашу Америку упрекают в поверхностности. Великие люди, великие народы – не бахвалы и не паяцы: они осознают, какие ужасы несёт жизнь, и учатся ей противостоять. У спартанца Родина равносильна религии: он умирает перед её величием без тени сомнения. Турок, который верит, что его судьба записана на железном листе в миг рождения, бросается на саблю врага, всем сердцем смирившись с роком. Турок, араб, перс – все они принимают предопределённую судьбу:

«От могилы на двух днях нет бегства на свете:

В назначенный день и врач бессилен спасти,

А в неназначенный – и целая Вселенная

Не сможет тебя погубить».

Индус под колесом смерти так же стойко не дрогнет. Наши кальвинисты ещё в прошлом поколении хранили подобное же достоинство. Они чувствовали, что тяжесть всей Вселенной не даёт им сдвинуться с места. Что тут поделаешь? Мудрые понимают: есть нечто, о чём не сболтнуть и не проголосовать – некий «ремень» или «пояс», опоясывающий мир.

«Судьба, вселенский министр

Исполняет в мире предвиденье Божье,

Так сильна, что хотя бы весь свет поклялся

И противился тому или иному,

Случится всё же то, что редко происходит и раз в тысячу лет;

И влечения наши – к войне, к миру, к ненависти, к любви, —

Всем им правит око свыше».

(Чосер, «Сказание рыцаря»)

Древнегреческая трагедия выражала то же чувство: «Что предопределено – то и свершится. Великая безграничная мысль Зевса неприкосновенна».

У дикарей – своё местное божество, покровитель племени или селения. Широкая этика Иисуса была скоро сведена к «местечковым» богословиям, проповедующим избранность или божественное покровительство «своим». А иной добродушный пастырь вроде Юнга Штиллинга или Роберта Хантингтона и вовсе верит в «дешёвое Провидение», где стоит порядочному человеку проголодаться, как тут же кто-нибудь постучится в дверь и оставит полдоллара. Но Природа не сентиментальна и не нянчит нас. Она легко позволяет человеку (или женщине) утонуть и проглатывает корабль, словно песчинку. Мороз не разбирает лиц, пробирается под кожу, стынет в крови и замораживает человека, точно яблоко в ледяном саду. Болезни, стихии, фортуна, гравитация, молния – им нет дела до наших особ. Провидение ведёт себя довольно грубо. Вспомните манеру жить у пауков и змей, тигриные прыжки, хруст костей жертвы в кольцах удава – всё это в порядке вещей, и наши собственные привычки мало чем отличаются. Мы только что пообедали, и, пусть бойня, где убивают скот, от нас далеко, – мы всё же замешаны в общую схему, где одна раса живёт за счёт другой. Планета в любой момент может подвергнуться ударам комет, возмущениям со стороны других планет, расколам при землетрясениях и извержениях вулканов, сдвигам климата, смещениям равноденствий. Реки мелеют, если вырубать леса. Моря меняют русла. Города и земли уходят под воду. В Лиссабоне землетрясение унесло жизни, как у мух. В Неаполе три года назад за считаные минуты погибло десять тысяч человек. Цинга на корабле, смертоносный климат в Западной Африке, Кайенне, Панаме, Новом Орлеане – уносят людей словно в резне. На наших западных прериях лихорадка и малярия трясут жителей. Холера и оспа губили целые племена, точно мороз – сверчков, которые всё лето стрекочут, а одна холодная ночь – и их не слышно. И это мы даже не говорим о паразитах, о скрытных тварях, что живут в недрах организмов и чередуют поколения. Само существование акул, морских волков с зубами, дробящих кости, косаток и прочих морских хищников – намёк на ярость внутри самой Природы. Не будем отрицать очевидное: Провидение идёт к своей цели дорогами дикими, жёсткими, непредсказуемыми. И бесполезно приводить это устрашающее благодеяние к виду богослова со студентским воротничком, будто можно всё выбелить да вычистить.

Может, вы возразите, что такие бедствия – редкость и не каждый день нас ждёт катастрофа. Да, но если нечто случилось раз, то может случиться вновь, и пока мы бессильны этому противостоять – остаётся только бояться.

При этом внезапные катаклизмы не так губительны для нас, как более тонкие и ежедневные законы, действующие исподволь. Утрата смысла ради средств – это Рок: торжество биологического устройства над сущностью характера. «Зверинец» – вид и силы нашего позвоночника – книга судьбы: клюв у птицы, череп у змеи – всё диктует их неизменные границы. Так и у людей: расы, темпераменты, пол, климат, талант – все они могут заточить жизненную силу в определённое русло. Дух сам выстраивает себе дом, но потом оказывается в нём заперт.

Очевидные черты видны всякому: извозчик и тот «френолог», глядит в лицо, чтобы понять, выручит ли он свой шиллинг. Выпуклый лоб означает одно, большое брюшко – другое, косоглазие, курносый нос, шапка волос, пигмент кожи – всё выдаёт характер. Нам кажется, люди облачены в крепкую броню своей организации. Спросите Спурцгейма, врачей, Кетеле: разве темперамент не решает всего? Или хоть что-то ему неподвластно? Читаешь в медкнигах описание четырёх типов темперамента – и словно читаешь собственные тайные мысли, только раньше не умеешь их сформулировать. Приглядитесь, как ведут себя люди с тёмными глазами и со светлыми, и вы найдёте закономерность. Как избавиться от предков? Как выкачать из своих жил тот мрачный «чёрный осадок», доставшийся от отца или матери? Часто видишь в семье, будто все свойства предков распределены по отдельным детям: какой-то порок – в одном, и остальные освобождены от него, а в другом – нечто иное. В лице нашего знакомого вдруг проступает взгляд его отца или даже дальней родни. Словно нас семеро или восемь внутри одного: эти наслаивающиеся родословные придают нашей «музыке жизни» всю её многозвучность. На уличном перекрёстке вы видите в лицах прохожих, кем были их родители, – по углу лба, по цвету кожи, по глубине взгляда. «Человек – то, что из него сотворила мать», говорили древние. Всё равно что спрашивать у ткацкого станка, зачем он не ткёт кашемир, если он настроен на грубую ткань? Того же, кто с рождения обречён рыть канавы, ведь урезали в нём умственные центры нищета и непосильная работа, обессиливавшие его род столетие. Когда человек выходит из утробы, за ним захлопываются ворота даров. Цени что имеешь: ведь рук и ног только пара. И будущее у тебя одно, и оно уже предопределено «в жирке» твоих извилин и в крохотном лице поросячьих глаз и приземлённой фигуры. Никакие привилегии или законы не сотворят из него ни поэта, ни князя.

Иисус говорил: «Кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал в сердце своём». Но он прелюбодей ещё до того, как взглянул на неё – чисто от излишка плоти и недостатка мысли в его природе. Встречаясь на улице, они сразу читают это друг в друге, созревшие жертвы – каждый для другого.

У некоторых людей пищеварение и половое влечение пожирают всю жизненную силу, и чем сильнее эти инстинкты, тем сам человек слабее. Чем больше таких трутней гибнет, тем лучше всему улью. Иногда, правда, в роду рождается выдающаяся личность, способная прибавить к этой биологической базе некую новую цель – да и снабдить себя аппаратом, чтобы её достичь. И тогда о предках забывают. Большинство же мужчин и женщин – всего лишь очередная пара, одну сменяет другая. Иногда у человека вдруг проявляется «новый отсек» мозга, – скажем, музыкальный дар, литературная жилка, страсть к ботанике или химии, талант к рисованию, умение танцевать или выносливость для дальних странствий. Но это не меняет его «ранг в природе»: жизнь чувств продолжается по-прежнему. И лишь когда эти задатки закрепляются в ком-то одном или в череде поколений, становясь самодостаточным центром, – вот тогда они могут так «высасывать» силы организма, что едва ли остаётся энергия на простое здоровье; а у потомства, если оно унаследует тот же гений, часто видно явное ослабление и спад репродуктивной силы.

Люди рождаются с нравственным уклоном или с уклоном к материальному – даже родные братья могут оказаться тут на полярных позициях. Пожалуй, если бы у нас были приборы с высочайшей степенью увеличения, доктор Фраунгофер или Карпентер уже на четвёртый день эмбрионального развития угадали бы: это будет «виг» (англ. Whig), а это – «фрисойлер» (название партии).

Одна из поэтических попыток «сдвинуть гору Рока» и примирить деспотизм наследственности со свободной волей – это высказывание индуистов: «Рок – это не что иное, как дела, совершённые в прежней жизни». Крайности Востока и Запада сходятся также в дерзком афоризме Шеллинга: «Каждый смутно чувствует, что он был самим собой искони, от века, и не стал таковым во времени». И если выразить это менее приподнято, то в биографии индивида всегда заметен мотив – его собственная соучастность в том, что он теперь из себя представляет.

Чуть ли не значительная часть политики – это физиология. Иногда видишь, как богатый человек в расцвете лет придерживается широчайших идей свободы. В Англии всегда есть какой-нибудь состоятельный и влиятельный энтузиаст, что тратит всю свою энергию на поддержку «прогресса» – пока здоров. Но как только он начинает чахнуть, он сменяет настрой, отзывает «войска» и становится консерватором. Все консерваторы таковы из-за личных изъянов: они изнежены положением или природой, рождены «хилыми» в силу роскоши родителей и могут лишь защищаться, подобно больным. Но сильные натуры – люди с «лесных окраин», гиганты из Нью-Гемпшира, Наполеоны, Бёрки, Брогэмы, Вебстеры, Кошуты – не могут не быть патриотами, пока их жизнь бьёт ключом; но, увы, наступает пора, когда болезни, подагра, старость, а также деньги и корысть искривляют их душу.

Самая сильная идея воплощается в большинстве и в нациях, самых крепких и здоровых. Возможно, выбор идёт по весу, и если бы взвесить сотню вигов и сотню демократов на городских весах, можно было бы заранее узнать, кто возьмёт верх на выборах. Проще всего было бы посадить отцов города – мэра и альдерменов – к весам и решать результат голосования по общему весу партий!

В науке мы обязаны учитывать два фактора: силу и обстоятельство. Всё наше понимание яйца, от одного открытия к другому, сводится к тому, что внутри очередной «оболочки» обнаруживается ещё одна, и так каждый раз. То же самое и в растительной, и в животной ткани: первичный «толчок» порождает лишь цепь пузырьков. Но ведь есть ещё и деспотичное «обстоятельство»! Пузырёк в новых условиях – во тьме, по мнению Окена, становится животным, на свету – растением. В организме матери он проходит череду превращений, открывая то рыбу, то птицу, то зверя, чьи голова, лапа, глаз и коготь «проявляются» из неизменного пузырька. «Обстоятельство» – это и есть Природа. Природа – это то, что мы можем сделать. Но есть многое, чего мы сделать не можем. Итак, у нас два полюса – жизненная сила и обстоятельство. Когда-то мы полагали, что всему правит лишь активное «Да», теперь узнаём, насколько сильно «Нет»: «тиран» среды, твёрдый череп, «панцирь» животного, тяжесть скалы, жёсткие условия инструмента, подобно локомотиву, который мощен, но лишь на рельсах, а в стороне – беспомощен; или как коньки, на льду позволяющие «парить», но ставящие нас в тупик на голой земле.

Книга Природы – это книга Рока: она переворачивает свои гигантские страницы раз за разом и никогда не возвращается назад. Вот она опустила один слой – гранит; пройдут тысячелетия – пойдёт сланец, ещё тысячелетия – и появится пласт угля, потом известняк и ил; следом выступит растительный мир и первые неуклюжие звероподобные формы – зоофиты, трилобиты, рыбы, потом ящеры, в которых ещё лишь намечены черты будущего царственного существа. Постепенно планета остывает, высыхает, виды совершенствуются, и рождается человек. Но если какой-то вид уже прожил свой срок, он не вернётся снова.

Население мира – лишь «условное население», не лучшее, а лучшее из возможного на данный момент. А градация рас и неуклонная предначертанность, с которой одни побеждают, а другие обречены на поражение, столь же неотъемлемы, как последовательность геологических пластов. Мы видим, как англичане, французы, немцы занимают все берега Америки и Австралии и монополизируют торговлю. Нам по душе эта энергия и победоносная напористость «нашей» ветви рода. Мы следим за «следом» еврея, индейца, африканца. Как ни пытались истребить евреев, всё напрасно. Обратите внимание на резкие выводы Нокса в его «Фрагменте о расах» – автора, быть может, поспешного и не слишком убедительного, но заявляющего неотменимые факты: «Природа уважает чистую расу, а гибридов – нет», «Каждая раса имеет свою исконную среду», «Если оторвать колонию от её корня, она вырождается». Картина не всегда приятна. Немецкие и ирландские массы, подобно африканцам, в чём-то обречены стать «навозом истории». Их перевозят через Атлантику, везут через Америку, чтобы они копали канавы и мыли лотки, обеспечивая дешёвое зерно, и в итоге преждевременно гибнут, удобряя зелёную траву на прерии.

Ещё одна вязанка «непреложных связок» – новая наука «статистика». Её закон гласит: при достаточно широкой базе даже самые необычные события становятся предметом точного подсчёта. Нельзя сказать, когда в Бостоне родится новый полководец уровня Бонапарта, комический поэт, подобный Дженни Линд, или навигатор наподобие Боудитча. Но если речь о народе в двадцать, а то и двести миллионов – тут уже возможно известное приближение к точности.

Бессмысленно заносчиво приписывать определённое изобретение конкретному автору: их изобретали по многу раз. Человек сам – первейшая машина, а все наши ухищрения – лишь игрушечные копии. Мы выручаем себя, «клонируя» свой же организм ровно настолько, насколько это нужно. Трудно установить, кто был истинным Гомером, Зороастром или Мену; ещё труднее – кто «на самом деле» был Тувал Каин, Вулкан, Кадм, Коперник, Фуст или Фултон, – ведь за каждым сотни и сотни предшественников. «Воздух полон людьми» – этот технический дар, умение создавать инструменты, словно витает в самих атомах. Дышим – и вдыхаем в себя Вокансонов, Франклинов, Уаттов.

Разумеется, на миллион человек найдётся один астроном, математик, комический поэт, мистик. Читая историю астрономии, понимаешь, что Коперник, Ньютон, Лаплас – не «новые» люди, а преемники Фалеса, Анаксимена, Гиппарха, Эмпедокла, Аристарха, Пифагора, Энопида, – у каждого одинаково напряжённый геометрический склад ума, способный к такой же логике и вычислениям, разум, идущий в ногу с ритмом Вселенной. Римская миля, возможно, уже опиралась на измерение меридиана. Мусульмане и китайцы прекрасно знают о високосном годе, григорианском календаре и смещении равноденствий. Как среди россыпи каурис в Новой Англии всегда попадётся хотя бы одна оранжево-розовая раковина, так и в сотне миллионов малайцев или мусульман обязательно найдётся пара-тройка «астрономических умов». И, подобно тому, как в большом городе ежедневно появляются случайности, порой прекрасные, но возникшие «точно по расписанию» (например, «Панч» рождает ровно одну хорошую шутку в неделю, а газеты – одно любопытное известие в день), – так и в большой массе народа обязательно вспыхнут великие умы.

Законы уничтожения и подавления действуют не менее регулярно: голод, тиф, мороз, война, самоубийство, вырождение рас – тоже входят в мировую систему и поддаются статистике.

Всё это – кусочки горной породы, намёки на те жёсткие условия, что обрамляют нашу жизнь, и выглядят они «механически точными», будто жернова мельницы. А наша попытка им сопротивляться кажется до смешного ничтожной – протест меньшинства в одного человека против натиска миллионов. Будто мы, оказавшись в эпицентре бури, видим вокруг тонущих людей, которых волны швыряют туда-сюда; они встречаются взглядами, но друг другу помочь почти не могут: хорошо, если сам сумеешь удержаться на плаву. Однако у них есть право хотя бы на этот разумный обмен взглядом, а всё остальное – в руках Рока.

Мы не можем играть с реальностью, где под культурным «газоном» проступает твёрдое ядро Мира. И никакая картина жизни не будет правдивой, если не включить в неё жуткие факты. Возможности человека ограничены некими железными обручами необходимости, которые мы поначалу ощупываем раз за разом, пока не познаем их границу.

Стихия, которую мы называем Роком, в целом мире даёт себя знать как ограничение. Всё, что ставит нам предел, мы именуем «Рок». Если мы грубы и неразвиты, Рок принимает грубую, страшную форму. Становимся утончённее – и удары судьбы становятся тоньше. Взойдём к духовной культуре – столкнёмся с духовным противоборством. В индуистских сказаниях Вишну во всех воплощениях преследует Майю, превращающуюся то в букашку, то в рака, то в слона – всегда, чтобы соответствовать ей. Наконец она становится женщиной и богиней, а он – мужчиной и богом. Границы утончаются вместе с очищением души, но не исчезают – «кольцо необходимости» всегда где-то над нами.

Когда асы в скандинавском небе не смогли связать волка Фенрира ни стальным канатом, ни горами, – он рвал один и отбрасывал другую, – они накинули ему на лапу мягкую ленту, тонкую, как паутина, и она его удержала: чем яростнее тот брыкался, тем теснее становилась петля. Так вот, чем кажется нам это «кольцо судьбы»: ни брага, ни нектар, ни серная кислота, ни адский огонь, ни божественная «икорь», ни поэзия, ни гений не избавят от этой мягкой петли. Потому что, если дать слову «Рок» его высший поэтический смысл, то даже само мышление ему подчиняется по вечным законам, и всё произвольное или фантазийное в нас противоречит нашей глубинной сути.

И в конечном счёте, над самой мыслью, в мире нравственности, Рок проявляет себя как Судия: он уравнивает высоких и низких, требует справедливости от человека и всегда – рано или поздно – поражает, если та нарушена. Полезное живёт, вредное гибнет. «Содеявший – должен сам пострадать», говорили греки: «Взывать к такому божеству бесполезно – оно неумолимо». «Сам Бог не может помочь злодею», гласит валлийская триада. «Бог порой и согласится, но лишь на время», писала испанская поэзия. И в самой высшей сфере – разумении и свободе воли – мы тоже повинуемся этому пределу. Но не станем обобщать слишком широко: проясним естественные границы и отдадим должное и другим сторонам.