Неординарные преступники и преступления. Книга 5

Первый «нервный срыв», который не удалось скрыть от окружающих, произошёл с Шюттлером осенью 1913 года прямо на рабочем месте. Ему тут же предоставили оплачиваемый отпуск и отправили в санаторий во Флориду. Ему тогда было 52 года – по нынешним меркам капитан был ещё достаточно молод для того, чтобы заканчивать службу в полиции. Однако состояние его в последующие годы быстро ухудшалось, в последние месяцы жизни он уже был нетрудоспособен, хотя со службы его не увольняли. Умер он в августе 1918 года, едва пережив 57-летний порог. Принимая во внимание то, как вопрос его здоровья обходили современники и даже некрологи эту тему затрагивали кратко и неопределённо, ухудшение здоровья сильно компрометировало капитана полиции в глазах окружающих.

Сейчас важно отметить, что к маю 1897 года капитаны Шаак и Шюттлер были не только хорошо знакомы, но и имели за плечами богатый опыт совместной работы. Работа эта не всегда была законна, и не подлежит сомнению, что оба капитана полиции систематически выходили за пределы отмеренных законом полномочий. Именно вольное отношение к уголовно-процессуальным нормам и объясняло в значительной степени эффективность их работы.

Итак, что же увидели и услышали полицейские, появившись на Эрмитаж-авеню?

Резиденция Лютгеров и колбасное производство, принадлежавшее компании «AL Luetgert Sausage & Packing Co.», имели разные адреса. Семья фабриканта проживала в доме №1501 по Эрмитаж-авеню, а фабрика располагалась в комплексе зданий под №№601—629 по бульвару Диверси (Diversey boulevard). Правда, бульвар этот часто именовали улицей, т.е. стрит, по-видимому, современники не видели особой разницы между тем и другим, а потому допускались оба названия. Несмотря на несовпадение адресов, резиденция семьи Лютгер находилась в непосредственной близости от фабрики. Чтобы лучше представить устройство производства и взаимное расположение объектов, имеет смысл рассмотреть схему, приведённую ниже.

Жилой дом отделяли от производственной территории сад и ограда. Через калитку в ограде можно было пройти на территорию фабрики, не выходя на улицу. Именно этим путём и ходил Адольф Лютгерт. Данная деталь имела значение, поскольку жители окрестных домов и случайные прохожие, находившиеся на тротуаре Эрмитаж-авеню, не могли видеть калитку и, соответственно, не могли заметить движение из дома на территорию фабрики и обратно.

Сама же фабрика состояла из 2-х больших зданий, 2-х зданий поменьше (электроподстанции и насосной станции) и двора. Северо-восточный угол фабричного двора был огорожен внутренним забором – эту территорию занимал курятник. Проход на территорию фабрики был возможен с трёх сторон – с севера через основное здание (позиция 2 на схеме), с юга – через через калитку в изгороди (позиция 1) и с запада – через пропускной пункт для железнодорожных вагонов (позиция 4). Основные фабричные корпуса соединялись на уровне 2-го этажа надземным переходом. В здания можно было войти с противоположных сторон – с севера (упомянутый выше вход с Диверси стрит) и с юга – через ангар для разгрузки фургонов со скотом (позиция 3).

Схема колбасной фабрики и резиденции семьи Лютгерт.

Компания «AL Luetgert Sausage & Packing Co.», принадлежавшая Адольфу Лютгерту, была зарегистрирована менее года назад, но это вовсе не означало, что предприниматель занялся колбасным бизнесом только тогда. На самом деле созданная в 1896 году компания выросла из другого предприятия Лютгерта, так что последний отнюдь не являлся новичком в данном виде предпринимательской деятельности. О специфике бизнеса Лютгерта будет в своём месте сказано особо, пока же отметим, что комплекс зданий №№601—629 по бульвару Диверси приобретался специально под новую компанию. Лютгерт как бы начинал с «чистого листа» – формально новая компания, новый бренд, новое производство, новые работники, новая вилла для проживания семьи. Судя по тому, что нам известно о нём, Адольф являлся перфекционистом, то есть человеком, стремящимся делать всё, за что он берётся, наилучшим образом.

Комплекс зданий на бульваре Диверси после его приобретения фирмой Лютгерта подвергся переустройству, связанному со спецификой производства. Фабрика закупала живой скот – это гарантировало свежесть мяса и надлежащий санитарный контроль на входе. Объёмы закупок были очень велики и достигали 500 голов скота – лошадей, коров и свиней – в сутки. Скот поступал как по железной дороге, так и доставлялся местными фермерами в фургонах. После разгрузки фургонов и ветеринарного осмотра производился забой животных и их свежевание. В этом здании также находился большой участок по переработке костей. Следует иметь в виду, что до появления пластмасс и их широкого внедрения в обиход кости животных [прежде всего рога и копыта] являлись ценнейшим материалом для изготовления всевозможных бытовых мелочей – расчёсок, шкатулок, оправ для очков, всевозможных элементов декора и тому подобного. Кроме того, костная мука рассматривалось как важное сырьё для химической промышленности [для производства удобрений, клея и тому подобного]. Костная мука также производилась в этом здании.

Подготовленные к выделке шкуры (отмытые и стриженые) поступали в основной 5-этажные корпус. Там осуществлялся полный цикл их обработки и превращения в кожу. Надо сказать, что Адольф Лютгерт значительную часть своей жизни работал на кожевенном производстве, более того – выделка кож являлась наследственным промыслом его семьи на протяжении чуть ли не 300 лет. То есть Адольф являлся не столько даже мастером изготовления колбас, рулек и сосисок, сколько специалистом по выделке кож. В подвале упомянутого здания находился участок по очистке, дублению и сушке шкур. Значительную часть здания занимал большой холодильник для заморозки свежего мяса (оно шло в продажу). На 1-м этаже располагался магазин с отдельным входом с Диверси стрит, позади магазина – большая кладовая.

Производство мясной продукции было сосредоточено на верхних этажах этого здания. Там находились многочисленные участки по приготовлению фарша, набивке колбас, а также коптильни [каждая под свой температурный режим]. В этом же здании разместились правление, помещения для персонала, прачечная и бойлерная [для стирки и сушки рабочей одежды].

Вверху: рекламный плакат, призывающий приобретать продукцию фабрики Адольфа Лютгерта. Надпись гласит: «Производство всевозможных германских, итальянских и французских колбас». Рядом адрес и телефонный номер «Лэйк-вью 217». На плакате изображено главное 5-этажное производственное здание, выходившее на бульвар Диверси. Внизу: то же самое здание, нарисованное газетным художником.

До этого другая компания Адольфа Лютгерта, именовавшаяся «Summer sausage works», занимала два здания – №69 и №71 по Норт-авеню (North avenue). Большее из этих зданий имело 4 производственных этажа площадью 18 м * 21,5 м каждый. Даже простейшее сравнение размеров производственных помещений убеждает в том, что Лютгерт, переведя производство на бульвар Диверси, масштабировал его кратно. Возможно даже на порядок [то есть в 10 раз].

Компания Адольфа Лютгерта вела обширную торговлю мясными продуктами на протяжении всего 1896 года. По оценкам некоторых специалистов, ставших известными журналистам, Адольф Лютгерт в тот год заработал более 1 млн.$ – это были колоссальные деньги для того времени. Бизнес его был на подъёме и, казалось, успеху «мясного короля» Чикаго никто и ничто ему не могло угрожать. Однако 1 января 1897 года производство было остановлено. Что послужило тому причиной владелец никому никогда не объяснял, среди друзей и деловых партнёров распространялись слухи о масштабном ремонте и больших планах на будущее, однако параллельно с этим циркулировали разговоры о финансовых затруднениях Лютгерта и даже о его намерении продать бизнес.

Привлечённые к расследованию полицейские припомнили, что несколькими неделями ранее – в последней декаде марта – они уже сталкивались с Адольфом Лютгертом по весьма малоприятному поводу. У владельца колбасной фабрики пропали 2 английских дога, и он обратился в полицию с требованием организовать расследование случившегося. В полиции ему вполне ожидаемо ответили, что исчезновения собак и вообще происшествия с животными, если только случившееся не затрагивает жизнь и здоровье людей, к компетенции полиции не относятся. Соответственно, никто ничего расследовать не будет и тратить время на розыск собак не станет. Лютгерт возмутился подобной реакцией и принялся доказывать, что пропавшие собаки являлись не элементом декора, а использовались для охраны фабрики, их исчезновение связано с преступлением либо уже совершённым, либо подготавливаемым. Аргументация эта на полицейских впечатления не произвела, но Лютгерт тем не менее неоднократно появлялся в здании центральной полицейской станции Северного округа Чикаго, настаивая на том, что полиция должна провести полноценное расследование.

Его активность в конце марта и начале апреля сильно контрастировала с тем безразличием к исчезновению жены, которое он продемонстрировал в мае. Получалось, что судьбой пропавших собак мясной магнат был обеспокоен больше, чем судьбой жены, матери его детей! Это, вообще, нормально для мужчины?!

Другим интересным моментом, связанным с поведением Адольфа Лютгерта, стал скандал, связанный с публикацией в местной прессе сообщений о проводимом в Северном Чикаго розыске пропавшей женщины. При этом упоминалось, что первая жена Адольфа умерла при не вполне ясных обстоятельствах. Предприниматель страшно возмутился, он явился в штаб-квартиру полиции в Норт-Энде (то есть в Северном Чикаго), сунул дежурному офицеру под нос газету и потребовал, чтобы представители полиции дезавуировали этот пасквиль. Офицер попытался его успокоить и постарался объяснить, что полиция не имеет ни малейшего отношения к появляющимся в газетах сообщениям, но миролюбивый тон «законника» как будто бы только разжёг антагонизм Лютгерта. Тот кричал около 20 минут и всё никак не мог угомониться. При этом все полицейские, ставшие свидетелями этой некрасивой сцены, отметили тот любопытный факт, что Адольф не выразил ни малейшего интереса к результатам розысков его жены. Между тем задать соответствующие вопросы в ту минуту было бы вполне уместно. Но – нет! – Адольфа Лютгерта такие пустяки, по-видимому, совершенно не интересовали…

Ветераны полиции припомнили и кое-что ещё, связанное с Лютгертом, помимо пропавших в марте 1897 года собак. Примерно 20 годами ранее имела место какая-то мутная история, связанная с тяжкими обвинениями в адрес Адольфа. Никто из ныне служивших полицейских деталей уже не помнил, поэтому около недели ушло на розыск тех, кто мог бы внести ясность. К счастью, удалось отыскать нескольких полицейских на пенсии, которые припомнили нужные детали, а от них ниточка потянулась к участникам событий. В самом общем виде история выглядела следующим образом: 9 сентября 1879 года некий Хьюг МакГоуэн (Hugh McGowan) был убит Адольфом Лютгертом после ссоры с последним. Хьюг вместе с группой наёмных рабочих трудился в сарае, принадлежавшем Лютгерту. Им надлежало переставить тяжёлые ящики с грузом и расчистить часть помещения для приёма нового груза. По окончании работы Адольф отказался заплатить и для получения денег предложил выполнить дополнительное поручение. Сейчас подобное поведение называют «кидаловом», но в Чикаго того времени особого термина для его обозначения не существовало. Хьюг отказался выполнять дополнительную работу, возникла перебранка, которая быстро переросла в потасовку. В результате Хьюг скончался прямо в сарае, где работал.

Сын убитого – Джеймс МакГоуэн (James McGowan) – в мае 1897 года сообщил полицейским, что видел тело отца сразу после случившегося. По его словам, в сарае произошло не убийство по неосторожности или несчастный случай, а целенаправленная расправа с элементами мучительства и издевательствами. В горло отцу затолкали пачку жевательного табака, а голова его была расколота мощными ударами топора или лопаты. Джеймс заявил, что сквозь разошедшиеся кости черепа видел мозг. Рабочие, присутствовавшие при расправе, рассказали Джеймсу, как погиб его отец, однако никто из них не пожелал повторить сказанное полиции или коронеру – все они заявили, что находились вне сарая, когда Хьюг упал, подавившись табаком. Эта версия вполне устроила коронера, который постановил, что МакГоуэн умер от апоплексического удара, и травма его головы появилась ввиду неконтролируемого падения на землю.

Так обстояла ситуация в середине мая 1897 года, когда капитаны Шаак и Шюттлер явились к «мясному магнату» и провели некие переговоры за закрытыми дверями. Остаётся добавить, что в период с 7 мая [когда полиция приняла в работу заявление об исчезновении Луизы] и до 15 мая интерес полиции был сосредоточен в основном на районах и кварталах, расположенных окрест колбасной фабрики. Теперь же было решено сосредоточиться на самом предприятии и жилом доме семьи Лютгерт. Логика этого решения выглядит довольно странной, поскольку именно с жилого дома и следовало начинать поиск. Если говорить начистоту, то автор склонен думать, что именно так оно и было в действительности – то есть дом и фабрика осматривались с самого начала – но в силу неких причин этот осмотр либо не был доведён до конца, либо… появились некие предпосылки для проведения повторного осмотра.

Во всяком случае, на эту странность следует сейчас обратить внимание – она отнюдь не единственная в этом деле. В своём месте нам ещё придётся хорошенько проанализировать действия полиции в этом расследовании и те результаты, которыми эти действия увенчались.

Предполагая, что если с Луизой что-то и произошло, то на пути из спальни Льюса к её собственной спальне, полицейские тщательно осмотрели эту часть особняка Лютгертов. В результате были обнаружены бурые пятна на дверной панели со стороны спальни Луизы. Пятна эти были сочтены каплями человеческой крови, но в этом месте необходимо отметить, что развитие судебной медицины того времени не позволяло идентифицировать человеческую кровь4. Пятна на дверной панели были распределены так, как будто они падали с некоего предмета, проносимого мимо двери. Этот вывод следует признать очень лукавым, и довольно сложно понять, как же именно они выглядели. У нас нет точного описания этих «кровавых следов» – мы не знаем их количества, размера, формы, точного расположения на дверном полотне [высота от пола, расстояние от петель]. Тем не менее полицейские посчитали, что капли попали на дверь с головы женщины, которую выносили из спальни на руках. Этот вывод, сам по себе довольно спорный, вызвал воодушевление детективов, которые решили, что идут в верном направлении, и продолжили осмотр дома с максимальной тщательностью.

Рвение их оказалось вознаграждено! На кухне был найден пестик, покрытый бурыми пятнами, которые полицейские также сочли человеческой кровью.

Таким образом, получалось, что убийство [или по крайней мере тяжёлое ранение] Луизы Лютгерт имело место в доме. В этой связи интересной представлялась деталь, на которую полицейские обратили внимание в первый же день обследования колбасной фабрики [точнее вечер 15 мая]. Они попросили показать им помещения заводоуправления. Осматривая их, они отметили необычную чистоту пола в кабинетах, что сильно контрастировало с общей неряшливостью обстановки. Капитан Шаак, узнав о необычной чистоте пола в заводоуправлении, глубокомысленно предположил, что преступник попытался играть с полицией. Лютгерт умышленно приказал самым тщательным образом вымыть пол в офисных помещениях, рассчитывая, что это отвлечёт внимание детективов от настоящего места совершения преступления – спальни Луизы.

Производственные помещения колбасной фабрики Адольфа Лютгерта на бульваре Диверси. Рисунки сделаны по фотографиям с целью удобства их воспроизведения в газетах.

Полицейские не могли не допросить людей, работавших на фабрике. Процесс производства колбасных изделий ещё не был запущен, поскольку в помещениях фабрики продолжался монтаж оборудования, но некоторое количество рабочих являлось на фабрику на протяжении всего апреля практически ежедневно. Они занимались уборкой территории и помещений, а также тем, что мы сейчас называем пуско-наладочными работами. Их опросы ничего ценного полиции не дали – рабочие сообщали, что Адольф Лютгерт принимал самое деятельное участие в подготовке фабрики к запуску и появлялся практически ежедневно.

Намного более интересными оказались показания некоего Фрэнка Бялка (Frank Bialk), крупного мрачного мужчины, исполнявшего обязанности ночного сторожа. Кроме него в фабричном штате имелся и второй сторож – Фрэнк Одоровски (Frank Odorofsky) – но именно Бялк, дежуривший в ночь с 30 апреля на 1 мая, сообщил полицейским то, что они хотели услышать. По его словам, Адольф Лютгерт, не доверяя сторожам, частенько обходил территорию фабрики в тёмное время суток лично, проверяя целостность решёток на окнах и замков на дверях. Обычно он это делал с парой огромных английских догов, но собаки пропали в последней декаде марта, о чём в своём месте уже упоминалось.

В последние дни апреля Лютгерт отдал Бялку несколько довольно странных распоряжений, которые тот и выполнил. Первое распоряжение было связано с переноской в подвал 2-х бочек с неким сыпучим материалом, которые были привезены ещё в марте предшествующего года [то есть 1896 года] и до того стояли без надзора на 3-м этаже здания. В бочках хранился какой-то очень мелкий порошок, похожий на цемент, только розового цвета. Бялк являлся этническим немцем в возрасте 64 лет, не очень хорошо владевшим английским языком, и потому впоследствии его допрашивали на родном ему немецком языке. Во время первого допроса свидетель не смог объяснить, что за вещество находилось в бочках, но, по его словам, оно было очень активно и жгло глаза и кожу. Поскольку бочки с розовым порошком были тяжелы – вес каждой превышал 100 фунтов, то есть достигал 45—50 кг – в одиночку с их переносом справиться было сложно. Адольф Лютгерт распорядился, чтобы Фрэнк Одоровски, упоминавшийся выше второй сторож, помог Бялку. Следует заметить, что во время последующих допросов Бялк несколько видоизменил эту часть показаний и стал утверждать, будто в переноске бочек с 3-го этажа в подвал участвовал лично Адольф Лютгерт, но в первоначальной версии этим занимались только Бялк и Одоровски. Сложно сказать, чем объясняется такое изменение показаний, возможно, свидетелю и впрямь было сложно говорить по-английски, а слушателям, соответственно, непросто его понять. Но возможно и иное объяснение – детективы подсказали Фрэнку Бялку, что следует немного подкорректировать повествование и тот благоразумно не стал с этим спорить.

Итак, что же последовало далее? Бялк и Одоровски перенесли обе бочки с третьего этажа в подвал [на обобщенной схеме колбасной фабрики, приведенной на стр. 307 этот подвал находится под кладовой магазина]. После этого Лютгерт отдал другой приказ – пересыпать розовый порошок из бочек в средний из 3-х чанов, стоявших в подвале. Однако от длительного хранения порошок слежался, и извлечь его из бочек оказалось делом совсем непростым. Тут-то Бялк на собственной шкуре – в буквальном значении этого словосочетания! – испытал, до какой же степени едким был порошок, принесённый в подвал. При попытке раздробить слежавшиеся куски порошок мелкой пылью поднимался в воздух и, попадая на кожу, обжигал, точно язык пламени или кислота! Дышать воздухом, в котором находилась взвесь этого порошка, было невозможно – слизистые носа и рта начинали гореть, словно их натёрли красным перцем. Чтобы обезопасить себя от едкой розовой дряни, Бялк надел толстые перчатки и замотал голову тряпьём. Одоровски оказался не столь предусмотрителен – рот и нос он закрыл, а вот руками пренебрёг – в результате чего порошок попал на кожу его рук и вызвал сильные ожоги. Бедолага страдал от них до сих пор, то есть спустя 2 недели! Сразу уточним, что полицейские проверили слова Бялка и попросили Одоровски показать руки – кожа на них хотя и поджила, но носила совершенно явные следы химического ожога. Рассказ Одоровски о том, как он получил этот ожог, в точности соответствовал тому, что поведал полицейским Бялк.

Итак, разбив слежавшийся порошок на куски, мужчины перегрузили его из бочек в средний чан. Общий вес едкого вещества Бялк определил в 200 фунтов [90 кг], но следует иметь в виду, что оценка эта была сделана свидетелем на глаз, и сколько именно розового порошка было помещено в чан, не знал никто.

Ни Бялк, ни Одоровски не могли припомнить точную дату своей работы по переноске бочек и перегрузке порошка в чан, но, по их мнению, им пришлось этим заниматься незадолго до 1 мая. Что же последовало далее?

Вид подвала под главным зданием колбасной фабрики. Можно видеть 2 из 3 больших чанов, использовавшихся для вымачивания и дубления кож, а также двери больших коптильных печей. По словам Бялка, владелец фабрики на время проведения своих химических опытов снял эти двери и накрыл ими среднюю из ёмкостей.

Явившись на работу в 6 часов утра 1 мая, Бялк заглянул в подвал и с удивлением обнаружил там некоторую перемену. В средний чан – тот самый, куда был загружен розовый порошок – были подведены медные трубы, подключённые к одному из 2-х котлов, питавших систему парового отопления. Котёл был разогрет и заполнен водой, в нём уже было выработано некоторое количество пара. Остаётся добавить, что чан, в который был высыпан розовый порошок и в который опускались трубы от котла, оказался накрыт прочными, обшитыми железом щитами [в роли таковых были использованы массивные двери коптильных печей].

Вскоре появился Адольф Лютгерт. Он отдал распоряжение Бялку в течение дня следить за паровым котлом и поддерживать в нём давление, объяснив это тем, что ночью ему понадобится пар. После этого владелец фабрики ушёл, а Бялк провёл весь день, контролируя огонь в топке и давление пара. В 21:15 возвратился Адольф Лютгерт, проверил давление пара в котле и сразу же отправил Бялка в аптеку за лекарством, вручив тому рецепт. Название лекарства сторож спустя 2 недели припомнить уже не мог, но, по его мнению, оно было «от нервов». Перед уходом Фрэнка владелец фабрики особо предупредил, чтобы тот по возвращении не спускался в подвал, а подошёл к воротам, ведущим к колбасному участку, и постучал в них, объяснив это тем, что услышит стук и подойдёт к этим же воротам с другой стороны. Необходимо уточнить, что так называемый «колбасный участок» или, точнее, участок набивки колбас, находился в том же подвале, что и дубильная мастерская, только в другом его конце. Между этими участками находилось пустое помещение.

Бялк выполнил данное ему поручение в точности, на что потребовалось немногим более получаса. Примерно в 22 часа он возвратился на фабрику и постучал в ворота перед колбасным участком. Через минуту или две появился Адольф Лютгерт, не открывая ворот, вернее, едва их приоткрыв, взял бутылку с «лекарством от нервов» и… тут же дал новое поручение.

Теперь Бялку надлежало отправиться в ту же самую аптеку за бутылкой минеральной воды. При этом Лютгерт дал немного другое распоряжение относительно того, как Бялк должен будет передать ему покупку. На этот раз сторожу надлежало пройти через ворота, спуститься в помещение участка набивки колбас и, находясь там, постучать в дверь, ведущую в пустое помещение между дубильней и колбасным цехом.

Что оставалось делать сторожу? Беспрекословно выполнять новое поручение!

Вторая поездка потребовала больших затрат времени, нежели первая, но в конечном итоге всё у Фрэнка Бялка получилось как надо. Он привёз бутылку минеральной воды, спустился в подвал [в помещение колбасного участка] и громко постучал в запертую дверь. Через некоторое время загремел засов, и Адольф Лютгерт приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель можно было просунуть руку. Бялк отдал владельцу фабрики покупку. За ту секунду, что дверь оставалась приоткрытой, сторож успел заметить, что дверь за спиной Лютгерта была плотно прикрыта. Дверь эта вела в помещение дубильного участка.

Владелец фабрики был явно озабочен тем, чтобы ночной сторож не увидел лишнего!

Что же последовало далее? После передачи бутылки минеральной воды – а произошло это около 23 часов или чуть ранее – Бялк вернулся к исполнению своих обязанностей сторожа. Он видел, что Лютгерт покинул подвал примерно в 3 часа пополуночи [т.е. уже 2 мая].

Перед уходом с работы в конце смены Бялк заглянул в заводскую контору. Там он увидел Адольфа Лютгерта, расслабленно сидевшего в кресле за столом и положившего на стол ноги. Казалось, он дремал. Сторож, стараясь не разбудить начальника, тихонько вышел.