скачать книгу бесплатно
Веков прошедших матовые блики,
и паутина, как фата невест,
что видят сны под камнем медноликим.
Санкт-Петербург, Ереван
«Остывших судеб праведные лики…»
Остывших судеб праведные лики
хранит пустой истерзанный гавит —
надежная и честная улика,
которая о людях говорит
так много. Даже слишком. Громче крика
взлохмаченной действительности взгляд.
Остывших судеб праведные лики
со стен разбитых в душу мне глядят.
Санкт-Петербург, Ереван
Боль
I
Прислушайся к боли. Ее тихий шаг
раздался средь жизни твоей.
Как будто по городу бродит маньяк,
иль вор, или прочий злодей.
Все мысли стекаются в точку, и ты
извне этой точки живешь:
и пропасть исчезла и нет высоты, —
не видно, где правда, где ложь.
Прислушайся к боли. Ее тихий шаг
все громче, все громче. Представь,
что в крепости – пламя, беснуется враг,
и это – не сон твой, а явь.
Все мысли стекаются в точку, и ты
теряешь привычный контроль,
и думаешь, будто не знал высоты,
а знал только пламя и боль!..
II
Прислушайся к боли. Согреет тебя
она своим теплым дыханьем,
покуда сейчас на планете Земля —
холодные стены молчанья.
Ты будешь в тиши коридорной бродить,
от боли ища избавленья,
ты с тенью своею начнешь говорить,
с обычной задумчивой тенью.
Потом боль утихнет, но уж не вернуть
тот мир, что тебя окружает…
Прислушайся к боли, она – его суть,
она здесь казнит и прощает.
Псков
«Тяжелым рубанком я скреб по душе …»
«Жил да был на земле человек
С христорадной душою бесстыжею, —
Он слезами свой маялся век,
Как мужицким горбом или грыжею».
(Вениамин Блаженный)
Тяжелым рубанком я скреб по душе —
стихи я поэта читал,
который провел свою жизнь в шалаше,
а нынче как бронзовый стал.
Писал он про кошек, зайчишек, собак,
про Бога, конечно, писал,
бродил по земле, надев красный колпак, —
теперь – человек-пьедестал[6 - Имеются в виду слова одного литературоведа, который написал, что на стихах Вениамина Блаженного как на камне можно установить всю русскую поэзию Беларуси.].
Горит, раздраженная тихой строкой,
бесслезная дева-душа,
а где-то Господь сквозь вселенский покой
бредет и бредет, не спеша…
Санкт-Петербург
Огонь
I. Аутодафе
Епископ в гневе: толстые поленья
набухли, и парижская толпа,
что плещется, как море, у столпа,
застыла вдруг в единое мгновенье.
Среди нее по воле Провиденья
(какой жестокой может быть судьба!)
темнеет куртка юного раба,
судом приговоренного к сожженью.
Хохочут сверху злобные гаргульи,
гудит народ, как будто пчелы в улье, —
монахи оглашают приговор:
он – еретик, и Бог тому Свидетель;
святая инквизиция за вздор
его заставит жизнию ответить!..
II. Книги
Горит костер на площади в Толедо,
на стенах теплых – теней хороводы,
и небо словно золотистым пледом
покрыло свои бархатные своды.
Пылают книги и за ними следом
пылает память о поэмах, одах,
о всех трактатах, коим Бог неведом,
всех возмутительных научных сводах.
Господь велик! Простит в мгновенье ока;
Отец всегда детей своих прощает,
пусть даже велики их прегрешенья.
Но церкви чужды эти отношенья:
грехи, как львов, всемерно укрощая,
бороться будет с ересью жестоко!..
III. Последний рыцарь
Старинный замок. В гулких коридорах
висит, как паутина, тишина;
паук плетет на каменном просторе
узоры летаргического сна.
Но что это? В одном забытом зале
горит огнем доверчивым камин.
Седой старик, задумчив и печален,
сидит средь фолиантов и картин.
И в памяти, как тени, проплывают
сражения, соборы, короли…
Затихло все, как песня боевая,
как музыка, угасшая вдали.
Неужто стало сном все это ныне
и канет в одиночества пустыне?
Санкт-Петербург
Луна
Привычно глупая луна
по небосводу волочится,
глядит на тех, кто в дебрях сна
меняет судьбы, позы, лица.
Все маски сняты – люди ей
видны, как будто на ладони:
кто был герой – тот стал злодей,
кто в лодке плыл – тот сразу тонет.
Чуть позже мудрая луна
уступит солнцу неба своды;
и снова будет не видна
та правда, что страшит народы.
«Мгновенья не тратя, ко мне приближается смерть…»
Мгновенья не тратя, ко мне приближается смерть,
сквозь годы неспешно идет эта черная дева.
Оставит ли время на мир мне еще посмотреть
иль явится скоро в величии Божьего гнева?
А я помещен Провиденьем в чужую судьбу,
мгновения трачу на чуждые мысли и чувства.
«Ну что же, старик», – размышляю порой на бегу,
«прожить за другого – и в этом есть тоже искусство».
И все же, когда она явится, тихая смерть, —
с собою меня заберет, а не вовсе другого…
Зачем же на мир не своими глазами смотреть?
За чьи же проступки судить меня будут сурово?
Санкт-Петербург
Запятая
Что ж… Обречен я на тонны бумаги,
густо покрытой танцующим почерком.
Буду сидеть, как индийские маги, —
душу дробить на романы и очерки;
мир забывать, словно сумку в трамвае,
и увлеченно беседовать с мертвыми.
Люди меня назовут шалопаем
к делу негодным и малым увертливым.
Так проживу запятой незаметной,
где-то вдали от событий пылающих.
Впрочем, порою и в хляби сонетной
можно казаться весьма вызывающим.
Ответ критикам
Поэты многие поют
