Via Crucis

О, каким грозным становился лик святителя, когда он молился о ниспослании кар небесных на отступников веры, возмутителей спокойствия, зачинщиков беспорядков, устроителей раздоров и смут! Бессмысленный и беспощадный бунт Емельки Пугачёва вызвал в сердце затворника неподдельное возмущение и скорбь…” И дальше в том же духе! Всё, больше не могу. Только глоток крепкого кофе спасёт меня от этой халвы!

После чтения Денисом жизнеописания в машине воцарилось молчание. Автомобиль, надрывно гудя и вибрируя, старательно поглощал километры, всем видом показывая, что и такие дороги для него не проблема. Но складывалось впечатление, что одной из многочисленных фар он косит в сторону леса, прорезанного грунтовыми, ухабистыми дорогами с никогда не просыхающими грязевыми лужами и поваленными поперёк просек стволами.

На заправке Денис выпил жидкого кофе с ароматом желудей и керамзита, но всё равно почувствовал прилив сил. Когда вернулись на шоссе, Теплоструев продолжал рассказ.

– Существует единственный достоверный словесный портрет епископа Тимофея. Оставлен он епископом Авелем. Кратко, но точно: “Святитель ростом был не высок, скорее, низок, сероглаз, бородою не широк. Волосов на главе малых, а бровей широких, седых. Глаза большие, веки подпухлые, щёки весьма впалые, нос прямой средний. На лицо щедровит…”

– Это что “щедровитый”? Добрый и гостеприимный? – поинтересовался Кара-Борис.

– Нет, рябой. Так… “Голос тенористый, тихий, говор московский”

– Это какой такой?

– Акающий. Таварищ, прахади, сталбом не стой, – изобразил Денис, но говор у него получился не московский, а кавказский. – “Пальцы рук узловатые, длани узкие, но крепкие, слегка сутулился, ногами страдал временами”. Вот и всё. Этот уникальный документ сопровождался описанием одной интересной истории, в которой фигурирует Тимофеев крест. Прочту целиком на остановке.

Очередное придорожное кафе держали представители какой-то малоизвестной национальности, проживавшей некогда на границе Ирана, Армении и Турции, теперь осевшей вдоль Московской трассы. Судя по шашлыку, весело шкворчавшему на углях, их религия не знала запретов на свинину. В меню также присутствовали фесенджан, долма и несколько видов плова. Всё это было на удивление вкусным, жирным и свежим. Тяжеловесный букет восточных пряностей окутывал путника с головы до ног, пропитывая одежду и волосы. Шансов на избавление от такого амбре кроме жёсткой химчистки, не было. Заказали золотистый рассыпчатый плов с бараниной, чай и приторно-медовую пахлаву. Кара-Борис, хорошо знакомый с пряностями, и вообще, специфическими запахами Востока, принюхавшись, хмыкнул и покачал головой: травянистый, несколько химический аромат дыма, висевшего внутри веранды, был ему хорошо знаком.

Пока Борис, откинувшись на хлипком тонконогом стуле, дремал после еды, смежив глаза, Денис продолжил рассказ.

– Теперь немного о епископе Авеле. Мой предок, Виктор Ильич Теплоструев сохранил обширный архив, касающийся аптеки, которую содержал его дед, Лев Данилович, кстати, хорошо знавший епископа Тимофея, поскольку Теплоструевы испокон веку проживали в Зарецке. Часть бумаг дошло и до нашего времени, они хранились на чердаке старого Зарецкого дома у моего прадеда. Когда семья переселялась после революции, большая часть архива была утрачена, но что-то сохранилось. Матушка, не вникая, хотела их сжечь, но я всё забрал четыре года назад и начал разбираться: что там может быть интересного.

– Нашёл что-нибудь?

– Бумаги в основном аптекарские, рецепты, прописи, медицинские журналы старинные. Вырезки из газет, в том числе на немецком языке, разрозненные листы «Pharmaсopoea castrensis», некотрые другие книги на латинском и немецком. Но во всём этом ворохе провизорских бумаг нашлась небольшая папка, в которой были документы личного характера: дюжина черновиков писем Льва Даниловича, поздравления, варианты завещания. А ещё там были два интереснейших документа, напрямую касающиеся нашего вопроса. Вот тут-то и появляется преосвященный Авель, который с 1822 по 1831 годы был епископом Зарецким. Он ушёл на покой в Зарецкий монастырь, после чего и кафедра была упразднена. В папке были несколько листков воспоминаний Авеля о его знакомстве с епископом Тимофеем и истории, случившейся через много лет после этого. И связана эта история, оказалось с тем самым Тимофеевым крестом.

– Очень любопытно! – Непритворно заинтересовался Борис.

– Реальная история покруче детектива бывает. Вот слушай, что я нашёл в этих воспоминаниях.” В 1783 году, в августе, я, то есть Андрей Васенин, сын надзирателя Зарецкого духовного училища коллежского асессора Степана Артамоновича Васенина, сотоварищи отмечал своё 16-летие на берегу Лесного Озера. Несмотря на строгость порядков в стенах епархиальной школы нравы многих учеников были дикими. Не отличался и я примерным поведением. В тот день мы курили турецкий табак, который стянули у Училищного сторожа солдата-инвалида Вахрушина, пили хлебное вино, которое выменяли на рыбу. А рыбу ту украли у мужика с воза, когда он по нужде отлучился. Но все бы ничего, если бы не потянуло нас на дальнейшие подвиги и не полезли мы в барский сад за грушами. Знатные были груши! Там нас и поймали садовые кустоды с собаками. Грозило нам по всем правилам отчисление. Родитель же мой, сам пребывавший по смерти матушки в вечном запойном состоянии, протрезвев моментально, пошёл на приём к епископу Тимофею, жившему на покое в монастыре, и, упав в ноги святителю, просил смилостивиться над шалунами и заступиться перед директором. Владыка взял с отца обет, что если сына оставят в школе, то сам Степан Артамонович немедленно бросит пить. И велел молиться святым угодникам. Также пригласил и нас, мальчишек, на беседу. Когда мы зашли к нему в келью, нас буквально объял священный трепет. Старец хоть и был слаб и сух, но глаза его горели светом ярким, в них читался и ум, и любовь и сила духовная. Посмотрел он на нас строго и говорит: «Как можно так родителей своих позорить? Спросит Господь, почитали вы отца и мать, что скажете?» Мы молчим, как в рот воды набрали. Да и что тут скажешь? И ещё: «Кто из вас хочет жизнь в канаве закончить, да фамилию замазать? Кто хочет смерть от лихого человека принять? Выходи!» Мы стоим как вкопанные. Так он попугал нас до полуобморока, а потом остановился внезапно, усадил за стол и чаем стал поить. И улыбается, а чай вкусный такой, да с баранками. А от этого ещё хуже на душе; стыдно сильно. Старец о своей учёбе в семинарии стал рассказывать, что и он с друзьями в молодые годы погулять любил, повеселиться, да вот меру знать надо. Те, кто остановился вовремя, полезными людьми стали. Богу и Отечеству служат, да спасения взыскуют. Кто не смог удержаться, все плохо кончили… Напоследок каждого поманил по очереди, благословил крестом серебряным и на ухо пошептал. Не знаю, что он моим товарищам говорил, а мне сказал странные слова: «Будешь ты Андрейка архиереем! А я тебя об одном простом, но важном деле попрошу. Так, ничего особенного, да и будет оно целиком в твоей власти. Обещай мою просьбочку исполнить». Я сразу согласился. «Обещаю!», – говорю. И потом наивно так спрашиваю: «А что за просьбочка»?

А он улыбается и говорит, мол, не время ещё, жди, все будет в час урочный, но не забудь об уговоре, клятву не рушь.

Всех троих нас в школе по ходатайству епископа Тимофея оставили. Мы так испугались, что учиться лучше всех стали. Я так и вовсе компании бросил. Вина с тех самых пор в рот не брал, даже по праздникам, да и отец мой стал проводить жизнь куда более трезвую. Стал я вскоре школьным цензором, а потом и авдитором. Закончил я семинарию в числе первых, затем и Московскую академию, принял мантию ещё в выпускном классе, трудился учителем в семинарии и ризничим в Лавре, переводами греческих отцов занимался…

А святой старец почил в 1786 году, и никаких просьб, писем или завещаний мне от него не передавали. Я же рукоположен был в иеромонахи, а в 1819 году восприял святительское достоинство. И уже когда я стал архиереем, то и гадать перестал, как же владыка Тимофей меня попросит об услуге, когда он умер давно. Казалось, что загадке этой не суждено разрешиться уже никогда. В 1822 году я переведён был на вдовствующую кафедру в свой родной Зарецк. Начал я знакомиться с хозяйством уже как епархиальный епископ, и нашёл положение епархии весьма в плачевном положении. Предшественник мой, епископ Лазарь, всё своё правление соответствовал своему имени, пребывая безвылазно в своих покоях и покидая их только для редких богослужений, что весьма повлияло на хозяйственную сторону вверенной ему вотчины духовной. Во всей епархии на день начала моего служения было 37 приходских храмов, из них только три каменных, все находились в упадке. Одна – большая, ещё елизаветинских времён, церковь в Лебединском, построенная тамошними помещиками. Другая – церковь Покрова Богородицы в Лесном Озере, которую заложил на собственные средства епископ Тимофей, а достраивали уже другие. Покровская церковь была на два престола, но из-за незаконченных работ, действовал только малый предел, в честь апостола Тимофея Едесского, небесного покровителя нашего Зарецкого епископа-затворника. Главный придел освящён не был, но работы шли быстро, недостатка в деньгах не было. Третья каменная церковь – летний собор Предтечинского Зарецкого монастыря, маленькая, неказистая, построенная с большими дефектами фундамента и сводов, из-за чего невозможно было устроить печное отопление в храме. Из-за перепада температур стена могла дать трещину и не выдержать тяжести массивных перекрытий и громоздкого купола. Это же хлипкое строение исполняло роль епископской кафедры наряду с тёплой деревянной Всесвятский церковью. Уже давно назрела необходимость строительства каменного кафедрального собора. Тем не менее, самым богатым приходом, привлекавшим множество паломников и жертвователей, был именно Лесноозерский скитский храм Покрова Богородицы. Это место, связанное с памятью почитаемого в округе епископа Тимофея, привлекало толпы людей. Лесное Озеро находится в живописном месте и числится скитом Предтечинской обители. В деревянной ограде размером 57 на 32 сажени находится упомянутый недостроенный храм и старая, но крепкая деревянная часовня времён епископа Тимофея. Также в ограде келья святителя, в подклете которой проживал его ученик монах Мельхиседек, с архиерейскими покоями, а также братские кельи на шесть человек. Тут же были и конюшня с овином, так же все необходимые хозяйственные постройки. Сразу за оградой у главных ворот скита, образуя улицу, построены четыре длинных одноэтажных флигеля для приёма паломников и трапезная с кухней для них. Бревенчатый барак для трудников располагался у хозяйственных ворот, ведущих к реке и лодочным мосткам на берегу.

В скитском храме для поклонения была выставлен саккос епископа, выделанный из цельного куска драгоценного алтобаса, расшитый китайским орнаментом с драконами. В часовне находится чудотворный серебряный крест старинной работы, именуемый в народе “Тимофеев крест”. Именно эта святыня привлекает толпы паломников. По молитве у креста совершаются многие чудеса, которые после тщательного рассмотрения и проверки заносятся монахом Мелхиседеком в специальную книгу. На день моего приезда в епархию таковых чудес было отмечено тридцать пять. Зарецкое общество ревнителей старины, недовольное тем, что Мелхиседек не записывает в свою книгу все известные чудеса от креста, а многие даже изобличает как недостоверные, вело собственный учёт случаев благодатной помощи от святыни. В их архивах упоминается более чем о трёхстах подобных актов. Но все они записаны со слов паломников и проверке не подвергались. Некоторые из этих записей повествуют о фактах совсем уж немыслимых, наподобие отращивания отрезанного молотилкой пальца у государственного крестьянина Шамина Ивана, 47 лет. Молился этот Шамин Иван всю ночь в часовне у чудотворного креста, обрубок пальца тряпицей был замотан. Под утро уснул. А проснулся, глядит, а под тряпицей палец целый, как ни в чём не бывало. За ночь, значит, вырос.

Есть в ограде и святой источник. Мельхиседек подтвердил, что когда епископ поселился в Лесном Озере, они вдвоём с иеромонахом Филофеем расчистили родник на берегу Летки и брали оттуда воду для кухни. Теперь источник называется Тимофеевским, а вода в нём почитается целебной.

Видя нужду в строительстве каменного собора, решился я в 1824 году перенести главные святыни нашей епархии (саккос и крест Тимофея) в Зарецк, поместив облачение в старый деревянный собор, а крест – в Зарецкий монастырь. Сборы от паломников позволили бы начать строительство новых храмов и гостиниц к ним. Такой план мне казался единственно верным, и я приступил к его осуществлению.

Посетив инока Мельхиседека, я подробно изложил ему свой план, на что он ничего не возразил, но и одобрения не высказал. Заметил только, что такое дело требует благословения самого Тимофея. Я возразил, что почитание святителя в народе велико и перемещение его вещей, привлекающих народ для поклонения, пойдёт на пользу бедной епархии. Тогда Мельхиседек принёс небольшой дощанец, запечатанный личной епископской печатью Тимофея и сказал: “Вот о том мне владыка и сказывал. Как будут крест забирать, говорил, неси это письмо архиерею”. Я с большим недоверием отнёсся к словам монаха, но сломал печать и достал из ящика плотный голубоватый лист бумаги. На нём бледно-фиолетовыми чернилами было начертано:

“Ваше Преосвященство! Надеюсь, Вы помните о данном мне некогда обещании исполнить в точности мою смиренную просьбу. И паки прошу: не рушить клятву. Просьба моя простая и исполнение её будет лишь в Вашей власти. Настало время, и я обращаюсь к Вашему Преосвященству: Крест чудотворный, хранителем которого по сей день является отец Мельхиседек, пусть по Вашему благословению остаётся в Лесном Озере, на то есть воля Божия. Саккос же забирайте в город и используйте по своему усмотрению. Что касается строительства собора в Зарецке, то это дело совершенно необходимое. Начинайте строить и ни о чём не печальтесь. Господь, милующий рабов своих, и здесь явит своё благоволение, выслав нужных людей. Недостатка средств для строительства храма не будет. За сим остаюсь Ваш усердный богомолец, смиренный Тимофей, бывш. Епископ Зарецкий.

Собственноручно писано мною.

29 декабря 1785 года от Р. Х., г. Зарецк, монастырь св. Иоанна Предтечи”

Надо ли говорить, что изумление, которое я испытал после прочтения этого письма, было столь велико, что я на несколько минут лишился дара речи. “Не рушить клятву”. Загадочные слова епископа Тимофея, которые я услышал от него тридцать шесть лет назад теперь стали понятны, загадка, не дававшая мне покоя многие годы, разрешилась. Отец Мельхиседек всё это время смиренно стоял, смотрел в пол, но казалось, что он в глубине души улыбается, обнаружив мою реакцию. С благоговением приступил я к исполнению воли епископа Тимофея.

Саккос святителя мы торжественно, с крестным ходом, перенесли в деревянный монастырский храм мученицы Параскевы Пятницы. В этом же году был разобран старый Предтечинский собор обители, который дал трещину по западной стене и был закрыт уже полгода. На следующий год было определено место для нового кафедрального храма в Зарецке – на пустыре, возле пересечения Уездной и Вышней улиц, там, где возле Зеленного рынка была обширна стоянка для телег и колясок. В 1826 году были одновременно заложены оба храма, и в городе началось соревнование, какой их них будет скорее построен. Жители Монастырской слободы ревновали о строительстве весьма усердно, но и народ с Угольной горки не отставал, радея о храме Божием с великим тщанием. Те же, кто жил на Крепостной (по другому названию – Плоской) горе наблюдали за ходом строительства с любопытством и даже делали ставки: кто первый стены выведет, кто купола поставит, кто кресты освятит, да чей иконостас лучше. В 1831 году был готов один из боковых приделов нового кафедрального собора, и я освятил его в честь апостола Тимофея на день Успения Богородицы. А монастырские, которые связались с дорогим и сложным проектом, отстали на два с половиной года. Зато храм в обители стал подлинным украшением города!

Такова моя история, за достоверность коей я ручаюсь.

Смиренный Авель, бывш. Епископ Зарецкий, 10 мая 1831 года, Зарецкий Предтеченский монастырь”.

– Так получается, что написано послание Авелю Тимофеем буквально за несколько дней до смерти? – опешил Борис.

– Именно так, за пять дней. Действительно, что-то типа духовного завещания или послания в будущее.

– И этому можно верить? Точно? Ты как историк что скажешь? – с сомнением в голосе спросил Борис.

– Проверить нет возможности. Сама записка Тимофея до нас не дошла, но не доверять епископу Авелю резона нет. Достоверно известно из архивов и воспоминаний тех времён, что перенос Тимофеева креста был намечен на август 1824 года. А потом всё отменили и почитаемую святыню в Лесном Озере оставили. Причина никому не была понятна. Видимо епископ не посчитал нужным делиться личным секретом при жизни. Только собственноручно написанные воспоминания Авеля проливают свет на многие события.

– А что за Мельхиседек там упомянут?

– Это келейник епископа, прошёл с ним рука об руку весь путь от Студиславльской обители до самой смерти Тимофея. Принял схиму, но в священный сан не рукополагался. Был хранителем креста до 1826 года. Вот даты жизни Мельхиседека, взяты из записок епископа Авеля: «Схим. Мельхиседек (Ворокушин) 1745 (г. Студиславль) – 1826 (Лесноозерский скит, Зарецк)».

– Считай, что приехали, – увидев, на обочине указатель сказал Борис. Автомобиль свернул с шоссе на узкую асфальтовую ленту, вихляющую среди подсолнечниковых полей. До Смысловки, согласно указателю, было всего 4,5 километра.

***

Игумен Вассиан Голимов был местный, смысловский. Он и провёл в родной деревне всё своё босоногое детство до окончания восьми классов, кроме одного короткого периода, когда он бросил школу в разгар учебного года и уехал на попутных машинах в Почаевскую Лавру, в которой обитала особая благодать, не такая как в Смысловке. Васенька, как назвали будущего старца при появлении на свет батюшка с матушкой, родился в той старой кособокой среднерусской деревеньке, где все мужики ходили в кирзовых сапогах и пили молочно-опаловый самогон, а бабы носили белые платки и знали множество то ли молитв, то ли заговоров. Советская власть в этой кондовой и архаичной атмосфере выглядела весёлой рождественской постановкой, а комиссары и партийные работники – ряжеными. Но старую церковь, ещё допетровской постройки, на всякий случай местные мужики разрушили в 1931 году, чтобы не выделяться. Особым почтением в деревне, где никакого храма с этого времени не было, а священник исчез неведомо куда и того раньше, году в двадцать пятом, пользовалась пожилая скотница Павлина Кондратьевна, или просто баба Поля. Муж Павлины Кондратьевны, егерь Влас Фёдорович Рыков, происходил из старинного рода местных староверов не ведомо какого толка. Прадед Рыкова ещё до Революции совершил паломничество во Святую Землю и поклонился там Гробу Господню. В память об этом событии он привёз подлинные стружки от этого самого гроба и хранил их в красивой жестяной банке от монпансье фабрики Ландрина. Обе святыни, стружки и банка, перешли в наследство к Власу Фёдоровичу, а после его скоропостижной смерти от избыточного приёма мутного самогона, столь обычной для всех мужчин Смысловки, стала главным достоянием бабы Поли.

Васенька часто ходил к хранительнице святыни, слушал библейские истории про Иосифа и Моисея, рассказы о Святом граде Почаеве и чудесах Лавры, учил наизусть девяностый псалом, подпевал пасхальным стихирам. Но, уходя, он всегда просил свою наставницу дать поцеловать ему святые стружки. Обычно Павлина Кондратьевна заветную баночку прятала, и абы кому не показывала. Но для Васеньки она всегда делала исключение, считая его душой святой, безгрешной. Невозможно сказать точно, что манило мальчика больше: цветная круглая жестянка со старинными буквами и разноцветными фруктами на крышке или сами побуревшие от времени священные кусочки древесины, привезенные из далёкого Русалим-града. Васенька сначала переживал, что стружек на всех не хватит. Ведь если все паломники возьмут себе по кусочку дерева, что же останется в Иерусалиме? Но баба Поля, как мудрая старица, объяснила, что священный гроб, скобли его или строгай, не уменьшается. На этом мальчик успокоился.

Вернувшись из Лавры домой в сопровождении милиции, где он пережил самое сильное детское потрясение, узнав, что Гроб Господень это каменная пещера, мальчик решил во что бы то ни стало стать священником и построить в Смысловке храм, тем более, что он внимательно наблюдал за монахами и перенял у них несколько красивых жестов, освоил неспешную походку, научился распевному чтению. Он поехал в Лесное Озеро, где жил знаменитый старец отец Павел, о котором хорошо отзывались в Лавре, и был очарован его простотой, сердечностью и мягкой иронией, не задевающей человека, но сбивающей с него спесь и самомнение. Васенька очень сильно захотел научиться и этому. Он запоминал манеры старца, его поговорки, манеру улыбаться и разговаривать. Авось и пригодится! После смерти иеромонаха Павла он, едва окончив восемь классов, прибился к отцу Мартирию. Больше нигде и никогда не учился, постигая духовные науки своим пытливым умом и ловя всё на лету с крестьянской ловкостью и хваткой.

В 2001 году Василий перебрался в Лесное Озеро. Прожив в келейниках игумена почти девять лет, он так и не удостоился долгожданного пострига в монашество. А ведь ему уже стукнуло двадцать девять, уже пора было рукополагаться и начинать руководствовать заблудших. После смерти игумена Мартирия в 2009 году, Васенька уехал в один монастырь на Волыни, где скоропостижно был пострижен в мантию и рукоположен в дьяконы, а потом и священники. Получив все необходимые регалии и уволившись за штат из гостеприимной епархии, иеромонах Вассиан вернулся в Лесное Озеро и, не меняя статуса заштатного священника, решил было сколотить крепкую общину, став во главе её как отец-основатель. Но тут вмешалась монахиня Вера, изгнавшая новоявленного старца из Лесного Озера. И главное, за что? Ничего такого, чего бы не делал отец Мартирий, за Вассианом не замечалось. Но упрямая монахиня думала иначе.

От почившего игумена Мартирия, почитавшегося в народе за прозорливца и молитвенника, Вассиану досталось множество старинных книг, икон, облачений, тетрадей с воспоминаниями, богослужебной утвари, чем молодой иеромонах любил подтверждать своё право преемственности, восходящее к великому старцу Павлу Яснову. Тут кстати вспомнилась Вассиану его давняя мечта о строительстве храма в родной Смысловке. Получив назначение от архиерея в родные пенаты, иеромонах поселился в старом домике родителей (мама ещё была жива, хотя и страдала лишним весом, диабетом, катарактой, варикозом и экземой, как и все местные женщины, после тридцати пяти лет) и стал принимать заблудших, сирых, убогих жаждущих слова мудрости и алчущих пророчества. Слава молодого, но умудрённого уже нездешней благодатью священника, понеслась по среднерусской земле быстрее ветра! Случаи прозорливости подтверждали его молитвенную крепость, а манера держаться и разговаривать (благообразная, надо признаться, манера) позволяла приходящим забыть, что пред ним человек, не достигший и тридцати лет. Но благодать, её же видно за версту и ей, как сказал поэт, все возрасты покорны!

Новые и новые люди ехали за сотни километров, везли щедрые пожертвования, порой отдавая последнее, лишь бы великий старец наставил на путь истинный, помолился, попророчествовал и благословил. Да и храм стал строиться. Со временем, иеромонах Вассиан стал совершать тайные постриги, стриг в основном женщин, одиноких и пожилых. Они продавали квартиры и другое имущество, вверяя свои судьбы и заодно деньги духовному наставнику. Конечно, были и трудности, ведь враг рода человеческого не спит и не ест, ища как бы напакостить подвижнику. Например, одна пожилая женщина из Зарецка перед постригом каким-то образом продала свой большой дом в то время, когда её сын служил в армии. Деньги от продажи она, конечно же, сразу отдала старцу, ибо не престало будущей монахине владеть серебром-златом, а тот аккуратно сложил их в холщёвый мешок и спрятал под матрас, ибо так надёжнее. Вернувшись со срочной службы, неразумное чадо не оценило духовного порыва своей матери, вопросив её в тоске: “Где мне жить теперь, мама?” Но мама промолчала. Сын судился с матерью (о, верх нечестия и суетности!) и доказал, что без него сделка не могла состояться и должна быть признана ничтожной. Осталось малое дело – вернуть деньги покупателям, а у мамы их уже не было…

Вот так, преодолевая подобные препоны, и совершал свой ежедневный подвиг молодой игумен. Да-да, этот долгожданный указ, о возведении иеромонаха Вассиана в сан игумена, был получен три месяца назад от архиерея за попечение о строительстве нового епархиального дома и его благоукрашение со всем подобающим тщанием, выразившееся в нескольких существенных взносах непосредственно в архиерейский сейф. Не стоит забывать, что к заслугам новоиспечённого игумена можно отнести и строительство небольшого пятиглавого храма в родном селе и большого подворья с множеством пристроек на его окраине для нужд собственного “монастырька”.