Via Crucis

скачать книгу бесплатно


Сразу после утренней службы епископ Тимофей посетил дом местного магистра Арсения Александровича Бочарникова и благословил всех его щекастых детей-погодков числом то ли семь, то ли восемь. Там же ему предложен был обед, за которым присутствовали некоторые благородные особы и чиновники.

После этого епископ переехал на соседнюю улицу, где пил чай в обществе купца Прохора Васильевича Чаботырова и его семейства, а именно супруги Ларисы Нититичны и двух сыновей, Николая и Петра. Тут же за чаем, Прохор Васильевич погорился Тимофею, что болезнь проклятая одолела его доченьку Меланьюшку. Мастерица она, рукодельница, да испуг её взял, теперь из дома не выходит, исхудала вся. Росла Мелания до шестнадцати лет живая, впечатлительная, всё выдумывала про птиц и зверей, сказки да небылицы любила. А раз в деревне летом, спала она на сеновале с дочкой приказчика из поляков, Ядвигой и дочкой конюха Анчуткой. А Ядвига та полночи рассказывала страшные истории про драконью яму да краковскую старуху-колдунью, слышанные от бабки. А конокрады цыгане (ночь была тёмная, безлунная) забрались за лошадьми да заглянули на сеновал, вдруг, чем поживиться можно. Мелания крикнуть хотела, а её цыгане и припугнули: слово скажешь, смертью мучительной умрёшь. А Ядвижка с Анчуткой, что с ней были, те даже не проснулась.

Епископ в задумчивости помолчал немного, а потом велел показать ему девушку. В небольшой комнате за вышиванием сидела миловидная, но очень бледная, высокая и широкая в кости девушка, как две капли воды похожая на купчиху Чаботырову. Она бросила нитки, вскинула руки, заслоняясь от гостей, и втянула голову в плечи. Епископ Тимофей осторожно положил правую руку ей на голову и, вновь помедлив слегка, сказал купцу:

– Я завтра опять приеду, помолимся вместе, а там, как Бог управит.

И тут же отдал распоряжение келейнику:

– Готовь с утра молебен с крестом и водосвятием!

После прощания с семьёй купца епископ с келейником пешком прошли полквартала и остановились возле аптеки Льва Даниловича Теплоструева. Незаметно для себя самого Тимофей стремился в это царство склянок, ступок, порошков, тинктур и декоктов. Мир аптеки незримо соседствовал с миром далёкого детства, помогал воскресить в памяти усопших родителей и напоминал о весёлом и беззаботном времени, проведённом в отчем доме.

Внутри аптеки, у широкой стеклянной витрины застыл Илья с большой бутылью кипячёной воды в руках и, не веря своим глазам, взирал на шествие епископа с келейником. Сообразив, наконец, что гости направляются прямо к его витрине, он сорвался с места и побежал предупреждать отца, расплёскивая воду по полу.

Открыв дверь внутрь помещения, Тимофей на секунду задержал дыхание и только потом вдохнул полной грудью насыщенный, благовонный воздух аптеки. Вместе с запахами трав, спирта, горелого дерева и щёлока нахлынули образы улыбчивой матери и вечно спешащего отца, в переднике из белого холста и круглых очках. Его руки, изъеденные кислотой и многократно обожжённые кипятком, держат большую книгу для записей с деревянными переплётными крышками и кожаным корешком. И вот-вот отец позовёт Тишу, чтобы дать очередное поручение: отнести готовый заказ или слазить на чердак за пучками сухих лекарственных травами, многие из которых которые они с матерью и братом собирали своими руками…

– Вот так и живём, я да Илюша. Посетителей много – врача-то в городе нет, только старый военный фельдшер Мур, да он ослеп совсем, – рассказывал Лев Данилович, проводя епископа и его келейника по аптеке, показывая своё хозяйство.

Небольшой приёмный зал с прилавком и парой скамеек у стен, рецептурная комната с чистым столом, на нём три агатовые ступки разных размеров и медные весы. Большой вращающийся шкаф для лекарственных веществ с белыми фарфоровыми штанглазами на полках. Епископ взял наугад один из них и прочитал вслух надпись на нём, покачав головой:

– 

S

apo jalapinus. Какая редкость!

Вот материальная комната с запасами трав, порошков и жидкостей. Всё в порядке, всё аккуратно подписано, развешано и разложено: душа радуется. В комнате провизора накрыли чай для гостей. Михаил, выпивший у Чаботырова семь чашек китайского чая с пирогами, тем не менее, с удовольствием сел за стол. Тимофей, по своему обычаю, никогда не допивал и одной чашки.

– Я сам учился в Киеве, в казённой аптеке у Лютберта Шульце. Все ученики звали его херр Лютый, – рассказывал Лев Данилович. – Ох, и правда, лют бывал этот лощёный фрайбургский господин. Колачивал крепко слуг и учеников своей ореховой тростью. Чуть что не так, хвать по спине или по рукам с криком: «Фауле шмахтер, доннерветтер!» Меня он прозвал «Штумпер», что по-ихнему «халтурщик». Надо сказать, бранных выражений немецких я знаю теперь несколько дюжин, ибо ругался наш лютый хозяин только на родном наречии, а поскольку он почти всегда был не в духе, то ругался часто и вместе с наукой провизорской я и это учение накрепко усвоил.

Лев Данилович ещё подлил гостям необыкновенного душистого травяного чая из глиняного запарника. Епископ поводил носом и сказал:

– Дай угадаю… Тимус, мента, оцимум и что-то ещё. Неужели, нелюмбо?

– Всё точно, и лотоса я немного добавил, – развёл руками Теплоструев. Михаил с гордостью покосился на аптекаря: вот таков наш епископ!

Лев Данилович продолжил рассказ:

– Сдал я в девятнадцать лет экзамен на должность гезеля и забрали меня в войска году в 1740-м, в полевую аптеку. Четыре года на юге служил. Но война с Турцией уже год как закончилась, следовательно, боёв и тяжёлых раненых я не видел. Были поносы, отравления, натёртые ноги, падения с лошадей, вши да парша. Всё что в обычной жизни и необходимо знать. А экзамен на провизора я сдал в Москве в сорок шестом, где и женился в тот же год на Ольге Васильевне. Потом переехал в отцовский дом в Зарецк, где по разрешению аптечного приказа открыл свою аптеку. Потом и Илюша родился, в 1753 году, а больше Бог нам с Олюшкой детей не дал. А три года назад она умерла.

Епископ после чая вновь вышел в приёмный зал, огляделся и встал за прилавок, положил руки на шершавое дерево и вновь задумался о чём-то далёком. Потом подвигал левой рукой деревянную коробку с дешёвым немецким кнастером, поверх которой аккуратной рукой Теплоструева были уложены ровно нарезанные листки. Из них вертелись кулёчки, в которые и насыпался табак после взвешивания.

Странно смотрелся епископ в своей мантии, низком клобуке, надвинутом на брови и панагии среди аптечных склянок и бутылок. Но сам он этого не замечал, погружённый в воспоминания.

– Большую склянку капель почечуйных, пожалуйста, да поскорее, – сгорбившись, гнусавя и тряся руками, вдруг сказал Михаил, обращаясь к Тимофею. Пародия эта была очень удачной и смешной, что никто не удержался от улыбки.

– Ну, а ты, Илья, думаешь дальше учиться? – спросил епископ сына аптекаря, когда они уже вышли прощаться к дверям аптеки.

Илья собрался с духом, но ответил честно, выложив все свои тайные помыслы и мечтания последнего года:

– Владыко святый, я хочу следовать путём монашеским. Более всего на свете я люблю богослужения, молебны, каноны и духовные песнопения. Хотел бы проповедовать с амвона и заботиться о народе божьем.

Сердце его радостно трепетало в ожидании одобрения и благословения. Архиерей не сдержал хитрой улыбки:

– Епископского сана желаешь? Доброго дела желаешь! Послужить ближнему в сане архиерея – чем не занятие? Так и апостол нам заповедал. Только не так всё просто устроено в мире, и где пути Божии проложены, нам порой не ведомо. Я вижу твоё усердие о службе церковной, и волен ты сам выбирать поприще. Но сдаётся мне, что имею я право дать тебе совет пастырский. Чем в эмпиреи возноситься, помогай усердно отцу в его благом деле, усердно учись, стань провизором или врачом, женись…

Илья с удивлением посмотрел в глаза епископу, не ожидая услышать от него такого странного совета. Сердце забилось часто и тревожно. Уж монах, думал он, в таком деле, какое он задумал, поддержит. Ладно, отец, тот и слышать о монастыре не желает, головой качает, даже слезу смахнул однажды. Но что отец, если сердце рвётся к жизни иноческой? А тут…

– Вот ты горишь сейчас как свеча, чистым пламенем, хочешь ангельский образ принять, – продолжил Тимофей, как бы читая мысли Ильи. – Но смысл жизни нашей не в том, чтобы желания свои исполнять, а чтобы волю Божию слушать. Монастырь монастырю рознь, не все иноки – ангелы и не все настоятели – отцы.

– Мне…

– Слишком ты человек добрый и чувствительный, да жалостливый очень. В этом и хорошая сторона есть, но и слабость твоя будет всегда. А ты ведь жизнь пока по книгам знаешь. А есть люди такие, что посмотрят – вот безответный человек, да подмять, да поломать тебя захотят. Я разного и всякого в жизни повидал. Бывает, поскребёшь немного монашка, а под ним или мужик безграмотный, невежа, или дурак, или пропойца, не дай Бог…

– Но я… – попытался слово вставить Илья, буквально оторопевший от такой прямоты епископа. Он пребывал в полном недоумении: семья – это же… жениться надо. И не знаешь, как к такому деликатному делу подступиться.

– А девицу хорошую не так трудно найти. Как отцы учат: семья – малая церковь! Вот и будешь верховодить над своей епархией наподобие архиерея. Деток уму-разуму учить, добрые дела делать и в храме помогать, как батюшка твой.

Илья густо покраснел, но возражать больше не посмел. А епископ продолжал, как ни в чём не бывало:

– Я вот что думаю, приготовь-ка сам по прописи настойку пионовую с нашатырём и отнеси завтра вечером в дом купца Чаботырова. Скажешь, что я прислал! Да отдай склянку лично в руки дочке его, Меланье, и расскажи ей подробно, как, да поскольку, принимать. И не забывай, аптекарь не только прописью, но и словом добрым и участием лечит!

Утро следующего дня выдалось непогожим. Сквозь плотную завесу туч едва проглядывало осеннее солнце. Клонило к дождю. Ветер хлопал немногими ещё распахнутыми окнами и гнал сухую серую пыль по переулкам маленького городка Зарецка.

Епископ Тимофей после утреннего правила и чая с калачом уединился в кабинете. Михаил трижды с промежутком в четверть часа заглядывал к нему, чтобы узнать, не пора ли ехать к Чаботыровым. Но епископ всё махал рукой и сосредоточенно листал какую-то медицинскую книгу.

Наконец, подняв глаза от книги, он произнёс:

– «Аз, ихже аще люблю, обличаю и наказую. Ревнуй бо и покайся».[4 - Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся (Откровение 3:19)] Это слова святого апостола Иоанна Богослова, память которого сегодня совершается. Но он же и сказал, дабы мы не забывали о милосердии Божием: «Видите, какову любовь дал есть отец нам, да чада Божие наречемся, и будем»[5 - Смотри?те, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими (1 Иоанна 3:1)].

Он опять замолчал, задумавшись, нащупывая неуловимую грань между составами душевными и духовными, выбирая средства, необходимые для помощи в такой странной болезни, какая была у купеческой дочери. Тяжёлый медицинский фолиант в коричневом переплёте на латинском языке лежал на столе разверстый всей своей бездной научных знаний. Рядом с ним примостилось не большое по формату, но толстое, не меньше фута толщиной Евангелие с десятком нитяных закладок.

– Вот, Миша, – заключил епископ. – Дело нам предстоит не простое. У Меланьи болезнь нервная, от испуга произошедшая, к тому и из комнаты она уже год не выходит, спит при свечах. Но девушка она хорошая, добрая. Нет у болезни сей духовной основы! И средства для лечения нужны медицинские. Но мы поедем с тобой в дом купца, и молебен отслужим, полагаясь во всём на Промысел Божий. А дальше посмотрим. А ты мне вот что подсоби…

И епископ отдал подробные распоряжения насчёт молебна.

Прохор Васильевич с раннего утра стоял у ворот своего дома, ожидая приезда епископа. Дважды молодая кухарка Лизавета растапливала самовар, он простывал, но гостя всё не было. И вот, наконец, показались две кареты: первая – архиерейская и ещё одна, попроще. Лошади поравнялись с домом Чаботырова и остановились посреди улицы. Из второй кареты не спеша выбрались четверо соборных певчих и по мановению руки Михаила во весь голос затянули тропарь кресту: «Спаси Го-о-споди лю-у-ди твоя-а-а…». В окне показались удивлённые лица сыновей Чаботырова, а жена его, путаясь в юбках, выбежала из дому навстречу шествию. Хор усилил громкость песнопения до громогласного и проследовал в дом. Лиза чуть не опрокинула самовар, который второпях разжигала в третий раз. На словах: «И твое-э сохраня-а-я крестом твоим жи-тель-ство-о-о» двери архиерейской кареты распахнулись, и оттуда торжественно шагнул на землю епископ Тимофей с серебряным крестом в левой руке и посохом в правой. Выражение лица его было до того возвышенным, что казалось, будто дюжина ангелов трубит в свои невидимые трубы у него над головой. Михаилу показалось, что занавесочка в угловой комнате купеческого дома, где затворничала Мелания, слегка поколебалась.

Вновь затянув тропарь, певчие проследовали в дом, за ними с торжественным видом прошли Тимофей и Михаил с серебряным сосудом для воды и кропилом. Прямо в главной зале немедленно начали водосвятный молебен. Трижды окунув в воду крест, епископ быстрым шагом проследовал в комнату Меланьи и возложил его на голову девушке, пребывавшей в полном ступоре.

Напряжение в комнате было такое, что воздух, загустевший до состояния овсяного киселя, отказывался втягиваться в ноздри и все дышали ртом, как рыбы.

– Тебе говорю, встань и ходи, – громко сказал епископ. Меланья осталась сидеть на месте. Лариса Никитична разочаровано всхлипнула, закусив конец шали. Тимофей наклонился к купеческой дочке, мягко взял её обеими руками за голову и нарочито сердито, но твёрдо, как власть имеющий, проговорил ей на ухо:

– Чего сидишь-то? Всю жизнь тут провести хочешь? В старуху превратишься, не успеешь оглянуться.

Меланья вздрогнула и медленно подняла глаза на окно, за которым застыли лица братьев. Тимофей осторожно взял затворницу за руку и она, всем естеством чувствуя чужую волю, такую сильную, что сопротивляться не было сил, но и столь же добрую, как бабушкина колыбельная в детстве, встала и сделала несколько шагов в сторону двери. Ещё немного и она вышла в главную залу. Кухарка, стоящая в дверях, уронила на пол стопку тарелок, но никто этого не заметил. Епископ вывел девушку на улицу и повёл за ворота. Хор, разогревшийся анисовой, как ни в чём не бывало, грянул: «Тебе Бога хвалим…»

Утром следующего дня Михаил с удовольствием докладывал епископу о событиях, произошедших в доме Чаботыровых после молебна. Он спозаранок успел посетить счастливое семейство и еле вырвался, со смирением съев два пирога с вязигой и ватрушку со сладким творогом. Чая и варенья никто не считал.

– После того, как болящая приложилась к кресту, и мы уехали, она проследовала в свою комнату и первым делом, легла на кровать и мгновенно уснула, – рассказывал келейник епископу, сидящему в кресле с босыми ногами, обёрнутыми свежими капустными листьями (от долгой тряски в дороге голени сильно отекли). – Проспала она аккурат до обеда. Потом вышла сама и попросила у Лизаветы поесть.

Тимофей спрятал в бороде довольную улыбку и спросил:

– Хорошо ли откушала?

– Да уж хорошо, с аппетитом, подобающей купеческой дочери – усердствовал в докладе Михаил. Достав листок бумаги из кармана, он начал перечислять: