скачать книгу бесплатно
– Монахиня Надежда (Яковлева) – Лесное Озеро
– Иван Самойлович Паравикин – г. Москва. Историк, археолог, реставратор, коллекционер.
– Игумен Вассиан (Голимов) – д. Смысловка, настоятель храма мученика Авенира Персидского
– Неизвестный слева на фото”.
– Значит, люди на фотографии – круг “подозреваемых”, – резюмировал Денис.
– Я выяснил, что все, кто на этом фото в течении месяца перед смертью монахини Веры у неё побывали, все говорили с ней наедине, – добавил Борис. – А некоторые неоднократно! Кроме Мартирия и Веры, все живы. Надежда отпадает, это точно, поверь старому разведчику. Иван Паравикин живёт в Москве. Мальчик на заднем плане – Васенька, так его назвала Надежда, теперь он монах и священник, живёт в ста километрах отсюда, в деревне Смысловке. Парень в рясе, тот, что слева на фото некто Сеня или Сёма. Ничего эта старуха точнее сказать не может, как я говорил, маразм её накрыл, или притворяется. Ни фамилии, ни адреса не знает.
– Начнём с Васеньки?
– Он поближе других будет, всего-то пятьдесят кэмэ от Зарецка! – поддержал Борис.
На том и порешили.
***
У ворот парка уже стоял автомобиль Бориса. Дорога до первой точки, деревни Смысловки, предстояла не дальняя, но надо было сразу же готовиться и к броску на Москву, где проживал реставратор Паравикин.
Денис с недоверием посмотрел на транспортное средство, приготовленное для дальней многодневной экспедиции. Старая Тойота-70 была прокачана под внедорожные рейды. Минимум удобств, максимум безопасности, вот кредо этого транспортного средства. Большие колёса с зубасто-тракторными шинами, стойки с дополнительными фонарями, рация и спутниковая связь, жёсткие пыточные сиденья первого ряда и салон без задних сидений с закреплёнными ящиками с оборудованием, внушительная бобина профессиональной лебёдки дополняли и без того суровый угловатый облик внедорожника. Внутри автомобиля была смонтирована жёсткая конструкция из труб, укрепляющая крышу, на которой висели два чёрных шлема. На раковине одного из них красовалась серебристая надпись “Kara-Boris”, выполненная готическим шрифтом.
– Ты на старушку зря косишься, – с нотками обожания в голосе сказал Борис, похлопывая Тойоту по мощному бугелю, сваренному из двухдюймовых труб, именуемому в народе “кенгурятником”. – Она живая и всё понимает. У неё имя есть. Дочь предложила назвать её Стрикс, мне понравилось.
– Что это означает? – полюбопытствовал Теплоструев.
– А вот, – Борис подошёл к задней двери автомобиля, где располагалась запаска в разрисованном чехле. Небольшая сова на толстой ветке зорко смотрела сквозь опустившиеся тёмно-синие сумерки на зрителя, под ней была витиеватая вязь из латинских букв, складывавшихся в слово “Strix”.
– Сова? – догадался Денис.
– Точнее, неясыть. Слышал о такой?
– “Уподобихся неясыти пустынней, бдех и бых яко птица, особящаяся на зде” – моментально процитировал Денис.
– Вот и дочь то же самое сказала, – сделал неопределённый жест рукой Борис. – Поехали!
– А Кара-Борис это ты, значит.
Показалось, что Борис немного смутился. Он нервно повёл плечом и сказал:
– С Афгана ещё прилепилось прозвище. Давно это было, но друзья не забывают.
Автомобиль был слишком шумным. Рельефные внедорожные колёса гудели, панели дребезжали и поскрипывали на все лады. Двигатель работал ровно, но его звук беспрепятственно проникали в салон. Боковое переднее стекло сползало от тряски, приоткрывая щель в два пальца, куда с сиплым свистом врывался встречный поток воздуха. Говорить приходилось громко, с напряжением связок. Но времени на долгие остановки не было, да и Денис рад был получить хотя и своеобразно настроенного, но заинтересованного собеседника.
– Ну что ж, вводи меня в курс дела, историк, – едва тронулись, попросил Борис Теплоструева.
– Крест, который мы ищем, называется Тимофеев крест. Он связан с именем епископа Зарецкого Тимофея Короткова. Фигура очень интересная, особенно в историческом контексте: настоящий монах в архиерейской мантии. Буквально месяц назад, под редакцией некоего архимандрита Вараввы Смарагдова, вышло жизнеописание епископа. Так, несколько листочков. Я его приобрёл и внимательно прочитал. Сказать, что я обалдел, мало. У меня просто нет слов!
– Что такое?
– Это фэнтезийная литература. Конёк-Горбунок какой-то! Ни ссылок, ни источников, ни подтверждений догадкам. Даты перепутаны, а некоторые факты явно относятся к другой эпохе. Но тираж! 5 тысяч экземпляров, каково!
Денис дал волю научно обоснованному негодованию. Как историк, он требовал организованного мышления и сверки всех данных даже для внутрицерковных брошюрок, считая, что и малые искажения не идут на пользу сохранению правильной атмосферы в вопросе почитания подвижников. Если факт нельзя подтвердить, лучше его не публиковать. А воспоминания богобоязненных старушек, как он убедился, это отдельный жанр, в котором витиевато переплелись былины, сельский магический реализм и басня.
– Исторические архивы, переписки, частные бумаги, свидетельства и мемуары! – продолжил возмущаться Теплоструев. – Ничего не нужно, ничего. Взял перо, бумагу, пару житий, составленных в шестнадцатом, а лучше в семнадцатом веке за образец, и давай, твори, автор, жги!
– С чего обычно начинают в таких случаях? – поинтересовался Борис.
– С хронологии. И она у меня есть.
Денис достал из старого армейского планшета, с которым не расставался (подарок деда Никиты любимому внуку) лист бумаги с печатным текстом. “Достоверная хронология жизни епископа Зарецкого Тимофея, в миру Тихона Короткова, составленная Дмитрием Теплоструевым”, гласил заголовок документа. Далее шёл перечень дат и имён, достоверность которых сомнения не вызывала. Борис взял лист и, продолжая придерживать баранку левой рукой и посматривать на дорогу левым глазом, косясь, прочитал: “Родился в 1721 году в Москве. Родители: отец – Константин Васильевич Коротков – помощник провизора, мать – Неонила Викеньтевна, урождённая Старостина. В детстве учился аптекарскому делу.
1745 год – окончание Коломенской саминарии.
1745 – 1750 служба в Коломенской семинарии учителем.
1750 года – поступление в Студиславльский монастырь, постриг в мантию.
1755 год – рукоположение в иеродьякона, затем в иеромонаха.
1764 год – назначение настоятелем в Илевайскую пустынь на Дону с возведением в сан игумена; вызов в Петербург для представления Екатерине.
Сентябрь 1764 года – июль 1770 года – игуменство в Илевае.
15 августа 1770 года – наречение во епископа Зарецкого в Московском Свято-Даниловом монастыре.
22 августа 1770 года – архиерейская хиротония в Успенском соборе Московского Кремля (хиротонию возглавил митрополит Московский Амвросий).
Сентябрь 1770 года – январь 1774 пребывание на Зарецкой кафедре.
Январь 1774 года – увольнение с кафедры.
Январь 1774 года – декабрь 1775 – затворничество в Лесноозёрском скиту.
Декабрь 1775 года – январь 1786 года жительство на покое в Зарецком монастыре.
Умер 3 января 1786 года”.
– Не густо, – разочарованно протянул Борис.
– Дай Бог, чтобы от нас хоть это осталось, – моментально парировал Теплоструев, пряча документ. – Зато точно.
– Откуда? – стрельнул глазами Борис на потёртый военный планшет толстой конской кожи, явно очень старый.
– Дед в войну в разведке служил.
С водительского сиденья донеслось что-то вроде уважительного “хм”.
– А теперь – то самое творение архимандрита Вараввы, – Денис извлёк на свет небольшую брошюру, изданную на толстой белёной бумаге. Сам текст жизнеописания епископа Тимофея был весьма кратким, но приложения содержали множество фотографий, подобранных как попало. Чаще всего на фото фигурировал сам автор в окружении учеников, учениц и последователей. В подписях тут и там упоминалось некое “Общество православных чиновников”, сокращённо “Опрачин”.
Денис громко и с нарочито театральными жестами начал читать текст брошюры.
– “Множество святых подвижников, старцев и святителей, страстотерпцев и мучеников за веру произрастила земля русская! Мы прославляем великих князей и государей, их жён и чад, епископов, игуменов, простых священников и благочестивых мирян. Все они, словно соль земли, обогащают русскую почву, чтобы и впредь на ней не переводилась отрасль добрая. Предстоя престолу Царя Небесного, святые земли российской ходатайствуют о процветании богодорованного нам отечества, являя зримый пример верного служения Богу, власти земной и России. Наша же задача бережно сохранять память обо всех, кто верой и правдой послужив своей родине, перешёл в селения вечные, обретя родину духа.
Благословенной памяти епископ Тимофей, в миру Тихон Коротков, родился в Москве в 1721 году в благочестивой семье Константина и Неонилы Коротковых. Отец его был известный в Москве врач, прославившийся своим искусством…” Вот с чего это они взяли?
Денис прервал чтение и возмущённо затряс брошюркой.
– Ладно, дальше. “ Безмездно врачевал Константин страждущих, пользуя не только людей знатных, но и не брезгуя простыми крестьянами. Мать будущего святителя отличалась особым благочестием, соблюдала все постные и праздничные дни, благотворила нищим, странникам, привечала больных и убогих. Милосердие этой доброй женщины было известно далеко за пределами Первопрестольной. С первых дней жизни Тихон проявил ревностное отношение к постам. Не вкушая молока матери своей по средам и пятницам, младенец вызывал удивление даже у видавших виды монахов и блаженных странников. Золотое детство Тихона прошло в тихих играх, молитвах и посте, под руководством любящих родителей и под сенью Покрова Пресвятой Богородицы. Повиновение его родителям было полным и безоговорочным, в чём мы можем узреть зачатки великого послушания будущего святителя Царю земному, пекущемуся о благе всех православных христиан. С раннего возраста мальчик обнаружил особое прилежание к молитве и службам в храме Божьем. Он легко выстаивал многочасовые великопостные бдения, удивляя священников своим неложным прилежанием. Дома он легко постигал науки под руководством отца и приходского священника, обучившись письму, чтению, арифметике и латинскому языку. Но мирская жизнь с младых ногтей не прельщала будущего святителя. Не видя для себя никакого иного пути, кроме монашеского, Тихон, с благословения благочестивых родителей, поступил в Коломенскую семинарию и закончил её одним из первых учеников, усердствуя не только в земных науках, но и в послушании семинарскому начальству. В течении семи лет после выпуска Тихон Коротков преподавал различные науки в семинарии, передавая премудрость молодым ученикам, почитавших его за любвеобильный нрав и терпение. Мудрый не по годам преподаватель некоторое время исправлял должность префекта семинарии, проявив себя и на этом поприще. Уже во время обучения Тихон дважды порывался уйти в Боровскую или Лужецкую пустыни…” Вот и не состыковка. На самом деле он пять лет жил в Коломне и преподавал в семинарии. И не различные науки, а латинский и греческий языки! Да и префект семинарии – должность очень высокая, а он вовсе без сана. Разве что несколько дней он эти обязанности исправлял, пока начальство отдыхает.
– Написано витиевато, – заметил Борис.
– Это ещё не предел. Это всё же жизнеописание, а не житие святого. Вот там свой сложившийся стиль и свои каноны. Множество общих фраз, за которыми и фактов разглядеть невозможно! А вот что дальше. “Тяга молодого семинарского учителя к уединённому молитвенному житию привела его, наконец, в монастырь в небольшом городе Студиславле, что недалеко от Тулы. Обитель эта была известна аскетической жизнью своих иноков. Предавшись подвигам послушания, поста и молитвы Тихон быстро снискал уважение и любовь среди братии. Взирая на неустанные подвиги молодого послушника, ревновавшего о дарах духовных, все насельники обители прославляли Господа, дарующего нам свои милости. После пострига в мантию молодой монах Тимофей удвоил подвиги, удивляя своей ревностью даже опытных иноков. Наипаче же преуспел он в послушании настоятелю и духовному отцу, беспрекословно исполняя все их благословения и находя в отсечении своей воли краткий путь к престолу Создателя. В молитве, терпении и смирении проводил время инок Тимофей. В 1755 году он был удостоен похвалы от Синода и представлен к рукоположению в диаконы, а затем, в священный сан. Став иеромонахом, Тимофей удвоил подвиги молитвы, послушания и поста…
– Опа, снова удвоил! – удивился Борис. – То есть, пищи он уже в четыре раза меньше ел относительно исходной нормы. А вот в армии наоборот, дают тебе очередное звание, и ты в два раза больше есть-пить начинаешь.
– Всё самое интересное впереди. “ С полным сердечным послушанием и доверием воспринял иеромонах Тимофей указы благочестивой императрицы Екатерины о передаче земель и другой собственности в казну. Российское государство, ведшее непрестанные оборонительные войны и расширявшее границы империи, нуждалось в деньгах, лошадях и продуктах для армии. С благоговейным смирением восприняли все служители церкви передачу имущества земного на нужды своей страны. С патриотическим порывом встретили они избавление монастырей и приходов от земного попечения, усматривая в этом сугубый промысел Божий, зовущий к стяжаниям духовным. Об этом мы можем судить по письмам в Синод и Тайную экспедицию, составленным келейником Тимофея, Михаилом (в мантии Мельхиседеком)”
– Тайная экспедиция – это ведь секретная полиция? А зачем это келейник туда письма писал?
– Хороший вопрос! – засмеялся Теплоструев, вспомнив свою работу с советскими архивами, и продолжил читать. – “На молодого служителя Церкви обратили свои взоры члены Священного Синода. За неустанные труды на благо Отечества и православия, иеромонах Тимофей был возведён в сан игумена и представлен Императрице Екатерине. Лично побеседовав с Государыней, игумен убедился в её простоте, открытости нуждам простого народа, желании вникнуть во все проблемы русской церкви. Итогом этой беседы стало назначение свежеиспечённого игумена на Дон, в Илевайскую пустынь, известную строгой жизнью своих насельников. Мудрая царица знала, что преданные и высоконравственные люди, попав в отдалённые города, селенья и монастыри будут, следуя голосу совести, неукоснительно проводить в жизнь её волю по укреплению и расширению пределов Империи, молитвой и делом поддерживая мудрую государственную политику. Достигая порой крайних точек огромной и великой страны, раскинувшейся от моря до моря, эти люди становились гласом и совестью мудрой правительницы для всего местного народа. Именно с этого времени появляются намёки на то, что к Тимофею неким образом попал старинный чудотворный крест. Сей крест, предположительно, 13 века, обладал способностью врачевать болезни телесные и душевные, а наипаче, духовные. К сожалению, мы не знаем точно, как эта великая святыня попала к игумену, но во всей этой истории усматривается несомненный промысел Божий, немощных врачующих и оскудевающих исполняющий.
Примерно с 1764 или 1765 года игумен Тимофей нёс служение в Илевайском монастыре. Будучи человеком, облечённым властью, смиренный игумен всё своё влияние и силы направил на умножение благочестия во вверенной ему обители. Уже тогда древний серебряный крест, спутник всех молитвенных бдений подвижника, стал проявлять свою чудотворную силу. Чудес от Тимофеева креста столь много, что их описанию можно посвятить отдельную книгу. Мы же ограничимся лишь утверждением, что сбылась формула «Святая святым». Среди достоверных случаев чудотворения отмечены: движение епископа по Дону, поверх воды, посредством расстеленной на воде мантии с крестом в руке, укрощение бури, изобличение воров и многократное исцеление запойных пьяниц. Известны факты умножения в обители репы и раков в голодный год, самозастилание сарая соломой и прозрение слепого кота, не могущего ловить мышей.
Друзьями и наперсниками игумена в те годы были великие государственные мужи, приезжавшие за советом к опытному духовному наставнику, понимая, что вся мудрость земная есть тлен и тщета по сравнению с малой крупицей мудрости небесной. Просвещённый светом благодати и искренней веры, донской молитвенник давал советы, как в делах духовных, так и мирских, включая дела государственной важности, ибо благодать границ не знает и всё возможно верующему. Игумен обсуждал внешнюю политику Российской империи с графом генерал-фельдмаршалом Минихом, вёл беседы с Алексеем Григорьевичем Орловым о военной тактике, запросто пил чай с великим Потёмкиным, который не оставлял без должного внимания советами игумена и всегда щедро жертвовал на монастырь. Александр Андреевич Безбородко любил мудрые советы будущего святителя и никогда не пренебрегал их исполнением, так же как и многие другие знатные особы, при этом внося свой посильный материальный вклад в духовное процветание оплота православия на юге России. Так Илевайская обитель достигла процветания”.
– Чему же из этого можно верить? – поинтересовался Борис.
– Конечно, тут есть факты из подлинной жизни епископа, но отскрести с них налёт сказочной повести очень трудно, поэтому такие жизнеописания лучше не читать вовсе! Или читать, как пример манипуляции фактами и документами. И, всё же, пойдём дальше, пробираясь сквозь туман. “Труды телесные и духовные, мудрость и кротость подвижника стали примером для многих знатных людей России. В конце концов, светильник должен быть извлечён из-под спуда и явлен миру на подсвечнике. Так и Тимофей был облечён в епископское достоинство и назначен на кафедру в древний город Зарецк. Произошло это в 1770 году. Великое умиление, которое испытал святитель церкви после хиротонии…” Вот тут я пропущу четыре страницы, там никаких фактов нет. Одни дифирамбы и симфония с властями, напоминающая бульварный любовный роман. Но отмечу, что подвиги епископа опять были удвоены! “ Многими чудесами, пророчествами и исцелениями отмечена деятельность епископа Тимофея на кафедре Зарецка. Большой резонанс…” Ого, в жанре парадных житий не часто встретишь газетный штамп! “Большой резонанс в городе вызвало чудо исцеления купеческой дочери Мелании Чаботыровой от тяжёлой болезни…» О, про Меланию началось! А это моя родственница! «Девица Мелания страдала болезнью ног, потому и не могла самостоятельно передвигаться. Благочестивое семейство Чаботыровых вело жизнь строгую, в полном соответствии с канонами православия и в нелицемерном послушании духовному отцу. Много жертвовали Чаботыровы на нужды церкви и архиерейского двора. Их дары, яко тук и масть всесожжения, не прошли мимо взора Отца Небесного и молитвы их проникли в Его уши. Искренняя щедрость купца до сих пор служит примером поведения для всех, кто обладает богатством земным, но взыскует награды небесной. После молебна перед чудотворным крестом, когда всё семейство в слезах, стоя на коленях, умилённо молилось о ниспослании благодати страждущей Мелании, епископ Тимофей возложил чудотворный крест ей на главу и обратился с искренней молитвой ко всем силам небесным. В тот же час Меланья встала, наподобие евангельского расслабленного, со своего ложа и вышла из дома…” Тут опять пропустим. “Часто общался епископ с благочестивой четой местных помещиков Пьяновых, которые держали в своём имении театр. Постановки этого театра, в отличии от распространившихся в те годы тенденций, отличались нравственной поучительностью и моральной назидательностью, живописали картины народного быта и стремления души простого человека к послушанию, смирению и трудам на благо Отечества. Не мудрено, что епископ почтил своим вниманием это богоугодное дело. Будучи частым гостем в имении и театре, святитель давал ценные нравственные советы не только владельцам имения, но и крепостным актёрам, призывая их честно трудиться на своих хозяев, не помышляя об эфемерной свободе, полной соблазнов и искушений”.
Не понятно было, слушает Борис или только делает вид. Он сидел, держась за руль одной рукой, внимательно наблюдая за дорогой и отхлёбывая из маленького термоса крепчайший кофе, приготовленный ещё дома. Денису тоже захотелось сделать несколько глотков бодрящей обжигающей жидкости. Он уже перенапряг связки, борясь с шумом, так что язык шуршал о нёбо словно наждак о древесину. Ко всему прочему, от чтения жизнеописания во рту стало сладко, словно от старого заскорузлого варенья. Тем не менее, он продолжал:
– “Большую роль в духовном пути святителя сыграла благочестивая помещица Ираида Карловна Пьянова. Воспитанная в лютеранстве, она искренне восприняла глубину истин православия и вникала в разные стороны духовной жизни. Именно по её совету епископ Тимофей, презрев суету мира, оставил кафедру и удалился в Лесноозёрский скит, где предался уединённой молитве и постническим подвигам.
В этот период жизни епископа-затворника произошло ещё одно чудесное событие. Как и многие отшельники, пребывавшие в молитве, святитель излучал первозданную райскую благодать, которую чувствовали даже животные. Привлечённый незримым эдемским светом, в скит стал захаживать матёрый медведь. При этом дикий хозяин лесной чащи не разорял, по своему обыкновению, пасек и огородов. Напротив, вёл лохматый гость себя тихо, почтительно и первым смиренно кланялся при появлении затворника. Не прогнал святитель лесного пришельца, а, подобно святому Герасиму, приручившему льва, принял в послушание и мишку, кормил его хлебом прямо с ладони и говорил утешительные слова.
Одному Богу известно, сколько трудов понёс святитель в своей маленькой келье, сколько слёз было пролито им в сердечной муке о государстве российском. Но, без всякого сомнения, он всегда просил Бога о ниспослании благодати в сердца правителей нашей могучей империи, умолял Творца о снисхождении к их слабостям и мелким порокам, благословлял русское оружие и проклинал растленный мир, окружающий благословенную империю.
О, каким грозным становился лик святителя, когда он молился о ниспослании кар небесных на отступников веры, возмутителей спокойствия, зачинщиков беспорядков, устроителей раздоров и смут! Бессмысленный и беспощадный бунт Емельки Пугачёва вызвал в сердце затворника неподдельное возмущение и скорбь…” И дальше в том же духе! Всё, больше не могу. Только глоток крепкого кофе спасёт меня от этой халвы!
После чтения Денисом жизнеописания в машине воцарилось молчание. Автомобиль, надрывно гудя и вибрируя, старательно поглощал километры, всем видом показывая, что и такие дороги для него не проблема. Но складывалось впечатление, что одной из многочисленных фар он косит в сторону леса, прорезанного грунтовыми, ухабистыми дорогами с никогда не просыхающими грязевыми лужами и поваленными поперёк просек стволами.
На заправке Денис выпил жидкого кофе с ароматом желудей и керамзита, но всё равно почувствовал прилив сил. Когда вернулись на шоссе, Теплоструев продолжал рассказ.
– Существует единственный достоверный словесный портрет епископа Тимофея. Оставлен он епископом Авелем. Кратко, но точно: “Святитель ростом был не высок, скорее, низок, сероглаз, бородою не широк. Волосов на главе малых, а бровей широких, седых. Глаза большие, веки подпухлые, щёки весьма впалые, нос прямой средний. На лицо щедровит…”
– Это что “щедровитый”? Добрый и гостеприимный? – поинтересовался Кара-Борис.
– Нет, рябой. Так… “Голос тенористый, тихий, говор московский”
– Это какой такой?
– Акающий. Таварищ, прахади, сталбом не стой, – изобразил Денис, но говор у него получился не московский, а кавказский. – “Пальцы рук узловатые, длани узкие, но крепкие, слегка сутулился, ногами страдал временами”. Вот и всё. Этот уникальный документ сопровождался описанием одной интересной истории, в которой фигурирует Тимофеев крест. Прочту целиком на остановке.
Очередное придорожное кафе держали представители какой-то малоизвестной национальности, проживавшей некогда на границе Ирана, Армении и Турции, теперь осевшей вдоль Московской трассы. Судя по шашлыку, весело шкворчавшему на углях, их религия не знала запретов на свинину. В меню также присутствовали фесенджан, долма и несколько видов плова. Всё это было на удивление вкусным, жирным и свежим. Тяжеловесный букет восточных пряностей окутывал путника с головы до ног, пропитывая одежду и волосы. Шансов на избавление от такого амбре кроме жёсткой химчистки, не было. Заказали золотистый рассыпчатый плов с бараниной, чай и приторно-медовую пахлаву. Кара-Борис, хорошо знакомый с пряностями, и вообще, специфическими запахами Востока, принюхавшись, хмыкнул и покачал головой: травянистый, несколько химический аромат дыма, висевшего внутри веранды, был ему хорошо знаком.
Пока Борис, откинувшись на хлипком тонконогом стуле, дремал после еды, смежив глаза, Денис продолжил рассказ.
– Теперь немного о епископе Авеле. Мой предок, Виктор Ильич Теплоструев сохранил обширный архив, касающийся аптеки, которую содержал его дед, Лев Данилович, кстати, хорошо знавший епископа Тимофея, поскольку Теплоструевы испокон веку проживали в Зарецке. Часть бумаг дошло и до нашего времени, они хранились на чердаке старого Зарецкого дома у моего прадеда. Когда семья переселялась после революции, большая часть архива была утрачена, но что-то сохранилось. Матушка, не вникая, хотела их сжечь, но я всё забрал четыре года назад и начал разбираться: что там может быть интересного.
– Нашёл что-нибудь?
– Бумаги в основном аптекарские, рецепты, прописи, медицинские журналы старинные. Вырезки из газет, в том числе на немецком языке, разрозненные листы «Pharmaсopoea castrensis», некотрые другие книги на латинском и немецком. Но во всём этом ворохе провизорских бумаг нашлась небольшая папка, в которой были документы личного характера: дюжина черновиков писем Льва Даниловича, поздравления, варианты завещания. А ещё там были два интереснейших документа, напрямую касающиеся нашего вопроса. Вот тут-то и появляется преосвященный Авель, который с 1822 по 1831 годы был епископом Зарецким. Он ушёл на покой в Зарецкий монастырь, после чего и кафедра была упразднена. В папке были несколько листков воспоминаний Авеля о его знакомстве с епископом Тимофеем и истории, случившейся через много лет после этого. И связана эта история, оказалось с тем самым Тимофеевым крестом.
– Очень любопытно! – Непритворно заинтересовался Борис.
– Реальная история покруче детектива бывает. Вот слушай, что я нашёл в этих воспоминаниях.” В 1783 году, в августе, я, то есть Андрей Васенин, сын надзирателя Зарецкого духовного училища коллежского асессора Степана Артамоновича Васенина, сотоварищи отмечал своё 16-летие на берегу Лесного Озера. Несмотря на строгость порядков в стенах епархиальной школы нравы многих учеников были дикими. Не отличался и я примерным поведением. В тот день мы курили турецкий табак, который стянули у Училищного сторожа солдата-инвалида Вахрушина, пили хлебное вино, которое выменяли на рыбу. А рыбу ту украли у мужика с воза, когда он по нужде отлучился. Но все бы ничего, если бы не потянуло нас на дальнейшие подвиги и не полезли мы в барский сад за грушами. Знатные были груши! Там нас и поймали садовые кустоды с собаками. Грозило нам по всем правилам отчисление. Родитель же мой, сам пребывавший по смерти матушки в вечном запойном состоянии, протрезвев моментально, пошёл на приём к епископу Тимофею, жившему на покое в монастыре, и, упав в ноги святителю, просил смилостивиться над шалунами и заступиться перед директором. Владыка взял с отца обет, что если сына оставят в школе, то сам Степан Артамонович немедленно бросит пить. И велел молиться святым угодникам. Также пригласил и нас, мальчишек, на беседу. Когда мы зашли к нему в келью, нас буквально объял священный трепет. Старец хоть и был слаб и сух, но глаза его горели светом ярким, в них читался и ум, и любовь и сила духовная. Посмотрел он на нас строго и говорит: «Как можно так родителей своих позорить? Спросит Господь, почитали вы отца и мать, что скажете?» Мы молчим, как в рот воды набрали. Да и что тут скажешь? И ещё: «Кто из вас хочет жизнь в канаве закончить, да фамилию замазать? Кто хочет смерть от лихого человека принять? Выходи!» Мы стоим как вкопанные. Так он попугал нас до полуобморока, а потом остановился внезапно, усадил за стол и чаем стал поить. И улыбается, а чай вкусный такой, да с баранками. А от этого ещё хуже на душе; стыдно сильно. Старец о своей учёбе в семинарии стал рассказывать, что и он с друзьями в молодые годы погулять любил, повеселиться, да вот меру знать надо. Те, кто остановился вовремя, полезными людьми стали. Богу и Отечеству служат, да спасения взыскуют. Кто не смог удержаться, все плохо кончили… Напоследок каждого поманил по очереди, благословил крестом серебряным и на ухо пошептал. Не знаю, что он моим товарищам говорил, а мне сказал странные слова: «Будешь ты Андрейка архиереем! А я тебя об одном простом, но важном деле попрошу. Так, ничего особенного, да и будет оно целиком в твоей власти. Обещай мою просьбочку исполнить». Я сразу согласился. «Обещаю!», – говорю. И потом наивно так спрашиваю: «А что за просьбочка»?
А он улыбается и говорит, мол, не время ещё, жди, все будет в час урочный, но не забудь об уговоре, клятву не рушь.
Всех троих нас в школе по ходатайству епископа Тимофея оставили. Мы так испугались, что учиться лучше всех стали. Я так и вовсе компании бросил. Вина с тех самых пор в рот не брал, даже по праздникам, да и отец мой стал проводить жизнь куда более трезвую. Стал я вскоре школьным цензором, а потом и авдитором. Закончил я семинарию в числе первых, затем и Московскую академию, принял мантию ещё в выпускном классе, трудился учителем в семинарии и ризничим в Лавре, переводами греческих отцов занимался…
А святой старец почил в 1786 году, и никаких просьб, писем или завещаний мне от него не передавали. Я же рукоположен был в иеромонахи, а в 1819 году восприял святительское достоинство. И уже когда я стал архиереем, то и гадать перестал, как же владыка Тимофей меня попросит об услуге, когда он умер давно. Казалось, что загадке этой не суждено разрешиться уже никогда. В 1822 году я переведён был на вдовствующую кафедру в свой родной Зарецк. Начал я знакомиться с хозяйством уже как епархиальный епископ, и нашёл положение епархии весьма в плачевном положении. Предшественник мой, епископ Лазарь, всё своё правление соответствовал своему имени, пребывая безвылазно в своих покоях и покидая их только для редких богослужений, что весьма повлияло на хозяйственную сторону вверенной ему вотчины духовной. Во всей епархии на день начала моего служения было 37 приходских храмов, из них только три каменных, все находились в упадке. Одна – большая, ещё елизаветинских времён, церковь в Лебединском, построенная тамошними помещиками. Другая – церковь Покрова Богородицы в Лесном Озере, которую заложил на собственные средства епископ Тимофей, а достраивали уже другие. Покровская церковь была на два престола, но из-за незаконченных работ, действовал только малый предел, в честь апостола Тимофея Едесского, небесного покровителя нашего Зарецкого епископа-затворника. Главный придел освящён не был, но работы шли быстро, недостатка в деньгах не было. Третья каменная церковь – летний собор Предтечинского Зарецкого монастыря, маленькая, неказистая, построенная с большими дефектами фундамента и сводов, из-за чего невозможно было устроить печное отопление в храме. Из-за перепада температур стена могла дать трещину и не выдержать тяжести массивных перекрытий и громоздкого купола. Это же хлипкое строение исполняло роль епископской кафедры наряду с тёплой деревянной Всесвятский церковью. Уже давно назрела необходимость строительства каменного кафедрального собора. Тем не менее, самым богатым приходом, привлекавшим множество паломников и жертвователей, был именно Лесноозерский скитский храм Покрова Богородицы. Это место, связанное с памятью почитаемого в округе епископа Тимофея, привлекало толпы людей. Лесное Озеро находится в живописном месте и числится скитом Предтечинской обители. В деревянной ограде размером 57 на 32 сажени находится упомянутый недостроенный храм и старая, но крепкая деревянная часовня времён епископа Тимофея. Также в ограде келья святителя, в подклете которой проживал его ученик монах Мельхиседек, с архиерейскими покоями, а также братские кельи на шесть человек. Тут же были и конюшня с овином, так же все необходимые хозяйственные постройки. Сразу за оградой у главных ворот скита, образуя улицу, построены четыре длинных одноэтажных флигеля для приёма паломников и трапезная с кухней для них. Бревенчатый барак для трудников располагался у хозяйственных ворот, ведущих к реке и лодочным мосткам на берегу.
В скитском храме для поклонения была выставлен саккос епископа, выделанный из цельного куска драгоценного алтобаса, расшитый китайским орнаментом с драконами. В часовне находится чудотворный серебряный крест старинной работы, именуемый в народе “Тимофеев крест”. Именно эта святыня привлекает толпы паломников. По молитве у креста совершаются многие чудеса, которые после тщательного рассмотрения и проверки заносятся монахом Мелхиседеком в специальную книгу. На день моего приезда в епархию таковых чудес было отмечено тридцать пять. Зарецкое общество ревнителей старины, недовольное тем, что Мелхиседек не записывает в свою книгу все известные чудеса от креста, а многие даже изобличает как недостоверные, вело собственный учёт случаев благодатной помощи от святыни. В их архивах упоминается более чем о трёхстах подобных актов. Но все они записаны со слов паломников и проверке не подвергались. Некоторые из этих записей повествуют о фактах совсем уж немыслимых, наподобие отращивания отрезанного молотилкой пальца у государственного крестьянина Шамина Ивана, 47 лет. Молился этот Шамин Иван всю ночь в часовне у чудотворного креста, обрубок пальца тряпицей был замотан. Под утро уснул. А проснулся, глядит, а под тряпицей палец целый, как ни в чём не бывало. За ночь, значит, вырос.
Есть в ограде и святой источник. Мельхиседек подтвердил, что когда епископ поселился в Лесном Озере, они вдвоём с иеромонахом Филофеем расчистили родник на берегу Летки и брали оттуда воду для кухни. Теперь источник называется Тимофеевским, а вода в нём почитается целебной.
Видя нужду в строительстве каменного собора, решился я в 1824 году перенести главные святыни нашей епархии (саккос и крест Тимофея) в Зарецк, поместив облачение в старый деревянный собор, а крест – в Зарецкий монастырь. Сборы от паломников позволили бы начать строительство новых храмов и гостиниц к ним. Такой план мне казался единственно верным, и я приступил к его осуществлению.
Посетив инока Мельхиседека, я подробно изложил ему свой план, на что он ничего не возразил, но и одобрения не высказал. Заметил только, что такое дело требует благословения самого Тимофея. Я возразил, что почитание святителя в народе велико и перемещение его вещей, привлекающих народ для поклонения, пойдёт на пользу бедной епархии. Тогда Мельхиседек принёс небольшой дощанец, запечатанный личной епископской печатью Тимофея и сказал: “Вот о том мне владыка и сказывал. Как будут крест забирать, говорил, неси это письмо архиерею”. Я с большим недоверием отнёсся к словам монаха, но сломал печать и достал из ящика плотный голубоватый лист бумаги. На нём бледно-фиолетовыми чернилами было начертано:
“Ваше Преосвященство! Надеюсь, Вы помните о данном мне некогда обещании исполнить в точности мою смиренную просьбу. И паки прошу: не рушить клятву. Просьба моя простая и исполнение её будет лишь в Вашей власти. Настало время, и я обращаюсь к Вашему Преосвященству: Крест чудотворный, хранителем которого по сей день является отец Мельхиседек, пусть по Вашему благословению остаётся в Лесном Озере, на то есть воля Божия. Саккос же забирайте в город и используйте по своему усмотрению. Что касается строительства собора в Зарецке, то это дело совершенно необходимое. Начинайте строить и ни о чём не печальтесь. Господь, милующий рабов своих, и здесь явит своё благоволение, выслав нужных людей. Недостатка средств для строительства храма не будет. За сим остаюсь Ваш усердный богомолец, смиренный Тимофей, бывш. Епископ Зарецкий.
Собственноручно писано мною.
29 декабря 1785 года от Р. Х., г. Зарецк, монастырь св. Иоанна Предтечи”
Надо ли говорить, что изумление, которое я испытал после прочтения этого письма, было столь велико, что я на несколько минут лишился дара речи. “Не рушить клятву”. Загадочные слова епископа Тимофея, которые я услышал от него тридцать шесть лет назад теперь стали понятны, загадка, не дававшая мне покоя многие годы, разрешилась. Отец Мельхиседек всё это время смиренно стоял, смотрел в пол, но казалось, что он в глубине души улыбается, обнаружив мою реакцию. С благоговением приступил я к исполнению воли епископа Тимофея.
Саккос святителя мы торжественно, с крестным ходом, перенесли в деревянный монастырский храм мученицы Параскевы Пятницы. В этом же году был разобран старый Предтечинский собор обители, который дал трещину по западной стене и был закрыт уже полгода. На следующий год было определено место для нового кафедрального храма в Зарецке – на пустыре, возле пересечения Уездной и Вышней улиц, там, где возле Зеленного рынка была обширна стоянка для телег и колясок. В 1826 году были одновременно заложены оба храма, и в городе началось соревнование, какой их них будет скорее построен. Жители Монастырской слободы ревновали о строительстве весьма усердно, но и народ с Угольной горки не отставал, радея о храме Божием с великим тщанием. Те же, кто жил на Крепостной (по другому названию – Плоской) горе наблюдали за ходом строительства с любопытством и даже делали ставки: кто первый стены выведет, кто купола поставит, кто кресты освятит, да чей иконостас лучше. В 1831 году был готов один из боковых приделов нового кафедрального собора, и я освятил его в честь апостола Тимофея на день Успения Богородицы. А монастырские, которые связались с дорогим и сложным проектом, отстали на два с половиной года. Зато храм в обители стал подлинным украшением города!
Такова моя история, за достоверность коей я ручаюсь.
Смиренный Авель, бывш. Епископ Зарецкий, 10 мая 1831 года, Зарецкий Предтеченский монастырь”.
– Так получается, что написано послание Авелю Тимофеем буквально за несколько дней до смерти? – опешил Борис.
