скачать книгу бесплатно
– Ничего ему не виднее! Смотрите, ребята... А то знаешь, поговорка есть про веревочку, которая вилась-вилась да и оборвалась. Слышал?
– Ладно, хватит. Как говорит наш лучший друг Амон, моя твоя не понимай – иди к ядреной матери!
С ржавым душераздирающим скрипом дверь медленно открылась, и в светлом квадрате возникла низкорослая, широкоплечая фигура Амона. Он некоторое время молча смотрел на яму, на стеллажи, на которых остались лишь инструменты, потом его сонный взгляд скользнул в сторону Юрика, переместился дальше и наконец уперся в механика.
– Нехорошо говоришь, дорогой. Не надо больше так говорить.
– А как надо? – взвился тот.
– Как хочешь, дорогой. А так – не надо. Моя обижается.
Амон отступил на шаг в комнату, и дверь за ним с тем же невыносимым скрипом закрылась. Повернувшись к механику, Юрик развел руки в стороны – вот так-то, дескать.
* * *
Была уже глубокая ночь, часов около одиннадцати. Город в это время становился совершенно пустым. Засидевшиеся в гостях люди оставались на ночь, не решаясь выйти на улицу. И не осень была тому виной, не прошедший дождь, не похолодание – люди боялись за свою жизнь. Газеты каждый день сообщали о десятках квартирных краж, об убийствах и изнасилованиях, о перестрелках в центре города с применением автоматов, пулеметов, гранат. Обстановка мало чем отличалась от фронтовой или, уж во всяком случае, от оккупационной. К восьми вечера можно было встретить лишь загулявших приятелей да юнцов, которые по молодости и по глупости все никак не могли поверить, что и с ними может случиться что-то неприятное. Радость жизни оказывалась сильней предосторожности и доводов разума, но это продолжалось недолго – до первого ограбления, до первого изнасилования, до убийства человека, которого хорошо знал. Частники на машинах проносились без остановок, и не соблазняли, не трогали их сердца ни красотки в шубейках, ни старички с кошелками, ни мамаши с детишками – все это могли быть подсадные утки, специально выставленные, чтобы заставить водителя остановиться. А потом обычное сообщение в уголовной хронике – выехал и не вернулся. Среднего роста, средних лет, среднего телосложения...
Юрик шел чуть впереди, и его длинная изломанная тень путалась в ногах у Боксера и Сынка. Потом фонарь оказывался позади, и теперь уже Юрик топтал тени своих приятелей. Шли, не разговаривая, внутренне готовясь к тому делу, ради которого и вышли в это время. Не в самое лучшее время – к ночи повышалась бдительность владельцев машин, бдительность милиционеров, которые разъезжали на машинах по нескольку человек, не решаясь показываться в одиночку. Были вооружены они короткими десантными автоматами, переговаривались по рации, напряженно вглядываясь в темноту и каждый момент ожидая нападения – такие автоматы хотели бы иметь многие.
Последнее время люди разобрались в старых «Мерседесах» и «Опелях», покатались на них и успокоились – потянуло к отечественным «жигуленкам». И рэкетиров нечего дразнить собственным благополучием, да и починить всегда можно в случае какой-нибудь дорожной незадачи. А происшествий становилось все больше, атмосфера на дорогах устанавливалась прямо-таки грозовая. Грузовики в открытую охотились за легковушками, явно отдавая предпочтение иностранным моделям, поддавали их из шалости и озорства, от хорошего настроения и дурного воспитания, притирали к обочинам, вынуждая на полном ходу сворачивать на пашню, в лесок, в придорожные канавы. Те кувыркались, мялись, горели, а самосвалы шли дальше, весело попыхивая выхлопными трубами.
Что-то в приятелях настораживало редких прохожих, и все стремились обойти их стороной, спешно перебегали на противоположную сторону улицы, ныряли в ближайшие подворотни, якобы по нужде прятались в кусты, лишь бы пропустить, не столкнуться с лениво шагающей троицей. Прохожие напрасно их опасались – сегодня они никого не трогали. Цель была намечена заранее, и все трое хорошо знали, куда идут, зачем, и не отвлекались на мелочи. За сотню метров до цели они остановились, стараясь расположиться так, чтобы оказаться в тени – из многих окон за ними в этот миг наверняка наблюдают опасливые, настороженные взгляды автовладельцев.
– Слушай сюда, – сказал Юрик, подождав поотставших приятелей. Тяжелые надбровные дуги скрывали его глаза, и только в свете фонаря из-под бровей иногда вспыхивали маленькие искорки. – Даю установку...
– Да ладно тебе! – нервно перебил его Боксер. – Нашелся еще Кашпировский! Не трясись. Чую – все будет отлично.
– Заткнись! – проговорил Юрик, в возбуждении поправив пучок волос на затылке. – Я говорю это не для тебя и не для Сынка, понял? Говорю это для себя. Я сам хочу быть уверенным, что ты услышал, что требуется, и твоя дурь не помешает сделать дело. Повторяю – даю установку.
– Давай-давай, – кивнул Боксер с преувеличенным послушанием. – Умные слова всегда приятно слушать.
– Если перебьешь еще раз, возвращаемся. И я докладываю шефу, что дело не состоялось по твоей вине. Объясняйся с ним сам. Понял? – Юрик захватил на груди низкорослого Боксера все одежки и с силой притянул к себе. – Если ты задышишь громче обычного, я поворачиваюсь и ухожу. Морду твою я бить не буду. Вопросы есть?
– Виноват, – Боксер покорно склонил голову.
– Сынок?
– Все понял. Я и раньше все понимал.
– Делаю третью попытку... Клиент прибывает с минуты на минуту. Сынок подходит к нему в тот момент, когда тот откроет дверцу, чтобы выйти из машины. Сынок подходит к нему с самыми вежливыми словами, которые только найдутся в его красивенькой головке...
– Обижаешь, Юрик, – успел вставить Сынок, но негромко, чтобы не прервать наставления Юрика.
– Ты говоришь: «Извините, пожалуйста...» Или что-то в этом роде. Он поворачивает к тебе свою поганую физиономию, и ты тут же, в ту же секунду пускаешь ему в глаза струю газа. Но смотри не перестарайся, иначе мы сами не сможем потом сесть в машину. Пока клиент страдает и мается, Боксер берет его за шиворот и оттаскивает в сторону. Можно к нему даже слегка приложиться, если он почувствует себя недостаточно плохо. Но предупреждаю – осторожно. Одна мокруха у нас сегодня уже есть.
– Амон... – начал было Сынок, но Юрик остановил его:
– Заткнись. Амона здесь нет. Здесь мы. Боксер отволакивает старика в сторону, Сынок в это время уже сидит справа, я за рулем. Сынок открывает заднюю дверцу и впускает Боксера. И сматываемся. Вопросы есть? – Юрик хмуро посмотрел на своих подчиненных. – Вопросов нет. А вот и он...
В конце улицы показались огни машины. Скорость была небольшая, водитель знал, что ему сейчас придется сворачивать во двор.
– Все-таки приятно иметь дело с точным человеком, – пробормотал Сынок.
– Разошлись, – скомандовал Юрик. – Боксер, ты с ним все-таки поосторожней. Человек он пожилой, сердечко наверняка слабенькое, головка тоже... По крови мы сегодняшний план уже выполнили. Главное – менять почерк. Запомните, делюсь заветным: все угоны должны быть различными.
Новенькая белая «семерка» мягко, почти бесшумно, въехала во двор, приблизилась к крайнему подъезду. Погасли фары, распахнулась передняя дверца, и в салоне вспыхнул несильный свет. В это время по дорожке к машине приблизился невысокий щуплый парнишка. Со стороны он мог показаться учеником восьмого-девятого класса и, наверно, поэтому не вызвал у водителя никаких опасений.
– Простите, пожалуйста, – обратился он к водителю, и тот доверчиво высунулся из машины. Это был пожилой человек с коротенькими седыми усами.
– Слушаю вас, молодой человек?
– Видите ли, – Сынок вплотную приблизился к водителю.
– Ну? – поощрительно улыбнулся тот.
И в этот момент прямо ему в лицо ударила сильная струя газа. Сынок приблизил баллончик к самому лицу водителя, поэтому рассеивания почти не было. Старик попытался было вдохнуть свежего воздуха, но Сынок ждал этого момента и ударил струей прямо в рот. После этого водитель бесшумно вывалился на мокрый, усыпанный листьями асфальт. Боксер тут же поволок безжизненное тело в сторону. Он даже с некоторой заботливостью втащил старика в кусты, но с таким расчетом, чтобы ноги его оставались на тротуаре, – тогда соседи увидят, вызовут «Скорую помощь», в общем, не дадут умереть. Но это произойдет только в том случае, если кто-то узнает. Случайный человек наверняка примет за пьяного и пройдет, брезгливо поджав губы, хотя, может быть, всего несколько дней назад сам валялся точно в таком же положении. Что делать, такие нравы – мы настойчиво убеждаем себя, что валяется пьяный, хотя сердце подсказывает – нагнись, присмотрись. Нет, торопливо проходим мимо зарезанных, избитых, умирающих.
Двери белой «семерки» мягко захлопнулись, и машина бесшумно тронулась с места. С небрежной неторопливостью проехала мимо всего дома и свернула на дорогу. На перекрестке «семерка» послушно остановилась перед красным сигналом светофора, дождалась зеленого, не соблазнившись желтым, когда уж, кажется, могла бы сорваться с места. Нет, тронулась она только при полном зеленом и, набирая скорость, помчалась по пустынной ночной улице.
* * *
Вернувшись с обхода, Овсов прошел в свою загородку и тяжело опустился на кушетку. Потер лицо ладонями, словно снимая участливое выражение человека, от которого зависит чья-то жизнь. Старушки, которые по неосторожности сломали себе ноги, пьяные мастера, сунувшие руки в циркулярные пилы, смертельно избитые ребята, вздумавшие кому-то доказывать свое достоинство, – все эти люди мало его волновали. С ними все было очевидно, и его задача заключалась лишь в том, чтобы поставить на место вывернутые суставы, сшить разорванную кожу, наложить гипс, спрятать внутрь торчащие наружу кости. По-настоящему его беспокоил больной, лежавший в отдельной маленькой палате. Выжила, все-таки выжила та несуразная гора мяса и костей, которую однажды поздним летним вечером доставили ему с Никольского шоссе, и он всю ночь провозился над этим существом. А теперь это существо, приняв вполне благообразный человеческий облик, лежало в позе трупа, но каждое утро требовательно встречало одним и тем же вопросом:
– Доктор, кто я?
– А бог тебя знает, – Овсов присаживался на край кровати и принимался ощупывать, осматривать ноги, руки, суставы этого человека. – Сам-то не вспомнил?
– Если бы вспомнил, не стал бы спрашивать.
– И я не стал бы дожидаться твоего вопроса, если бы узнал, кто ты есть или кем ты был в прошлой жизни.
Овсов подсел к письменному столу, придвинул телефон. Но набирать номер медлил, все еще колеблясь, все еще не уверенный в том, что этот звонок необходимо сделать. Неслышно вошла Валя – он узнавал ее по легкому шелесту простыни за спиной. Остановившись сзади, она положила ему на плечо руку, а он молча и благодарно потерся об нее небритой щекой.
– Как там наш? Не пристает?
– Пристает.
– Уже? – радостно удивился Овсов, подняв голову и встретившись с Валей взглядом.
– С вопросами пристает.
– Все его вопросы я знаю.
– Костыли сегодня попросил.
– Будут ему костыли. Все будет.
– Говорит, где-то я тебя уже видел...
– Понятно... Это он вспомнил о том, что он мужик. Тоже неплохо для начала, как ты думаешь?
– Наверно, – Валя передернула плечами. – Хочешь кому-то звонить?
– Да есть у меня один дружок. В прокуратуре работает.
– А ему-то зачем? Что-нибудь случилось? – Легко вспрыгнув, Валя села на подоконник.
– Ты не забыла, что у нашего крестника в спине была хорошая ножевая дыра? Ведь его привезли не с простой автомобильной аварии... Это преступление.
– Ну и пусть возятся, Степан Петрович! Тебе-то что?
– Вот позвоню, и пусть возятся, – в голосе Овсова прозвучало еле заметное раздражение.
– Я сказала что-то не то?
– Ты меня извини, конечно... Может, я из прошлых времен, а ты из нынешних... Может, где-то что-то у нас не стыкуется... Но знаешь, Валя...
– Давай-давай! – она поощрительно рассмеялась. – Вываливай!
– Видишь ли, Валя, может быть, ты поступаешь правильно... Сужая свои обязанности... Не служебные, нет, здесь у тебя все в порядке. Начальство нареканий не имеет. Ты сужаешь обязанности человеческие. Ты не вмешиваешься в дела, которые впрямую тебя не касаются.
– Это плохо?
– А я вмешиваюсь.
– Это хорошо?
– Валя, не надо заводиться... Я не осуждаю тебя и не хвалюсь. Я просто объясняю разницу. И невмешательство может быть хорошим, и вмешательство может оказаться неуместным. Но как бы там ни было – я вмешиваюсь.
– И оказываешься в дураках!
– Полностью с тобой согласен, – улыбнулся Овсов, снимая напряжение. – Но я согласен десять раз оказаться в дураках, чтобы в одиннадцатый раз вмешаться кстати и своевременно. И потом... у меня есть козырь... Я не боюсь выглядеть дураком... Иногда мне это даже нравится.
– И такое бывает? – удивилась Валя.
– Видишь ли, миллионеру не страшно появиться в обществе в драном свитере – это никого не введет в заблуждение. Так и я... Мне не страшно впасть в дурь. Меня простят.
– Ты меня осуждаешь, – проговорила Валя.
– Упаси боже! – воскликнул Овсов и, поднявшись со стула, обнял девушку. – Я просто балдею от того, что ты не подлаживаешься, не стараешься выглядеть лучше, а ведешь себя так, как считаешь нужным. А то, как ты относишься ко мне... Вообще повергает меня в глупый восторг.
– Ну, спасибо, – Валя сделала попытку освободиться из его объятий.
– Валя, – проговорил Овсов, и в его голосе при желании можно было услышать и укор, и призыв к благоразумию, и раскаяние, и объяснение в любви.
– Ладно, замнем для ясности, – сказала она несколько грубовато, но легко. И оба перевели дух – опасный порог в разговоре благополучно миновали. Уже выходя, отодвинув простыню в сторону, она обернулась. – Звони своему прокурору. Он тут нам такое устроит...
– Да ты в него влюбишься! – рассмеялся Овсов.
– Вот и я о том же, – несколько не в лад, но с вызовом ответила Валя. Дверь из ординаторской хлопнула за ее спиной сильнее обычного. «Делай что хочешь, дурак старый!» – так примерно понял этот хлопок Овсов и был не слишком уж далек от истины.
– Как будет угодно, – пробормотал он и, уже не колеблясь, набрал номер телефона. – Павел Николаевич? Рад приветствовать. Овсов.
– О! Овсов! – Пафнутьев, кажется, готов был шумно радоваться каждому человеку, который появлялся перед ним, писал ему, звонил или просто встречался на улице. – Что-то давно тебя не видно, не слышно? Все латаешь, штопаешь, долбишь, пилишь, а? Признавайся, Овсов! Кайся!
– Что делать, Паша... Что делать...
– Но сам-то – жив, здоров, бодр, влюблен?
– Местами, Паша.
– Какая-то в тебе безутешность, Овсов! Чует мое сердце – не зря позвонил, не по велению сердца, а? Корысть какая-то в твоем звонке прослушивается, а?
– Заглянул бы как-нибудь, а, Паша?
– Загляну. Обязательно. При первом же удобном случае. Как говаривал какой-то наш вождь – пренепременно.
– Сегодня бы и заглянул.
– Есть о чем поговорить?
– Найдется.
– Ишь ты! Я начинаю волноваться, Овсов!
– И правильно. Зайди, Паша... Познакомлю тебя с одним человеком.
– Твой клиент?
– Можно и так сказать.
– Как звать-величать клиента? – спросил Пафнутьев напористо, Овсов даже представил, как тот придвинул к себе чистый лист бумаги и взял ручку.
– Понятия не имею.
– Не понял? – удивился Пафнутьев. – Ты хочешь познакомить меня с человеком, о котором сам...
– Да, Паша. Да. Зайдешь?
– Дай подумать... Я сейчас большой человек, мне нельзя вот так с бухты-барахты... У меня все по часам расписано... А знаешь, я прямо сейчас и подъеду. Годится?
– Жду. – И Овсов положил трубку, чтобы Пафнутьев не передумал, не спохватился, не спрятался за какую-нибудь отговорку.
* * *
Человек, который знал Пафнутьева раньше, был бы, наверно, удивлен происшедшими в нем переменами. Следователь, а теперь уже начальник следственного отдела, не стал угодливее, но появилась в нем этакая предупредительность. Начальству стало легче с ним разговаривать, с ним стало менее хлопотно. Пафнутьев сделался понятливее, а дурашливость, позволительная на прежней должности, как-то сама по себе исчезла. Понятия, раньше до него не доходившие, ставившие его в тупик, теперь он схватывал с полуслова. Другими словами, Пафнутьев стал как бы более причесанным, и в прямом смысле слова тоже. Никаких вихров, никаких непокорных локонов за ушами. Это был чиновник хорошего ранга, своевременно посещающий парикмахерскую. Изменился и взгляд у Пафнутьева – появилась в нем легкая утомленность, собеседник сразу понимал, что имеет дело с человеком влиятельным, с широкими обязанностями и полномочиями.
Правда, кое-что осталось в нем и от прежнего Пафнутьева. Роскошный костюм, который ему как-то по случаю устроил давний приятель Халандовский, Пафнутьев надевал нечасто, разве что на совещания у Сысцова, на встречи с жителями города, на свидания с Таней, которая относилась к нему так неровно. У Пафнутьева было такое ощущение, что в этом костюме он просто вынужден был произносить слова торжественные, имеющие значение не только для правопорядка вообще, а и для судеб государства. Это ощущение осталось у него от первого появления в кабинете Сысцова в прошлом году, когда он так нагло и бесцеремонно изложил сочиненную версию нескольких убийств. Но через некоторое время он понял, что все сошло вовсе не потому, что он такой ловкий да хитрый, вовсе нет. Просто его версия всех устраивала. И ее приняли благосклонно и снисходительно. Она позволяла оставшимся в живых после той мясорубки сохранить свои позиции.
