Однажды на Украине

В тот августовский вечер Семён ехал на автобусе домой, жена позвонила, попросила молока купить и дочери мороженого. Семён в шутку спросил: «Она заслужила?» И услышал голос дочери, рядом с матерью стояла: «Заслужила, папочка, заслужила! Обязательно заслужила…» В этот момент разговор прервался. Семён сколько ни пытался соединиться вновь, не получалось… Подумал, со связью что-то. В магазин не стал заходить, побежал домой, а дома нет…

– Жена, дочь и сын, – сказал Семён, – выдали мне их останки, похоронил и взял автомат. Нациков в плен не беру. Они знают. У меня друг пошёл в разведку, нарвались на засаду, трое погибли, его без сознания взяли в плен. Пытали, распяли… Не поленились к дереву прибить перекладину и распяли, глаза выкололи. Свои люди везде есть, мы узнали, чьих рук дело. Ночью пошли. В живых не оставили ни одного… Нелюдям на земле не место…

Для Игрока примером той ненависти, что распинает наших пленных воинов, стал случай под Новой Каховкой. Среди задач спецподразделения было патрулирование на дорогах, выставляли посты, проверяли машины. Остановили «тойоту королла» проверить документы. Дело было к вечеру, дорога пустая. Степное солнце скатилось за горизонт. Тёмно-вишнёвый автомобиль, за рулём мужчина, ещё один рядом на пассажирском сиденье, сзади женщина с ребёнком. Открылась не водительская дверь, а задняя, где сидела женщина. Надо понимать, посчитала, успеют оторваться в возникшей после взрыва суматохе. Женщина распахивает дверь, подаётся чуть вперёд, будто собираясь выйти, и бросает гранату. Левой рукой толкает от себя дверь, на лице презрение, ненависть… Правой рукой бросает гранату. Всё произошло мгновенно… Что помешало – перехлёст эмоций или ещё что – но граната ударилась в дверь, срикошетила и вернулась в салон… Гранатомётчица одним движением руки приговорила себя, ребёнка, сидевших на переднем сиденье – всех. Несколько осколков вылетели наружу, лёгкое ранение получил боец, стоявший на блокпосте…

За гранью

Это не вмещалось в сознание, не хотелось верить, но информатор говорил убедительно. Группа Игрока поехала проверять адрес. В частном секторе, в брошенном хозяевами доме обосновался подозрительный тип – соседи доложили. Группа зашла во двор, навстречу из окна – очередь из автомата. Стрелок был один, гостей не ждал, входную дверь не запер. Открыли ответный огонь, в момент, когда информатор перезаряжался, заскочили, скрутили.

Возрастом под сорок, мужик оказался из тех, кому промыли мозги за последние годы, кому из русских сделали врагов. На допросе юлил.

– Я законопослушный гражданин своей страны, – говорил оперативнику, – вы пришли на нашу землю. А если я бы пришёл к вам с автоматом?

– Ты овечкой не прикидывайся, хорошо, никого не затрёхсотил из наших, тем более не убил! Лучше давай по-хорошему.

Служил в украинской армии, с началом военных действий призвали содействовать СБУ, пообещали хорошие заработки, забросили в Херсон информатором.

– Жить-то надо, – мямлил на допросе, – двое детей у меня.

Героя из себя строить не стал, всё рассказал, потом добавил: в Николаеве есть кафе, его любят националисты и наёмники. В меню – «мясо русского».

– Чешешь, поди? – не поверил Игрок. – Может, просто блюдо так называется. Слышал, есть у вас тушенка «Мясо колорада», «Сепар донецкий томлёный»…

– Натуральная человечина! Фронт рядом, привозят убитых для кухни. Съешь врага – станешь сильнее…

«Живёт неподалёку от кафе, – рассказывал мне Игрок, – в котором постоянно по вечерам тусуются наёмники, едят, пьют. В центре города. Кафе и кафе, считал информатор, как нам говорил, у самого челюсть отпала, когда узнал про блюда с человечиной. И ведь не только свежие трупы, раненых могли привозить на убой. Ведь были же «чёрные трансплантологи». Получается, чёрные мясники тоже… Без того мы злые были на нациков за удары по мирняку. Ну, ты воюй на поле боя. Не будь мясником, при чём здесь дети, женщины… Онконцентр сложили. Поступила команда: срочно эвакуировать. Мы помчались и не успели, приезжаем, такая злость накатила… Трупы, фрагменты тел… Без того люди зачастую обречены в такой клинике. Бандеровское звериное нутро – не жалеть никого, уничтожать под корень, кто за Россию. Таких же кровожадных наёмников притянули к себе. Это ведь дикая Африка: съешь врага – станешь сильнее. Мы открыли карту, попросили показать кафе. Информатор быстро нашёл свой дом, потом указал на кафе. Хотели передать военным координаты, чтоб жахнули, но кафе не высвечивалось, дом информатора отбивался на карте, кафе – нет, глушилки, что ли, поставлены…»

– Сам-то был в этом кафе? – спросил Игрок информатора.

– Я не по этому делу, – возмутился пленный.

– Как не поэтому, если служишь людоедам?

Информатора увели.

– Не первый раз слышу про каннибализм, – сказал оперативник, собирая бумаги со стола.

Игрок с Тайсоном вышли на крыльцо. Небо закрывали чёрные тучи, собирался дождь… Николаев был в пятидесяти километрах. Час езды и… каннибализм…

Военная тайна

После эвакуации из Херсона стояли в Новой Каховке, зоной ответственности подразделения были также Алешки, Голая пристань. В то утро объезжали Новую Каховку. Ночью были прилёты, задача стояла осмотреть места поражений. Ехали на гражданской машине «Лада XRAY», и вдруг засвистели мины. Стреляли с противоположного берега, работал стодвадцатимиллиметровый миномёт. Первая линия наших окопов тянулась вдоль левого берега, была она пристрелянная, но мины ложились ближе к дороге, на дорогу. За рулём сидел Мамай, он давил на газ, выжимал из машины всю мощь. На заднем сиденье Игрок и Спартак. Вдруг впереди на обочине показалась женщина. Она стояла, будто ловила попутку в мирное время, не думая ни о каком обстреле.

– Да ложись ты! – крикнул Игрок.

Бабулька, будто услышала, упала.

– Тормози! – скомандовал Игрок.

Она лежала у линии асфальта. Кровь на щеке, на лбу. Возрастом за шестьдесят. Синяя с белым ветровка была посечена, будто конторским ножом её посекли на лоскуты. Осколки стодвадцатимиллиметрового миномета толстенные ветви деревьев косят, как траву, что им ветровка.

Игрок выскочил из машины, бросил взгляд в сторону окопов. Они были совсем рядом. Оттуда махали наши вояки – уезжайте. Как бы говоря: вы что, дураки? Сейчас накроет! Уматывайте! Игрок показал на потерпевшую, мол, не дураки, бабулю спасаем. Мина разорвалась метрах в ста с другой стороны дороги, над головой полетели осколки. Игрок схватил бабульку, с помощью Спартака втащил в салон:

– Погнали! – крикнул Мамаю.

Спартак прыгнул на переднее сиденье, Игрок открыл багажную дверь, нырнул в салон.

– Коли всё подряд! – крикнул Спартаку. – Антишок, обезбол! Надо довезти бабульку!

Для удобства в подобных форс-мажорных ситуациях шприцы с обезболивающим помечали красной изолентой, чёрной – с антишоковым препаратом. Спартак вколол и то, и другое.

Игрок начал перевязывать голову потерпевшей. Было неудобно делать это из багажника, полулёжа, полусидя…

– Придерживай, – командовал Спартаку, – как бы не завалилась… Один осколок торчал над ухом, пробил кожу, застрял в кости.

Ещё один залетел в рот. Это узнают на следующий день в больнице. Бывают и такие чудеса. Возможно, от испуга начала хватать судорожно воздух или наоборот остолбенела от разрывов с отпавшей челюстью. Осколок залетел в раззявленный рот, пробил щеку… Пока Игрок бинтовал потерпевшую, Спартак вколол поддерживающие препараты.

Игрок начал разговор, отвлекая раненую от боли, пережитого, стараясь держать в сознании.

– Всё будет хорошо, доставим в больницу, сделают, что надо, больница недалеко. Держитесь.

– Больница рядом, – согласилась бабуля.

– Как вас зовут?

– Елена, – прозвучало в ответ.

– А отчество? – Игрок опасался: как бы не потеряла сознание, всё-таки ранение в голову…

– Павловна! – ответила потерпевшая.

– Елена Павловна, как вас занесло на набережную?

– Гуляла.

– Нашли место в такое время. Куда только ваши дети смотрят, маму одну отпускают, – шутливым тоном произнёс Игрок и спросил: – Дети есть?

– Да, – ответила бабуля и непроизвольно сморщилась, Игрок, бинтуя, вызвал боль, – дочь и сын.

– Сын где?

– У вас есть военная тайна, – чётко вымолвила раненая, – вот и у меня тайна.

Ответ говорил сам за себя: сын, скорее всего, был на той стороне.

Они подъехали к больнице, Спартак побежал за носилками в приёмный покой.

– Не надо, потихоньку дойду, – пыталась старушка отказаться от носилок.

Погрузили на них, занесли бабульку.

– Мы к вам обязательно заедем, – сказал, прощаясь, Игрок. – Лечитесь.

На следующий день ближе к обеду ехали с задания, Игрок предложил:

– Заедем-ка в больницу, как там, жива-здорова наша бабулька?

– Она ещё вечером – на ноги и ушла, – сказала врач, женщина лет сорока с крупной родинкой на щеке и усталыми глазами. – Её шатает, я говорю: вам с такими ранениями лечиться и лечиться. Перевязки сами не сделаете.

– Что у неё было? – спросил Игрок.

– Восемь осколков извлекли. Один залетел точно в рот, пробил щеку, вонзился в надплечье у ключицы и вышел, пробив лопатку. Везучая ваша бабушка, войди под другим углом, в голове бы и остался.

Они распрощались с доктором, сели в машину.

– Интересная бабуля, – Мамай повернул ключ зажигания.

– Похоже, не ради того, чтобы утренним воздухом подышать прогуливалась по набережной, – сказал Игрок, – вдоль линии наших окопов.

– Сыну, может, хотела помахать рукой через реку, он не заметил мамы и жахнул из миномёта…

– Явно высматривала наши позиции и скидывала координаты тому же сынку, – усмехнулся Мамай, – и самой чуть не досталось.

– Жаль, не спросили адрес, на чаёк не мешало бы заглянуть…

– Она бы ответила: военная тайна, – живо отреагировал Игрок. – И в телефон не заглянули, фотографии не посмотрели, мы с ней как с бабушкой родной…

В этот момент раздался характерный свист, начался обстрел. Стало не до бабули с «военной тайной»…

Эвакуация

Было и такое: ушлые информаторы-наводчики ухитрялись получать деньги с обеих сторон, не гнушались. Такой деятель украинскому адресату сбрасывал координаты, подставляя под удар тот или иной объект, и нашим сообщал – куда будет целиться арта ВСУ. Что называется, никаких приоритетов, разделений воюющих сторон на ваши, наши, правые, неправые. Подход сугубо деловой, коммерческий – война войной, а гешефт, приработок или как ещё назвать (бизнесом язык не поворачивается) своим чередом. Возможно, в тот раз сработал именно такой предприимчивый гражданин Украины. Поступила информация в наше спецподразделение – готовится налёт на детский садик, срочно эвакуировать. Прыгнули парни в автобус. Получилось сверхудачно. Воспитателей вовремя предупредили, те успели оповестить кого-то из родителей, они примчались, забрали своих чад, оставшихся бойцы погрузили в автобус, увезли. Получасом позже – на одну беду в списке жертв горожан было бы больше. Точными попаданиями здание детского садика сровняли с землёй. На счастье – ни души в нём не осталось, даже хомяков и попугайчиков сердобольные дети забрали с собой. Про онкоцентр уже говорилось. Шесть этажей. Три нижних – онкобольные, верхние – пациенты с расстроенной психикой. Также прыгнули бойцы по команде в машину, были на подъезде, когда впереди за домами зазвучали взрывы. Приехали к развалинам. В воздухе висела пыль, раздавались крики из-под завалов.

Несколько раз им ставилась задача эвакуации детей на отдых, сопровождение автобусов до российской границы. К таким целям ВСУ относились с особым трепетом, снарядов не жалели, всё тот же лозунг: держать мирняк в напряжении. Вдвойне хорошо – на головы детям упадут бомбы, значит, больнее насолим русне – что за вояки, которые детей не могут защитить! Хотите выглядеть добренькими в глазах мирных граждан, мы вам благостную картину окропим кровавеньким…

В тот раз подъехали к мосту, а там места живого нет от прилётов, в дырах полотно, садись на край дыры, ноги опускай и наблюдай за течением реки. Автобус метров двадцать по мосту проехал и всё – дальше хода нет. Охрана моста подгоняет: быстрее пробегайте, в каждый момент может начаться обстрел. Бойцы начали хватать детей на руки и бегом на другую сторону.

– Страшно не столько за себя, – вспоминал ту операцию Игрок, – как за ношу. Мост давно пристрелян, начнут бомбить, наделают беды. А детям весело, смеются, заливаются, верещат, дядьки их таскают.

Боец двух-трёх малышей в охапку сгребёт, одного, что постарше, за руку и бежит, что есть мочи. Погода не для таких стартов, жара, весь в броне, с оружием, пот градом. И жутко на сердце, того и жди – засвистит в небе. При вездесущности и глазастости наводчиков информация, что идёт колонна с детьми, обязательно ушла вэсэушникам…

– Я килограмма на три похудел после тех забегов с детьми, – рассказывал Игрок, – и каждый из нас. С детьми ехали воспитатели. Одна, лет тридцати, на каблуках. Брючки, кофточка и туфли белые дырчатые на каблуках. Спрашиваю: «Проще обуви не нашлось?» Она: «Я же с детьми, мне надо выглядеть». «Не то, – говорю, – место и время вы, однако, выбрали». Как ещё каблуки не поломала. Четыре автобуса детей плюс их личные вещи переправили на другой берег. Поехали, нам через полчаса звонят: вы мост проскочили? Короче, начали бабашить по нему. Радовались, как пацаны, – успели перевезти детей.

Через месяц обратно эту же группу детей сопровождали, на границе приняли, но повезли другим маршрутом, не через дырявый мост.

Ребятишки счастливые, в Крыму отдохнули, без стрельбы, бомбёжек жили. Снова на пути речка, на этот неширокая, и понтонный мост военные навели. Но по мосту с людьми ехать запрещено. Опять на себе детей перебазировать с одного берега на другой.

– Они, конечно, помнили тот цирк с конями, где мы вместо лошадей, – со смехом вспоминал Игрок, – перевозили их по мосту в сторону России. Малявка одна услышала, как военные запретили автобусам проезжать с детьми через мост, спрашивает меня:

– Дяденька, мы опять верхом на вас будем переправляться?

– Не, – говорю, – хватит вам кататься, меняемся местами, вы нас повезёте.

– Мы маленькие…

У моста военные объяснили: ПВО предупреждает о налётах из ракетниц, одна красная – возникла ракетная опасность, две красные – ракеты идут на переправу. В колонне было четыре автобуса. Детей из трёх переправили, и тут в небо взмыла красная ракета, за ней вторая. С беспилотника укры разглядели колонну. Хорошо, остался один автобус, бойцы хватали детей по три-четыре малыша, их сумки. Мост недлинный, метров десять, и всё равно пробежать надо время. На другой стороне окопы, боец с детьми ныряет в окоп, детей собой накрывает. Вокруг разрывы. И снова повезло, ни один снаряд в мост не попал. Чуть утихло, водители побежали к автобусам, перегнали через мост, быстро загрузили детей и по газам от реки.

Игрок встретил воспитательницу на каблуках, когда эвакуировали жителей Херсона. Она подошла:

– Здравствуйте, вы помните меня, вы нас в Крым сопровождали?

– Как же – по мосту на каблуках туда-сюда бегали.

– Самое интересное, выдержали, только когда вернулась домой, один сломался.

Воспитательница была с двумя сумками.

– Куда эвакуируетесь? – спросил Игрок.

– У меня двоюродная сестра в Екатеринбурге. Пока к ней.

– Не захотели оставаться?

– Да ну, вы что?

– На этот раз в кроссовках на ту сторону едете, – кивнул на обувь Игрок.

– Опыт имеется, – улыбнулась.

– Счастливо добраться.

– А вы берегите себя, нацики – это звери. У меня соседка погибла в Одессе 2 мая 2014-го.

Спецподразделение покидало Херсон в последних рядах, военные ушли по мосту, спецподразделение пересекло Днепр на лодках и катерах. После них в городе наших не оставалось.

У Игрока было тяжело на сердце. Понимал, генералам в больших фуражках виднее, но не мог избавиться от мысли: получается, зря рисковали собой, зря зачищали город от тех, кто хотел зла горожанам, примкнувшим к России. За неделю до ухода к ним подошла бабушка. Чем-то походила на соседку, которая в Омске жила на одной площадке с его родителями. Летом в хорошую погоду часто сидит на скамейке у дома. Платочек, мелкие черты лица, добрые глаза. Вот и эта возрастом далеко за семьдесят, морщинистое лицо, старенькая куртка. Он стоял со Спартаком у машины, бабушка, здороваясь, низко поклонилась и слёзно начала просить:

– Сынки, не уходите! Я бы сама ушла с вами, у нас и родственники живут в Рязани, зовут. Да куда, дед парализованный, ходить не может, разговаривать разговаривает, просит: «Не бросай меня». Как я его брошу? Не уходите, миленькие, чувствую, без вас не будет житья в городе.

Однажды на Украине

Если что и включаю говорящее утром – радио «Вера», и то на короткое время, пока делаю гимнастику для глаз. Так было в тот четверг – двадцать четвёртого февраля 2022 года. После гимнастики часа три просидел за компьютером, затем отправился в рощу покататься на лыжах, подышать воздухом ветра, леса, воды, волшебно превращённой в снежинки. Тонким слоем белизны обновил лыжню снег, что нападал ночью, по нему лыжи катили легко, весело. В соснячке спугнул белку. Расположилась на стволе у кормушки, сделанной из пятилитровой полиэтиленовой ёмкости, что-то доставала из неё, а тут я, проворно брызнула вниз по стволу к земле, отбежала метров на пять и замерла в ожидании, когда помеха удалится на безопасное расстояние. Часа полтора провёл на лыжне, вернувшись домой, поставил на огонь чайник, включил на кухне телевизор и узнал о спецоперации на Украине, ракетных ударах, один из которых пришёлся по военному аэродрому в Кульбакино.

Кульбакино – окраина дорогого моему сердцу Николаева, откуда родом мои мама Анна Михайловна и жена Ирина, города, куда полжизни ездил летом в отпуск. Поезд из Москвы прибывал в Николаев поздно вечером, последнюю остановку перед этим делал на закате солнца в Херсоне, вагоны на две трети пустели – большая часть пассажиров ехала отдыхать на Днепровский лиман или Чёрное море.

Всего-то час после Херсона до Николаева, однако тянулся он всегда томительно долго. Наконец за окном в сумерках, по-южному коротких, появлялись дома Кульбакино, значит, можно выносить вещи в коридор. В советское время лётная часть в Кульбакино была одним из мест распределения выпускников военно-технического авиационного училища (АВАТУ), что находилось в моём тоже родном Ачинске. Кто-то из них осел на Украине. Однажды ехал с таким земляком в Николаев в одном купе. Даже нашли общих знакомых среди преподавателей АВАТУ. Звали мужчину, насколько помню, Юрием. Невысокого роста, плотный, с живыми глазами, в речи проскальзывало сибирское «чё».

– Двадцать пять лет на Украине, но так и не перестроился, – заулыбался, когда я отметил эту особенность его лексикона. – Жена у меня хохлушка, нет-нет, да заворчит: «Шо ты чёкаешь? Выискалась чёкалка на мою голову!» Я в ответ: «А ты чё шокаешь? Тоже мне шокалка!»

И вот на аэродром в Кульбакино упали ракеты.

Я допивал чай, когда позвонила Елена Николаевна. Её поминаю каждое утро, молясь о здравии родных, близких, друзей… На её имени иногда проскальзывает мысль, «надо бы позвонить», и тут же всё забывается до следующего утра. Елене Николаевне за восемьдесят, но голос в трубке по-прежнему энергичный и певучий с неизменным «вот так», которым щедро оснащает речь, расставляя интонационные акценты. Мы обменялись дежурными фразами, а потом она сказала:

– Вот так, не могла вам не позвонить. Услышала о спецоперации на Украине и сразу вспомнила Зину-москвичку, Зинаиду Прохорову, может, её история заинтересует вас. Вот так.

Елена Николаевна открыла для меня тему «русские в Китае». Те, кто строил Китайскую Восточную железную дорогу – КВЖД, кто в двадцатых годах прошлого века бежал в Маньчжурию с частями белой армии, а в тридцатых – от коллективизации. Крестьяне и интеллигенция, казаки и профессиональные военные, священники и монахи. Это был трагический исход русского народа на историческом переломе. Елена Николаевна родилась в Маньчжурии, жила с родителями сначала в Харбине, потом на станции Бухэду, в четырнадцать лет приехала с матерью в Советский Союз. В девяностые годы в Омске образовалось общество харбинцев, Елена Николаевна познакомила меня со своими земляками, «русскими китайцами». Я открыл для себя в немалой степени горькую страницу в многострадальной истории нашего народа. Написал об этом ряд повестей, несколько рассказов. И вот звонок по теме, не связанной с Китаем, она напрямую касалась Украины вчерашней, позавчерашней и сегодняшней.

Передаю рассказ, поведанный Еленой Николаевной. В нём Елену Николаевну буду называть Леной, её подругу Зинаиду – Зиной.

…В то августовское утро Зина на самую малость, минут на пять, опоздала на завод. Прилетела из Москвы утренним рейсом, он задержался, Зина только-только успела добраться домой, оставить чемодан и сразу на работу. Бурно влетела в технологическое бюро механосборочного цеха:

– Здравствуйте! – громко бросила с порога. – Это к чаю! – подняла перед собой полиэтиленовый пакет с московскими конфетами.

Проходя мимо стола Лены, наклонилась и шепнула на ухо: «Уезжаю насовсем в Москву». И приложила палец к губам, мол, тайна, никому ни слова.

Зина, несмотря на бессонную ночь, проведённую в дороге, излучала солнечную радость…

Лена Захарова пришла на авиационный завод в конце пятидесятых годов. Была ещё девчонкой, восемнадцати не исполнилось, устроилась техником в технологическое бюро механосборочного цеха. Шефство над ней взяла Зина Прохорова. Была она в два раза старше Лены, однако разница в возрасте не помешала сблизиться, сдружиться. Жили рядом, в хорошую погоду после работы частенько, дабы не тесниться в переполненном автобусе, отправлялись домой пешком, путь занимал минут сорок, хватало времени поговорить. Лена частенько пускалась в воспоминания о жизни в Маньчжурии, русском городе Харбине, любимой темой Зины была Москва.

Зина приехала в Омск в августе военного 1941 года вместе с авиазаводом, эвакуированным из столицы. За год до этого окончила школу, поступила на завод. Рассказывала Лене, как вместе с производственным оборудованием ехала на восток.

– Была восторженной девчонкой, – вспоминала, широко улыбаясь, – навстречу шли поезда с пушками, танками, солдатами, а я, дурёха, до конца не понимала – впереди страшная война. Казалось, победа не за горами. Ехали мы с командировочными удостоверениями. Командировка окончится – и домой. Понимание трагедии придёт позже, когда будем сутками сидеть на заводе, мёрзнуть, голодать, лишняя миска супа, что давали за хорошую работу, самая желанная премия. А тогда было страшно интересно в поезде. Дальше Ярославля из Москвы на восток не ездила, а тут едем и едем, и конца-края нет – поля, леса, горы Урала, реки, не могла насмотреться, надышаться воздухом дороги. Под стук колёс засыпаешь, под стук колёс ты просыпаешься… На себе почувствовала песню «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…».

Отгремела война, завод остался в Омске, с большой неохотой отпускал москвичей-специалистов, приехавших в Сибирь в сорок первом, обратно в столицу. Зина приехала в Омск с мамой, та тоже заводчанка, работала клёпальщицей. А ещё Зина родила в сорок четвёртом году Нину. Однажды Лена спросит, кто отец дочери, по реакции подруги поймёт, данная тема ей более чем неприятна. Дочери Зина говорила, что отец погиб на фронте. Когда Лена познакомилась с Зиной, та жила в коммуналке с матерью и дочкой, потом они получили двухкомнатную квартирку. Была бы Зина одна, возможно, уехала в Москву, вырвалась с завода, но где в столице жить втроём? Поэтому смирилась с мыслью остаться до смерти сибирячкой. При этом любовь к Москве не ослабевала, столица оставалась самым дорогим местом на земле. Отпуск проводила исключительно в Москве. По натуре человек активный, много лет руководила профсоюзной организацией большого цеха, ей без труда можно было по профсоюзной путёвке поехать на Черноморское побережье или в Прибалтику, в дом отдыха, санаторий, совершить путешествие на Кавказ или в Среднюю Азию – «велика страна моя родная», Зина слушать ничего не хотела – только Москва.

– Знаешь, – признавалась Лене, – Новый год пройдёт, и сердце начинает настраиваться на Москву. Казалось бы, столько месяцев ждать, но я в мыслях уже там… И как-то веселее жить от этой перспективы. Утром проснёшься, включишь радио, оттуда: «Говорит Москва», и светлеет на душе.

Не всегда отпуск удавалось взять летом, бывало, давали весной или осенью, но неизменно Зина уезжала на поезде или улетала на самолёте в столицу. Запасалась нарядами, обязательно шила платье по сезону. В Москве не только ходила по гостям, любила посещать театры, концерты. Предварительно изучала репертуар московских театров, списывалась с двоюродной сестрой, чтобы та загодя купила билеты.