Врата пряностей

Солнце почти зашло, в багровых отблесках заката шафрановые поля казались еще прекраснее. Ветер ослабел, в воздухе разлился холодок; Амир, в его перепачканной кровью рубахе и со слабостью в коленях, сжимался в комок в поисках тепла. Но все, что ему оставалось, – это смотреть на Хасмина.

– Королева провалила башару, – произнес Хасмин. – Ребенок родился мертвым.

Амир охнул, хотя отчасти предвидел такой исход. Королева и прежде рожала мертвых младенцев, и это ставило под угрозу продолжение рода махараджи Орбалуна.

Хасмин, впрочем, еще не закончил.

– Нам не хватило специй для исполнения ритуала сегодня днем. Благодаря тебе.

– Но, кака, халморцы…

– Придержали куркуму? Украли ее? Есть ли разница? Наследник престола мертв, и королевство в трауре.

Амир вполне мог предвидеть, как высокожители станут кивать на чашников, перекладывая на них вину. Уважая Орбалуна, молодой человек не питал ни уважения, ни снисхождения к тем, ради кого Орбалун правил. Дело неизменно закончится несколькими публичными порками, общественным шельмованием и запретом базара на день или два. Для Амира это означает…

– Выверни карманы, – велел Хасмин.

– Там нет ничего ценного, – выпалил Амир.

– Это мне судить. Давай, не заставляй меня просить снова.

Амир запускал пальцы во все пазухи в одежде: выудил носовой платок, крохотный кисет с молотым имбирем, гребень и пустую фляжку для воды. Потом уверенно развел руками, показывая, что закончил.

Хасмин поскреб бороду. Немного погодя он подозвал одного из принадлежащих к низкой касте човкидаров и приказал ему тщательно обыскать Амира. Само собой, Хасмин предпочел бы взять на себя ответственность за провал башары, чем коснуться собственными руками хотя бы волоса на теле Амира.

– Ни единого стежка не пропусти.

Човкидар не подвел. За считаные мгновения он обнаружил медальон Файлана, запрятанный под завязкой штанов Амира. Солдат вернулся к начальнику с медальоном, внутрь которого был вделан пузырек с олумом. Хасмин посмотрел искоса на сосуд, провел пальцами по металлу медальона. Бровь его ползла вверх по мере того, как до него доходила ценность находки.

– Что это?

Амир сглотнул, отдуваясь, чтобы потянуть время.

– Вещь моего друга. – Ложь вылетела из глотки без усилий. – Из Чаши. Он дал ее мне на счастье.

Хасмин хмыкнул:

– Вещь из столь тщательно отполированного металла? В руках чашника? Ну-ка, выкладывай всю правду, пока я не проткнул тебя копьем и не сказал, что это был несчастный случай при исполнении.

Пустая угроза. В глубине души Хасмин сознавал собственную беспомощность. Убивать носителя или даже арестовывать его было запрещено, учитывая, как мало их в каждом королевстве и как важна их роль в торговле пряностями. Лишь при выходящих из ряда вон обстоятельствах или за совершение серьезного преступления блюститель престола мог подвергнуть носителя заключению, но казни – никогда. Амир полагался на эту защиту, но знал и то, что радоваться не стоит. Не в силах расправиться с ним, Хасмин отыграется на каком-нибудь другом чашнике, не носящем на шее клейма пряностей.

Допустим, на амме.

– Да это же пустяк, – сказал Амир. – Всего пригоршня песка, найденного мной в Джанаке. А медальон, как я уже говорил, принадлежит другу.

– Песка, значит? – Хасмин снова хмыкнул. – По мне, так похоже на пряность.

Он крутил склянку до тех пор, пока не вытащил ее из медальона, потом открыл и резко втянул воздух, принюхиваясь. Прошла секунда, затем минута. Хасмин заткнул склянку пробкой и вставил обратно в медальон.

Амир понимал, что Хасмин выигрывает время, и каждая секунда тянулась, уводя Амира все дальше и дальше от Яда. Хасмин явно не мог знать, что у Амира в карманах. То была просто проверка. Настоящее наказание впереди, и Амир мог только догадываться, как далеко зайдет начальник човкидаров в удовлетворении своей злобы.

Сжав в пальцах медальон, Хасмин по-хозяйски сунул его в карман, потом поднял голову и усмехнулся:

– Ну, «песок» я сохраню при себе. Можешь идти.

Амир заморгал. Солнце совсем село, и за то время, какое понадобилось, чтобы погасли последние лучи и небо стало походить на синий полог, усеянный яркими дырочками звезд, молодой человек не успел толком осмыслить значение произнесенных Хасмином слов.

– Я… Я могу идти?

– Ну да. – Хасмин кивнул. – Ступай домой, а через четыре дня, когда придет время снова выполнять обязанности носителя, предстанешь предо мной на этом самом месте. Вдвоем со своим братом.

В наступившем сумраке стало видно спрятанное под маской истинное лицо Хасмина. В окруженных глубокими тенями глазах горели недоброй радостью огоньки. То была кульминация его жестокого плана. Хасмину требовался лишь предлог, чтобы осуществить его, и Амир только что преподнес этот предлог на блюдечке.

Амиру хотелось бежать без оглядки в шафрановые поля. Вместо этого он сжал кулаки и натянуто кивнул.

– К твоему дому будет послан човкидар, дабы удостовериться в том, что… долг семьи исполняется как надо, – добавил Хасмин.

С довольным вздохом командир човкидаров покрутил пальцами над головой, давая подчиненным знак уходить. Переложив пику из одной руки в другую, Хасмин пошел следом за товарищами к долине. Амир остался – сглатывать остатки слюны и смиряться с бессилием отвратить беду, которую он только что навлек на свою семью.

По вечерам базар воистину оживал. В мерцающем свете звезд и бледном сиянии луны торговцы собирались под своими навесами или отпирали замки каменных лавок. Чего тут только не было: ящики с сахаром, цедоаром[22] и галангалом[23], бочонки с медом и маслом, духи из мускуса и камфары, алоэ и сандала, возы с запечатанными коробками со слоновой костью и дешевым жемчугом, черепаховые панцири с побережья Мешта, имбирные куклы с окраин Талашшука, благовония, меха и черное дерево, разные мелочи и нарды из гор за Джанаком, железо из Каланади.

Никто не спрашивал и не переживал насчет того, на чьих спинах прибыли мешки с товаром через Врата пряностей. Важно было лишь то, что они лежат сейчас под навесами или под лунным светом на извилистой дорожке базара. Если бы Амиру пришла блажь прогуляться по этим узким улочкам, его наверняка затащили бы в дымный опиумный притон или в винный подвальчик, где подают кабаньи хвосты, рыбу и похлебку, мясо китов, добытых у берегов Джанака, меды и пиво. Там обитают старухи, которые окидывают покупателя недобрым глазом, пока роются в своем хламе, чтобы сбыть с рук кусок шкуры пантеры, меха или цепочки из ляпис-лазури из Ванаси, которые надевали любовники, желающие видеть в темноте тела друг друга.

Для прогулки по ночному базару требовалась храбрость, потому как под угрозой оказывались и здоровье, и кошелек. Амир находился сегодня на грани помешательства. Его сознание разрывалось от множества правд, налетающих друг на друга с разных направлений и сталкивающихся, притом что он жестоко страдал от последствий перехода через Врата. Закутав шею в платок, он брел по рынку сам не свой. Незадавшаяся башара не помешала людям запрудить базар, но настроение царило унылое, а огни в окнах далекого дворца не горели, совсем как в Халморе. Поэтому рынок был похож на собрание запахов и шагов под звездным небом.

В перепалке во время торга Амир слышал про обычные притеснения со стороны высокожителей. Ничего нового. Эхо этих слов давно уже отпечаталось у него в мозгу.

Протискиваясь через толпу, он поймал себя на мысли, что притесняют не только его. Среди высокожителей есть своя иерархия, неравенство, проявляющееся не столько в чинимых обидах и ограничениях, сколько в мягкой демонстрации превосходства.

Амиру не было до них дела. Он шел на удары бубна, звучащие из долины. Неужто в Чаше праздник? И это после неудачной башары! Высшие касты придут в ужас. Этот маленький бунт заставил его улыбнуться.

Чем глубже погружался он в Чашу, тем более скученно стояли дома, тем обшарпаннее выглядели кирпичи, реже встречались огни, громче лаяли собаки, чаще встречались помои на улице, сильнее пахло отбросами и сжигаемым мусором.

Все привычно – запах дома.

Чашники собрались там, где сходились грязные дороги и широкие ступени, – на площади у подножия лестницы, у большого костра. В Чаше родился ребенок, в честь чего и устроили торжества. Света хватало, чтобы уравновесить тьму в далеком дворце Ралухи наверху, а музыки – чтобы заглушить шум базара.

В центре круга стоял Карим-бхай и пел, а люди внимали ему, как если бы перед ними был великий устад[24]. Он любил петь, особенно когда было кому его слушать. Вся та энергия, которую вытягивало из него ремесло носителя, изливалась в этом голосе, воспламеняя Чашу так, что мало кто мог потягаться с ним.

Другие носители тоже присутствовали. Все они давали отдых спине, сидя на лавках или прислонившись к стенам своих глинобитных домов, вытянув ноги на верандах, обнажая в ленивых усмешках перепачканные бетелем зубы. Бабушки стояли под балками, искоса поглядывая на фигуры танцоров у огня.

Целый сектор площади был оставлен под угощение. По прикидке Амира, тут должны были подавать бирьяни[25], только дешевой разновидности. Его не привлекало это блюдо, приготовленное без муската, лаврового листа и кумина, а этих специй чашникам выдавали меньше всего. С другой стороны, будут тамариндовый расам[26], толченая тыква и понгал[27] с кусочками пальмового сахара. И пахта. Какой может быть праздник для чашника без пахты, сдобренной куркумой, перцем и – редкостью из редкостей – листьями кориандра, контрабандой доставленных в Ралуху Илангованом, а также посыпкой из молотого чили? Вот только достаточно ли у них в этот раз пряностей? Амир сомневался. Угощение будет скромное, но от души.

Амир устоял перед искушением и стал протискиваться через толпу, крича на тех, кто кричал на него, подмигивая тем, кто подмигивал ему. В неровном свете костра никто не замечал кровавых пятен на рубахе Амира. Кабира он разыскал среди танцующих: выделяющийся низким ростом одиннадцатилетний парнишка скакал между взрослыми. Напротив располагалась амма. Она сидела на стуле, по одну сторону от нее стоял Панджаварнам-диди, по другую Гульбега-диди, а у ног спала собака. Одной рукой амма поддерживала вздувшийся живот, другую – положила под голову. Она с усмешкой наблюдала за танцорами. От света и жара на ее лице обильно выступил пот.

Завидев приближающегося Амира, она улыбнулась и утерла запястьем лоб. Он едва заметно качнул головой, от чего улыбка сошла с лица аммы. В этот миг Амир ненавидел себя за то, что стал причиной такой реакции. После того как аппа бросил их и пропал, ему хотелось, чтобы амма огорчалась как можно реже. Он молчал, пока она переживала горе на свой лад. Он уходил, забрав с собой Кабира, в дом к Карим-бхаю, если у нее возникало желание предаться удовольствиям плоти. И вот теперь последствия этих утех зрели в ее чреве, и даже она сама не могла сказать, кто отец малыша.

Для нее это не имело значения.

Амир молился, чтобы родилась девочка. Девочки редко появляются на свет с меткой пряностей.

– Ты почему так поздно? – спросила амма, перекрикивая музыку и гомон.

У него не хватило сил рассказать ей, что Хасмин задумал для Кабира или о своих злоключениях в Халморе.

– Да так, бродил по базару, – ответил он.

Амма устало кивнула, но в ее взгляде Амир прочитал другую реплику. «Это ничего, – гласила она. – Мы попробуем в другой раз. Я знаю, рано или поздно ты его найдешь. Если нет, уходите вдвоем, ты и Кабир. Я останусь здесь, в Ралухе».

Эта мысль словно ужалила его. Но прежде, чем он успел сказать еще что-то, Карим-бхай сгреб его в жаркие объятия и оттащил в сторону. Его место певца занял кто-то другой.

– Извини, Нури, – сказал Карим-бхай. – Я украду на минутку твоего сына.

Он широко улыбнулся Амиру, потом прошипел ему на ухо:

– Пошли, крысеныш, нам нужно поговорить.

Амир насупился, но сопротивляться не стал, позволив Карим-бхаю увлечь его за собой.

– Куда ты меня тащишь? – спросил он наконец, когда они оказались далеко от празднующих, в глубине Чаши, спустившись по грязным переулкам рядом со сточной канавой.

Карим-бхай остановился и прижал Амира к стене. Он размотал тюрбан и хлестнул им Амира:

– Куда тащу, говоришь? Туда. Где могу расспросить о крови на твоей поганой личности. Заметь ее твоя мать, она бы не тебе устроила взбучку, а мне. Это мне всякий раз приходится расплачиваться за совершенные тобой глупости, найе.

– И ты отлично справился, защищая меня. – Амир сделал вид, что не замечает брани. – В чем же дело?

– Дело в том, что я хочу знать, кому принадлежит эта кровь и куда именно из всех восьми королевств исчез ты вчера в Халморе! Не упроси я Хасмина отпустить меня за тобой, ты бы до конца жизни гнил в халморской тюрьме.

– Никуда я не исчезал. – Амир вздохнул. – Я ходил повидаться с Харини.

В густой мгле Чаши, под далекие звуки барабанов и тамбуринов, Амир поведал Карим-бхаю обо всем, что случилось с того момента, как он покинул тропу пряностей. Он нигде не запнулся и мало что утаил. Карим-бхай был столпом, на который Амир опирался все эти годы. Когда отец бросил их, Карим-бхай пришел и принес Амиру и его матери недельный паек овощей и риса, и, хотя не имел излишка специй, пожертвовал амме весь запас кумина и мациса. Она тут же приготовила большой котел бирьяни для Карим-бхая и соседей. Более того, именно Карим-бхай был тем, кто облегчил для Амира полную мук жизнь носителя. Он предупреждал его о боли перехода, он предлагал мази и настойки, он как мог подкупал счетоводов и човкидаров, чтобы облегчить участь Амира в самые суровые из дней носителя.

При всех чудачествах этого седого старика, вопреки его фанатизму, Амир не мог представить жизни без Карим-бхая. В точности как без тропы пряностей или без Чаши.

И вот, Амир не утаил ничего, зная, что способен целиком положиться на этого человека. Закончив рассказ, он распрямился, и кровь на его одежде сделалась вдруг более чистой, не такой уличающей.

– Ты знал, что может существовать девятое королевство? – шепотом спросил Амир, настороженно обшаривая глазами улицу, нет ли где соглядатаев. – И специя… которая может обратиться любой специей?

Карим-бхай, все еще переваривающий невероятную историю Амира, медленно покачал головой. Он вечно жил среди теорий заговора, мифов про Уста, которые мечтал завещать своим детям, но такое даже ему не под силу было принять.

– Ты понимаешь, что это означает? – спросил он севшим от страха голосом.

Он побледнел, как человек, узревший Бессмертного Сына из Внешних земель и вернувшийся живым. Испуганный вид обычно бесстрашного Карим-бхая заставил Амира вздрогнуть.

– У меня есть смутная идея. – Голос Амира звучал в темноте слабым шепотом. – Допустим, я поверил в слова Файлана. Допустим, девятое королевство существует. Если так, эта тайна способна…

– Уничтожить торговлю пряностями, – закончил за него Карим-бхай. Ладонь его почти непроизвольно сжалась в кулак. – Поразмысли над этим, Амир. Существует восемь великих специй. Восемь королевств, в каждом произрастает одна из пряностей. Идеальное равновесие. Люди… несовершенны, будь то мы в Чаше или высокожители. Они… мы – питаем пристрастие к специям. Баланс строится на взаимозависимости. Бери и отдавай то, что твое по праву. Почему ни один из блюстителей престолов не выше других семи? Потому что между ними полное равенство. Все они облечены властью отправлять носителей через Врата пряностей, чтобы доставлять специи, почту и товары в другое государство – государство, в которое нет пути через Внешние земли.

– А теперь…

– При наличии девятого королевства, где есть такая специя, как олум… от этого равновесия не остается и следа.

Тяжесть сдавила Амиру грудь.

– Тот, кто распоряжается олумом, получит рычаг воздействия на других. О Врата!

Карим-бхай положил руки Амиру на плечи:

– Не просто рычаг, Амир. Это путь к войне.

– К войне? Как это?

Карим-бхай поскреб в затылке и состроил мину:

– Я… я не знаю, как объяснить. Суман-Коти рассказывал мне эту историю раз десять, пока я готовил для него ванну. Министры, я же тебе говорил. Но, хо-хо… Ладно, не смотри так на меня, пулла.

Он насупился в ответ на осуждающее выражение лица Амира.

– Как я тебе рассказывал… – Ему потребовалось какое-то время, чтобы собраться с мыслями. – Хо… По легенде, было время, когда раздор между двумя королевствами из-за поставок специй зашел так далеко, что Ювелир сделал Яд доступным для всех. По базару ходила молва, будто он хочет, чтобы правящие особы встретились и уладили спор. Взамен этого королевства скормили Яд своим солдатам и устроили ужасную битву за Вратами. Воины носили шлемы, похожие на лица Бессмертных Сынов, которые можно увидеть только на картинках, и размахивали клинками, как их зубы по форме. Конец был кошмарным. Погибли тысячи. Говорят, что Ювелиры с тех пор накинули тугую узду на поставки Яда. Но, Амир… если этот… олум поступит в восемь королевств, это чревато большими бедами. Не думаю, что министры во дворце и даже сам Орбалун обрадуются, когда узнают, что некто из некоего девятого королевства сидит в Халморе и предлагает Харини волшебную специю. Я говорю только про Харини, потому как не думаю, что раджа Вирулар опустится до такого кощунства, даже при этих ужасных экономических условиях.

Конфликт из-за поставок. Амиру вспомнилось, что говорила ему Харини во дворце. Она выразила опасения, что восемь королевств теряют интерес к куркуме и предпочитают другие пряности. Будь у Харини олум, отпала бы нужда закупать специи в других королевствах. Но тогда все остальные блюстители престолов устремились бы в Халмору, чтобы самим обзавестись олумом. Зачем тогда ей понадобился Илангован? Имея олум, Харини могла бы совсем отказаться от торговли. Какая-то часть картинки отсутствовала, по меньшей мере одна. Амир поскреб в затылке, чувствуя, что того гляди спятит от путаницы в голове.

Да и с какой стати Амиру принимать близко к сердцу проблемы блюстителей престолов? Да, справедливо, на миг его потянуло принять участие в затеях Харини и незнакомки в дарбаре Халморы. Но тот миг прошел: приглашать его явно никто не собирался, и последовавший разговор с Харини служил тому доказательством. Нет, ему не по чину лезть в свары высокожителей. Он всегда будет чашником. У него остается единственная цель – сбежать от торговли пряностями и примкнуть к Иланговану.

Но чтобы это сделать, нужен Яд. Все упирается в него. Всего один пузырек. Один простой крошечный пузырек. Нет, не простой, особенно для носителя.

Значит, решено – ему нужно отправиться в это Иллинди, если оно в самом деле существует. Там он найдет то, что ему нужно. Там его целые пещеры. Не таким ли образом удалось некогда Ювелиру обеспечить Ядом целые воюющие королевства? Выглядит логично. Врата, он начинал верить в эту теорию быстрее, чем этого ему хотелось.

Потому что так вынуждены поступать отчаявшиеся люди – выживать в обстоятельствах, в которые они попали, и плыть туда, куда влечет поток. Амир бросил взгляд в ту сторону, где над сценой пира чашников мерцали оранжевые огоньки. Там был Кабир. Там была амма, и через несколько дней в доме появится еще один ребенок, а Кабиру предстоит взвалить на плечи тюк и претерпевать муку всякий раз, когда проходишь через Врата. Ему предстоит познать науку: избегать плети, не принимать близко к сердцу хулу. Он должен будет уметь противостоять соблазнам базара и сберегать скудный паек, который выделяет Совет торговли пряностями на содержание носителей. Будь то шафран, кардамон, имбирь или перец, Кабиру предстоит по-новому оценить их. И все то время, пока он растирает терзаемое болью тело. Пока превращается из мальчика в мужчину.

Кто бы ни победил, проигравшими будут чашники.

Пугающая тишина окутала Амира и Карим-бхая, оглушенных звуками праздника.

– Пулла… – начал Карим-бхай, как будто заглянув в мысли Амира. – Если я знаю тебя настолько хорошо, как мне кажется, ты принял решение отправиться в это… это Иллинди, вне зависимости, веришь ты в него или нет. Хо?

– У меня нет выбора, – устало кивнул Амир. – Но этот ублюдок Хасмин забрал у меня склянку с олумом. Я не знаю, как вернуть ее.

Карим-бхай призадумался.

– Есть способ, – проговорил он наконец.

Амир схватил Карим-бхая за подол рубахи и впился в него глазами:

– Расскажи какой!

Карим-бхай вздохнул. Он высвободился из хватки Амира, бросил взгляд по обе стороны длинных широких ступеней, спускавшихся в темную Чашу.

– Придется тебе стать тем, кем, по мнению высокожителей, ты уже являешься.

– Кем это?

– Вором.

Глава 6

Талашшукиец – доказательство факта, что формальное образование зачастую не так важно, как день, проведенный в литейной мастерской.

Крохи Согбенной Спины. Том 1

Амир стоял у Пирамиды с ведром и тряпкой в руке. На нем была свободная перепачканная рубаха и юбка-лунги, позаимствованная у Карим-бхая, которому она была велика. Со стороны ворот к нему подошел худощавый, хлипкого сложения човкидар. Амир спрятал дрожащую руку и придал лицу невозмутимое выражение.

– Хо, носитель! Ты что тут делаешь? – окликнул его човкидар. – Убирайся, пока начальник тебя не увидел.

Амир не двинулся с места.

– Кайкейи заболела, сагиб. Я пришел убираться вместо нее.

Човкидар смерил Амира взглядом с головы до ног, потом разрешил войти в ворота. Войдя в Пирамиду, Амир огляделся. Это было самое уродливое здание в Ралухе. Оно было возведено из сложенных как придется разных сортов кирпича и камня, с глубокими узкими окнами. Корявые строительные леса окружали его, словно ползучие лианы или побеги. На вершине, вмонтированные прямо в стену, находились большие часы, стрелки которых, похожие на заржавленные пики, вращались по циферблату с павлиньей головой.

В некоем извращенном смысле было логично, что главным в этом месте является Хасмин. Тут было мерзко, и Амир, шествуя со своим арсеналом уборщика, решил не пререкаться с начальником човкидаров.

Хасмин восседал в кресле, закинув ноги на стоящий перед ним стол и заложив руки за голову. Заметив Амира, пробормотал что-то неразборчивое. Човкидар за спиной хохотнул.

– Откуда начинать, сагиб? – спросил Амир.

Внутреннее убранство човкидарской берлоги выглядело вполне прилично. Скамьи, столы, стеклянные шкафы-альмирахи; шкатулочка с пряностями на столе – у каждого човкидара, с отделениями для шафрана, мациса и фенхеля. Амир скривился. Отличный способ прятать грязь под оболочкой.

Истинное зло Пирамиды крылось под землей, во тьме сырых камер. Ему довелось побывать там, пусть на краткое время, когда он рассердил Хасмина во время исполнения одной из миссий по переноске. Конечно, Хасмину пришлось проглотить гнев и прекратить донимать Амира. Повинуясь установленному Советом торговли пряностями закону, он вынужден был отпустить его.

Однако Амир навидался достаточно того, что рыщет в тени, чтобы навсегда избавиться от желания очутиться здесь снова.

Хасмин встал, обогнул стол, остановился в футе от Амира и с хмурой миной уставился на него:

– Ну почему опять ты?

Амир сглотнул:

– Кайкейи больна, сагиб.

– Ну разумеется, – произнес Хасмин со вздохом и сунул Амиру в руку пергамент. – Знаешь, что это?

Амир посмотрел. Читал он плохо, и ему потребовалась целая минута, дабы понять, что перед ним список носителей на ходку в Талашшук через три дня, скрепленный печатью министра шелка, Сумана-Коти. В списке он обнаружил себя и Карим-бхая. Потом пробежал глазами по листу и в самом конце наткнулся на имя Кабира. Екнуло сердце. Где-то в глубине души теплилась надежда, что Хасмин просто хотел попугать его в минуту гнева. Но этот человек был по-настоящему мстительным и добился своего.

Трясущимися руками Амир вернул пергамент. Нельзя выходить из себя. Не сейчас, когда все зависит от способности владеть собой. Наступил момент, когда он обязан проявить качество, которое высокожители желают наблюдать в чашниках, – покорность.

Собрав волю в кулак, молодой человек извлек из кармана деревянный ларчик. Под открывшейся крышкой оказался золотисто-коричневый порошок.

У Хасмина округлились глаза, пергамент выскользнул из руки и упал на стол.

– Это… Это хинг?

– Бабушкин рецепт, – ответил Амир, будто напрочь забыв про увиденное в списке имя Кабира. – Традиционная смесь. Амма подумала, что я должен извиниться перед тобой… за причиненные вчера неприятности.

Пирамида располагалась в начале Раджапаадхай, Мраморной улицы. Здесь, в тени дворца Ралухи, раздавались приглушенные голоса и немой свист плети, а подстриженные кусты походили на окруживших его прямоугольных часовых с острыми пиками. В таких местах слово «бабушка» приобретало оттенок волшебства. Все, что прошло через загрубелые, морщинистые руки бабушек, казалось каким-то настоящим и загадочным. Любая вещь приобретала ностальгический и ценный вид, как если бы в ее состав подмешали слезы старой женщины.