Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

Вечером общество армянское дало блестящий бал, и армяне пожертвовали тут же четыре тысячи рублей для раздачи бедным, чтобы и их сделать участниками общей народной радости. Курьер, привезший грамоту, получил от общества тысячу рублей. И эти факты искренней радости армянского народа при благосклонном слове русского царя лучше всего доказывают, как велико было стремление армян к освобождению от власти иноверных иноплеменников, как непреоборимо было их тяготение к могущественной северной державе и как, потому, естественна и законна была принятая на себя Россией миссия в Закавказских христианских странах.

Проходили годы. А освобождение армянских святынь из рук неверных и армянского народа от притеснений их веры – все не наступало. Но в коренной Армении не умирала идея освобождения, именно при помощи России. Некогда один из святых отцов армяно-григорианской церкви предсказал, что Армения будет освобождена северным народом. В это предание армяне верили всеми силами своей души, и оно жило в их памяти так крепко, что умирающие отцы на смертном одре завещали своим детям праздновать колокольным звоном тот день, когда заря освобождения взойдет над Арменией, чтобы и они в могилах, за пределами земной своей жизни, услышав благовест, возрадовались бы о спасении отчизны. И этого радостного события армяне ждали с особенной страстностью и надеждами.

И вот, когда началась персидская война 1827 года, армяне персидских провинций встретили русские войска с восторгом, как своих избавителей. В это время выразителем народных стремлений армян и их предводителем является архиепископ Нерсес, личность в высокой степени энергичная и всей своей жизнью как бы прямо подготовленная для своего тяжелого подвига.

Нерсес был сын священника селения Аштарак. С юных лет он посвятил себя монашеской жизни и, всюду сопровождая покровительствовавшего ему архиепископа Даниила, приобрел тот опыт, то знание людей, жизни и обстоятельств, которые так пригодились ему впоследствии. В сане архимандрита, в 1799 году, он был с Даниилом в Константинополе, узнал знатнейших армян турецкой столицы, видел падение тамошнего патриарха Иоанна, сосланного в заточение, возвышение на его место Даниила; потом низложение, через десять месяцев, самого Даниила, с которым вместе он и очутился в ссылке в Тифлисе. В это время скончался эчмиадзинский патриарх Иосиф Долгоруков,– и Даниил был провозглашен на место его католикосом Армении, Он и Нерсес поспешили в Эчмиадзин; но по дороге, в Баязете, они узнали, что в Эчмиадзине уже провозгласил себя католикосом Давид и утвержден в этом сане и султаном, и шахом вследствие будто бы завещания покойного патриарха, которое, однако, оказалось подложным. Тогда Даниил остановился в небольшом монастыре Уч-Килиса, близ Баязета,– и с этого момента начинается известная в истории армянской церкви борьба за патриарший престол, в которой Россия, поддерживавшая сначала права Давида,– удостоверившись в подложности патриаршего завещания, перешла на сторону Даниила. Эриванский сардарь, как говорят, подкупленный двенадцатью мешками денег, вмешался в эту распрю, и Даниил вместе с Нерсесом, закованные в цепи, были привезены в Эчмиадзин и там ввергнуты в темницу. Нерсес успел бежать отсюда в Грузию, в то время как Даниил был сослан в Марагу. Но прошло немного времени, и персидское правительство, под угрозой России, само низложило Давида, и патриарший сан перешел к Даниилу. Нерсес явился в Эчмиадзин и был посвящен в епископы.

Еще большим влиянием Нерсес стал пользоваться при преемнике Даниила, Ефреме. Но вследствие притеснений персидского правительства, в 1814 году, он покинул Эчмиадзин, приняв место епархиального архиерея в Грузии, где встретил большое расположение со стороны Ермолова. Между тем политические обстоятельства сложились так, что и сам патриарх вынужден был бежать из Эчмиадзина и искать убежища в Грузии, в епархии Нерсеса. Они свиделись в Шуше. Старец Ефрем, поселившись в одном из монастырей, вновь поручил Нерсесу верховное правление престолом. Аббас-Мирза, зная влияние Нерсеса на армянское население и беспокоясь, что он совершенно вне его власти, старался всеми средствами, деньгами и почестями, склонить его переехать вместе с патриархом в Эчмиадзин. Под давлением его требовали возвращения Ефрема и эчмиадзинские монахи. Но Нерсес хотел остаться независимым от персидского правительства и оставался в Грузии, склоняя к тому же и патриарха.

Нужно думать, что уже в то время Нерсес не чужд был надежд на скорое освобождение родины и действовал в этом направлении. Нерсес был страстный патриот, с детства воспитанный в этом направлении своим отцом. Позже он со слезами говорил, что последней волей его покойного отца было то, чтобы он не приходил к могиле его, пока не исполнится пламенное желание армян и не воскреснет вновь угнетенная магометанами святая вера, что с тех пор он и жил только надеждой пойти и поклониться могиле отца вместе с русским военачальником.

И вот, когда весной 1827 года авангардные русские войска, с Бенкендорфом во главе, вступили в Эриванское ханство, среди них был и Нерсес. Присутствие его в войсках, пришедших освобождать христиан, воодушевляло армянское население.

Во все времена военных действий Нерсес пробыл в Эчмиадзине, с трепетом следя за грозными перипетиями войны; он видел нашествие Аббаса-Мирзы, грозившее самому Эчмиадзину, аштаракский бой, падение Эривани и Тавриза и заключение мира. В один из моментов уверенности в освобождении отечества он имел утешение исполнить завещание отца. В полуверсте от бедной деревни Аштарак, родины архиепископа, находилось уединенное кладбище семейства Шахазизиан Камсаракан. Тогда привел Нерсес генерала Красовского и на коленях, с горячими слезами, припал к гробу отца, к которому долгие годы не смел приближаться.

Освобождение коренной армянской земли от персидской власти не могло не найти отклик в армянах, живших в Персидских областях, не могло не вызвать в них патриотического чувства и стремлений к свободе. И уже вскоре по занятии русскими войсками Тавриза к Паскевичу стали являться депутации от азербайджанских армян, с просьбами о переселении их в русские пределы. Это было вполне согласно с видами русского правительства. Главнокомандующий ласкал их и отпускал домой с разрешением готовиться к переселению.

Жестокая зима, а быть может и надежда, что самый Азербайджан навсегда останется за русскими, удерживали, однако, христиан до марта месяца от сборов к далекому путешествию. А там могли появиться другие препятствия: раздумье самих армян, подговоры со стороны персидского правительства и тому подобное – и русские власти решили принять меры, чтобы поддержать в армянах нравственную бодрость. Нерсес послал для этого в персидские провинции архиепископа Стефана и архимандрита Николая; Паскевич отправил туда же полковника Лазарева, вызванного из Петербурга именно с целью руководить всем делом переселения.

Полковник Лазарев принадлежал к той, давно поселившейся в России армянской фамилии, которая известна основанием института восточных языков, построением армянских церквей в столицах и, вообще, широкой помощью своим соотечественникам. История обогащения этой фамилии, как говорят, тесно связана и с историей одного из драгоценнейших камней, составляющих принадлежность императорской русской короны. Бриллиант, принадлежавший Надир-шаху, добыт именно одним из Лазаревых. Когда шах был убит, драгоценный камень этот, переходя из рук в руки, дошел до армянина Шафраса, жившего тогда в Петербурге. Лазарев взял на себя посредничество к приобретению его для графа Григория Орлова, и бриллиант был куплен за четыреста тысяч рублей. Орлов поднес его императрице Екатерине в первый день Пасхи, в футляре, сделанном в виде красного яйца. По чрезмерной величине своей, по отличной игре, огранке и воде камень этот составляет такую редкость, что знатоки оценивали его в несколько миллионов рублей. Екатерина приказала вделать его в императорский скипетр.

Один из представителей этой-то фамилии и появился теперь в Армении, чтобы своим влиянием облегчить дело армянского переселения. Лазарев сам ездил с этой целью и в Марату, и в Салмаз, и в Урмию, а несколько русских офицеров проникли даже в Курдистан, где также жили немногие армяне. И дело переселения вначале пошло весьма успешно.

Лазарев писал с дороги Паскевичу, что армяне показывают истинное желание остаться навсегда в русском подданстве, и, несмотря на то, что всякому человеку трудно расстаться со своей родиной, они готовы покинуть дома и идти, куда прикажут. “Вам принадлежит слава,– писал он Паскевичу,– быть восстановителем народа армянского, избравшего меня, по доверенности к роду нашему, для изъяснения чувств перед вашим высокопревосходительством”. Действительно, едва стало известным, что войска в скорости должны очистить Азербайджан,– армяне стали собираться в дорогу.

На первый взгляд дело переселения как Лазареву, так и многим казалось нетрудным, тем более, что армяне сами просили о нем; но на практике встретились большие затруднения. Когда переселенцам приходилось окончательно расставаться с домами, с могилами своих трудолюбивых предков, оставивших им в наследство прекрасные и плодоносные поля, когда пришлось бросать многолетние заведения со всеми их выгодами, и верное, настоящее менять на неизвестное будущее – армяне начали колебаться. Первые показали пример нерешительности несторианцы. Когда они полагали, что весь Азербайджан останется за русскими,– они пресмыкались у ног Паскевича; но когда наступил час пожертвований, они предъявили такие требования и притязания, которые благоразумие предписывало отвергнуть. И несторианцам, которые, как выражается Лазарев, корыстолюбивую руку простирали к России, а сердце отдавали персиянам,– было им во всем отказано. Тем не менее, пример несторианцев нашел отголосок и в коренном армянском населении. Справедливость требует сказать, что нашлись даже армянские епископы, как например Израиль Салмасский, которые в угоду персиянам, забыл долг христианский, тайными пронырствами и явными угрозами, как свидетельствует о том Нерсес, удерживали армян от переселения. Нужно сказать, что условия, предложенные Россией переселенцам, были действительно тяжелы и не могли не вызывать колебаний. Все богатство армян состояло в недвижимом имуществе; а между тем дома, плодовые сады, отлично возделанные поля – все это должно было быть брошено, и потому естественно было просить им, чтобы Россия вернула хотя бы третью часть стоимости того, что они покидали. Правда, туркменчайский договор предоставлял им право продавать свою собственность магометанам; но на деле это оказалось не выполнимым, так как персидское правительство просто запретило своим подданным всякие торговые сделки с армянами, заставляя последних, таким образом, или остаться в персидском подданстве, или лишиться всего своего имущества.

Между тем Лазарев, в точности исполняя предписание Паскевича, старался не обольщать армян никакими несбыточными надеждами. Он прямо говорил им, что они не найдут за Араксом того, что покидают в Персии, что все пособие не может простираться в сложности более пяти рублей серебром на каждое семейство; но что под сенью единоверной державы они могут быть уверены в благоденствии их потомства и в собственном спокойствии.

Действительно, для первоначальных пособий переселенцам ассигновано было только пятьдесят тысяч рублей, и все надежды армян могли возлагаться лишь на обещание освободить их на несколько лет от податей и повинностей. Но, оставляя дома в такое время года, когда всякого рода домашние запасы начинают уже истощаться, и получая всего по шесть-семь рублей на семейство, армяне не могли купить даже достаточного количества хлеба; те же, у которых были некоторые запасы,– не имели способов к перевозке их по отдаленности пути и дороговизне скота, которого в последнее время и купить даже было невозможно. За дрянного ишака приходилось платить по двенадцать и по пятнадцать рублей серебром.

Персидское правительство, неохотно терявшее громадное число трудолюбивых подданных, со своей стороны ставило Лазареву всевозможные преграды. Оно по всей стране рассеяло агентов, которые внушали армянам, что по прибытии в Россию их обратят в крепостных и будут брать в солдаты, между тем как Персия освободит их от всяких податей и даст многие льготы. В доказательство им предлагали теперь же гораздо более денег, чем мог предложить Лазарев. Но когда и это не подействовало, персидское правительство прибегло к последнему средству: оно объявило, что русские переселяют армян силой и тем нарушают туркменчайский трактат. Аббас-Мирза писал в этом смысле Лазареву, упрекая его в насильственном уводе армян, и прося его не употреблять во зло влияния на умы привязанного к нему населения. “Если рассудить по совести,– говорил он в письме,– как возможно, чтобы несколько тысяч семейств по искреннему и добровольному желанию бросили бы тысячелетнюю родину, имение, сады, поля,– чтобы остаться без места и безо всего”.

Под видом ограждения интересов армян из Тавриза прислан был даже капитан английской миссии, Виллок. Лазарев заставил его поехать вместе с ним в стан переселенцев и предоставил самому опрашивать армян. Когда же те отвечали, что “лучше согласятся есть русскую траву, чем персидский хлеб”, Лазарев заставил Виллока дать ему в том письменное удостоверение. К серьезным помехам переселения надо отнести и ненависть магометан, которые осыпали переселенцев бранью, а в некоторых местах бросали в них каменьями. Можно было опасаться даже кровопролития, тем более, что персидское правительство не обращало никакого внимания на неистовые поступки татар, надеясь, быть может, устрашить армян и удержать их в Персии. Особенная враждебность замечалась в Курдистане, откуда удалось выселить, и то с величайшей опасностью, лишь несколько семейств. Рассеянные жилища тамошних армян, находясь среди крутых и высоких гор, соединялись с остальным миром узкими тропинками, извивавшимися над пропастями, а кругом лежали селения магометан, лишь номинально подчинявшихся Персии. Надо было удивляться отважности офицеров, которые, в сопровождении двух-трех казаков, решились проникнуть в эти трущобы, где каждая вершина утеса, каждый глубокий овраг и темное ущелье – грозили им засадой и смертью. В озлобленной ярости куртинцы даже среди белого дня нападали на небольшие партии армян, грабили их, убивали или гнали назад. Лазарев должен был просить помощи у генерала Панкратьева, и только войска, прибывшие из Урмии, рассеяли разбойников.

Но все эти препятствия, конечно, уже не могли остановить начатого дела,– и по мере того, как выступали из персидских провинций русские войска, вместе с ними уходило и армянское население.

Первая, самая большая партия двинулась в путь 16 марта 1828 года. Стояла роскошная восточная весна; со всех сторон, по отлогостям гор азербайджанских, двигались огромные караваны переселенцев и направлялись к Араксу. “Трогательно было видеть,– рассказывает Глинка,– как матери учили малюток выговаривать священное имя первого армянского царя – Николая, как они внушали им помнить великого своего избавителя”.

Известный художник Мошков написал большую картину, изображающую это переселение сорока тысяч армян, под личным распоряжением полковника Л. Е. Лазарева. Вдали видны Арарат, Аракc и селения, лежащие по дороге к Эривани. На правой стороне картины – сам Лазарев, отдающий приказания армянским старшинам, а кругом его свита и поверенные в делах, английский и персидский; на заднем плане картины – обширный стан переселенцев.

Не совсем, однако, ласково на первых шагах встретила этих переселенцев их новая родина. Когда более пяти тысяч семейств уже приближалось к Араксу, Лазарев получил известие от эриванского областного правления, что оно, по недостатку хлеба, не может дать нужный помощи прибывающим, и просило удержать их на персидском берегу Аракса до собрания жатвы. Армяне стояли под открытым небом и терпели во всем крайний недостаток; свободных земель не было, и большую часть переселенцев пришлось отправить отсюда в Карабаг.

Так совершилось переселение армян, доставившее России огромные выгоды приобретением трудолюбивого и, можно сказать, единственного земледельческого народа в Закавказье. Напротив, население Азербайджанской области заметно поредело, и Персия понесла ущерба более чем на тридцать два миллиона рублей, по исчислению самого персидского правительства. На все переселение, как видно из отчетов Лазарева, было израсходовано только четырнадцать тысяч червонцев и четыреста рублей серебром; и на эту-то ничтожную сумму было переселено восемь тысяч двести пятьдесят семей, что в сложности составляло более сорока тысяч жителей.

“Смею сказать,– доносил Паскевичу Лазарев, отдавая ему отчет в своих действиях,– что, населив приобретенные вами обширные области народом промышленным и трудолюбивым, вы открыли для государства новый источник богатства, и как бы ни была велика сумма, издержанная на переселенцев, она с избытком вознаградит правительство. Вместо пустынь, покрывающих теперь поля древней Великой Армении, возникнут богатые селения, а может быть, и города, населенные жителями трудолюбивыми, промышленными и преданными Государю”.

Впоследствии, в 1833 году, министерство юстиции возбудило вопрос о древнем армянском гербе, и исследования по этому поводу возложены были на ученого армянина, профессора Черпети. Черпети, ссылаясь на древних армянских писателей, отвечал, что при царе Тигване, современнике Кира, употреблялось изображение семиглавого дракона; позднее, при династии Авшакуни, дракон был заменен одноглазым орлом; со времен введения христианства на гербе Армении изображался нерукотворный образ, потом образ заменился агнцем с изображением креста, и, наконец, на гербе Рупиниянов появился лев. Из всех этих знаков хотели составить один общий герб для Армянской области; но дело почему-то не сладилось, и герб в окончательной форме получил следующий рисунок: по середине накладного щита, на голубом поле, изображена серебристая снеговая вершина Арарата; ее окружают серебряные облака, а на вершине – золотой ковчег.

Нижняя часть герба разделена надвое: направо, в красном поле, древняя корона армянских царей; корона – золотая, с серебряной звездой, и вся осыпана жемчугом; повязка и подкладка ее – голубые. Налево, в зеленом поле,– церковь эчмиадзинская, вся серебряная, а главы и кресты золотые.

В верхнем отделении герба, в золотом поле, двуглавый русский орел. Он объемлет и держит в лапах означенный щит. А надо всем – императорская корона.

В гербе же собственно русских императоров остался лев как герб последней царственной династии Армении – Рупиниянов.

Не лишнее сказать, что в тридцатых годах армянами составлен был проект образования местного армянского войска, которое, под командой и русских, и местных офицеров, должно было нести пограничную и внутреннюю службу. “Армянская нация,– писалось между прочим в этом проекте,– за счастье почтет, если из сыновей богатейших и первых фамилий ее составится дружина или эскадрон и будет находиться в Петербурге, при особе монарха, в виде гвардии. Чем меньше будет стеснений, чем проще служба, тем значительнее возрастет и число желающих”. Для образования же офицеров из армян проект предлагал устройство особых корпусов, без всякого пособия от казны, с введением как в них, так и в других армянских заведениях обязательного обучения русскому языку. К сожалению, дальнейшая судьба этого проекта – неизвестна.

Два замечательнейших деятеля освобождения Армении были и первыми деятелями на поприще ее умиротворенной жизни. Это – Красовский и Нерсес.

Когда пала Эривань и вся провинция вместе с Нахичеванской областью присоединены были к России, в пышном дворце эриванских сардарей поселился генерал-лейтенант Красовский, первый русский военный губернатор Армении. Не нужно искать каких-нибудь громких деяний в мирной деятельности его в только что покоренной стране; достаточно знать, что армяне, истощенные недавними бедствиями, благословляли его имя не меньше, чем его подчиненные, что гуманное отношение его к населению в это тяжкое время дало даже повод к обвинению его в пристрастии к армянам.

Фактический духовный глава армянского народа, архиепископ Нерсес, мог и оставил более ясные следы своей кратковременной деятельности. В порыве благодарных чувств к Богу и русскому императору за освобождение Армении от ига неверных, он на могиле отца дал обещание построить в Сардар-Абаде на собственный счет православную церковь, во имя святителя, чудотворца Николая. В этом добром желании приняло горячее участие все сардарь-абадское Христианское население, и храм был заложен в присутствии Красовского 1 января 1828 года.

Еще ранее этого совершилось такое же торжество и в Эривани. Когда русские вошли в этот город, в нем был только один христианский храм, принадлежащий армянам. Это была убогая, деревянная церковь Зоровар, “Святыня Сильных”, которая, по преданиям, хранит в своих подземельях мощи апостола Анания, крестившего Савла. Паскевич желал увековечить память покорения персидской твердыни основанием нового храма, достойного самого события. И вот, по его ходатайству, главная эриванская мечеть, построенная турками в 1582 году и украшавшаяся золотой луной, была обращена в православную церковь, во имя Покрова Пресвятой Богородицы, в память взятия в этот день крепости. Стараниями Нерсеса храм приготовлен был ко дню тезоименитства государя императора. К этому времени с берегов Невы на берега Занги присланы были священная ризница, иконостас, драгоценная утварь и августейший дар двух императриц, Марии Федоровны и Александры Федоровны,– одежды на престол и на жертвенник и три воздуха, вышитые их собственными руками. Освящение храма совершилось 6 декабря 1827 года. В это же время во всех армянских церквях и магометанских мечетях приносились молитвы за русского царя – нового повелителя Эриванской области. Население встретило эти события с энтузиазмом; не только армяне, но даже татары собрали между собой весьма солидную сумму, свыше трех тысяч рублей, для раздачи войскам, расположенным в Эриванской провинции.

Но скоро, почти в самом же начале, деятельность как Красовского, так и Нерсеса должна была прерваться вследствие недоразумений с Паскевичем.

Паскевич, недовольный Красовским еще с того времени, как тот был его начальником штаба, не мог простить ему Аштаракского боя и дошел в своей вражде к нему до того, что не только слепо отрицал в нем военные дарования и административные способности, но и возвел на него целый ряд обвинений по управлению вновь покоренным краем. Паскевич жаловался, что доходы с Эриванской области в казну не поступают, тогда как Азербайджан, при худших условиях, дает их; что описания казенных имуществ в ханстве не сделано, и долги Эриванского сардаря в известность не приведены; что местные средства края пошли не на довольствие войск, а на помощь жителям и розданы Красовским для посевов, тогда как для войск доставлять продовольствие из Грузии крайне затруднительно и так далее. Паскевич упрекал Красовского в предоставлении Нерсесу неограниченного влияния на все дела, и во вредном покровительстве армянам, тогда как три четверти населения области составляют магометане.

“Не служив с Красовским до сих пор во время войны,– писал Паскевич Дибичу,– я почитал его человеком способным и просил о назначении его начальником штаба. Вам известно, какую пользу в этом звании принесла его служба. Потом я полагал, что он может командовать отдельным отрядом,– вы изволите знать, какие были последствия из этого назначения. Наконец, он был назначен в управление вновь покоренной областью, в которой от первого начала зависело все будущее устройство ее и даже образ мыслей насчет правительства,– вы изволите усмотреть, выполнил ли Красовский обязанности и по этому званию”… “Могу ли я желать себе такого помощника?.. Не буду ли ответствовать перед императором?”– спрашивает Паскевич далее,– и приходит в конце концов к заключению, что “Красовский полезен быть не может”.

Дибич, которому хорошо была известна истинная причина оставления Красовским должности начальника штаба, постарался ослабить резкость подобного мнения. И Красовский хотя, в угоду Паскевичу, и был отозван с Кавказа и зачислен по армии, однако же, вместе с тем получил за окончание персидской войны алмазные знаки ордена св. Анны 1-ой степени и от государя единовременно сто тысяч рублей.

28 апреля 1828 года Красовский выехал из Эривани в Россию. Проводы, сделанные ему, могли утешить его вполне за неудовольствия, которые он должен был вынести. Один из очевидцев говорит, что в них выразилось уважение не к “присвоенному ему чину – это было личное к нему уважение”. Депутация тифлисских армян приезжала благодарить его за услуги, оказанные им армянской нации; католикс Ефрем, старец, уже ступающий во гроб, благословлял его за попечения о бедных: архиепископ Нерсес, во главе эчмиадзинского духовенства, напутствовал его прощальной речью как избавителя первопрестольного монастыря от мести и злобы врагов христианства, а чувства подчиненных его нашли себе выражение в адресе, поднесенном ему от лица всего военного сословия.