Кавказская война. Том 1. От древнейших времен до Ермолова

Царевич Александр и его приверженцы, после поражения их, в Кахетии, укрылись в Хевсурию, оставаясь в близком и опасном для русской власти соседстве с Грузией и в то же время почти в безопасности для себя, за громадным подоблачным хребтом, отделяющим Хевсурию и непроходимым весной даже для испытанных кавказских солдат.

В Грузии существовало даже убеждение, что послать в Хевсурию войско – значит то же, что похоронить его заживо среди хевсурских скал, стремнин и бездонных пропастей. Природа Хевсурии сурова, как и нравы ее обитателей. Охваченная вечной зимой, она гармонирует вполне с сумрачным видом людей, суровые лица которых, кажется, не допускают мысли об улыбке и веселье. Хевсуры – народ, для которого как бы не существовали никакие исторические события и народные движения. Забравшись под самые карнизы вечных снегов Кавказского хребта и оградившись ими, как неприступной гранью, они в течение веков жили, не меняя ничего ни в формах своей политической жизни, ни в домашнем быту, ни даже в костюме и вооружении. Их верования, обычаи, язык – одним словом, все важные и все мелочные стороны их быта, как бы застыли от вечного холода снеговых вершин; они как святыня хранятся и переходят из рода в род неприкосновенными.

Тщательно собрав все сведения, какие только можно было добыть о дорогах, ведущих в эту полумифическую землю, Симанович прежде всего принял меры к тому, чтобы удержать в повиновении соседний с хевсурами сильный пшавский народ. С этой целью он весьма предусмотрительно арестовал весь пшавский скот, в числе сорока тысяч голов, ходивший на плоскости. Последствия показали, насколько эти «аманаты» были благонадежнее всяких других; пшавы, имевшие полную возможность запереть Симановичу выход из Хевсурских гор, теперь ему же служили лазутчиками и проводниками.

В то же самое время, опасаясь диверсии в пользу хевсуров со стороны лезгин и ахалцихских турок, Симанович поручил наблюдение за картлийской границей Терскому казачьему полку, вызванному с Линии, который и поддержал достойным образом старинную славу терского казачьего войска. При первой попытке турок вторгнуться в русские пределы, триста линейцев, под командой войскового старшины Золотарева, встретили их на границе и, несмотря на громадное неравенство сил, разбили так, что никаких попыток с этой стороны уже больше не повторялось.

Между тем войска, назначенные к походу, были готовы и, выждав наступление весны, двадцать третьего мая, одновременно и с четырех разных сторон вступили в Хевсурию. Первая колонна, под личной командой Симановича, прошла через землю тушинов; вторая, полковника Тихановского, через Пшавию; третья, генерал-майора Сталя, от Пассанаура, через Гудамакарский проход; и четвертая, полковника Казбека, через Таугарское ущелье.

С первого шага в горы для всех отрядов началась одна и та же борьба с ужасами грозной кавказской природы, и трудно сказать, которая из колонн перенесла больше трудов и лишений. Местность была везде одинаково недоступна: громадные нетающие снега еще лежали в горах повсеместно, представляя одну безбрежную снеговую пустыню, без малейшего признака жизни; ослепительная белизна снега невыносимо резала глаза и затемняла зрение, и между тем дорога лепилась по обледенелым тропинкам, проложенным по самому краю стремнин и бездонных пропастей. Утопая в снегу, едва переводя дыхание, спираемое резким воздухом, русские колонны взбирались все выше и выше в заоблачные пространства, таща на себе тяжелые орудия. «Кто сам не совершал подобных переходов, – говорит Зиссерман в своих записках, – тому никакое описание не даст достаточно рельефного изображения».

Перевалив наконец через горы, все четыре колонны сошлись у селения Лебайс-Кари и отсюда двинулись к Аргунскому ущелью, которое по справедливости считается одним из самых величественных мест в целой Хевсурии. Здесь быстрая Аргунь начинает свое течение маленьким едва заметным водопадом, с тем чтобы через несколько верст, у селения Шатиля, превратиться уже в бурный поток, который между стеснившими его отвесными скалами с ревом и грохотом низвергается по каменным ступеням вниз целой массой белой пены. В Аргунском ущелье хевсуры и кистины собрались в значительном числе, чтобы остановить вторжение русских. Но Симанович пошел напролом и штурмовал ущелье.

Два дня длилось упорное сражение, но на третий хевсуры бежали, после того как сильно укрепленная деревня их, Гуро, стоявшая в центре позиции, была взята приступом.

Дорога к Шатилю была открыта. Шатиль – главное селение хевсурского народа. Это был аул небольшой, всего дворов пятьдесят, в которых жило не больше двухсот вооруженных людей, но эта горсть, закаленная в постоянной войне, была фанатически привязана к своему родному гнезду и до сих пор не только отбивалась от всех неприятельских покушений, но сторожила вход и в остальную Хевсурию. В нескольких верстах впереди аула, в самой теснине ущелья, хевсуры заняли последнюю позицию, а третьего июня подошли сюда и русские войска. Вся обстановка, в которой находился отряд, производила необыкновенно воинственное настроение. Дикое, мрачное ущелье, сдавленное нависшими громадами скал; неистовый рев Аргуни, через которую нужно было переправляться под огнем неприятеля; закоптелые сакли и башни деревень, лепившиеся, как орлиные гнезда, Бог весть на какой высоте по уступам гор и сверху донизу унизанные кровавыми трофеями; наконец, самые жители, с головы до ног закованные в железо, в шлемах, с древними щитами – все действовало необыкновенно возбуждающим образом.

Началась битва. Обе стороны боролись с одинаковым мужеством, но все усилия изумленного неприятеля остановить победоносные войска оказались тщетными. Хевсуры были снова разбиты, и Шатиль, гордившийся столько веков своей неприступностью, пал перед русскими колоннами.

Разрушив до двадцати хевсурских деревень, которые все были взяты штурмом, Симанович отрядил полковника Тихановского в землю кистин, куда бежал царевич Александр после поражения хевсуров.

Не успел сделать отряд Тихановского половины перехода, а кругом стала замечаться резкая перемена и в природе и в людях. Суровые и голые горы Хевсурии точно раздвинулись и сменились более приветливым горным ландшафтом. Мягкие контуры окрестных гор и свежая зелень лесов приятно поражали глаз, утомленный диким видом громад негостеприимной Хевсурии, о близости которой еще ясно говорила бешеная Аргунь, по-прежнему с ревом и грохотом несшаяся по ущелью. Повсюду начинались ширь и простор. Сквозь прозрачные волны горного воздуха вдали причудливо рисовались лесистые хребты тогда еще малоизвестной Чечни, кругом расстилались пастбища, и самые поля, возделанные жителями, показывали уже присутствие и труд человека -зрелище, от которого успел отвыкнуть глаз, видевший только снега, да поросшие мхом хевсурские скалы.

И жители среди этой природы были совершенно другие. Кистины, принадлежащие к чеченскому племени, не имеют уже той суровой наружности и оригинальной одежды, которыми отличаются хевсуры, они говорят и одеваются, как чеченцы. По условиям местности они дерутся преимущественно пешком, и шашка встречается в их вооружении чрезвычайно редко, но зато их длинные лезгинские кинжалы, которыми они владеют в совершенстве, наносят страшные удары, и все, к чему прикасается лезвие их, раздваивается пополам.

Испытавшим трудности хевсурского похода кистинская экспедиция была делом относительно легким. Тихановский в короткое время разгромил кистин и заставил царевича бежать в Дагестан, где большая часть лезгин отказалась даже впустить его в свои селения, и лишь одно Осокольское вольное общество согласилось наконец дать ему убежище, ставшее тем не менее могилой его политической роли, так как с тех пор имя его уже более не встречается в русских военных реляциях.

Таким образом цель экспедиции была достигнута, и пятнадцатого июня отряд возвратился в Кахетию. Перенесенные труды войск были поистине неимоверны; и даже те, кто делал знаменитый Альпийский поход с Суворовым и потом был в Хевсурии с Симановичем, откровенно сознавались, что препятствия и труды последнего похода далеко превышали испытанные в Альпах. В первый раз еще развились в недоступных глубинах гор Кавказа победоносные знамена врага, и в первый раз побеждены были народы, которые никогда побеждаемы не были. И эта победа и природы, и непобедимых людей имела огромное значение.

«Как велик был страх, наведенный на всех окрестных горцев победой Симановича, – говорит Зиссерман, – можно судить по тому, что тридцать с лишком лет после этого впечатление еще не изгладилось, и мне приходилось в разговоре со стариками хевсурами и пшавами замечать, с каким ужасом они вспоминали об участи, постигшей тогда их села».

Наградой Симановичу был орден св.Георгия 3-ей степени. Георгиевские же кресты 4-ой степени получили за Хевсурский поход Кабардинского полка майор князь Иван Орбелиани – известный храбрец, тяжело раненный в этот поход двумя пулями, и капитан Трофим Юдин.

Хевсурский поход был, к несчастью, последним актом боевой деятельности Симановича. Возвратившись в Тифлис, он было энергично принялся за устройство внутренних дел в Грузии, представленный в то же время, за отличие по службе, к чину генерал-лейтенанта. Но он уже не имел утешения дождаться этой последней награды; он умер скоропостижно, второго ноября 1815 года, за грудами бумаг в своем рабочем кабинете. Смерть его произошла мгновенно – от удара, бывшего последствием как многотрудных занятий его, так и тяжкой раны, полученной в голову еще под Эриванью.

Кавказ потерял в Симановиче одного из тех незаменимых людей, деятельность которых принадлежит не им одним, а всему отечеству.

XXI. КОТЛЯРЕВСКИЙ

Тебя я воспою, герой,

О, Котляревский, бич Кавказа!

Куда ни мчался ты грозой —

Твой путь, как черная зараза,

Губил, ничтожил племена…

Ты здесь покинул саблю мести,

Тебя не радует война;

Скучая миром, в язвах чести,

Вкушаешь праздный ты покой

И тишину домашних долов.

А. Пушкин

О, Котляревский! Вечной славой

Ты озарил кавказский штык!

Помянем путь его кровавый -

Его полков победный клик…

Домонтович

«Светлая жизнь Котляревского, – говорит один из его биографов, – резко распадается на две совершенно отдельные части: в продолжение первой он служит славой и гордостью русского войска; в течение второй – украшением всего человечества. Первая ознаменована геройскими победами, вторая посвящена безропотным тридцатидевятилетним страданиям от множества ран, полученных им на Кавказе». Сын бедного сельского священника, Петр Степанович Котляревский родился двенадцатого июня 1782 года в селе Ольховатке Харьковской губернии. Совершенно особенный случай забросил его на военное поприще, о котором они никогда не мог и думать. Однажды – это было зимой 1793 года – сильная метель заставила проезжего офицера искать убежища в селе Ольховатке. Этот офицер, впоследствии известный кавказский герой Иван Петрович Лазарев, приютился у старого священника и прожил в его доме целую неделю. Заметив способности «маленького Пети», он предложил отцу отдать его в военную службу, и через год молодой Котляревский отправлен был на Кавказ, где и поступил в четвертый батальон Кубанского корпуса, которым командовал тогда Лазарев. Четырнадцати лет от роду Котляревский уже участвовал в персидском походе и при осаде Дербента впервые услышал свист вражеских пуль, с которыми ему суждено было так сродниться впоследствии.

Шесть лет прослужил молодой Котляревский фурьером и сержантом и только в 1799 году произведен наконец в офицеры, с переводом в семнадцатый егерский полк, шефом которого был в то же время назначен Лазарев. С ним вместе в звании его адъютанта Котляревский совершил знаменитый переход через Кавказские горы, когда Лазарев шел занимать Грузию, с тем чтобы уже никогда более не покинуть ее. Этим переходом начинается для Котляревского беспрерывная цепь сражений и событий, в которых он принимал все более и более деятельное участие. И через девять лет его блистательные победы далеко раздвинули пределы царства, а имя его на вечные времена слилось со славными именами Мигри, Ахалкалаков, Асландуза и Ленкорани.

Первое сражение в Грузии, в котором Лазарев разбил огромные силы лезгин на Иоре, доставило Котляревскому разом две награды: чин штабс-капитана и крест св. Иоанна Иерусалимского. Вскоре Лазарев предательски был убит в Тифлисе царицей Марьей, и князь Цицианов предложил Котляревскому поступить адъютантом к нему. Молодой офицер предпочел, однако же, остаться на фронте и получил в командование егерскую роту.

Во главе этой роты он штурмовал Ганжу и на глазах Цицианова был ранен в ногу. Рана эта была так тяжела, что Котляревского Чуть было не оставили на поле сражения. К счастью, его заметил и поднял молодой Воронцов. На помощь к нему подскочил рядовой Богатырев, но тут же был убит пулей в сердце, и Воронцов один вынес из боя Котляревского, который до глубокой старости помнил этот случай, послуживший началом его неразрывной сорокавосьмилетней дружбы с будущим кавказским наместником.

Князь Цицианов, как человек большого ума, не посетовал на бедного армейского капитана, отказавшегося от чести быть его адъютантом, он выставил его заслуги государю в самом выгодном свете, и Котляревский опять получил две награды: чин майора и орден св. Анны 3-ей степени с бантом.

Начавшаяся тогда война с персиянами открыла Котляревскому обширное поприще показать свои военные дарования. В 1805 году он был соучастником в геройских подвигах Карягина на берегу Аскорани, у Шах-Булаха и у Мухрата, где получил две раны: пулей в ногу и затем картечью в правую руку. Несмотря на эти раны, Котляревский не оставлял фронта и принимал деятельное участие во всех последующих делах с неприятелем, и скоро выдвинулся из ряда своих сверстников. Награжденный за экспедицию с Карягиным орденом св. Владимира 4-ой степени с бантом, он в 1807 году был произведен в подполковники, в следующем году – в полковники, а в 1809 году уже назначен начальником самостоятельного отряда, расположенного тогда в Карабаге.

С этого момента начинается для Котляревского новая эпоха его боевой жизни, эпоха командования отдельными отрядами и блестящих побед, слава которых принадлежит уже именно ему.

С открытием военных действий в 1810 году, главнокомандующий в Грузии, генерал Тормасов, желая предупредить вторжение персиян в Карабаг, приказал Котляревскому с одним батальоном семнадцатого егерского полка занять пограничное селение Мигри. Но едва Котляревский выступил, как Тормасов получил известие, что вся персидская армия тянется по направлению к этому пункту. Встревоженный за участь батальона, он приказал воротить Котляревского, но приказание это пришло тогда, когда неприступное Мигри было уже взято Котляревским.

Нужно сказать, что к Мигри пролегали из Грузии две дороги, обе укрепленные засеками и батареями, а самое селение, расположенное у подошвы двух высоких, почти отвесных скалистых кряжей с устроенными на них батареями и с сильным двухтысячным гарнизоном, представляло действительно неодолимую твердыню. Котляревский, желая избежать бесполезной траты людей среди засек и батарей, решил идти не по дорогам, а пробраться со своим батальоном без пушек по вершинам карабагских гор такими тропами, которые даже местными жителями считались недоступными. Три дня солдаты то спускались в бездонные пропасти, то поднимались на голые, сожженные солнцем утесы и ночью двенадцатого июня вышли в долину в пяти верстах от Мигри. Так как дольше скрывать прибытие отряда было невозможно, то Котляревский, разделив его на три части, энергично повел атаку и, после короткого боя, взял передовые высоты. В это время он получил известие, что два персидские отряда от Эривани и от Аракса усиленными маршами спешат на помощь осажденным. Медлить, следовательно, было невозможно, и, дав небольшой отдых отряду, Котляревский ночью продолжал сражение. К девяти часам утра он уже занял селение и, не давая персиянам опомниться, стремительно пошел на батареи, грозно венчавшие собой горный кряж, примыкавший к Мигри. От этого приступа зависела победа или гибель отряда. Сознавая это, солдаты напрягли последние силы, и скоро майор Дьяченко и сам Котляревский овладели пятью батареями. Тогда, ободренные успехом, егеря штыками погнали неприятеля из одного укрепления в другое, и остановились только перед последней, уже решительно недоступной батареей Сабет.

Голый утес из дикого гранита, на котором устроена была батарея, гордо поднимался к небу, как бы смеясь над горстью людей, думавших взобраться на его вершину. Котляревский, сам осмотрев утес и убедившись, что штурм этого гиганта будет не под силу его отряду, приказал отвести у осажденных воду, и через сутки неприятель сам покинул грозный утес и рассыпался в разные стороны. Неприступная Мигри была занята с потерей тридцати пяти человек, но в этом числе был и сам Котляревский, снова раненный в ногу.

Тормасов между тем с нетерпением и боязнью ожидал известий об участи отряда. Когда получено было донесение, что Мигри взято, он сначала не хотел ему верить. Это превосходило всякое вероятие и самые смелые ожидания.

Выразив душевную благодарность храброму отряду, он тем не менее не решался оставить его с глазу на глаз со всей персидской армией и приказал Котляревскому вырыть укрепления и отступить в Шушу. Котляревский ответил на это, что «занял Мигри не с тем, чтобы отдавать его персиянам», и что, «опираясь на дух своих солдат, он надеется отразить неприятеля даже в том случае, если перед крепостью появится вся его армия». Он выставлял в своем рапорте всю важность занятия Мигри, писал, что во второй раз, быть может, и не удастся уже овладеть ею с такой ничтожной потерей. Генерал Небольсин, стоявший в Карабаге, послал к нему на подкрепление две роты того же полка, но Тормасов категорически приказал «отступить». Приказание это, однако же, опять опоздало: Котляревский его получил в то время, когда персидская армия была уже им уничтожена.

Персияне с ужасом узнали, что Мигри находится в руках Котляревского, и тотчас отправили к ней отдельный десятитысячный корпус, под начальством Ахмет-хана, при котором в качестве советников состояло несколько известных по своей военной репутации английских офицеров. Котляревский очутился в блокаде. Но, сберегая людей, он приказал солдатам спрятаться в садах, запретил перестрелки и требовал, чтобы никто отнюдь не показывался на глаза персиянам. Кому нужно было выйти, выходил ползком, так, чтобы его не было видно. Сам Котляревский со всеми офицерами каждый день обедал и ужинал на подмостках, сделанных в ветвях огромного дерева, которое стоит и поныне близ древнего монастыря, находившегося в Мигри. Персидские пули не раз свистали над их головами, но, к счастью, никому не причинили вреда. Отсутствие у осажденных малейших признаков жизни изумляло персиян. Англичане советовали не ходить на штурм, порешили перекопать ручей и отвести у осажденных воду. Но Котляревский это предвидел и потому заранее укрепил источник двумя батареями. Куда ни обращались персияне – они повсюду встречали готовый отпор, и грозное Мигри стояло перед ними недоступной и страшной твердыней. Видя, что все усилия его останутся тщетными и что блокада может повести только к бесполезной потере времени, неприятель отошел и стал на Араксе.

Этого только и ждал Котляревский.

– Ну, ребята, – сказал он, обращаясь к солдатам, – вылезайте из нор! Ночью – поход. Идем с одними штыками, без ранцев и без патронов. Покажем трусам, как надо бить неприятелей.

Солдаты ответили дружным «Рады стараться!», и сами торопили выступлением, опасаясь, чтобы персияне не ушли. О малочисленности отряда никто нимало не заботился, все рассчитывали только на быстроту, внезапность и стремительный натиск. «Идущему вперед одна пуля в грудь или в лоб, а бегущему назад десять в спину», – не раз говорил Котляревский своим подчиненным, и подчиненные твердо помнили эти заповедные слова их начальника-героя.

Наступила темная ночь. Пятьсот человек, с Котляревским впереди, тихо и осторожно подкрадывались к персидскому лагерю. Они обошли его с разных сторон и вдруг, по условному сигналу, без выстрелов и крика бросились в рукопашную схватку; ужас овладел персиянами. В темноте, кидаясь в разные стороны, они везде натыкались на русские штыки и, спасаясь от них, гибли в Араксе. Русский отряд был так мал, что Котляревский отдал приказание: «Пленных не брать», – и река скоро была запружена вражескими трупами. «Едва доставало рук, – говорит очевидец, -чтобы исполнить суровое, но необходимое приказание героя». Весь неприятельский корпус был уничтожен буквально, а Котляревский в этом неслыханном, невероятно геройском деле потерял всего тринадцать человек нижних чинов убитыми и ранеными.

Тогда и Тормасов согласился наконец оставить Мигри в своих руках и приказал укрепить ее, как можно сильнее. «Мигри так укреплена природой и персиянами, – отвечал на это Котляревский, – что неприступна ни для какого неприятеля, и укрепить ее сильнее уже невозможно».

Заслуги Котляревского обратили на себя особенное внимание государя. Четырнадцатого июня он был назначен шефом Грузинского гренадерского полка, вслед за тем получил за взятие Мигри орден св. Георгия 4-ой степени, а за поражение персиян на Араксе – золотую шпагу с надписью «За храбрость».

Котляревский и сам знал цену своему славному подвигу в Мигри; награду за него, Георгиевский крест, он ценил всегда выше всех наград, полученных впоследствии, и постоянно носил его в петлице серого своего сюртука, даже по окончании службы.

Между тем здоровье мигринского героя, расстроенное трудами и ранами, заставило его просить увольнения «на отдых». Тормасов написал, что «принимает истинное участие в его болезненном состоянии и, с полным уважением к его отличному служению, разрешает сдать команду майору Дьяченко и приехать в Тифлис».

В Тифлисе Котляревский принял от генерала Симановича Грузинский гренадерский полк, а в следующем году ознаменовал себя новым, еще более блистательным подвигом.

Маркиз Паулуччи, сменивший Тормасова, решился начать военные действия взятием турецкой крепости Ахалкалаки. Но он знал по опыту, насколько сильна эта крепость, помнил, что граф Гудович, за несколько лет перед тем, не только вынужден был отступить от ее стен без успеха, с целой армией, но потерял при том две тысячи нижних чинов и несколько орудий. Взвешивая причины подобной неудачи, маркиз Паулуччи остановился на том, что для взятия Ахалкалаков, также и для взятия Мигри, важна не столько материальная сила, сколько дух доблести, воодушевляющий Котляревского; на нем и остановил свой выбор Паулуччи. Котляревский с радостью принял на себя опасное поручение и начальство над отрядом из двух батальонов грузинских гренадер, назначенных для выполнения его. Подобно тому, как он сделал это в Карабаге, он решил пройти в Ахалкалаки напрямик через Триолетские горы, оставив в стороне большую дорогу через Боржомское ущелье; но здесь встретила его борьба с природой несравненно труднейшая уже потому, что экспедиция была зимой, в декабре, когда на горных хребтах мороз и стужа бывают подчас невыносимы. Четыре дня отряд переносил ужасные лишения – то утопал в снегу, засыпаемый метелями, то выбирался на скользкие обледенелые утесы, застывая от стужи. Солдаты с неимоверным мужеством и бодростью переносили труды и мало-помалу продвигались вперед, поддерживаемые любовью и безграничным доверием к своему начальнику. Наконец, седьмого декабря, на горизонте показались башни Ахалкалакской крепости. Отряд свернул в глубокое ущелье и получил приказание остановиться, чтобы отдохнуть, приготовиться к бою и особенно не дать себя заметить неприятелю, что могло бы поставить отряд в положение весьма опасное.

«Провидение спасло наш отряд тем, – пишет Котляревский, – что он не был открыт в границах пашалыка». И действительно, только одна нечаянность нападения и могла доставить победу под стенами сильной Ахалкалакской крепости. Как только наступила ночь, Котляревский вывел отряд из ущелья и быстро в тишине подвел его к крепости. Там все покоилось глубоким сном; никому и в голову не могло прийти, что русское войско перешло через снеговые горы в такое суровое время, когда, по местной пословице, «там не летает и птица». Таким образом, гарнизон был захвачен совершенно врасплох, и в крепости ударили тревогу уже тогда, когда русские, приставив лестницы, взбирались на стены. Капитан Шультен, родственник Котляревского, только что переведенный перед тем в Кавказский гренадерский полк из Серпуховского драгунского, первый вошел на вал, и вскоре три батареи уже были в руках русских. Турки защищались упорно, отчаянно, но это только усугубляло кровопролитие боя. Солнце не показалось еще из-за гор, как вся крепость находилась в руках русских, и неприятель бежал, оставив победителям шестнадцать орудий и два знамени, из которых одно было изодрано в клочки при сопротивлении знаменщика, а другое отослано в Тифлис. Русским взятие Ахалкалаков стоило тридцати человек убитыми и ранеными.