Никто не знает Сашу

Обшарпанные домики. Дуги трамваев. Жёлтая реклама. Поволжск.

Глубокая синева реки. Дворики и бельевые верёвки. Лабиринт арок, парикмахерские, рынок, шаурма. Поволжск.

Огромные площади. Солнце на пыльных стёклах маршрутки до подробных царапин. Скверы, памятники, и путаница улиц, отсылающая к дебрям Катманду или Нижнего. Поволжск. Всё в пятнах юности, а граффити замазали: «Я движим кружевом твоей любви, и, если выживу – останови».

«Шанхай», «Китай», «Шервуд», «Проезд», бывшие «Коробки»

Голова пульсировала как ещё одно отдельное сердце. Железным ливнем громыхала мелочь на панели маршрутки. От остановки во двор. У двери по привычке искал отсутствующие ключи нажимая номер знакомый запах почти подвальной сырости чьей-то неуловимой стряпни ящики поменяли а надпись что Королёв сука оставили жил под нами мать умирала от рака жаловались что слишком громко слушаю нет-нет стоп по порядку,

1-й этаж.

Справа – тётя Рита, необъятная баба с кудрявой головой, тяжелеными кулаками, лениво орала матом, если хлопали дверью, старшая по подъезду. Муж – конечно, маленький, сухой, с острым внимательным лицом. Лет пять назад несли стонущую Риту к «скорой» всем подъездом, ноги, ноги, ухнув, уложили. Я всё думал, как будем обратно. Не пришлось.

Слева – за кожаной дверью, с врезавшимися, точно пули пуговками – дядя Игорь, седой психопат, вечно что-то красит, старый сколько помню, в зелёных очках, с радиоприёмником, ты вырос засранцем, потому что тебя не пороли, а меня – пороли. Повесился. Дочь красивая, внучка – моя ровесница – выросла лесбиянкой, водит «Волгу»….

(Щербинки ступенек врезались в память, поворот, плитка, где в царапинах всегда виделся степной пожар)

2-й.

Справа – Лёха, переехал из соседнего подъезда, с бешеной лайкой, родители в ссорах и кодировках, отец флегматичный, вылитый Балуев, вёз в больницу на джипе, когда мне сломали нос, платок дайте ему, салон заляпает. Жена с ёжиком, нервной худобой, в коей таила красоту, иногда нас стригла.

Напротив – тётя Ася, красивая, но пьющая, что-то мягкое и навязчивое из детства, дай откушу щёчку. Сын Толик научил нас курить, а сам стал легкоатлетом. А как вышел из формы и возраста – переделался в тяжёлого, раскачался до неузнаваемости. И только улыбка, хитрая, та – Толик.

(Пролёт, отломанный деревянный поручень на железных перилах – цикл из четырёх вертикальных полосок: извилистая – прямая – скрученная – кубическая – её больше всех любил, сжимал в кулачке угловатый металл).

3-й

Королёвы. Старший играл на аккордеоне, проснёшься студентом с похмелья, а снизу звук. Мать умирала, отец – усталый усатый мужик, клетчатая рубашка в пятнах мазута, старая «Нива». Бабка строгая и все звонила, если шумели с сестрой… Сарра Паллна. Покойная.

Напротив – вежливая будто напуганная пожилая пара, мужчина с добрым лицом-булкой, вроде бывшие гэбэшники… Переехали?

(Между 3-м и 4м в центре бордовой плитки – белый прямоугольник. По нему – запыхавшийся с санками; с портфелем и сменкой; пьяный с гитарой, понимал – следующий).

4-й.

Справа – Люда, мамина подруга, тоже стригла, съехали, брат алкоголик, пил по-чёрному, по-чёрному и кончил, сгорел во сне от сигареты. Заплаканная мать, добрейшая бабка, приходила к нам: звонить Люде, а он не открывал, ломали дверь пророческие пожарные, кидался мебелью, орал, мать всё прощала

И вот – напротив, новая, но уже постаревшая с ремонта нулевых, деревянные ромбики, ткнуть в глаз звонку, но стой, что наверху?

Прямо над нами, сивый Васёк, мать – продавщица в киоске, где мы покупали портвейн, хранили взаимное инкогнито из-за низкого окошка. Дерзкая, скуластая блондинка, красивая, неподвластная времени. А вот сестра – сумасшедшая, ходит по квартире кругами на каблуках – проснёшься – снизу аккордеон, сверху приближается цокающий пунктир, поворачивается, уходит и обратно… Их мать – сморщившаяся старушка, не здоровалась – глухая. На всех четверых – словно одно скуластое лицо.

Напротив – дед, пузатый, с седой курчавой бородой, мощным лбом, точно Карл Маркс, что-то всегда насвистывал, счастливый, деловой – писал иконы, ходили к нему священники в рясах…

…Саша постоял у надписи «Королёв – сука» и двинулся вверх. На 1-м всё без изменений, Игорь плитку переложил, у Аси уведомление от коллекторов во всю дверь, 3-й – ремонт, хлам, переезжают после смерти Сарры Паллны, выше тоже продали – семья с детьми, самокаты на площадке, деревянные ромбики, звонок…

– Привет, сынок!

Они обнялись, неловко, он нагнулся к ней, родной запах, поцелуй в щёку, как бежать из детского сада сквозь снег – к ней, а она в белом-синем комбинезоне в центре зимы, спустя 26 лет, здесь, в прихожей, мама, мама.

Он каждый раз удивлялся не тому, как мама менялась – скорее как-то уменьшалась, чем старела – а тому, как он быстро привыкал к ней новой. Будто она всегда была такой. Недавно он пересмотрел трясущуюся хронику из девяностых, где мама – почти ровесница, да ещё удачно попавшая платьем в повторившийся виток моды – и был ошарашен разницей.

Он сидел на кухне, дверь в холл была закрыта, и дверь в зал закрыта – он спит – они общались вполголоса. Мама хлопотала, расспрашивала, говорила, разогревала, предлагала то, это, пятое-десятое, сыр, сырники, щи, пирог. Саша улыбался, тоже соскучился, думал лечь сразу, но теперь хотел доставить маме удовольствие. Её рассказ про дела Ани и отца шёл мимо, как Саша не пытался вникнуть. Взгляд блуждал по кухне и с изумлением замечал, как быстро квартира зарастала хламом – чашками, полотенцами, пластиковыми контейнерами, салфеточницами, подставками, тарелками, коробками, статуэтками, пузырьками отца… – так началось с его отъезда, будто родители заполняли пустоту, но он льстил себе. Скорее – просто захлёстывало время, не успевали разгребать поток.

– Ты что-то бледный? Приляжешь? В душ? Ты как спал?

– Прилягу. В душ и прилягу. Может, до завтра.

– Ну хорошо. Я тебе чистое постелила, полотенце там… Поспишь, и отец проснётся…

– Хорошо.

– Ну вы что там, – мама смотрела на него, – с Ксюшей-то? Всё? Ты хоть сказал бы.

– Да… Так всё это. Спонтанно.

– Ну ясно. Бывает, сынок. А с этой девочкой, Ритой что? Вы не вместе?

Саша вспомнил, как Рита бросила его в Индии без денег, сбежала.

– Нет, мам. У нас всё было… так.

– Ясно. Ну, не переживай.

– Ага.

– По чьей инициативе развелись, если не секрет?

– Да, – Саша мучил кусок пирога – по общей, как-то.

– Ну ясно.

Мама смотрела на Сашу. Саша посмотрел в стол и сказал.

– Ну… скорее… по её.

– Ох, сынок.

– Вот. – ему уже было сложно сдержаться.

– Ну ладно. Ладно, сынок. Всё наладится – она обнимала его, шептала, а он всхлипывал словно ему снова пять. Дома. Он дома. Он снова дома. Это длилось секунд 20. Я дома. Потом очнулся, отвёл красное лицо:

– Ладно, мне надо поспать

– Иди-иди, сынок.

… растянулся на простынях, жалея, что сладость высыпаться всегда отложена, ей нельзя насладиться сейчас, а только после, как смотришь на маму в хронике, а она – другая, а засыпание мучительно как мамино платье синее джинсовое где она другая но видишь только после выспавшись повзрослев оглянувшись в детство а всё другое только платье синий провал…

– Саш? Спишь?

… то ли сутки, то ли пять минут. Голова горячая, слюнка по щеке. Телефон, сколько, двадцать минут всего спал…

Саша заранее подпёр дверь креслом, но он стучался.

– Я сплю.

– Ясно, ну ладно спи…Как доехал-то?

– Нормально. Более-менее.

– Ясно, ну ладно. Концерты-то нормально прошли?

– Да. Я сплю, прости.

– Ладно-ладно. Ну всё нормально? В целом?

– Да-да. Всё хорошо. Мне надо…

– А то тебя не было полгода, говорят, в Индии был. Написал бы хоть.

Выдох. Приподняться. Виски болят.

– Пап, мне надо поспать, прости.

– Ну дай хоть посмотреть, не виделись полгода.

Дверь беспомощно упирается в кресло, сдвигает несколько сантиметров.

Встать с постели, не найти места, подойти к двери.

– Слушай, давай попозже, я не выспался и…

– Ну ясно… А здесь у тебя, где концерт-то?

Молчание. Сглотнуть.

– В Волжском.

Театральный вздох.

– В ДК что ли?!

Ясно. Пьяный.

– Да…

– А билеты все продали?

– Почти.

– А когда? Завтра, мама говорит…

– Да.

Пауза.

– Ну я не пойду, я твои песни, сам знаешь…

– Ага.

– Ну спи.

Пауза. Двое, дверь. Саша вздохнул:

– Ты сам-то как?

– Ишь! Вспомнил… Да пока не умер. Вот ты успел.

– Ну… болит?

– Не пью – болит. Выпью – поменьше. На похороны-то приедешь?

– Хватит, пап.

Пауза. Только не спрашивай. Сна уже никакого не было.

– Ну что у вас с Ксюшей-то произошло?

– Давай потом.

– Ладно-ладно. Сто-о-оп!.. Я не лезу в ваши дела… Но ты зря. Ксюша хорошая. Тебе надо было с ней. Разное бывает… Ты вот только не обижайся, но она могла из тебя человека сделать. Вы же фильм хотели? Сняли, фильм-то? Обиделся? Ну извини…

– Давай потом.

– Она же теперь в каком-то издании работает? «Гидра» или как там? Может напишет про тебя?

– Давай. Потом.

– Ладно-ладно. Я не лезу… Но может ещё можно что-то, это, вернуть?

– Всё, пап.

– Ну хоть по чьей инициативе?

– Пап.

– Ты её или она тебя?

– Оставь меня в покое!

– Ну что ты кричишь? Ну бросила и бросила. Ну хотя если бы ты её, то как-то было бы… Нет!.. не достойнее, что ли, нельзя так. А она теперь в каком-то издании.

Дверь двинулась вперёд, но Саша уже упирался коленями

– Закрылся…

– Пап. Я не спал трое суток почти. Я себя очень плохо чувствую. Ты можешь дать мне поспать. У меня завтра важный концерт. У меня голова раскалывается. Я посплю, и мы завтра с тобой поговорим. Пожалуйста!

– Ладно-ладно, сынок. Ладно!

Скрип половиц. Дверь трогается вперёд, назад.

– Молодец, конечно, что приехал родного отца проведать, ты не спал, я понимаю, это конечно, не так важно, как у меня, но только вот не надо завтра эту песню, которую ты…

– Можно. Просто. Дать.

– … на моих похоронах тоже не надо!

– Мне. Поспать! – они уже оба орали и толкали дверь, но у отца сил было меньше.

– сложно на пять минут? Родному отцу?

– …блядь, почему я просто не могу поспать в своей…

– …во-первых, не матерись, я тебе тысячу раз, а во-вторых, ничего твоего в этом доме…

Саша торопливо кидал вещи в рюкзак. В виски билось клювом.

– … даже не утрудился написать, а! Я стою как дурак, перед комиссией, декан, Шигин покойный, а где ваш сынок-то… – голос уже удалялся и гулял по квартире.

– Саша! Толя! Ну что у вас опять?!

– Блядь. Это было семь лет назад! А ты всё забыть не можешь! Я не виноват, что ты бросил петь, и…

– … Не приехать на собственную защиту! Кинуть отца! Предупредил бы! Чтобы я не как дурак перед…

– Толь, ну тебе нельзя курить, ну куда ты?

Звон балконного стекла, курево.

– Саша, ну что ты… Ты куда собрался? Саш!

– Всё нормально. Приду попозже.

… на нервах с Русланом целую сигарету, поздравил Вовчика и скрылся в комнате до гостей, лежал и слушал гитару, игры, крики. Вовчик и Руслан сразу предложили травы, и Саша знал, что достаточно опустить пару водников, да ещё не этой забористой сативы, а вот той мощной индики, да запить Иван-чаем, его срубило бы на корню, и никакой шум ему бы но не для того завязал и каждый день медитировал не для того пытался обрести гармонию потому не стал курить траву а просто лежал с мыслями-проволокой и тело наливалось металлом до неподвластной лёгкости и начинало мелко дрожать как струна, опять озноб? он почт…..ей-то возглас выкидывал его из одного обморока в другой поспать хотя бы часа 4 сегодня очень важный он видел у Вики поволожской подруги Ксюши пост что идёт на него удивительно учитывая их недавний развод но наверняка Вика всё доложит ей меня не вот чтобы сильно волнует но всё-таки это важно и будет много людей Вика в зале где-то на третьем, а ознобы эти что-то часто и весь мокр…

11. Ксения, Москва, список 3

Ну кино, например. Тарковского мы любили оба. Или Данелию. Совпадение вкусов, это конечно, не причина выходить замуж. Но всё же неплохой бонус. Было у нас негласное понимание, что хорошо, что нет. Саша хорошо разбирался в стихах. В культурных вопросах нам вообще сначала везло больше. Понимали друг друга с полуслова. Говорили в пресловутую темноту часами.

Оба органически не переносили лицемерие. Оно было противно нам как насморк. Но я-то потом повзрослела. Вакцинировалась, так сказать. Саша при виде моих московских друзей продолжал температурить. Знал бы он, куда я теперь устроюсь работать – взял бы больничный от наших отношений.

Ещё Саша сам почти не опаздывал. Тяжело переносил чужое разгильдяйство. Даже не как личное оскорбление. А скорее с участием. Так смотрят на ребёнка, что обляпался мороженным. С осуждающим состраданием.

Дети. Это место мы оба обходили, как белое пятно на карте. С изяществом Титаника, не верящего в айсберг. Не проговаривали саму непроговорённость. Оба детей хотели, но не сейчас. Точных параметров наше «не сейчас» не имело. Больше всего это нервировало наших мам. Не сговариваясь, настоятельно требовали внуков.

Ещё Поволжск. У нас было разветвлённое дерево общих друзей. Корневая система воспоминаний. Куча приколов и словечек, понятных только нашим. Посторонним понадобился бы переводчик. Наша юность напоминала сросшиеся яблони.

Искренность. Саша хоть и держал всё в себе как в сейфе, но, если пойдёшь навстречу – говорил честно. До школьной беззащитности. Признавался, что завидует моему внезапному успеху с фильмом про Гипера. Что устал биться год за годом в эту стену. Что чувствует себя ничтожеством. Рассказывал только мне.

Саша любил искренних. Но не отбитых и навязчивых. Тактичных. Нам нравились одинаковые. И не нравились одинаковые. На вечеринках обсуждали других одними взглядами. Сплетничали на телепатическом уровне. По пути к метро хохотали, сверяя свои догадки. Сходилось. Я всегда ощущала в нём какое-то трезвое отношение. Точку отсчёта. Незыблемую как бетонный пол. Что нас слепили на одной фабрике. Одинаково ко всему относились. Не ко всему. До сих пор не понимаю, почему он выбрал Риту. Такие «просветлённые» женщины всегда вызывали у него желание убежать.

Секс. Секс с Сашей был хороший. В начале страстный и неумелый, как торнадо в кладовке. Потом всё плавнее, точнее. Ленивее и меньше. Пока не сошло на нет, в эпоху больших ссор. Последний раз – аккурат перед разрывом. Когда вернулся от этой Риты. Интересно, он с ней спал уже тогда? Я никогда ему не изменяла. Хотя предложения были. Дэн, например. Всё пытался перевести нашу дружбу в горизонтальную плоскость. Но я хотела довести всё с Сашей до логического конца. Мы с Сашей не занимались сексом. Любовью, нежностью, друг другом, но не сексом. Последний раз – да. Последний раз – сексом. Но и не друг с другом – каждый мстил своему прошлому. Я, кстати, могла и залететь. Не залетела. Даже наши организмы не хотели дальнейших отношений.

Первый поцелуй – не случился на съёмках. Только переехала, Саша попросил снять ему клип, и в день съёмок попытался поцеловать. Хотя ещё встречался с Катенькой. Примерил амплуа героя-любовника. Амплуа оказалось велико, как папин пиджак. Я примерила порядочность. Она мне жала, как новые туфли. Но я его отшила. Потом влюблённые переписки. Аудизаписи, что мы слали друг другу, становились всё откровеннее. Он признался мне в любви целым альбомом Стинга. Ушёл от неё. Второй первый поцелуй – у метро. Скомканный и быстрый, как проглоченная конфета. Клип мы так и не сняли.

Песни ещё. Я фанатела будучи студенткой. Руки, голова, рот. Любила и понимала, став старше. Тишина, гитара, голос. Оказавшись рядом, удивилась, насколько другой. Тихий, неуверенный, молчаливый. Не жил на надломе, не горел, избегал пьянок с другими, связей с фанатками. Держался ото всех подальше, кроме своих. Такая даль между лирическим героем и Сашей Далем. Никто не знал Сашу. Увидев, тогда и подумала, что классно снять про этот разрыв внутри. А когда поступила к Горизонтовой в школу доккино, показала ей его песни – как та плевалась. Романтический герой, надрыв, надлом, Художник с большой буквы, тьфу! Вот поэтому я и хотела показать его настоящего. Тихого, маленького, оправдать. Показала.

Для него важнее всего всегда было творчество. Ни признание, ни слава, ни деньги, хотя он иногда за этим гнался. А вообще – возможность брать и петь. И когда я лежала на самом дне самой себя как в колодце, он меня вытаскивал. Потому что понимал, почему я там лежу. Он не теребил меня как заусенец. Он ложился рядом. Он всегда знал, чего я хочу. Снимать. Это он предложил мне снимать дипломную про знакомого звукорежиссёра. Хотя нам обоим было понятно, про кого он хочет, чтобы я снимала. Через этого звукорежиссёра я нашла Гипера. Снимать было самим моим существом, моим делом. Он бы не простил мне, что я сейчас работаю в «Гидре», что снимаю меньше. Он бы сказал, я размениваюсь на мелочи. Он обожал, когда в человеке есть этот провод под напряжением – дело. И в нём, и во мне был провод. Он любил меня за этот провод, я была для него проводом. Другого он во мне и видеть не хотел.

12. Малая (Рита), Ришикеш

Просто сидеть и молиться. Сидеть и молиться. Покурить джоинт и молиться. Какая хорошая вера. Какой хороший мальчик этот индус. Не ест по понедельникам ради Шивы. Говорит мне, что я искренняя. Что я открытая. Катает на байке. Угощает гашишом. Удивляется почему не хочу без. Хочет породниться. Нет. Мне жалко его. Мне не жалко его. Я не подарю ему свои три буквы. Я уже породнилась с другим. Я уже родная другому. Я у него в блэклисте. Может быть, я зря надеюсь.

Мы с ним столько курили. Эти дни и ночи в Арамболе и Мандреме. Мы с ним столько курили и любили друг друга в маленькой съёмной комнате на плоской постели под вентилятором в полотке, в комнате, где по ночам ползают ящерки, где на полу песок, где стеклянные крики птиц за окнами. Я украла его деньги и сбежала с тем израильтянином, оставила его одного в чужой стране, и скорей всего, наградила неизлечимым вирусом, тремя буквами, навряд ли он захочет быть со мной. Сколько бы мы с ним не курили. Он так и не простил меня.

Помнишь, Саша, мы лежали в моей комнате и курили, после вашей последней ссоры с Ксюшей, и я крутила твои волосы в пальцах, и говорила, что мечтаю увидеть Ганг, а ты смотрел в потолок и молчал и думал о чём-о своём? Помнишь, как мы познакомились на том этно-фестивале, и я подошла к тебе после выступления? Помнишь, как мы мечтали об Индии, когда ты сбегал от жены ко мне – покурить траву, и так смотрел на меня, но никогда ничего не делал, до того последнего дня? Я помню.

Вчера опять трясло ночью, озноб, вся мокрая, а мальчик-индус укрывал меня пледом, обнимал всю ночь. Думал, я просто замёрзла. Интересно, его трясёт по ночам? А дёсны? Врач говорил терапия, лекарства, можно многое успеть, к чёрту. Я в блэклисте. Я написала всем, он не отвечает.

13. Саша. ДК Волжский

– А микрофоны, Вить?

– Местные. Два как раз.

– А, вижу… А пульт-то где?

– Так вот же.

– Так это старый.

Ремизов смотрел на Сашу, сонно моргая. Как кот.

– Я же просил с эффектами. На несколько каналов.

– А чем тебе этот не подходит?

– Нужно три канала. Эффекты.

Ремизов глянул на пульт, оттопырил губу.

– А этот?

– Вить, ты мне фоткал со студии. Другой.

– Тот отдали в «Реку» сегодня.

– Бля.

Маленькая каморка под потолком. Пультовая. Школьный стол, запылённый советский пульт. Словно макет города будущего, как его видели в прошлом. Ретро-футуризм.

– А вот советский же. Тут куча каналов.

Ремизов наклонил рыжую голову:

– Лекс, мы этот можем подрубить?

– Хз… Провода нужны. Стереопара …

– У тебя ж есть, Саш?

– Я вчера забыл всё. В Саратове.

– Хех.

– Без нужных проводов не подрубим.

Лекс ковырялся в советском пульте.

– А зачем в «Реку» пульт отдали?

– Ребятам на разогрев. Перед Гипером поволжские рэпера выступают.

– А чем им местный не подошёл?

– Там по райдеру Гиперболойда типа всё отдельное. Перед ним тотальное переподключение.

– Так. Мы же можем подключиться к этому, если найдём?

– Ага. Только все магазы закроются через… сорок минут. А где гитара-то твоя?

Саша посмотрел на веснушчатое лицо Ремизова.

– Еп твою мать. – В гримёрку пришёл уже без неё, в такси ехал – без неё, вроде бы, на вписку тоже… – Саша набирал домашний. Долгие гудки. Лекс и Ремизов смотрели на Сашу, задрав брови. Гудки.

Щелчок. Шипение.

Какой-то вязкий всхлип. Он?

– А.. А-лоу…Слушаю? – ясно. Он.

– Ну что?

Саша набирал матери.

«Аппарат абонента…»

– Вить, а можешь пока сходить за проводами?

– Саш, это переподключение полное. И мне надо бумажки по залу с местами….

– Где магаз ближайший?

– Ну ближайший это наверное «Цифея-Стерео». Они до скольки, Лекс?

Саша поспешил из рубки, но в дверях замер, оглянулся с усмешкой, бледный с синевой под глазами.

– А там гитары продаются?

Весенние сумерки. Мелкий дождь. Улицу затянуло до ближайшего перекрёстка. Серая разбитая дорога. Лужи пузырятся, пульсируют, как надоевший висок. Сейчас бы спрятаться в ДК, думал Саша, в бывшем здании суда. Пить растворимый кофе из пластикового стаканчика. Надо найти провода. И возможно – гитару. Капли падали на телефон и размазывали кварталы на карте. Айфон путал воду с пальцами, тянул карту в сторону, на середину Волги, и открывал не те приложения. Саша вытер непослушный сенсор о штанину. «Заряд батареи меньше десяти», – Саша смахнул уведомление. Яркий экран ослепил, Саша вступил в лужу по щиколотку. Вода была ледяной. Саша вздрогнул, посмотрел – нет, не в концертных кедах. Слава богу, подумал Саша, где же эта Цифея, вроде тот квартал. Саша попытался расширить карту пальцами. Телефон завибрировал, город завис на невнятном проспекте. Саша ткнул в сенсор. Сенсор не реагировал. Невыносимая секунда – карта сменилась на имя звонящего. Мама, увидел Саша.

– Алло?

– Сынок! Мы тебя потеряли! Ты где?! Телефон выключил…

– Мам. Всё в порядке, я в ДК уже. Я гитару дома забыл. Можешь привезти.

– Ох… А точно дома?.. ладно-ладно. Слушай, ну там папа, он вроде собирался сегодня…

– Куда?.. – услышал ответ, опять наступил в лужу. Чёрт, хорошо хоть той же ногой, подумал я. – Да мне сейчас гитара нужна. На проверку звука.

– Я на работе, Саш.

– Ладно. Такси вызову.

«Заряд батареи меньше пяти …»

Саша поднял глаза и увидел прямо перед собой огромный плакат. Ястребиный профиль. Еврейский нос. Диктатум. Гиперболоид. 25/03 клуб «Река». «Пожалуй, главный голос поколения. Это не рэп. Это поэзия» – журнал «Гидра».

Саша посмотрел в телефон.

Карта жрёт много, закрою – заново вбивать, подумал Саша. Такси? Домой, а Витя пусть оторвёт свой зад и сходит за проводами.

Приложение опять зависло. Телефон вибрировал. Вечность, мама.

– Я привезу, сынок. У стола твоего? Ладно. Давай.

Саша выдохнул. Повернулся и увидел. «Цефея-Стерео». У двери стоял продавец. Молодой парень. Парень подбирал ключ, наклонившись к замку.

– Здравствуйте.

– Мы закрыты.

Парень лязгнул замком и поспешил к грязно-белой «Приоре» у обочины. Саша проводил его взглядом и кинулся за ним. Прыщи, тату на шее, лет семнадцать.

– Простите, пожалуйста, но мне очень нужно, у меня сейчас концерт…

– У меня тоже. – таксисту: – В «Реку», да? – парень сел в машину, хлопнул дверью, и таксист тронул. Саша остался на дороге. До концерта минут сорок, подумал он. Саша побежал обратно в ДК.

– Вить, а почему мест так мало наклеено?

– Мало? Так сотка же?

– Сотка? Алина говорила, там сто с лишним продано и ещё на входе возьмут.

– Так возвраты же были? Она тебе не говорила?

– Возвраты?

– Ну да. Похоже из-за концерта сегодняшнего. Гипера. Провода купил?

– Нет. Лекс, давай один микрофон к гитаре, в другой голос. По старинке.

В пыльной гримёрке, от нетерпения щёлкал треснутой клавишей сломанного электрочайника. В зеркале – страшное лицо, телефон впечатан в щёку:

– Алло? Как дела? Ты куда пропал?

– Я в ДК. Алин, а почему?..

– Всё нормально?

– Нет, не…

– Отчекались?

– Не нормально! Проблема с пультом, и… Скажи, почему ты не сказала про возвраты?

Тишина. Шум офиса на фоне.

– Саш. Там не очень много возвратов было. И зачем тебе об этом переживать. Перед концертом. А что у вас?…

– А почему возвраты, Алин?

Выдох.

– По ходу Гиперболоид оттянул.

Щелчок кнопки чайника. Пожелтевшей, треснутой.