Никто не знает Сашу

Он чувствовал, что готов. Гитара была настроена. Он был распет. Он вытащил голос из себя. Как из чехла. Он чувствовал зал – гул голосов за дверью. Он хотел выйти и играть. Он помнил четыре города в конце той неделе. Он учёл ошибки. Он был сконцентрирован, трезв, пусть немного устал, но он был готов. Он был – лезвие.

Раз так пошло, то, что у нас будет сегодня? Охота, сказал он себе раньше, чем успел подумать. Охота. И вместо трубящего рога – жужжание на столе, СМС от Жени. «Выходи? Ни пуха ни пера!». Он вышел.

Он не стал бросаться на них. Не стал делать вид, что ему всё равно. Он сел на барном стуле, он сел, наискосок перечёркнутый стойкой микрофона. Он сел к ним боком, не глядя. Он заиграл первую как бы для себя. Он заиграл как бы параллельно им. Он побежал первой песней в сторону. Они в недоумении глядели половину куплета. Они не понимали. А потом они потрусили за ним. Он вёл их в сторону две песни, он не смотрел. Но на третьей он зарядил прямо в них. Он спел песенку посильнее, пронзительную, из старых. Он спел её прямо в них. Они налетели на песню с размаху. Они замерли. И пока они не сообразили, он побежал в другую сторону. Он заиграл лёгкую, почти весёлую.

Он спел им две таких. Они бежали за ним. И он опять всадил в них пронзительную. Он всадил в грудь, по рукоятку. Они задыхались от восторга, он провёл их тем же путём, он опять ринулся в сторону, а они побежали за ним.

Да, они побежали за ним, побежали, смотри, они бегут за ним, уже готовые играть в его игру, но он бежит дольше, дольше, чем они ожидали, и вдруг он наносит удар, короткой, как стрела песней.

И кидается прочь от них, уходя в себя, вглубь.

Ему уже неважно, какая в списке следующая: грустная, весёлая, надрывная.

Он может превратить любую как в приманку, так и в удар. Одной своей манерой. Но и песни ложатся в руку удачно, ладно.

И он поёт полпесни в сторону, а в финале резко кидается на них. Они отпрыгивают. Он снова уходит в себя. Они – за ним.

Он делает вид, что кидается на них, они замирают, но он снова в себя, в себя. Они уже догадываются, что он заманил их внутрь, это и есть ловушка, но в восхищении – идут.

И тут он даёт им новых. Новых песен ради чего все и задумывалось. Новых, к которым он и вёл. Он даёт им новых песен. Он поёт им новые песни. И они принимают его. Он приручил зверя. Они слушают новые песни.

Он делает с ними что хочет, и половина новых случается прекрасно, надо делать перерыв, но он боится их потерять, и он опять решает играть без перерыва, уже готовый пожалеть об этом, и даёт в них старую, а они держатся, а он тогда ещё одну старую, ну давай «К тебе» и тут же новую, «Монаха».

И теперь он начинает убегать от них.

Он старается так расставить песни, чтобы они не устали и он не устал, и его зигзаг становится лихорадочным, он ещё впереди, но они нагоняют и ведут его, и весь концерт может пойти прахом из-за его жадности, потому что пойдёт прахом вторая половина, а вторая половина важнее, а сейчас они ведут его, хотя он ещё впереди, на полкорпуса впереди, на полпесни впереди, на полголовы впереди, на полкуплета, полстроки, но ведут-то они!.. Может они всегда и вели?

…это они всегда вели, это их глаза горят как-то по-волчьи, это их игра, а не его, это они его обхитрили, объездили, объегорили, они давно сидят у него на загривке, едут верхом, играются как кошка с мышкой, он в их лапах, с самого начала – в их лапах и прошибает страх, и голос даёт слабину, вздрагивает на секунду, натянутая тетива, стрела мимо, но выравнивается, а они делают вид, что всё окей, великодушно прощают промах, но глаза-то – по-волчьи, особенно у той из под чёлки, во втором ряду, чокер на шее, но может разыгрывают, а может, знают, что уже всё понял и специально изводят полуистиной, не дают ни да, ни нет, мучают, как ублюдок-одноклассник делал вид, что сейчас плюнет, но не плевал до последнего, они провели его!

…и паника захлёстывает, и слетают аккорды, но подхватывает разбегающуюся горсть, ловит, и на ходу расставляет по местам, понимающие кивают и улыбаются, на его кроткую улыбку, мол, извините-извините, я ни при чём, мол, простите-простите, мне мой недолголос, недовокал, да, не беру ноту, но искренне же, да наивно и немного по-дилетантски, но живо же, мол, не обращайте внимание на мои простенькие аккорды, но хорошо же, душевно, цепляет же, ну, пусть простенькие строчки, да не поэт, но пронзительно же, ну метко же, ну неплохо, ну, не молчите, пожалуйста, не растерзывайте здесь, в этом деревянном лесу столов, стульев, не кричите «позор!», пот льётся по спине, а они молчат, и он уже ненавидит: гитариста, барда, в этой рубашке, в этих кроссовках, с этой стрижкой, пот ручьём, ну, пощадите же, простите, что посмел, ну не отвергайте, ну такой вот, это – для вас и мы бежим по лесу а пот по спине но уже первая половина от второй части припева а значит первая половина песни а значит первая половина второй части ещё держится ещё впереди на строку на аккорд ноздря в ноздрю бегут рядом со мной бегут рядом со мной господи это мы бежим ЭТО МЫ БЕЖИМ ПО ЛЕСУ

…через бары, плацкартные вагоны, полустанки, развод, недосып, через песни! Аэм! прыжок! ДэЭм! Чуть выше голос. Протяни! Господи, лишь бы не игра, господи, лишь бы не обманули, я доведу, доведу их к водопою, как в этой, давайте прыгнем здесь ещё через новую замрите да именно так и хотел язык на плечо пот ручьём горячо пульс ключом но ещё чуток и вода вот финальная на сегодня вот она водопой доведу как в песне доводит довёл вот пейте! Пейте! Пейте. Доводит, доводит, и он довёл! Всё!

Всё.

Ливень аплодисментов. Дыхание сбито. Глаза горят. Волчьи. Его. Взгляд напротив из-под чёлки, короткое каре, чокер как ошейник, скулы, опять она пришла, который город, он довёл звериный концерт. Бис…

Выдержу? Попей. Крышка укатилась, чёрт с ней. Если только одну. Поиграй. Охотник. Не растворяйся. За такое заноет висок, за такое будет сложно уснуть, и будут долго болеть опалённые пальцы и горло, но поводырь, охотник и вожак. Не имеешь права сейчас растечься, хотя этого хочется больше всего. Одну. Сам выберу. Не потакай. Дай новую. Нет, дай старую. Нет. Новую. Ладно, старую так старую. Давай светлую. Давайте «Дождись». Ладно. Пусть запомнятся себе сами, а не я с гитарой. Пусть сами тянут ноты, вспоминают слова, буду лишь голосом в этом лесу. Повоем вместе у костра. Стираем всё. Стираем.

…сидели в закусочной в десяти минутах пешком от вокзала, а за окнами текла Волга, а Женя, нахваливающий ему его концерт, вдруг замолчал и почте без перехода рассказал про неё. Что её звали Вита, что они один раз поцеловались на первом курсе, и что весь универ она его динамила, а он шлялся за ней, как пёс с преданными глазами, был её другом, как во всех этих японских романах, и что теперь она работает в его кафе, и что вчера, на вечеринке он хотел её поцеловать, и она вроде была не против, но он так и не решился, и она уехала домой, а он воображал историю, параллельную реальность, в которой он всё-таки решился её поцеловать, но в реальности так и не поцеловал, а на деле его спальню заняли Артур и Вика, и ему стыдно, что они так долго шумели, пока он сидел на кухне, и он даже зашёл к ним, а когда вышел – увидел его в прихожей. Саше стало так жалко Женю – робкого, трогательного, влюблённого – и он сказал:

– Тебе надо всё ей рассказать. Просто по своему опыту – лучше не держать, а говорить. – Саша вертел чашку, не зная, как приспособить её к руке.

После концерта он был голодным, а в закусочной почти всё кончилось. Саша не хотел брать мясо. Он написал Алине, что всё прошло хорошо, что наконец-то зашли новые песни. А она ответила односложно, просто «Ок» с точкой. Обиделась за то, что он не захотел выкладывать песни, которые записал на той неделе. Саша чертыхнулся и взял бургер с картошкой фри.

– А ты не куришь теперь? – спросил он.

– Не. Бросил. И пить, и… курить

– Может, со мной постоишь?

Они ещё минут двадцать стояли, глядя на реку, Женя успел выкурить две подряд, и разоткровенничался до стихов, что посвящал Вите, и перечню парней, что ей так не подходили, но были с ней вместо него, а Саша давал ему какие-то советы – что надо рассказать, а если ничего нет – отпустить. А Женя, кивал, затягивался глядя на тёмную реку, даже не отнимая руки от гаснущего лица. И рассказывал, какая она хорошая. А Саша смотрел на реку, и думал, что время – река, и вот я стою уже ниже по течению, а Женя в начале. Он наивнее и чище, и его юность со всеми вздохами и поцелуями плывёт ко мне по реке, думал Саша, и приходит в руки остывшим, чужим воспоминанием. Будто я прожил не свою жизнь, думал Саша, и глядя на реку, ему так захотелось эту реку остановить, пришпилить её, извивающуюся и непослушную – гвоздиком строки к бумаге. Обычно в таких случаях он начинал писать песню. Он слышал песню внутри, она приходила из наполненности, из этой реки-времени, но сейчас писать было невозможно. И он захотел курить. И видимо, он так тоскливо посмотрел на сигарету Жени, что тот предложил ему пачку. И было так естественно вытянуть из пачки, но Саша мотнул головой. Он только попросил затянуться его дотлевающей сигаретой, уже насквозь просмолённой, влажной от слюны, о которой Саша старался не думать. Он затянулся, и тотчас мир приземлился с размаху на пузо. Дало вниз живота, захотелось по-большому, всплыл недосып, закружилась голова. Река была грязной. Саша, скучая, посмотрел на часы. До поезда был час. Он вспомнил про Алину. Надо извиниться, подумал он.

Он лежал на верхней полке в пустом купе, озарённый светом айфона и перечитывал сообщения о концерте. Он взял билеты по акции и ехал в неоправданно-роскошном одиночестве 7 часов до Саратова. Он не мог уснуть, из-за тяжести бургера, сигаретной затяжки, а главное – прошедшей охоты, первого, по-настоящему удачного концерта. Волна восторга прошла, обнажив пустоту, как жвачка, потерявшая вкус. И ему теперь хотелось снова прикоснуться к произошедшему, а потому он перебирал сообщения, что написали ему зрители в Контакте. Это были восторженные отзывы, и он с жадностью вылавливал из них сходства со своим взглядом на себя. Будто сами эти сообщения давали ему право на существование. И на все эти: спасибо, было круто, до мурашек, так по-настоящему, приезжайте ещё – он отвечал не своим лаконичным «спасибо, рад)», а развёрнуто, в тон сообщения. Такие подробные ответы, казалось, обесценивали его «звёздность», недоступность, но ему так хотелось прикоснуться к произошедшему ещё раз.

Он успокаивался. Новые песни неплохи. Он не потерял форму. Ему просто надо было разыграться. Теперь всё пойдёт лучше. Он будет делать так в каждом городе. Он будет отдавать им, не глядя. Он будет петь для самой музыки. Пусть будет, как будет. Ему хотелось как-то отпраздновать этот концерт в темноте купе. Он ощущал себя большим и благодарным миру. Он думал написать Алине. Она наверняка уже спит, подумал он. Может, и надо было послушать её. И выложить новые. Раз уж они не так плохи, подумал он. Алина не хотела ему зла. Она хотела как лучше. Чтобы билеты лучше продавались. Ей это важно. Она заботилась о нём. Может, слегка навязчиво. Она любит его песни. Она любит его. Может, его она любит чуть больше, чем песни. Ну и ладно. Она так покраснела, когда он спросил её про парня. Всё понятно. Всё всегда было понятно. Ладно. Завтра он с ней помирится.

Он не знал, как уснуть. Осталось часов пять. Все, кто написал ему отзывы, были офлайн. Он открыл свою страницу, посмотрел пост о послезавтрашнем концерте в Поволжске, список лайкнувших и репостнувших. И вдруг увидел репост от неё.

Он перешёл на её страницу. Он запретил себе это делать после прошлых выходных. Он тогда добавил её в друзья после её сообщения, и на удивление – она приняла его заявку. Но он запретил себе заходить к ней. Отдыхая дома, делая йогу, записывая новые песни на студии, рассылая приглашения, переписываясь с Алиной по поводу аппаратуры в Поволжске и плохо продающихся билетах в Саратове, он постоянно тянулся курсором к поиску ВК или пальцем к поиску Инстаграмма, и останавливал себя на полпути. Но сейчас у него был повод. Она репостнула его пост, и он кликнул на её страницу. Отлистал вниз.

Вот. Подпись сверху.

«Приходите, если хотите вернуть свой 2010)». Саша двинул вниз, в комментарии. Тоня, её московская подруга, вальяжная модница, богиня ивента, тату, лонг-борды, фестивали еды:

«тут скорее 80-е, бороды, костры, палатки, вот это всё»

Лайк на этом комментарии – Ксюшин.

Ксюшин ответ к комментарию:

«ахах, чёт ору»

Одноактная пьеса, разыгранная для него, в чём она никогда не признается. Он рванул экран вверх к её аватарке. Настройки. Удалить из друзей.

9. Ремизов, организатор, 35 лет, Поволжск

Надо ехать за пультом. Пульт и два микро. Саша выдумщик, конечно. И пульт, и два микро. Ну хорошо-хорошо. Это значит, надо ехать на студию к Марату. А Марату я должен три косаря. Три косаря у меня есть. Но к Марату – это через весь город по пробкам. Ничего сложного. Можно такси, но можно и на маршрутке. На полной маршрутке, сквозь пробку – часа полтора туда. И час назад. И там полчаса с Маратом. Итого три часа своего выходного на пульт и два микро. С похмелья. И три косаря. Но для Даля же можно? Да, можно…

Лень, конечно. Можно вместо этого поехать к сыну. К бывшей жене. Посидеть с ней. С сыном посидеть. Сын растёт. Сын теперь интересный. С сыном можно поиграть. С женой поговорить. Кофе выпить. Или ещё чего успеть. А к Марату ехать лень. Коньяк с пивом, это я вчера прям по-гусарски. Угорел.

Но это же моя работа. Артист попросил – значит, надо сделать. Тем более, не так много он попросил. Всего-то второй микрофон и пульт нормальный. Для многих групп, даже поволжских, я и не такое добывал. А тут – считай, приезжий артист. И соберёт нормально. Ну для андеграунда. Человек 200 будет. Правда, Гиперболоид приезжает в этот день. Алина уверена, что их аудитория не пересекается. Хотя Дина моя Даля слушает, а вот пойти на Гипера хочет. Хотя он и дороже в пять раз. Ну сотку-то Даль соберёт. И даже больше. Так что можно оторвать свою ленивую задницу и поехать к Марату. Не надо тут лениться. Надо делать хорошо. Несмотря на похмелье. Значит, выйти, поймать маршрутку и полтора часа где-то по пробке. Ох, как представлю. Это же ещё одеваться. Лучше такси. Ну это работа. Пусть не основная.

Основная скучнее. Жирные морды. Тяжёлые папки. Свет дневных ламп. Кожаные кресла. Мистер-кожаное-кресло-один. Извольте преклонить колено. Мистер-кожаное-кресло-два. Вежливый поклон. Мистер-кресло-из-коже-заменителя. Покорного кивка достаточно. Но с преданностью в глазах. Экивоки, намёки, жесты. Эзопов язык откатов. Городские власти, областные власти, подковёрная возня за скромный кусок пирога. И я на побегушках где-то между. Зато платят норм. И перепадает нормально. Иногда, но нормально. А всё остальное можно потерпеть. Даже мистера-кожаное-кресло. Для этого у меня есть отдушина.

Отдушина сын. Отдушина Дина. Иногда отдушина бывшая жена. Если повезёт. Ну и концерты. Денег с них – с гулькин хуй. А вот отдушина – норм. Посильнее, чем Дина. Ну, не так сильно, как сын. Но посильнее, чем бывшая жена. Хотя, если повезёт, то бывшая жена иногда переплюнет концерты. Иногда жена так плюнет-переплюнет, что не балуй. Дина так не умеет. Всё никак не научу. Говорит, что я плевать-то буду, прям на него? А жена умеет. Жена может быть посильнее любых концертов. Бывшая, не забывай. Да. Но даже бывшая – а концерты-то такого не дают. Так что спрашивается – денег особо не приносит, отдушина не сильнее бывшей жены – так какого мне ехать сейчас в свой выходной к Марату? Когда я могу поехать к сыну и жене. Пусть бывшей. Или к Дине. Или просто завернуть в Пивную. Взять сначала светлого. И рыбки. Потом ещё тёмного. Ох, не надо было вчера коньяк.

И вместо всех этих прелестей я буду трястись полтора часа в маршрутке. Лень, денег не приносит, а я буду. Отдушина? Ну, Даль бывает хорошо завернёт. Хотя он – всё. Это видно по артисту, когда всё. Было видно ещё до того, как сбежал в Индию. Я вижу. Даль будет догорать, а залы будут меньше. Это видно. Даль всё. Сам ещё не знает, а уже. На что-то надеется. Два микрофона придумал.

Мне несложно съездить. Для Даля – несложно. Был бы кто другой, залётный. Даль – наш, поволжский. Родной. Свой. Рубаха-парень. Сколько у нас с ним было выпито на фестивалях. Сколько мы с ним сидели в Пивной. А вот последние три раза он отказывался. Придумывал отмазки. Не хотел со мной пить. Попытался отдалиться. Официальничать стал. Это он зря – официальничать. Это он попытался со мной как мистер-кожаное-кресло. Он же мне отдушина. А он со мной как кресло. И после того, как он несколько раз слил меня. Будто я алкаш, а он московский эстет. После всех фестивалей. После того, как меня отодвинул. Я должен ехать за пультом и двумя микрофонами. Через пробки. С похмелья. Полтора часа. К Марату. Которому должен три косаря. Это ж ещё всё тащить назад.

10. Саша Даль. Домой

Музыка гремела, хохот взрывался и опадал, а неумелый хриплый подтягивался за припевом, путая слова. Звенело стекло дверей, спустя миг доносило куревом и зимой, изредка щёлкала зажигалка и тогда всплывал запах травы – осенние листья, сладость. Раз в полчаса дверь открывалась – новая парочка искала место, видела, смеясь, закрывала. Музыка стихла, и кто-то начал на гитаре, стандартное: Пятницу, Цоя, Батарейку. Голоса то соединялись в слабый абрис мелодии, словно волосы в хвост, то разбегались на разговоры, оставив в песне один-два главных. Как часовых на посту. Хриплый девичий предложил позвать Даля, но утонул в именах песен, и по второму кругу – я не твой андрейка. После музыку бросили, играли: два слова? первое? Ухмыляющаяся тишина, смех, град предположений – Собака? Ищет кость? Щенок? Ебёшь собаку? Ебёшь собаку костью? И снова хохот. Кончили игру, начали танцы – сосредоточено, с топотом, вскриками точно вспухла мозоль от постоянной необходимости засыпать дрожь короткой волной опять озноб выкидывает из полусна в полусон ему очень надо поспать хотя бы часов 9 сердце тянуло завтра очень важный концерт точнее уже сегодня он толком не спал четвёртые сутки. Майка насквозь. Опять озноб и похоже, температура. Надо провериться, подумал Саша и вспомнил, как здесь оказался.

Волгоград-Саратов. Ночь спряталась в коротком дефисе. Бесшумная капсула купе. Идеальное место для 7 сладких часов. Он перечитывал входящие после первого удачного концерта. Налетел на крючок репоста бывшей жены. Ворочался, смотрел, в окно уснул под утро. Саратов. 10-минутный провал. Заключив столик кафе в объятия, разомкнутые охранником. Молодой человек! Вышел на улицу. Серая набережная. Мелкий снег. Фудкорт, чай с привкусом пластика. Сплюнул розоватую пасту в общественном туалете. Крови стало больше. Что-то с дёснами. Надо провериться. Золотистый налёт на ободке унитаза. Стереть бумагой. Мобильный сел. Нашёл место концерта почти случайно. «Подорожник». Этно-анти-кафе. Концерт на скорую руку перед Поволжском, чтобы не проезжать Саратов впустую. 5-минутный блэк-аут на 2-м ярусе на сдвинутых диванах. Мог бы проспать и все 3 часа до концерта. Выбросило криками. Пёстрое однообразие анимешных чёлок. Хриплый смех и спор про подробности манги. Студенты не дали поспать. За 30 минут до концерта долетел грохот из-за гипсокартонной стены. Хиты маршруток. Музыка заглушала всё. Настраивал звук на старом усилке в сигаретных ожогах и следах чашек. Верхние частоты чуть вниз. Средние вниз, но не так сильно. Нижних прибавить. Ещё прибавить. Музыка из-за стены заглушает всё. Чёрный кофе, глоток, он спросил:

– Простите, а так, э-э-э, всё время? – кивок в сторону стены, из-за которой:

О БОЖЕ, КАКОЙ МУЖЧИ-И-И-И-Н-А-А!

– Э-э, видимо. – администратор, он же бариста-официант-единственный в этно-анти-к-чёрту-это-кафе. Алина договаривалась с владелицей, владелица уехала в Питер, а здесь только суетящийся человечек в рубашке на два размера больше:

– Они обычно часа в 3 заканчивают…

– Ночи?

– Ночи, э.

– А как играть-то?

Я ХОЧУ ОТ ТЕБЯ СЫНА-А-А-А-А!

– Мы давно с ними воюем.

– А там что?..

– «Чердак». Бар. Как бы неофициальный. Вас Валентина не предупреждала?

Саша не глядя, сел куда-то.

И ТОЧКА! И ТОЧКА!

– Литвечера мы тут проводим… У вас же предпродажа? Ну вы как-нибудь…

Саша вспомнил, сколько билетов куплено. Отменить – самое подходящее, подумал он. Но ему негде ночевать – договорились, что переночует здесь. Отменить, поссориться с площадкой, остаться без ночлега, подумал он. Предпродажа, подумал он. Саша включал и выключал экран айфона. Последний раз Алина писала полчаса назад – собрание в офисе, будет без связи. Односложно. Коротко. Злится, подумал он.

И ТЕБЯ НЕ ЖАЛЬ, НЕ ЖАЛЬ, НЕ ЖАЛЬ

– Разобрались? Всё работает? Билеты же вы проверять будете?

– Билеты? Мы договаривались, что вы.

– Это Валентина сказала? Странно.

– Позвоните.

ДАЖЕ В МИНОРЕ ПОД РОЯЛЬ

– Она сейчас в Питере. На семинаре по организации этно-мероприятий…

– Мы договаривались с ней.

– А вы могли бы показать переписку?

– Менеджер переписывался. Она сейчас тоже без связи.

ЕСЛИ Б МНЕ ПЛАТИЛИ КАЖДЫЙ РАЗ…

– Ну. Ладно, я проверю, хотя это не моя…

ЦВЕТ НАСТРОЕНИЕ СИНИ-И-ИЙ!

…пришло восемь человек. Опрокинутый знак бесконечности. Антирекорд. Никто не купил билетов на входе. Все – девушки.

ВНУТРИ МАРТИНИ, А В РУКАХ БИКИ-И-И-НИ-И!

…восемь фигур на поле. И вроде одна на втором ярусе, знакомый силуэт с каре, полоской на шее, да что ж она в каждом…

ПУСТЬ ТЕПЕРЬ НАС НИКТО НЕ НАЙДЁ-ЁТ!

… Непослушная гитара. Голос, тряска…

– А так и будет шуметь?… – недовольный вопрос из зала.

ОСТАНОВ-И-И-ТЕ! ВИТЕ НАДО ВЫЙТИ!

– Я не знал, что здесь так…

Неумелая защита. Молчание.

Нестандартный дебют – отключил гитару. Заставить вслушиваться, подумал он.

ЗВУКИ НА МИНИМУМЕ, ЧТОБЫ НЕ МЕША-А-АТЬ!

Ответный ход:

– Ничего не слышно!

Прибавляет. Колонка в сигаретных ожогах трещит.

– Простите, но тут звуки на минимуме. Я даже перестаю дышать…

Смеются. Перехватил. Теперь – не отпустить…

ЭТИ ОБЛАКА – РОЗОВАЯ ВА-А-А-АТА-А! – под их смех подпевает песне. Атака.

…играет им «Адидасов». Не свою, короткую, матерную, в такой ситуации – идеально…

МАГИЯ ЦВЕТОВ СО ЛЬДОМ В НАШИХ СТАКА-А-А-АНАХ!

…смеются. Он отключает колонку и начинает петь старые, драматичные. Бунтарь, носитель настоящего. Герой с гитарой. Ищет, где влезть со своими песнями, как в Панаджи на скутере, пытаясь втиснуть себя и обкуренную Риту в поток цветных грузовиков, летящих по трассе…

МОЙ РЭП СМИНАЕТ НОВЫЙ ГОРОД!

Сбился. Пел «Ворота» – воинственную, походную тоску, но тут эта. Сбился. Они подумали из-за обилия мата. На эту песню она снимала клип Гиперболоиду, и он дал ей, пусть локальную, но славу, дал ей заказы, дал ей…

МОЙ РЭП СМИНАЕТ НОВЫЙ ГОРОД!

…одна из зрительниц уже была в телефоне. Он закрыл глаза и стал терять фигуру за фигурой. Ещё – спустилась по лестнице и вышла. Он тлел вполнакала в чужом басе, речитативе, выкриках. Дотерпеть припев, куплет и бридж. Нашёл силы не извиняться. Коротко поклонился. Обрубленная версия себя. Сложил фигуры – провод, гитару, голос – и вышел… вон? Даже туалет – на этаже. Это только в игре останавливаются за ход до, и король гибнет за скобками, думал он. Сорок минут после его мучала одна из восьми, бардесса – про его энергию на тысячу человек, про их бард-клуб, в котором он мог бы выступить в следующий раз, надо просто отнести песни председателю-барду, а лучше спеть вживую, можно прямо сегодня, я договорюсь, и если Саша понравится, а Саша обязательно понравится, и прислушается к советам, а председатель обязательно даст пару советов, то тогда можно играть не в подобных заведениях, а в библиотеке, в нашем детском театре, в центре бардовской песни, на загородном фестивале, в палатке у костра, на прокуренных кухнях, для пяти филологических дев…

«…блин, надо было отменять, Саш!» – ответила Алина

«ну просто после Чернозёмска уже даже как-то боялся)».

«Я поговорю с организаторами. Прости меня, Саш. Я виновата»

«Ладно»

«В Поволжске мы за всё отыграемся. Продано уже сотка»

«Ладно. Просто я это. Немного устал»

«Держись. Я с тобой. Приедешь ко мне после этих городов – всё обсудим. Отметим».

… Спал на сдвинутых диванах. Обнимал гитару. Втискивал голову между просиженных подушек. Прятался от громкой музыки. Бас пробирал до низа. В три утра послышались крики за стенкой. У нас кончился алкоголь и кальяны, но мы продолжаем. Уснул в 5. В 8 зазвенел будильник. Встал, пошатываясь от недосыпа. Быстро выпил кофе с поддакивающим бариста. Забрал мятые сторублёвки и полтинники с вычетом процента. Наспех собрался на маршрутку. Вскинул руку у дороги. Поспешил поправить плечом несуществующую лямку. Осознал пустоту. Кинулся назад. Бариста испуганно впустил. Взлетел на второй ярус. Подхватил её, сторожила самодельную постель, брошенная любовница. В маршрутке искал спалёнными от струн пальцами кошелёк. Лабиринт карманов. Нашёл в чехле гитары. Понял, что нет проводов. Так и торчат в маленькой колонке, откуда он их не вынул. Вокзал. Вагон был полупустой, чистый, прохладный. Катился в раскачку. Веки сразу стали слипаться. Две полные женщины в халатах и платках с семечками. Вели бесконечный диалог, ну куда ребёнку, а, ну зачем ребёнку такое, нас так не воспитывали, это самое, ну куда, уткнутся в свой интернет, а я говорю, муж как помер это самое так всё и по кругу, он раздражённо цокал, откашливался. Потом сказал напрямую. Хлопали глазами день же зачем спать это вы все молодые придумываете, он попросил проводницу пересадить на соседнее, полвагона было свободно. Она оскорблённо вскинула красные кудри. Шепнула что есть купе за 3. Вернулся назад – это самое Путин просто не знает ну куда ребёнку такое всё у них не как у людей – перенёс вещи вместе с матрасом в другой пустой прохладный отсек. Надо поспать всего часов 6, подумал он, отключаясь. Профессионально встряхнули за плечо двое в серых свитерах. Сунули в лицо красный разворот с мелькнувшей печатью. Транспортная полиция. Стали методично допрашивать. С какой целью едет. Курит ли. Есть ли запрещёно-колюще-режущее. Почему такой бледный. Употреблял ли. Почему не на своём месте. Сказали развернуть каждую бумажку. До катышков чеков со дна карманов. Рядом – тряска красных кудрей. Диалог с соседних полок. Правильно выдумают тоже это самое я и говорю ну куда такое оттуда всё и идёт. За оставшиеся часы поспал минут 20. Очнулся на мосту к Поволжску. Поезд громыхал над Волгой. Привычной ностальгии не было. Алина написала, что уже 105 билетов продано в Поволжске. Вышел из громады вокзала. Ловя маршрутку на остановке, дёрнул плечом пустоту. Понял, что опять забыл гитару – в поезде. Заставили отстоять в очереди у рамок. Выложить всё на ленту. Увидел на перроне её издали. Его попутчицы вышли в шлёпках, озирались. Подбежал, благодарил. Вышел в Поволжск.