Сахалинская симфония

Елена Кулешова

Сахалинская симфония

Пролог

Если утром нырнуть в бухту Лососей, успев захватить рассвет, можно увидеть сказочное зрелище: в толще голубовато-зелёной воды колышутся, будто на ветру, ленты бурых водорослей. Солнце пронзает их плотные желейные тела насквозь, и кажется, что попал во дворец с живыми витражами. Со дна поднимаются стайки воздушных пузырей, и их тоже протыкают солнечные лучи, превращая на считанные минуты в жемчуга и бриллианты. В этот момент главное – не забывать выпускать воздух через клапан, а то раздуешься как лягушка в барокамере, и к восторгу Анки, будешь бултыхаться на мелких охотских волнах. А не то и в залив Лаперуза унесёт.

По краю стекла пробежала цепочка пузырьков: перламутровых, серебряных. Это взбаламутила воду стайка вёртких полосатых ликодов – мелких, совсем ещё мальков. Фыркнуть на них – прыснут в разные стороны, как струйки дождя из старой лейки. Ликоды затерялись в зарослях капусты почти моментально, заполосатели светом, слились с фоном и стали неразличимы: качнёт волна водорослевые кущи вправо – и ликоды вправо, качнёт влево – и они влево. Тем и спасаются, мелюзга.

– Не насмотрелся ещё? – в динамике раздался недовольный Анкин голос. – В институт[1] опоздаем.

А что ответить? Нет, не насмотрелся. Второй месяц работаю инженером подводного купола «Анива-2» проекта ЭКС, а каждое утро бегу к морю. Мне, между прочим, простительно: в Невской агломерации из всех морей – Финский залив, в который нырнуть, конечно, можно. Но до этого придётся идти по пояс в воде полчаса, не меньше. Да и холодно. На Сахалине, чтоб Анка ни говорила про плохую погоду, дожди и призраки каторжан, море – как мама: обнимет, побаюкает, накормит, подзатыльника даст… Вот, как сейчас: зазевался, задумался, и получил хвостом от Михалыча, двухметровой золотистой корифены[2] весом, как я прикидываю, с крупную овчарку. Михалыч хоть и старая рыба, но внимания требует не меньше малька. А силушку сдерживать он не привык: в океане кто сильнее – тот и прав.

– Держи, боцман, – достал из мешочка на поясе кусок кальмара, подкинул. Корифена цапнула его хищной пастью, но перед тем, как уплыть, пободала моё плечо крутым костяным лбом: традиция у нас такая. Михалыч мне нравился своим солдатским нравом и чёткостью видения мира. Тут – друг, тут – враг, всё прочее – от лукавого. Жаль будет, если его выловит какой-нибудь японец-рыболов, вроде «Дайкичи Мару-62». Откуда я уже Михалыча один раз, к слову, выкупал.

– Калязин, ты там утонул? – Анка в динамике звенела уже гневно. – Мы, как пить дать, опоздали. Не пойду больше с тобой страховкой. Поднимайся.

Я достал нож и отрезал кусок водоросли с ладонь и толщиной сантиметра два: надо проверить на содержание углерода, как и обычно, по средам. Рассветные любования подводными садами «Анивы-2» – это так, для души, для сердца, а работу за нас с Анкой никто не сделает. Пусть она сколько угодно грозится, но операторы «Анива-2» и «Анива-4» всегда работают парой. Это только корсаковцы принципиально по три месяца сидят в куполе в одиночку, а на срезку образцов отправляют иссид[3]. А что им, они богатые, им можно. Филатова говорит, что в прибрежной зоне Корсакова особые условия, и новые дроны в первую очередь отправляются туда. Терпите, мол. Ну, терплю. У меня в ангаре лично ни одной иссиды вообще нет, что, с одной стороны, говорит о недостаточности финансирования морского комплекса «Анива», а с другой позволяет наблюдать такие вот захватывающие картины и кормить корифен с руки.

– Калязин, ты достал! Поднимаю! – Анка включила лебедку, и трос, натягиваясь, медленно потащил меня вверх…

Проект ЭКС. «Анива-центральная». Город Экополис (Сахалин), 27 мая 2048 года. 09:11

– Товарищи, ну, товарищи! – модератор конференц-связи отключил участникам микрофоны, но они перешли в личные сообщения и ругались уже там. Демонстрация экрана замерла на трёхмерной вращающейся голограмме траекторий движения иссид, нереид[4] и тельхинов[5]. Отдельно шевелились спруты двух ГТХ[6] – роевых дронов, ловцов микропластика. Антон пару раз видел, как они работают: хаотичные движения щупалец, составленных из дронов-фильтров, заключённых в прозрачные трубки пластика. Трубки не превышали в длину трёх сантиметров и могли самостоятельно перестраиваться в произвольной конфигурации – за это отвечает искусственный интеллект «Уран-36». Наблюдать за перестроением дронов невероятно интересно, как за пламенем костра – предсказать их траекторию нереально. Первый ГТХ, с голубоватым отливом пластика, назвали «Пасечник» – произведение корпорации «Заслон». Этот центр построили на берегу реки Белой в 2025 году, и с тех пор НПЦ так разросся, что превратился в город, прозванный местными «Берлогой». Инженеры «Берлоги», естественно, стали «медведями». Особенностью этого ГТХ, как Антон помнил из лекций, было умение нейтрализовывать не только микропластик, но и тяжёлые металлы и их соли. Размеры «Пасечника» титанически – свыше полутора километров в диаметре: проводов, щупалец, микроэлементов, фильтров забора и сброса, десятки тысяч дронов. И один оператор, контролирующий работу первой очереди Урана-36, – Пашка Переверзев, фантазёр и мистик, студент выпускного курса.

Второй ГТХ – «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»[7] – произвели в городе Горький[8], в таком же научно-производственном центре, как и в Уфе, только построенном на месте городка Бор. То есть, город, конечно, никто не сносил, правильнее было бы сказать, что он мягко мутировал из сонного болотца конца ХХ века в город-университет. ГТХ-2 получил имя «Алёнушка», а фильтрационную сеть, которую горьковчане сплели из графеновых плёнок, – «коромысло». Для Антона это казалось какой-то бессмыслицей, пока он не узнал городскую легенду: однажды подступили к стенам города половцы, и в то же время, очень неудачно, вышла за водой девица Алёнушка. Половцы на неё кинулись, чая лёгкой добычи, но девушка была русская, и положила три арбана[9] воинов – то есть, примерно человек тридцать. Коромыслом и ушатала. Потом, конечно, они на неё накинулись и зарубили, но от города отступили: если там девушки безоружные такие, то каковы воины?

ГТХ-2 имеет оттенок зеленоватый, чтобы не отпугивать рыбьи косяки, по размеру ещё больше: почти два километра в поперечнике, к тому же передвигается по дну со скоростью до трёх километров в час, чего «Пасечник» делать не может. Горьковский НПЦ немного просчитался с заборниками, куда теперь периодически всасываются песок и иногда – мальки, но в целом производительность «Алёнушки» куда выше, чем у «Пасечника», как раз за счёт «коромысла».

Остальные наши дроны невелики и служат мелким утилитарным целям проекта ЭКС – Экологического Карбонового Сахалинского: иссиды срезают водоросли ногами-ножницами, тельхины транспортируют тонны культуры в полупогружные цеха переработки – опять без единого человека, а нереиды занимаются мониторингом и анализом прибрежных вод. Они одни имеют прямую связь с низкоорбитальной станцией контроля[10], зато медлительны, неповоротливы, часто глохнут и ломаются. А стоят крайне дорого, и каждую поломку руководству ЭКСа ставят на вид и в укор. В общем и целом, как знал Антон, морские фермы ЭКСа, а их насчитывается уже пятнадцать, обслуживают свыше десятка разновидностей дронов, около миллиона единиц. И на всё это: двадцать операторов куполов, четыре техника дроностанции, инженер дядя Вася Блинков, ИИ-пастух и студень Пашка Переверзев, а ещё руководитель проекта Жанна Петровна с крохотной командой помощников, один из которых как раз и надрывался сейчас по ВКС.

– Да замолчите же вы уже! – модератор заорал в полный голос. – Связь потеряна!

Мы с Анкой переглянулись: в новом куполе «Анива-8», с которым прервалась связь, к смене только что приступил Вася Черепичный. Наш друг, однокашник и мой сводный брат.

Кабинет Филатовой. Южно-Сахалинск, 24 мая 2048 года. 16:44

За три дня до запуска подводного купола «Анива-8»

– А давайте-ка я вам напомню, Корней, для чего мы создавали наши подводные фермы! – сухая невысокая старушка яростно тыкала пальце в холоплёнку. – Взгляните внимательно. Это похоже на экстремальные лагеря для акванавтов? Нет. Может, это тренировочная строительная база? Нет. Это морской колхоз! Который должен, – понимаете! – обязан обеспечивать сырьём тринадцать заводов. Да, это маленькие заводы. Но они работают круглосуточно, и потому мы, как проклятые Советом Планеты сизифы, вечно поднимаем свой камень на вершину одной и той же горы. Заводы, если вы, Корней, забыли, производят питание для ста шестидесяти четырёх детских образовательных колоний[11] – лучшие умы планеты едят нашу ламинарию…

– Я помню, Жанна Петровна, помню, – пузатый мужичок с рубашкой, лопавшейся не только на животе, но и по швам, где эти швы только были, пыхтел от выволочки. Надо сказать, что ответить ему было нечем: трубы купола «Анива-8», введённого в строй в апреле, рвались не хуже нитяных швов. Виноват был поставщик, который убедил экспертов Совета Планеты в том, что новый материал с упругой клёпкой стыков выдержит любое давление. Любое-то любое, но только в условиях полного покоя, а район Южно-Сахалинска, Японию и даже Таиланд в последнее время потряхивало ежедневно. В феврале раскололась Сивучья скала, и как раз та часть, на которой стоял маяк Анива, ушла под воду. Сахалинский комиссар[12] быстро сориентировался, поставил там плавучий понтон, на него – быстровозводимый сборный маяк, и даже организовал левипаром[13] для желающих посетить легендарное место. Но реанимированная романтика положение не исправило – Сахалин продолжало потряхивать.

– Белки, йод, полисахариды, Корней! Для перенаселённой Земли это спасение, – старушка вдруг сменила гнев на милость, села, закинув ногу на ногу, придвинулась к Корнею.

– Сын-то как? – спросила она.

– Летит Петя, куда ж деваться. Переспорить не могу, – вздохнул Корней, внутренне довольный сменой темы – от этой его пот уже прошиб, причём в буквальном смысле: подмышками расплывались тёмные пятна, да и по спине бежала предательская струйка, скатываясь в брюки.

– Через полгода уже стартует, – уточнил он. Петя Маковский, упрямый гидропоник-космобиолог, записался в первую пилотируемую экспедицию на Энцелад, спутник Сатурна. При самой высокой температуре в этом воплощении скандинавского ада было не больше -60 градусов. Никаких растений не предвидится на расстоянии примерно… Ну, скажем, 1,2 млн километров. Романтик одноклеточных водорослей, адепт хлореллы и поклонник спирулины!

На возвращение экспедиции с Энцелада, будем честны, не надеялся никто. Четыре года – туда, четыре года – обратно, год – там, год – на орбитальной базе для поправки здоровья. Десять лет, семь из которых Маковский-младший пробудет в космосе, а три – забившись в расщелину ледяной планеты, где ночью температура опускается до -80, а днём – «поднимается» на 20 градусов. Непосильный труд и условия существования даже для молодого человека.

– А жаль, – мстительно заявила старушка, – ему бы в твоём куполе себя на прочность проверить. И опасно, и смертельно, и лететь никуда не надо, и водоросли вокруг…

Взметнувшийся как гейзер Энцелада Корней ответить не успел: только открыл рот, как его осадили:

– Ша! Мы запускаем купол с живыми людьми внутри. Это тоже чьи-то дочери и сыновья. А у тебя трубы лопаются, как резинка в детских колготках!… Не обращай внимания, это воспоминания из прошлого, ты не поймёшь, – Филатова отмахнулась от удивлённого взгляда Корнея Маковского, главного инженера подводного строительства проекта ЭКС в секторе «Анива». – Младенец! Молокосос!

И это была правда: пару месяцев назад Жанне Филатовой, «генералу Черномору», исполнилось 85 лет. Она помнила вещи из эпох таких древних, что казалась чуть ли не ровесницей динозавров. А из-за жёсткого характера – порой и их родственницей.

– Жанна Петровна, мы всё исправим, – уверенно сказал Маковский-старший. – Мы уже исправляем. Трубы заменили на стандартные, подводный сборочный цех Филимонова работает в полную силу, стыки клепаем мягкой клёпкой… По стандарту, под сейсмоактивность.

– А купол?

– Купол – новой конструкции, тут я поделать ничего не могу. Но он имеет двойной запас прочности, устоит даже при десяти баллах. Я сам готов спуститься вниз на первую смену, – неожиданно для самого себя сказал Маковский.

– Нет уж, спасибо, друг, – ответила Филатова, постукивая кончиками пальцев по подбородку. – Застрянешь ещё в кессоне на радость рыбам… Вот скажи, ты точно во всём уверен? Может, созвонимся с Москвой?

Маковский отказался. Он был абсолютно уверен в принятом решении: оно казалось ему удачным, без малейшего изъяна. Но мелкая, надоедливая как мошка, назойливая мыслишка зудела где-то за ухом, и сколько ни гнал её Корней Маковский, так и не уходила. Где-то он просчитался. Где-то был допущен просчёт. Где-то, где-то… Так и не вспомнив эту мало значившую в объёме большой стройки деталь, Маковский отправился на инспекцию нового корпуса по производству изолированного белка. Там как раз должны были устанавливать новые поточные сушильные барабаны из Тюмени: сибиряки нервничали – они впервые собрали установки на 50 кубов биомассы, до этого максимальный показатель был 32.

…Проводив Корнея до дверей – только взглядом – Филатова села за голографическую панель и посмотрела на план строительства: функционируют на полную мощность «Анивы» под номерами с третьей по седьмую, в самых старых, первой и второй, – зафиксировано падение мощности на 26% в среднем, требуется ремонт. Введение в эксплуатацию «Анива-8» запланировано 27 мая. Осталось три дня. У города Корсакова функционируют ещё три купола, строится четвёртый. У мыса Ламанон размещены две станции, три – в заливе Терпения, строится ещё шесть. Пять миллионов гектар морской капусты в перспективе, надо построить 4 тысячи куполов, а построено всего пятнадцать…

– Мало! – сказала себе Жанна Филатова. Страна требовала 400 тысяч тонн морской капусты ежегодно, и Приморье, честно говоря, не справлялось. В маточных цехах, где водорослевые слоевища проводят первый год своей жизни, то и дело гибли целые колонии молодых водорослей – без определённой причины: чернели и гнили. Посадочно-выростной субстрат разлагался, унося в море тонкие желеобразные обрывки, и приходилось начинать всё с нуля, с заготовки маточных слоевищ, что можно было сделать только в короткий период с сентября по октябрь.

А теперь ещё и это… Финансирование нового строительства идёт с перебоями, и, если сейчас Маковский завалит срок сдачи «Анива-8», министерство урежет бюджет процентов на пятнадцать. Даже если потом продать Маковского в рабство японцам, то это и близко не восполнит потери. Морское хозяйство Филатовой было сложным: ведь, чтобы получить искомые 2000 тонн от одного купола, требовалось содержать в порядке десять гектар рассады, сорок – отдать маточному цеху, и ещё сорок – под саму плантацию. Первый год все станции работали вхолостую, и только к концу второго года давали урожай. Каждый новый купол был риском. Каждый из них имел уникальную конструкцию. Каждый служил экспериментальной площадкой для подводных строителей – и источником головной боли для руководства.

Проект ЭКС. Подводный купол «Анива-8», 27 мая 2048 года. 08:57

– Да что за чёрт? – инженер Черепичный, как шутили девчонки из ИИ-отдела, «парень столичный», еле успел ухватиться за пластиковое ребро купола. Пальцы ощутили равномерную, сильную дрожь, которой в теории и на практике быть не должно: «Аниву-8» прочно заякорили ещё с месяц назад, и теперь она практически вросла в грунт. Черепичный сам разрабатывал конструкцию силовых электромагнитных якорей с автономными моторами с магнитомягким статором – такие якоря безупречно работали в условиях Марса, на ледяных колониях Энцелада, их не выбивали из трещин даже гейзерные струи, поскольку зачаточный интеллект якоря позволял ему смещаться в сторону наибольшего сопротивления в заданном радиусе миграции. Грубо говоря, якорь успевал «убежать» до того, как планета начнёт плеваться паром и камнями. Эту особенность решили использовать и на Земле, в сейсмически нестабильных зонах, вроде Курил, Камчатки, Сахалина. Якоря Черепичного-Мальцева-Чертковой держали Большой Сахалинский мост, высотные здания Корсакова и Южно-Сахалинска, новых городов Мичурина, Ладожска-Новгородского и Старого Экополиса. Потому абсолютно невероятно было движение этих самых якорей. Нет, они могли двигаться, примерно со скоростью черепахи – и в радиусе до 100 метров. Сейчас же, насколько мог судить Черепичный, купол куда-то «убегал» со всех ног, со скоростью примерно километров 20 в час – стрелка спидометра колебалась от 16 до 22, при этом радар показывал линию движения пунктиром, курсограф рисовал какое-то кривое подобие «бабочки Лоренца», и если все показания верны, то Черепичному предстояло вечно вращаться вокруг двух центров сейсмоактивности, находящихся на расстоянии почти 300 км километров друг от друга.

– «Анива-центральная», «Анива-центральная», Корней Фадеевич, кто-нибудь меня слышит?

– Слышу вас, Анива-восемь, – прорезался голос оператора, – что случилось, Василий?

– Якоря тащут купол от точки прорыва плато, беда в том, что этих точек две, и меня мотыляет от одной к другой, – крикнул Черепичный в микрофон наушника. – Самому не выбраться, надо уводить купол с траектории!

– Василий, повтори, не слышу тебя, – оператор будто сидел в соседней комнате, но Черепичного слышал через раз. – Повтори, Василий.

– Уводите купол. Транспорт! Мне нужен транспортный корабль! Якоря взбесились! На пути будет ущелье, купол не выдержит такого давления, у нас есть… – он посчитал в уме, – семь часов!

– Василий, повтори, не слышу тебя. Повтори, Василий.

– Бабочка Лоренца! Передай – аттрактор Лоренца.

– Слышу тебя. Эклектор Ференца, – связь зашипела, затрещала, будто бекон на сковороде, и стало тихо. Конечно, Василий Черепичный не знал, что творится сейчас в штабе управления, но предполагал, что оператор несётся лично отнести запись разговора Маковскому, что будет спрашивать, что такое «эклектор Ференца», а Маковский будет на него орать, потому что не знает сам – и догадается нескоро. Что с опозданием на два часа Маковский получит траекторию движения купола «Анива-8» и догадается наложить её на карту сейсмоактивности. И поймёт, куда надо отправлять транспортное судно, чтобы спустить спасательный батискаф, или атомный транспортник, чтобы отбуксировать купол на побережье. Не то, чтобы Василий обладал провидческим даром, но он достаточно представлял себе человеческие мотивы и характеры, чтобы понимать, как повернётся та или иная ситуация.

Не знал он следующего: что попытку безуспешной связи с «Анивой-8» услышит Антон Калязин и предпримет свои меры; что нереиды дадут – в силу сбоя в нейросети – неверную картину сейсмоактивности, в которой будет не два крупных и два мелких, а четыре равновесных очага, из-за чего Маковский не поймёт, причём здесь «бабочка Лоренца» и, наконец, что никаких семи часов у него нет. Мягкая самозатягивающаяся клёпка не выдержит длительного нажима и начнёт деградировать, а те самые трубы, за которые неоднократно получал нагоняй начальник строительства, и вправду начнут лопаться как нитки: трубы, по которым был протянут силовой кабель, воздуховод, связь. Но ничего этого инженер Черепичный не знал, да и не мог знать: он настроился на семь часов научного эксперимента по исследованию поведения «убегающих» магнитных якорей – именно она натолкнула его на мысль создать принципиально новый двигатель – глюонный.

Черепичный ткнул пальцем в кнопку аварийной записи, которая могла, в параллель «чёрному ящику» записывать голос пилота купола, фильтруя шумы – «чёрный ящик» писал всё подряд. Ирония состояла в том, что объем записи был заложен в объёме 2035 часов, то бишь, можно было круглосуточно разговаривать, скажем, с 1 марта по 25 мая. Или, применительно к этой неприятной ситуации, до 25 августа, ровно до дня рождения Василия Черепичного. С детства он знал, что день этот богат событиями – родился царь Иван Грозный, учёные впервые увидели снимки Нептуна и западный берег Северной Земли, а Галилео Галилей впервые представил учёному совету телескоп. Из последней затеи мало, что хорошего вышло для самого Галилея, правда. Да и рождению Грозного порадовалось не так уж много людей. Зато семья Черепичных, собираясь на праздник у родителей Василия, с каждым годом убеждалась: хороший день.

– Космонавтом станет, – трепал рыжие вихры племянника-трёхлетки инженер-космонавт Кочетков-Черепичный, дважды Герой России и участник легендарной экспедиции «Бурана-2» по спасению застрявших на МКС американских космонавтов в 2024 году. Барри и Суни часто приезжали потом в Москву, обычно по весне: гуляли в Измайловском парке, кормили лебедей. Оба оставили космонавтику после того случая – шутка ли, из двадцати восьми двигателей сработали три, гелий вытек почти весь, а прилёт российского шаттла в тот момент, когда запасов кислорода оставалось дня на три, был просто чудом. Ненадёжную технику делали пятьдесят лет назад.

– Я была уверена, что нас уже похоронили, – говорила Суни Кочеткову-Черепичному за чашкой чая, не подозревая, что мелкий шкет обладает почти феноменальной памятью. – Заготовили флаги, речи, пышные похороны…

– Не думаю, Суни, – капитан Уилмор, которого Суни называла странным словом «Бурч[14]», подразумевая русский красный суп, одновременно кислый и сладкий, всегда принимал сторону демократов.

– И думать нечего, капитан, – всё и так понятно. Ты же из Теннесси? Вот там-то, будь уверен, тамбур-мажорки уже начистили сапоги и зубы, а на факультете электротехники висит твоё траурное фото с улыбкой клоуна…

– Да прямо!

– Точно. Ну может, и не клоуна, а тыквы на Хэллоуин. Ушастой тыквы. С ушами топориком…

Бутч смеялся, но глаза и голос у него были невеселы: он отлично знал, что Суни говорит правду, и отчасти даже смягчает её своими солдатскими шуточками.

Кроме дяди Бори на день рождения Васеньки приходили его бабушки и дедушки – сначала полный комплект, а потом уже и нет. В прошлом году патронажная медсестра санатория «Радужное» под Рузой привезла единственную оставшуюся бабушку, Олю: старый педагог, она до последнего не сдавалась, и читала лекции для космонавтов – «по ВКС для РКС», как она говорила, и делала это с первого для запуска российской космической станции. Оставив двухместный вертолёт на площадке, бабушка Оля довольно бодро прошла в дом:

– Отлично выглядишь, предок! – обнял Василий бабушку. – Впору марафоны бегать.

– И пробегу! – задорно откликнулась та. – Какие мои годы!

Потом, правда, Ольга Васильевна призналась – всё дело в спортивном костюме. Эта облегающая ткань – разработка Сколбиотеха, мягкий экзоскелет точечного воздействия, превращающийся чуть ли не в металл в тех местах, где мышцам требуется поддержка, и размягчающийся до состояния вискозы там, где эта поддержка не нужна.

– Смотри, Васёк, эти серебристые линии – кинезиотейпы… – Черепанов недовольно поморщился, потому что кинезиотейпы наравне с фильтрами Петрика, гомеопатией и заряжёнными флюидами высших материй кремами считал полной и абсолютной антинаучной чепухой.

– Дорогой мой, не смотри так грозно, – Ольга Васильевна потрепала внука за плечо. – Мне назвать это «вибрационными вставками» или «маятниками Капицы»? Не придирайся к словам. Функцию свою они выполняют – и ходить легче, и не болит ничего. Нет, чтобы порадоваться за бабулю.

– Я радуюсь, бабушка, радуюсь, – просто не сразу понял. А вот эти выступы – это тензорные датчики? Ты немного похожа на панголина.

– Внук года, – сощурила глаза Ольга Васильевна. – Джентльмен высокого пошиба. Комплименты просто потрясают. Вот потому, Васёк, ты и не женился ещё, и девушки у тебя нет, а с такими задатками и не будет.

– Девушка, к которой надо подъезжать на кривой козе и говорить пустые слова не устроит уже меня, – Черепичный обнял бабушку. – Кто ещё придёт?

– Валя придёт с Машей, Жанной и Женькой, дядя Ваня наверняка, Володя Лисёнков с сыном, мелочь пузатая батенинская – штук шесть, и все рыжие, как и ты. Из Сыктывкара хотела Люся приехать, двоюродная бабушка твоя, но у неё там какой-то проект по оленьему мониторингу, я не очень разбираюсь. Антон ферму оставить не может.

– С червячками?

– С червячками. Ты эту чёрную львинку, небось, каждый день ешь – то в колбасе, то в масле…

– Бабушка, да я колбасу с маслом не ем!

– Так в хлебе.

– И хлеба не ем. Давай уж закончим спорить и пойдём в гостиную, – Черепичный приобнял бабушку за плечи и повёл в квартиру. Хотя сложно было назвать жилой модуль на двести квадратов в Сотовой Москве «квартирой». Новая технология строительства прозрачных и суперпрочных домов из аквалида породила совершенно невероятные архитектурные конструкции и полностью сняла проблемы с площадью жилья. Хотя большинство москвичей предпочитали традиционные жилища-капсулы, некоторые выбирали сотовые наборные ячейки или пузыри на первом и втором небесном уровне. Под воду спускаться человечество всё ещё не решалось: всё, кроме операторов куполов Приморья, куда и решил податься Василий Черепичный на двадцать седьмом году жизни.