Исцели меня

Посмотрев на расплывчатый силуэт кошки, я сделал еще глоток коньяка, который уже имел отчетливый привкус спирта.

– Ты вот скажи-и м… мне, что я-я-я сделал не та-а-ак? – произнес я еле внятно, – я ни для кого-о-о так не расши… расшибался, как для нее-е-е. Даже когда ее не-е-ет рядом, даже после того-о-о, как она кинула меня-я-я, – распинаюсь я в жалобе перед кошкой, – я продолжаю делать все-е-е для нее.

Я замолчал, уставившись в одну точку, пытаясь собрать остатки трезвых мыслей.

– Ты сломала меня, просто взяла и меня, несгибаемого Морозова, просто взяла и сломала напополам! – отчетливо заорал я. – Я стал идеальный даже сам для себя, в надежде, что в твоем долбанном небе что-то изменится и ты вернешься ко мне… Но нет, нет… ничего не меняется! – я продолжал громко орать, думая, что до нее донесется моя истерическая жалоба. – Зачем? Зачем ты снилась мне? Зачем ты влюбила меня в себя? Зачем? Зачем? Будь все проклято, я не хочу так жить…

Мои глаза стали влажными, и я почувствовал горькие слезы. То ли от алкоголя, то ли от накопившейся боли я заплакал как дитя, чувствуя себя при этом ничтожеством.

– А-а-а! – заорал я и бросил бутылку в стену, та разбилась, и остатки жидкости брызнули по сторонам. – Почему, Настя? Что я сделал не так? – роптал я и, не осознавая больше ничего, сполз со стены на пол, и свет для меня погас.

Глава 3

Она

Ярко-оранжевый солнечный диск уже высоко в небе, покрывает землю жаркими томящими лучами. Время близится к обеду, и я с нетерпением жду разговора с Александром. Конечно, я могла бы прямо сейчас плюнуть на все и уехать, но меня останавливает безудержное любопытство. Какой информацией он хочет оставить меня, или он все же решил признаться в своих чувствах? Глупо все, ведь он для меня как старший мудрый брат, с которым я часто препираюсь, но в основе наших отношений лежит уважение, поэтому я часто уступаю ему в спорах. При мысли о нашем союзе я с отвращением сконфузилась.

Собирая свои немногочисленные вещи, я представляю, как войду в родительский теплый дом, сгорая от стыда из-за своего неразумного поступка. Родители, конечно же, поймут меня и простят, окружат меня заботой и любовью. Я искренне думала, что это уединение поможет мне многое понять, но я только ощутила всю глубину своего одиночества.

Продолжая мечтать, я запихиваю вещи в дорожную сумку и, подняв любимый синий свитер, на дне ящика комода вижу черную куртку Максима. Беру ее в руки, меня накрывает волна воспоминаний, и на губах отчетливо ощущаю неуверенный и волнующий вкус нашего первого поцелуя. Я сжимаю плотную в то же время податливую ткань и подношу к лицу. Она все еще пахнет Максимом – волнующим, терпким ароматом коры дерева и свежей травы. За этот год он мог уже забыть меня, увлечься другой девушкой и, возможно, создать семью. С горечью и досадой я продолжаю нюхать его куртку, вспоминая те дни, когда мы были очень близки. Из всей моей недолгой жизни самые лучшие и счастливые моменты были именно с Максимом. Как глупо и безрассудно я отнеслась к его любви, унизила и растоптала все, что было. Я смахнула слезу и бережно положила куртку на письменный стол.

Вещи собраны, я еще раз посмотрела на свою маленькую комнатку, которая целый год мне была тюрьмой, временным пристанищем и домом. Сейчас она залита солнечным светом, кажется теплой и уютной, может, потому, что я ухожу отсюда, ведь оказалась я здесь в свои самые смутные времена.

Что мне дал этот год? Среди людей, которых я исцеляла, ничего не поменялось. К Александру я ближе не стала. Бога все так же люблю, как и за стенами этого дома и храма. Нестерпимую тоску по родителям. И любить я не перестала, ни время, ни расстояние не помогли мне забыть Максима.

Я стою в мрачном коричневом темном коридоре, ведущем в кухню. На душе скребут кошки. Если я сейчас уйду, то навсегда потеряю связь с духовным наставником – это факт. Медленно прохожу в кухню, солнечный свет подает на круглый обеденный стол, образуя яркий ореол вокруг него, но все остальное остается тусклым и серым. Я подошла к деревянному самодельному кухонному гарнитуру и, открыв маленький верхний ящик, достала ключи от машины. Прижав их к сердцу, я убеждаюсь, что сильно соскучилась по всему, что связанно с домом. На протяжении трех месяцев я боролась с искушением и не притрагивалась к ключам, чтобы избежать подобных чувств. Посмотрела еще раз вокруг себя, и сомнения рассеваются под давлением приближающейся свободы.

– Я все правильно делаю, – убеждаю себя я, проходя по коридору, беру сумку, куртку Макса и быстро, без оглядки выбегаю на улицу. Солнечный свет ослепил меня, и я по памяти иду к гаражу. Подхожу к старенькому деревянному гаражу, глаза привыкают к яркому дневному свету. Оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что двух любопытных дам – Таисии и Тамары – нет, я ныряю в темноту.

«Тогда мне больно было уходить от любимого, но я сделала это. Сейчас я просто возвращаю все на свои места», – утешаю я себя и включаю свет.

«Я это делаю для тебя, Анастасия. Поверь, так будет лучше…» – вспоминаю я слова Александра, когда он скрыл машину за плотной тканью, лишая меня связи с прошлым миром. Я сорвала брезент с машины, подняв облако пыли, скопившейся за целый год. Вот она – моя красавица, ее бирюзовый цвет блестит в отражении лампы, как будто она только что куплена в салоне. Жму на брелок, она приветливо мигает фарами, и после тихого щелчка снимается блокировка с дверей. Бросаю сумку на заднее сиденье, на переднее кладу куртку Макса и свою книгу. Открываю скрипучие двери, лучи солнца врезаются в плотную завесу пыли, давая предвкушение свободы. Сажусь за руль, вставляю ключ и неуверенно завожу машину, она тоже неуверенно подает глухой звук, пытаясь завестись. Я верю в нее и терпеливо жду… вдруг она громко загудела, подавая признаки жизни.

– Я тоже скучала, крошка, – произнесла я ей, крепко сжимая руль пальцами и с азартом сдерживая улыбку, – как мне тебя не хватало.

Сейчас я хотела сильнее нажать на педаль газа и просто ехать вперед, оставляя все сомнения и тревоги позади, но, выехав на площадку храма, я резко остановилась. Я не могу уехать, не попрощавшись с этим святым местом, где я столько времени провела в молитве и посте. Я вышла из машины и встала перед храмом, покорно опустив голову. Теплый ветер раздувает мое легкое белое платье, а я, смотря на свои пальцы, собираю мужество, чтобы зайти внутрь. Скрываясь от палящего солнца, я наконец-то прошла в храм и ощутила прилив прохладного воздуха и свежего сладостного запаха ладана. Подойдя к иконостасу, я вспомнила утренние службы, которые Александр проводил только для меня, чтобы я не пересекалась с болезненной для меня общей массой прихожан. Он начинал читать первым, его высокий голос струился в молитве, заполняя весь храм таинственностью. Я присоединялась к его молитве и чувствовала, как золотая энергетическая нега спускается сверху, окропляя любовью Бога. В этот момент я отчетливо слышала голос Создателя, который внушал надежду. Интересно, ощущал ли Александр то же самое, что чувствовала я?

Сейчас, смотря во всевидящие глаза Бога, я испытываю стыд за то, что хочу отступить от своей миссии. Когда я первый раз пришла в этот храм, все казалось таким простым.

– Сможешь ли ты простить меня? – спросила я его и тихо зашептала молитву: – Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым и невидимым…

– Он тебя простит, Анастасия, – раздался громкий голос Александра за спиной и эхом разлетелся по стенам, заставляя меня вздрогнуть и обернуться.

Александр стоит в двух метрах прямо напротив меня. Одет он по мирскому, до колен серые шорты-бермуды, белая футболка поло. Взгляд спрятан за темными очками, но я уверена, что он сердитый.

– Сердце Господа большое и любящее, поэтому он поймет тебя, – Александр говорит и медленно идет ко мне, вынуждая меня гореть от стыда. – Дугой вопрос, сможешь ли ты простить себя? – останавливается он буквально в шаге и указательным пальцем легонько касается моей ключицы. – Сможешь простить?

Сняв очки, он зацепил их за край ворота футболки и посмотрел на меня серьезными суровыми гипнотическими темными глазами. Я хочу провалиться сквозь землю и оказаться на необитаемом острове, где я никому и никогда не причиню страдания и боли.

– Я тебя ждал… ты собиралась на встречу со мной? – печально спросил он.

– Да, или нет, скорее да, – робко отвечаю я.

– Ты взяла машину… – с болью произнес он и делал паузу. – Значит, сбегаешь?

– Да, я ухожу, и раз уж наша встреча все же состоялась, можно поговорить с вами откровенно?

Мои щеки горят огнем, и я чувствую его подавляющую уверенность.

– Давай поговорим откровенно. Позволь, я первый начну… – снова он делает паузу, терзая мое любопытство. Под темными хмурыми глазами его взгляд очень острый, как у хищника. – Мне очень больно тебя отпускать, – произнес он.

Его голос дрогнул, несмотря на всю его суровость, я чувствую в нем искренность.

– Почему? – медленно отступаю я.

Он движется вместе со мной, оставляя дистанцию между нами в один шаг. Мы поменялись местами, теперь он стоит спиной к алтарю, а я – спиной к выходу.

– Во-первых, я боюсь, что твое сердце будет разбито. Неужели ты вправду думаешь, что он ждал тебя целый год? Он богатенький разбалованный бабник, и от тебя ему нужно было лишь одно, а воспользовавшись тобой, он выбросил бы тебя, как надоевшую игрушку.

– Что вы можете знать о его чувствах и о его жизни? – возмутилась я. – Мне не важно, где он и с кем, – тихо выдавила я.

– Ты можешь продолжать обманывать меня, но не себя.

– Вы говорите так из ревности? – рявкнула я.

– Да, Анастасия! – крикнул он с напором, и теперь я отчетливо разглядела в его волнении мужчину, а не священника. – Безумно тебя ревную и ревновал раньше… – он тяжело вздохнул, подавляя то, что скрывается под его маской.

Я смотрю на него, и голове мелькают вопросы, которые я пытаюсь составить в единый разумный текст и самый главный: «Когда родилось его чувство ко мне?»

– Почему? – я сделала паузу на выдохе. – Я-я-я… жила с любящими родителями и видела, как чувственно и трепетно они относятся друг к другу, и мечтала, что у меня в жизни будет такой же любящий муж, как мой отец, на которого всегда можно положиться. Я лечила бесплодных и чувствовала, как в них зарождается жизнь, осознавая их радость, тайно мечтала, что испытаю что-то подобное. Я воссоединяла пары, налаживала сожженные мосты, примиряла души и откровенно завидовала их любви. А когда испытала сама любовь, то первым делом испугалась, но потом поняла что не смогу жить без него. По вашим назиданиям и своей чрезмерной совестливости я оставила любовь. Я не дура и понимаю, что ужин, ваше милое настроение и роза в дверях – все это проявление симпатии ко мне или чего-то большего. Вы из-за своих чувств внушали мне, что я не имею права иметь мужа и семью?

Он виновато опустил голову. От обиды и понимания того, что я права, мое возмущение сменяется гневом.

– Все сложно. Для тебя это пока слишком сложно, – с горечью произнес он и с сожалением посмотрел на меня.

– Постарайтесь объяснить, я догадливая, может, пойму! – заорала я с ненавистью.

– Ты должна об этом узнать по-другому и совершенно не так, но ты не оставляешь мне выбора, – сморщился он, поджимая губы, словно ругая себя, при этом оттягивая момент.

– Хватит оправдываться, говори…

– Ты не одна такая, – прошипел он, – ты не единственная одаренная, – с сожалением он посмотрел на меня.

– Как? – перехватило дыхание. – Как… кто еще?

– По всему миру таких, как ты, чуть больше пяти сотен. Это не так уж много, если считать что на планете семь миллиардов людей. К каждому одаренному приставлен духовный наставник, как я. Нас контролируют другие духовные люди, которые являются членом тайного ордена и возглавляют его.

Он замолчал, внимательно наблюдая за моей реакцией, а я в ступоре растерялась от услышанного. Вероятно, это и есть та важная информация, которой он хочет меня удержать.

– Орден?! – холодный пот пробежал по спине. – А в чем цель ордена?

– Сделать мир лучше и чище. Мы не внедряемся в политические игры, мы просто следим за духовным и культурным направлением в обществе и по возможности корректируем его и ведем к свету в силу своих возможностей.

– А возможность – это мы, одаренные? – задаю следующий вопрос, пытаясь понять, кто я в этом неожиданно открывшемся для меня мире, и в то же время я четко понимаю, что не хочу принимать такую правду.

– Да… – виновато произнес он.

– Почему? – зарычала я с досады. – Почему раньше мне не говорили про орден?

– Некоторые одаренные, такие как ты, которые исцеляют людей, должны воспитываться в обычной среде, чтобы быть ближе к людям. Есть одаренные, которые живут в ските и молятся во благо спасения планеты. Но оба вида одаренных очень любят уединение и одиночество. И когда первый вид начинает воспитываться под покровительством ордена, то они теряют связь с людьми, потому было принято одаренных первого вида отдалить на время взросления от ордена.

– Ушам не верю. Вы так говорите, словно нас вывели из пробирки и мы тупые объекты, которых нужно контролировать и направлять, – нервно засмеялась я. – А вера отличный стимул, чтобы управлять нами, ведь главное – это мир во всем мире. Родители знали про орден?

– Не я должен отвечать на этот вопрос, – осторожничает он.

«Значит, да», – мелькнуло в голове разочарование.

Правда растирает и растаптывает меня в реалиях жизни. Я чувствую себя обманутой жертвой чьей-то лжи и западни. Все глупо, вся моя жизнь глупа.

– Значит, вы не священник?

– Я не церковный работник, но все члены ордена глубоко верующие люди и служат Богу, – назидательно отвечает он, утешая меня. В каждом его слове я чувствую ложь, которая режет мой идеальный мир…

– Это я служу Богу, кому служите вы, я не знаю! – заорала я. – Значит, всей моей жизнью управляет кучка фанатиков и решает, в какой среде я должна воспитываться. И любить тоже они мне запрещают. Скажите, а? Что я еще не должна делать? Может, у меня есть должностная инструкция? – я язвила и желала получить ответы, которые подтвердят мою глупость.

Я же могла догадаться, что эти добрые наставники, взявшиеся из ниоткуда, не простые священники. Я была настолько ослеплена преданностью, что не увидела самого главного…

– Анастасия, я ничего не придумываю, – успокаивает он меня. – Одаренные, когда имели связь с простыми людьми, теряли дар, поэтому орденом было решено, что одаренный вступает в связь только с духовно подготовленным человеком для продолжения своего рода.

– Только орден… выбирает кобеля для случки, чтобы не испортить породу…

– Не смей, – разозлился он, – мы в стенах храма, перед лицом Бога.

– Я поняла, – произнесла я вслух, засмеявшись истерическим смехом, – я поняла… – от осенившей идеи у меня перехватывает дыхание, и я закрываю ладонями лицо. – Вы мой будущий муж, вы тот специально подготовленный духовный человек, – произношу я в ладони, не сдерживая слез от такой несправедливости. Я бросила любимого человека ради группы людей, которые думают, что могут управлять миром, владея такими как я. И я не одна…

– Я сам узнал об этом недавно, – тихо произнес Александр, и я почувствовала его неуверенное прикосновение к моим ладоням. Я оттолкнула руками его мерзкие прикосновения, смотря на него с укором и злостью.

– Анастасия, прости меня, я сам не подчиняюсь себе, – печально произнес он.

– Эти ваши члены ордена знают, что мне приходиться испытывать, когда я спасаю людей? Каждый раз меня словно прокалывает раскаленный острый железный штырь, и мое сердце лопается от боли, я не могу дышать, как будто в мои легкие насыпали битого стекла, острые концы которого впиваются в плоть при каждом вздохе. И так несколько раз в день, ежедневно, без выходных… только море боли, и люди идут нескончаемым потоком со своими проблемами. А самая большая жертва – лишиться человека, которого любишь, и узнать, что твой наставник – лицемер, а родители – лжецы. Весь мой идеализированный мир рухнул в одночасье, смейтесь надо мной, потому что я всего лишь пустая оболочка, наполненная чужой мудростью.

– Ты не права, – с сожалением покачивает он головой и берет меня за руку.

Меня передернуло от неприязни, и я резко одернула руку, лишая его удовольствия касаться меня. Его лицо исказилось болью разочарования.

– Я права, – простонала я, – права, потому что речь идет о моей жизни… о моей, и я думала, что я живу ради Бога, а я всего лишь марионетка в руках людей, которые прикрываются религией, – заплакала я.

«Я буду жить по своим законам, только ты не оставляй меня», – мысленно произнесла я, посмотрев в лицо Иисуса, и побежала к выходу, чувствуя, что Александр моментально среагировал и побежал за мной. У выхода он поймал меня за руку.

– Не уходи, – произнес он, задыхаясь от волнения или бега.

– Я не останусь, не смей трогать меня! – кричу я, пытаясь вырваться.

– Ты моя, понимаешь, – тянет он меня к себе, – я в ответе за тебя перед Богом и орденом, перед самим собой, – крепче сжимает он мне руку, я рыдаю от безысходности.

– Я ненавижу тебя! – заорала я. – Не-на-ви-жу… моя жизнь могла бы быть другой, знай я все правду с самого начала!

От этих слов он замер и медленно отпустил мою руку. Знаю, что сейчас я причиняю ему боль, но я уже не могу думать о других. Я сажусь в машину и, ударяя по газам, быстро уезжаю.

Слезы бегут по щекам. Мои родители участвовали в этих интригах. Один Макс был честен со мной и любил меня, не потому, что в ответе перед кем-то, а просто любил чистой открытой любовью. Я хотела пропасть, раствориться в этом бренном мире, поэтому позволила себе ехать по зову интуиции и внутренним сенсорам.

– Если бы я знала про орден, – твердила я сама себе, не желая принимать такую истину.

Я остановилась перед старым пятиэтажным кирпичным зданием, которых очень много в отдаленной части города. Не знаю, какая сила меня заставила приехать в это богом забытое место, но давящая боль внутри меня призывала меня зайти в дом. В темном подъезде от серых кирпичных стен было тускло, воняло нечистотами. Почувствовав под рукой шершавые деревянные перила, которые норовят засадить занозу, я отдернула руку и брезгливо, не касаясь больше ничего, прошла на третий этаж. Стоя перед страшной облезлой от старости оранжевой дверью с цифрой девять, я боролась с искушением зайти. Прикоснулась к потертой железной ручке, и дверь открылась сама, приглашая войти.

Я осторожно переступаю порог. На меня словно накинули невидимый поводок, который заставляет идти внутрь, невзирая на тревогу. Я даже на время забыла о своих недавних переживаниях. С порога меня встречает сумрак, единственный свет исходит с окна в комнате передо мной. Подул резкий ветер, и от порыва дверь громко захлопнулась за моей спиной. Я подпрыгнула в испуге и, пораженная страхом, делаю шаг в комнату, вместо того чтобы бежать из этого гиблого места.

Вокруг все старое: пожелтевшие обои, низкий красный абажур с бахромой, такие были во времена моей бабушки, красный бесформенный диван, около него лакированный шкаф, за стеклянными створками которого стояла фарфоровая посуда и ряд книг с классикой, у окна стоит круглый стол, покрытый красной скатертью.

– Наконец-то ты пришла! – раздался сухой тихий женский голос.

– А-а-а-а, – от неожиданности вскрикнула я и внимательно присмотрелась в сторону голоса.

Перед столом в дневном свете сидит женщина и спокойно читает книгу, поставив острые локти на стол.

– Вы мне? – спросила я, подходя поближе, чтобы убедиться, что это живой человек.

– Ты – единственная гостья, посетившая меня за последние долгие месяцы. Проходи, дай я на тебя посмотрю.

Не знаю почему, но я ее слушаюсь. Она с любопытством смотрит на меня зеленым тусклым взглядом сквозь блеклые очки, а я тем временем всматриваюсь в нее. Ее голова покрыта черным ажурным платком, и строгое черное под горло платье с длинным рукавом придает женщине печальный, траурный вид. Несмотря на ее глубокие морщины и мудрый взгляд, в ней просматривается девичья красота, длинный изгиб ресниц, вытянутое лицо, пухлые губы и прямой аккуратный нос.

– Вы меня знаете? – насторожилась я.

– Ты слишком поздно пришла, – произнесла она спокойно и умиротворенно. – Мой муж уже умер пять лет назад, мои дети выросли и разъехались, но я не чувствую себя несчастной. Мои дети хорошо устроились в жизни, часто навещают меня. Мой муж мог бы гордиться своим потомством, впрочем, как и я. И да, ты права, я знаю, кто ты такая. Сядь, в ногах правды нет, – показала она на стул, стоящий у стола напротив ее.

– Кто вы? – растерялась я и села на жесткий деревянный стул, такой же древний, как вся мебель в доме.

– Не важно, кто я. Важно кто ты… – она замолчала, поперхнувшись воздухом, но покряхтев и покашляв, продолжила: – Ваш орден искренне считает, что держит в тайне всю информацию о своих одаренных, но это не так. Даже у такой мощной организации есть свои слабости и трещины, – смакуя произнесла она, лукаво улыбнувшись, и положила книгу перед собой.

– Этот орден не мой, и я не хочу иметь с ним ничего общего.

– У-у-у, смелая девочка. К сожалению, ты не единственная одаренная, которую ордену придется усмирять. Потребуется много сил, чтобы избежать его преследования.

– Вы сказали, что я поздно пришла? Почему я вообще здесь?

– Почему ты здесь? Так, возможно, Богу угодно, – пожала она плечами. – А почему поздно пришла? Душа твоя уже в печали, сердце растерзано, а в голове поселились мрачные мысли.

«Она словно читает меня», – подумала я, и по спине пробежал холодок.

– Вы одаренная? – выпалила я.

– Я не имею права говорить с тобой о своей жизни. Но хочу, чтобы ты поняла, что все одаренные в процессе воспитания взращивают в себе большую гордыню. Вам орден или наставник, что, в принципе, одно и то же, навязывает, что вы единственные, кто спасет человечество. Вы – жертвы, – настойчиво, но с ироничной улыбкой произнесла она, порождая во мне протест.

– Но разве не тяжела наша работа? Отдавать частичку своей плоти ради благо человека?

Она громко засмеялась. Ее хохот наполнил всю комнату, а меня непониманием и страхом. Она вмиг замолчала, сосредоточенно посмотрев на меня.

– Не тяжелее врача, который жертвует семейным спокойствием, спасая сотни тысяч людей за свою недолгую жизнь, или учителя, который открывает свою душу ради тысячи детей, стараясь правильно их взрастить, быть может, спасателя или пожарного, которые, рискуя своей жизнью и психикой, спасают людей. Да просто обычная семья, которая берет на себя ответственность воспитать приемного ребенка как своего родного. Всех этих людей не причисляют к лику святых, как вас. Людей не нужно спасать прикосновением. Человек сможет измениться тогда, когда воочию увидит чью-то жертву, принесенную ради него. Как, например, Господь наш принес жертву, через страдание сына своего. А твои страдания не видны, а значит, бесполезны. Жалость мотивирует и отрезвляет. С людьми нужно говорить и выводить их к свету и, возможно, посвятить этому всю свою жизнь, но помни: помочь другим ты сможешь тогда, когда собственная душа будет в покое, а сердце переполнено любовью.

– Я потеряла любовь, – с горечью произнесла я, осознавая, что абсолютно пуста и безжизненна.

– Смешная, – улыбнулась она, – любовь нельзя потерять, если только она была не настоящей. А если твое сердце по прежнему горит огнем, как при первой встрече с ним, значит, ты испытала настоящее чувство любви, которое имеет при себе много спутников. Один из которых – ревность. Впереди у тебя много чувств, которые тебе надо пережить – хороших и плохих. Если ты перестанешь быть тепличным ребенком и познаешь их на себе, тогда ты по-настоящему поймешь людей, которые окружают тебя. До этого ты смотрела на людей как на энциклопедию, в теории знаешь, а до практики далеко. Ты за весь период работы начала видеть в людях пороки, зло и бесполезность, и любовь к людям начала угасать в тебе. До настоящего целителя, девочка моя, тебе нужно пройти долгий и серьезный путь. Целитель должен чувствовать, а не знать. Твоя боль – это следствие непонимания людей, которых ты спасаешь.

– Откуда вы все знаете?

Она вызывает во мне удивление и вопросы.

– Оттуда же, откуда и ты…

– Вы одаренная?

– У нас единое небо над головой, все вокруг нас пропитано мудростью, нужно только разложить все по полочкам. Нет гениальных открытий, есть простые истины, нужно только желание постигнуть их.

– У меня сегодня такой безумный день, – удивилась я. Ведь она права, я по-особенному начала относиться к людям, которые потеряли любовь, только после того, когда сама отказалась от Максима. И Александр никогда так доходчиво не объяснял законы жизни, как эта неизвестная женщина.