Снежный роман

– Да он с другой бабой! Ты что, дура? Не понимаешь?

«Я не отпускаю тебя! Вернись, пожалуйста!» – вновь зазвучало и окутало меня заботой.

– Ты, видать, совсем примёрз!!! Он счастлив!!! Значит, Бог слышит мои молитвы! Значит, всё так и надо! Ты даже не представляешь, что, пытаясь сделать мне больно, ты подарил мне радость!!! Я неожиданно, хоть на мгновение, увидела его счастливым! Я и не мечтала об этом!!! Спасибо тебе!

– Счастлив говоришь? Ну посмотри, чем это у него обычно заканчивается…

Вновь появились образы. Он спорил и ссорился с солидной дамой, которая, как пиками, пронзала его своей надменностью и холодом. Она хотела новую игрушку, а он ей надоел… Он пытался противостоять этой боли, но она вгоняла его в агонию… Дама играла свою роль… Актриса с холодным и ненасытным сердцем. Она рвала все покрывала тепла, любви и заботы, которыми он так бережно укрывал и согревал всё время, пока они были вместе. Ей не хотелось уюта, который он пытался создать для неё, ей не хотелось заботы, которой он окружил её. Ей хотелось свободы, ярких эмоций, шумного общества и преклонения всех и вся… Она не хотела быть его… Она просто имела его и позволяла себя любить… Сколько боли и ран зияло от непонимания и как безжалостно топтали то одна, то другая дама его тёплую и открытую для настоящей любви душу своими высокими каблучками надменности и себялюбия. Они вставали своими грязными ногами, обутыми в модные, гламурные туфельки-шпильки на его грудь и топтали его открытую душу. Он выл от боли и отчаяния, и раны безжалостно покрывали его нежную и открытую душу… Боль и одиночество… Он давал всё… И любовь, и славу, и деньги, а в ответ получал раны на нежной и заботливой душе. Дамы пользовались им, как ступенькой, вставая на его сильную и широкую грудь своими каблучками… Как же… Иметь такого мужчину!!! Они возвышали себя над обществом, за счёт того, что втаптывали в грязь его мечту о чистой и верной любви! Он ничего от них не хотел – он им всё отдавал. Он хотел только одного – любить и быть любимым! Этого хочет каждый нормальный мужчина. Только нормальных осталось ненормально мало… Всё чаще каждый использует каждого, как ступеньку. Любовью там и не пахнет! Тела и роскошь – вот главное в этой игре. Но он не хотел играть в эту игру. Он этого никогда не хотел. Поэтому страдал и порой рвал и метал, как израненный зверь. Картины были безрадостные…

– Вот поэтому я и молюсь! Я хочу, чтобы он жил. То, что ты показал, только убедило меня в моем намерении. Надо молиться. Тебе не понять – ты из тех, кто наносит раны и топчет душу, даже не осознавая и не замечая этого. Я не осуждаю ни их, ни тебя. Вы все больны и несчастны. Вы не имеете грани насыщения. Вам всего мало! Тела, деньги, развлечения, удовольствия, успех… Вы заложники этого беличьего колеса! Вы не знаете, зачем, но живёте. Это физическая жизнь – в ней нет ценностей, которые были бы вечны и возвышали. В итоге ты теряешь всё – и эту никчёмную жизнь тоже. А душа? А любовь? Вы ведь так стремились быть всеми любимы? Но ведь Бог – есть любовь? Душа – дом Божий! А где ваша душа? Где Бог в вашей жизни? Вы всё вершите сами и дела, и приговоры… Он не такой, и поэтому его так топчут, и ему так больно!!! Кстати, он всё ещё пытается спасти людей от себя самих и от мерзости мирской суеты!!! Он не предатель! Он, несмотря на боль, не спрятался и не стал мстить! Да, он рычал и кусался, он не предавал, а останавливал безумие!!! Он падал, чтобы поднять других, которые были в грязи!!! Ты разве не видишь этого? Ты ведь не глупый!!! Зачем врать сейчас? Пусть отче нас рассудит. Отче, вы же видите – этот человек всю свою жизнь горит для других. Он такой от Бога. Разве можно упрекать человека за то, что он человек? Господь сотворил нас в теле, и, наверное, это не зря! Нельзя отобрать одежду у души! Всё просто – Сначала душа, а потом тело… Всё тленное – это лишь глоток воды, чтобы выжить в этом путешествии. Зачем лишнее – с большой сумкой далеко не уйдёшь.

Старец спокойно слушал наш диалог.

«Я не отпускаю тебя! Вернись!» – вновь послышался усталый, но по-прежнему тёплый и заботливый призыв.

– В молодом человеке горит огонь. В зрелом человеке светит свет. Надо уметь, пока горит огонь, гореть, но когда прошло время горения – суметь быть светом. В какой-то момент жизни надо быть силой, а в какой-то момент – тишиной. Тот человек, о котором ты молишься, горит для людей. Как может, так и горит! Вы похожи. Вы не прячетесь от Бога за фиговыми листочками. Вы стоите перед Богом, как есть. Каетесь в содеянном по немощи человеческой природы, осознаете величие Бога и молитесь… Вы пытаетесь идти к Богу, а не к блестящим огням мира. Вам нужен мир в душе, а не внешняя пыль мира. Вы оба изранены предательством, и поэтому тебе всё так хорошо видно. Но он перешагнул через эту боль, а ты носишь её с собой. Он хочет помочь тебе, но ты боишься его. Ты, видя всё, боишься. Этот парень, у забора, постоянно будет преследовать тебя. Он тебя не отпустит. Не потому, что он такой сильный, а потому, что ты не отпускаешь его. Ты не можешь идти вперёд, потому что ты постоянно смотришь назад. Тебе больно за других, но так ты заглушаешь свою боль… У твоего друга то же самое… Но он борется. А ты? Можно сдаться, но тогда ты предашь. Предашь всех, кому ты нужна, кто борется за тебя, кто молится за тебя… Это только твой выбор. Тебе решать.

– Да. Вы верно ей сказали. Посмотрите, на её правом ухе вторая серьга. Это память о том, что я её предал. Там не какая-то медяшка, там золотая серьга с бриллиантами. Ей я важен. Она не может меня забыть. Хватит уже прятаться за своего Боженьку. Ты никому не нужна. Этот мир так устроен. Выживает сильнейший. Ты проиграла. Хватит страдать – пошли, я тебя жду, – с явным превосходством выкрикнула моя прошлая боль, зияющая в безжизненном пространстве.

– Да, вы правы, отче. Мне больно и я боюсь. Но больше всего я боюсь предать. Я молюсь… Ты тоже, дружище, прав, я храню память о твоём предательстве, как самый драгоценный урок в моей жизни. Да, эта дорогая серьга, но она не дороже того, что ты у меня отнял. Тебе чуть было это не удалось, но Господь послал мне его – такого же израненного, такими же, как ты. Я увидела в нём себя. Мне стало тепло. Он сумел отогреть меня, прикоснувшись к душе, а не к телу. Ты помогал мне упасть, а он помогает мне подняться.

«Господи, услышь молитвы мои!» – разрезало всё пространство.

«Аминь» – послышалось твёрдо и спокойно.

– Я не предатель – я не предам и буду бороться. Изыди! Уйди из моей жизни! Она принадлежит Богу, а не тебе! – вырвалось криком из самой потаённой глубины моей души.

В этот миг кованый забор закрылся, и лишь издалека послышался вой «Я не отпускаю тебя». Но этот вой был воем бессилия и растаял в тишине.

Старец стоял у аналое. Я наклонила голову, и он, накинув на неё епитрахиль, прочёл разрешительную молитву. Когда он откинул епитрахиль, рядом стояла красивая женщина без возраста. Она излучала тепло и заботу.

– Пойдём, тебя уже заждались. Нам пора идти, – обняв за плечи, сказала она, и мы пошли в обратную сторону.

– Аминь, – сказал Старец. – Мой тебе совет – сними и отнеси серьгу в храм… Но это совет, а ты как хочешь.

Всё словно в тумане. Я услышала знакомый писк кардиодатчика. Линия жизни прогибалась под обстоятельство, с Богом заданным смирением. Я открыла глаза. Медсестра мокрая от слез. Врач сказал ей: «Тихо! Она возвращается».

Я увидела знакомые лица и улыбнулась.

– Не пугай нас так больше, – всхлипывая и пытаясь улыбнуться, прошептала медсестра.

– Не бойся – я с тобой! – отшутилась я в ответ.

– Ну раз шутит, значит, жить будет! Не балуй у меня! – повеселел доктор и, проверив мое бренное тело, удалился.

Мерно попискивали мониторы и датчики, капельница питала мое тело, а неземная теплота, любовь и забота согревали мою душу.

Я попыталась пошевелиться. Медсестра взметнулась ко мне, как чайка на причале.

– Снимите, пожалуйста, вторую серьгу с моего правого уха и отнесите её в храм, который в этом госпитале, – попросила я медсестру.

– Конечно, конечно. С пониманием и готовностью помочь, – сказала медсестра. А к какой иконе положить?

– А посмотрите, там должен стоять епископ во весь рост. Да вы сразу узнаете, Господь всё устроит.

– Я сейчас сбегаю! – сказала медсестричка.

Заботливыми руками она сняла серьгу с моего уха, оставила вместо себя другую работницу и выпорхнула из палаты.

Мне очень хотелось спать. На душе было тепло и уютно. Тело пыталось болеть, но у него не было ни сил, ни права на это. «Поспи. Всё хорошо», – раздался чей-то ласковый голос. Я приняла всё как есть и закрыла глаза. Всё в руках Господа! Я не предатель – надо идти вперёд. Это просто жизнь.

Конец трагедии земной

Приветливый персонал больницы ещё несколько дней ухаживал и выхаживал меня. Они спасали моё тело и, как могли, согревали мою простуженную душу. Мне очень чётко врезалась в память аллея, по которой я путешествовала, пока меня спасали.

Как-то сам собой родился стих:

Закат накрылся тьмой кромешной,

Лес потерял себя во сне.

Чуть слышно, в медленном кружении,

Целует дождь листву извне.

Тревожит он своим напевом,

Чуть торопливо, чуть не в такт.

Кудрявя головы деревьям,

Противоречием атак.

От мастерства его движений

Листву уже бросает в дрожь.

Но вновь заводит дождь напевы,

Что ты с проказника возьмёшь!

Так будет долго-долго длиться,

Игра дождя – всему виной.

Смывает дождь и грязь, и лица,

Листву всю путая с листвой.

Вся обезличена, омыта,

Уставшая чего-то ждать,

Листва сопротивляться бросит

И станет тихо засыпать.

Когда же первый луч заблещет,

Над горизонтом свет пролив,

Рассветным соловьём прольётся

Благословляющий мотив.

Зашелестят листвой берёзы,

Расправив белый сарафан.

Пьяняще милым, чуть лукавым,

Тенистым будет пан-каштан.

Венцом Божественного света,

Чуть слышный, колокольный звон

Вольется в душу ярким летом,

С церквушки старой, за холмом.

Всё сотворённое от Бога,

Блистает в чистоте своей,

Пройдя сквозь волны омовенья,

От бурь и пагубных страстей.

Судьбу свою не заслоняя,

С собой не сводит больше счёт,

Тот кто с небесным устремится,

Всё ж от земли не отстаёт.

Мы все стремимся в Рай чудесный,

Но рядом с нами этот Рай.

Не называй его Небесным,

Но и земным не называй.

Что-то неземное было во всём происходящем со мной.

Немного поразмыслив, я всё-таки написала Михаилу сообщение о том, что случилось, и на удивление быстро получила от него ответ. Он сообщал, что договорился с настоятельницей монастыря, и как только будет позволено, за мной приедет машина, и меня отвезут в монастырь. Я созвонилась с родителями и сообщила, что собираюсь побыть в монастыре месяц или чуть больше. Я пообещала навещать их, как только это будет возможно. Они благословили меня, и это серьёзно помогло в скорейшем выздоровлении. Через три дня я была готова к выписке и, выбросив сим-карту и отключив сотовые телефоны, села в машину, которая приехала за мной из монастыря – я сбежала из мирской суеты в обитель Николая Чудотворца…

Мне больше не хотелось жить, как положено, я хотела жить с Богом и миром в душе. Машина уносила меня всё дальше и дальше от цивилизации, а свежий и чистый снег покрывалом стелился под колёса судьбы, которая катилась по узкому, но единственно правильному пути – пути к Богу. Возможно, я пожалею об этом, но я имею на это право – право быть собой и служить Богу, а не момоне.

Какой ценой мы получаем Веру?

Разбитыми осколками надежды,

Иллюзиями, выжженными болью,

Скорбями, что не будет так, как прежде!

Какой ценой мы душу очищаем?

Сжигаем плоть в желаньях и утехах,

Забвением совесть тихо заслоняем

И кружевами светского успеха,

Серебролюбьем Бога заменяем…

И вот итог –

В душе пожар иллюзий.

Всё выжжено – вокруг растут лишь кочки!

Ты как щенок, которого забыли,

Скулишь о жизни тихо в одиночку.

В душе темно, лишь только тлеет свечка.

То милость Божья, что дана с рожденья.

Маяк для тех, кто потерялся в жизни,

Надежда на Святое искупленье.

Ты ниц! Ты не в молении, а в скорби!

Дела твои гудроном жгут зловонным

Ту землю, что взрастила б древо жизни,

Но ты из жизни сделал преисподню.

Так жги гудрон смердящий – Болью в сердце!

За все грехи, что ты творил бездарно.

Пали себя бесстыдным покаяньем,

Чтобы добыть хоть йоту почвы данной.

Вложи в неё исчахшей Веры семя!

Трудись, чтоб семя это прорастало!

Слезами, потом, кровью и делами

Рыхли гудрон, чтоб почва мягче стала.

И может быть, по милости Господней,

Взрастёт росток и весь гудрон разрушит.

И расцветёт благое древо жизни,

И исцелит твою больную душу.

Накроет тлен тенистою прохладой,

Благоуханием наполнит сердце.

Дух укрепит Божественной отрадой

И Веры ключ откроет жизни дверцу…