Загадай желание. Книга I. Дитя

Дарёна прошла мимо лавки, открыла калитку во двор. Может, поставить вёдра в сенях и сбежать? Чуть погодя тётка уже, может, остынет, забудет про наказание. Летом девочка так бы и поступила, но на деревню уже начинали опускаться сумерки, а ночевать в старом овине было ещё слишком холодно.

В избе тётки не оказалось. Куда она делась, девочка сообразила не сразу: и скотина с вечера кормлена, и из лавки голоса она не слышала. А потом вспомнила, что тётка собиралась к Савелишне говорить про новый дом. Без Савелишны в ближайшей округе не обходились ни рождения, ни свадьбы, ни похороны. Она знала и как лечить хвори, и как отвадить нечисть и, говорят, даже видеть её могла. За последнее ей прямая дорога в монастырь, конечно, но дураков сдавать её попу не было. У кого потом совета спрашивать? Поэтому уж кто как не она знает, что делать, если стройка не ладится.

Натоплено в избе было до духоты. Дарёна поставила вёдра рядом с умывальником, вылить их в него роста ей не хватало, да и всё равно вода только из колодца, ледяная. Пусть сначала согреется. На вечер всем умыться и остатков хватит.

Ругать Дарёну было некому. Дома остались только Глашка, жена тёткиного старшего сына Путяты, отскребавшая жир со старого чугунка, да бабушка, подрёмывавшая на лавке у печи. Ещё возились на полатях младшие тёткины дочки-погодки, но они были не в счёт, над Дарёной измываться они ещё побаивались. Как всё-таки хорошо, что по осени уехал в город средний тёткин сын Прохор! Рядом с ним и Марыська была не в счёт, изводил он Дарёну похлеще Ванька. А теперь, глядишь, отучится там у кожевника, да так и осядет, не захочет в родную деревню возвращаться.

– Дарёнушка, ты? – приоткрыв глаза, спросила бабушка. – Хорошо. Помоги мне на печь подняться, умаялась я что-то.

Дарёна повесила душегрею на крючок на боку печи и с готовностью подбежала к бабушке.

– А чего рубаха мокрая? – спросила та.

Жаловаться было как-то стыдно. Да и толку? Ну, передаст бабушка родителям ребят, чтоб наказали, так потом Дарёну из-за этого только сильнее бить и будут. Девочка потупилась, привычно потянула руку к птичке, но под пальцами оказалась только влажная ткань рубашки. Обида снова подкатила к горлу тугим комком. Не расплакаться бы! Подумаешь, птичка! Зато – не поколотили!

Бабушка поняла всё без слов. Села, прижала Дарёну к себе, погладила жёсткой рукой по волосам.

– Отняли птичку? – спросила она. Дарёна кивнула и хлюпнула носом. Бабушка немного помолчала, даже начала раскачиваться слегка, словно баюкала Дарёну, как давным-давно, когда она была совсем маленькой. После этого сдержаться и не хлюпнуть носом ещё раз было просто невозможно.

– Ну, не плачь, – сказала бабушка. – Хочешь, я тебе ещё одну птичку сделаю?

Дарёна подняла на неё глаза. А разве можно так? Заветный день был аж позавчера!

– На третий день ещё можно, – лукаво улыбнулась ей бабушка. – А батюшке Иннокентию мы ничего не скажем.

Слёзы у Дарёны высохли в момент.

По велению бабушки девочка сбегала через сени в сарай, взяла там её инструмент: пилу и топорик, такие маленькие, что даже для детской руки сгодятся. Их не пришлось искать, лежали с краю, бабушка только вчера убрала. Берёзовый чурбачок в дровнице Дарёна выбирала дольше. Нужен был не очень большой, без сучков и хорошенько просохший. Ей впервые самой доверили выбирать чурбачок, и принести негодный девочке не хотелось. Хотелось, чтобы бабушка её похвалила.

Перед отцом Иннокентием Дарёне было стыдно, конечно, но она точно знала: бабушка не будет противного богине делать, она добрая верующая. А значит, и сомневаться нечего, не будет от птички зла. Подумаешь, три маленьких желания за год исполнит! Разве есть тут вред?

Пока Дарёна ходила, в избе зажгли несколько лучин, разгоняя неторопливые сумерки, подкатили к печи колоду, которую Федот использовал вместо верстака, когда чинил упряжь. Глашка подсела к одной из лучин со штопкой, девочки на полатях затаились как мышки. Тёткин дом так и не стал Дарёне родным, ей постоянно напоминали, что она всего лишь приживалка, но сейчас всё было немного по-иному. Как будто это она, Дарёна, объединила всех, кто находился под крышей одним делом. Это была заслуга бабушки, конечно, но сказку она стала рассказывать ради Дарёны. Хотелось бы Дарёне однажды оказаться на её месте! Собрать в родном любимом доме свою семью и рассказать самую настоящую чудесную сказку.

– Далеко-далеко, – начала баять бабушка, когда Дарёна села рядом с ней на лавку, – есть чудесный остров Буян. Живут на нём чудесные люди, и прозывают их чудами, потому что как иначе их прозвать, коли они чудеса умеют творить. Они красивые все, как царицы и князья, они знают имена всего на свете и не терпят несправедливости.

Дарёна подтянула колени к груди, положила на них голову и прижалась к тёплому боку печи. Ей одновременно хотелось и закрыть глаза, чтобы под веками стали проступать образы прекрасных чудов, и – смотреть, как бабушка сначала обтёсывает топориком с чурбачка кору, а потом рисует по нему углём контуры игрушки.

Сказку эту Дарёна очень любила. Была она про то, как проникла Смерть обманом в терем Весны, отравила её мёртвой водой, заперла в хрустальном гробу. Как потом заставила людей признать её царицею, и тогда на белом свете наступила зима. Как только чуды смогли Весну найти и спасти, а птицы – живой водой её отпоить. Как, пока спала Весна, велел царь чудов птицам к людям летать и рассказывать, что спасение их близко. Как радовались люди птицам и пожелания для Весны передавали. Как под птичий щебет она и проснулась. Да только не собиралась Смерть отступать, ведь люди сами её царицею назвали.

Размеренным речитативом тёк бабушкин голос, тихонько тюкал по дереву топорик, обтёсывая по намеченным линиям простенькую фигурку, плясали по полу длинные тени. Тепло, знакомый голос и размеренный стук топорика делали своё дело, Дарёну разморило. Она сильнее привалилась к печи, закрыла глаза, позволив превратиться отсветам огня на обратной стороне век в чудов на могучих конях, красавицу Весну в голубом сарафане, птиц с золотым опереньем. Бабушка сменила топорик на обычный нож, стала доводить заготовку до ума. Продолжила рассказывать про то, как пришлось признать Смерти, что наравне они две царицы, Весна да Смерть, значит, и делить им терем и правление. С тех пор и повелось, что приходит в мир зима во время правления Смерти. А Весна в это время прячется у чудов на острове Буяне. Когда минует опасность, отправляют люди к Весне птиц, чтобы она знала, что пора ей в свои права вступать. Любимы с тех пор птицы и у чудов, и у Весны, и говорят, если сделать на Новый год фигурку птичью да загадать ей три желания от души и чистого сердца, то птичка может их чуду какому нашептать и он исполнит.

На полати Дарёна взобралась с новой птичкой за пазухой, как раз перед тем, как в избу вернулась сестрица. Хорошо, что она ничего не успела увидеть! Дарёна забилась в противоположный от младших девочек угол, оставляя Марыське место посередине. Подумала, что не так уж и плохо начинается новый год. Ещё и оттепель – это же тоже хорошо, значит, совсем скоро станет тепло и можно будет скинуть надоевшие за зиму лапти и бегать босиком. Дарёна улыбнулась, закрыла глаза. Снились ей в этот раз летящие по ночному небу золотые птицы.

Да только вот третьего дня выяснилось, что оттепель не богинино благо, а самая настоящая беда.

Глава 2. Жертва

– Ну всё, Марфа, тянуть больше нельзя, – дядька Федот хлобыстнул дверью избы, принялся расстёгивать тулуп. – Там уже всё осыпается. Надо подклёт ставить.

– На пустую яму подклёт будешь ставить? – заголосила тётка. Её круглое лицо тут же налилось краской, как любая толстуха, краснела она стремительно, словно свекольный отвар на себя брызгала. – Хочешь, чтобы там домовые позавелись?!

Спор этот уже который день сотрясал избу. Традиции велели: перед тем как возвести дом, нужно в погребной яме зарубить петуха и там же его схоронить. Он будет защитником от всякой нечисти: петушиного крика все твари Смерти боятся. Без жертвы в доме обязательно заведётся домовой, злобная пакостливая тварь, которая будет постоянно портить еду и людям и скоту, задувать огонь в печи, ломать всё, что под лапы попадётся. Даже убить хозяина может, и про такое рассказывали. Сядет ночью на грудь, сдавит всем своим весом потусторонним – и всё. Дальше только поминать.

Батюшка Иннокентий же почитал жертву новому дому злом повесомее птичек. Дарёна слышала, как он однажды ругался, говорил, что тот, кто этому обычаю следует, Смерти потакает. Кто был прав – богинин посланник или слово предков, – в каждой семье решали для себя сами. Чаще всего жертву таки приносили. Потакали Смерти в таком случае не так уж и сильно – что петух, он же не человек! А с нечистью под одной крышей жить никому не хотелось. Тётка сделала бы так же: она слушала Савелишну, которая держалась традиций, а Федоту было всё равно. На беду было только то, что поп никак не уезжал из деревни, а приносить жертву при нём Федот не разрешал. Заметит – десятком поклонов богине не отделаешься.

Тётка яростно обмахнула полотенцем свежевымытую миску, не вытирая, а только сгоняя по глиняному боку пару капель, протянула руку за новой. Конечно же, Дарёна не успела её ополоснуть, только предыдущую же отдала! Подзатыльник, который тётка ей отвесила за нерасторопность, вышел скорее обидным, чем больным, девочка только ниже склонилась над кадушкой с водой. Обычно посуду Дарёна мыла на пару с Марыськой, но в этот вечер сестрицу отправили с Глашкой за кросна. Бабушка с Глашкой два дня возились с ними, собирали и заправляли в четыре руки. В итоге рядом с печью встал невысокий стан с двумя валами: на заднем намотаны нити, на переднее будет уходить готовое полотно. Глашка села ткать, а сестрицу посадили рядом, чтоб смотрела и училась. Марыська ёрзала, вздыхала, отвлекалась. То на младших девочек, игравших в углу в соломенных кукол, то на шуршавших в подпечье мышей – а вдруг домовой завёлся! Интересно ей было и что происходит за двойным волоковым оконцем, сейчас открытым в честь оттепели. Длинное, но узкое, оно было всего в два бревна высотой, разглядеть хоть что-нибудь сложно, но Марыська очень старалась. А теперь вот стала прислушиваться к спору. Едва ли уши не оттопырила, совсем-то от кросен не отвернёшься, тётка заметит – и ей может тумака дать, не пожалеет.

– Так иди и делай, что там Савелишна велела, – отгавкнулся Федот. Повесил тулуп на крючок у печки и насмешливо добавил: – Только попа позвать не забудь, он тоже посмотрит.

Тётка засопела зло и часто – верный признак того, что сейчас станет орать похлеще поднятой неупокойницы, которые, по слухам, могут криком человека на месте убить. Всё, что Дарёне оставалось, – втянуть голову в плечи и притвориться, что её тут нет вовсе, чтобы гнев случайно не перекинулся на неё.

– Марфа дело говорит, – спасла всех от готовой разразиться грозы бабушка, штопавшая у лучины пятку старого носка. – Дом нельзя без жертвы строить.

Поняв, что преимущество на её стороне, тётка выпустила из груди воздух и сказала ехидно, а не зло:

– Или с Савелишной хочешь поспорить?

Судя по лицу Федота, хмурому и недовольному, с Савелишной ему хотелось не просто поспорить, а послать её туда, где даже твари Смерти гулять боятся. Да только то была Савелишна, с ней не принято спорить.

Решить, подавать ли тётке чистую миску, Дарёна никак не могла. Угадать, разозлится сейчас тётка на то, что её прервали, или на то, что Дарёна сидит без дела, было невозможно. Девочка прикинула, что за безделье влетит, пожалуй, сильнее, слила заблудившиеся на донышке капли и протянула миску тётке. Та отмахнулась, кинула в Дарёну полотенцем, которое девочка едва успела поймать над самой кадушкой.

– Сама давай дальше, – буркнула тётка и пошла к печи.

Федот молча сел за стол, так же молча дождался, пока тётка достанет из печи чугунок с кашей на шкварках и поставит перед ним. Ужинали сегодня и без Федота, и без Путяты. Злая, как ведьма, тётка не стала дожидаться невесть куда запропастившихся мужиков. Хотя загадки в том, что Путята пьёт с дружками брагу, ни для кого не было.

Федот съел пару ложек и веско сказал:

– Вы как хотите, но край послезавтра яму нужно закрывать. Иначе и клеть будет кривая, и сруб может перекосить.

Тётка невнятно заругалась, с грохотом поставила, почти бросила ухват на место. Обернулась к бабушке:

– Когда этот бездельник обратно в приход поедет?

– Иннокентий-то? – подслеповато щурясь на штопку уточнила бабушка. – Так известно, дней пять тут просидит. Сначала дары богинины справит, а потом отца Немиры надо проводить. Пока попрощаются, пока отпоют, пока закопают. Потом денёк отдохнуть. Да и мало ли что. Смерть она, знаешь ли, за одним не приходит, может, ещё кого хоронить придётся.

Сплёвывать от досады на пол собственного дома тётка не стала – это ж себя саму не уважать, вместо этого сочно, красочно заругалась. Когда она замолчала, в избе установилось обманчивое спокойствие. Постукивал ложкой по чугунку Федот, плескала водой Дарёна, поскрипывали кросна под Глашкиными руками, тихонько шуршали в углу девочки, да трещали в светцах лучины.

Дарёна глянула мельком на тётку и подумала, что на самом деле новый дом не особо нужен и бо́льшими семьями под одной крышей жили. Всё из-за того, что тётке очень хотелось похвастаться деньгами. Она так и говорила подругам: смотрите, мол, можем взять и построить сыну отдельный дом. Иногда, после очередной заминки на стройке, Дарёне думалось, что это всё богиня наказывает тётку за гордыню.

Отчасти Дарёна была рада, что Путята с Глашкой уедут, – меньше готовить, меньше убирать. Глашка, конечно, помогала, но без неряхи Путяты, постоянно воняющего бражным духом, будет свободнее дышать. Жалела Дарёна только, что подсматривать за тем, как Глашка ткёт, станет невозможно. Делала она это по-особому, привезла невиданное мастерство из дома. Так, как она, не умели ткать ни тётка, ни бабушка.

– Без-здельник, – зло рыкнула тётка, заставив Дарёну вздрогнуть от неожиданности. Обернулась на красный угол, сотворила священный серп. – Бездельник как есть, прости меня богиня-мать! Что у него, в приходе дел нет? Сидит тут на дармовых харчах, у-у-у!

Уверившись, что тётке пока нет до неё дела, Дарёна рискнула побольше отвлечься на Глашку. Главное – водой не забывать булькать, чтобы ничего не заподозрили.

Стояли кросна далеко от Дарёны, совсем в деталях не разглядишь, но девочка привыкла довольствоваться малым. Вот Глашка прокидывает в зев между натянутыми на стане нитями челнок с поперечной ниткой. Чтобы она крепко встала на место и стала частью полотна, со стуком, пошатывая кросна, прибивает её деревянной доской. Эту доску с отверстиями, в которые продеты горизонтальные нити, зовут бердом и тут, и там, откуда приехала Глашка.

– Марфа, богиню не гневи, – не отвлекаясь от еды, осадил тётку Федот. – В приход уезжать сейчас – только зря туда-сюда мотаться. Тут у отца Иннокентия тоже дела найдутся. Исповеди послушать, например.

Намёк тётка поняла, забагровела от злости.

– Это в чём мне ему исповедоваться? – гаркнула она. – В том, что он сам не понимает, какие обычаи добрые, а какие худые?!

Дарёна бросила на тётку быстрый взгляд, убеждаясь, что кричат не на неё, снова скосила глаза на Глашку.

Нит, до которого очередь доходила после берда, Глашка звала нитиницами. Оно, может, и правильно: две одинаковые плашки действительно состоят из нитей, связанных по-особому – воздушными петлями. В эти петли продеты нити основы: половина нитей в один нит, половина в другой. И когда Глашка нажимает ногой на педаль, ниты со скрипом меняются местами, перекрещивая нити основы и закрепляя нить поперечную. Это всё было Дарёне знакомо, так и у них ткали обычные полотна, рубаху там сшить или порты. Самое интересное начиналось теперь, когда в дело шла длинная, не короче ширины будущего полотенца, любовно обтёсанная дощечка. Называла её Глашка бральница.

Спор тем временем прекратился. Федот ожидаемо сдался, против него были и тётка, и бабушка, и слово Савелишны, будто она четвёртой сидела в избе. Не пятой, потому что Глашка покорно молчала, даже не пытаясь принять чью-то сторону. Да и не спрашивал её никто. Дарёна очень хорошо её понимала: тут что не скажи, окажешься не прав и схлопочешь за это хорошо только если крепкое словцо.

– Тут ночью разве что идти, – нехотя признала бабушка, соглашаясь, что Федот прав хотя бы в том, что от попа обряд лучше скрыть.

– Ночью, – выплюнула тётка. – Ночь – Смерти время, а не богини!

Развернулась и пошла в Дарёнину сторону.

Заметила это девочка не сразу. Её завораживало, как двигаются Глашкины руки – быстро, ловко, умело. Вот сейчас она начнёт как-то по-особому набирать на бральницу нити основы: одну наберёт, другую пропустит, две наберёт, снова пропустит…

Тётка скрипнула половицей, Дарёна перевела взгляд сначала на неё, потом поспешно опустила его на посуду. Чуть не попалась!

Ни в одной из окрестных деревень с бральницей не ткали. Что дальше делала Глашка, Дарёна уже боялась подсматривать, хоть и был это её любимый момент, когда рядом с бральницей, вторя выбранному узору, проходил челнок с толстой алой ниткой. Узоры на ткани получались выпуклыми – и под пальцами чувствуются, и глазу приятны. И пусть ткала Глашка медленнее, чем ткут обычное полотно, постоянно что-то высчитывая и рисуя угольком на бересте, выходило у неё красиво. Подсмотреть ещё хоть одним глазком Дарёне очень хотелось, но тётка могла заметить. Поэтому девочка пониже склонилась над кадушкой, стала нащупывать на дне пук распаренной крапивы, оттереть с миски приставшие остатки каши. Ничего. Новый дом ещё не построен, кросна только собрали. Не последний случай подсмотреть.

Тётка отчего-то остановилась на полдороги, Дарёна почти чувствовала направленный на её макушку пристальный взгляд. Неужели заметила, что она отвлекалась? Вряд ли, сразу бы тогда ругаться стала. Поднять голову Дарёна всё-таки рискнула. Непонятно от чего сжалась под тёткиным взглядом, пристальным, что-то оценивающим.

– Ты, мам, – сказала тётка, не отворачиваясь от Дарёны, – сходи к Савелишне завтра вечерком. Спроси, как быть.

Почему ей вдруг захотелось напроситься завтра с бабушкой, а из избы удрать желательно прямо сейчас, Дарёна не знала.

На следующий день тётка не выпускала её со двора, держала всё время при себе. Даже за водой Марыську отправила. Тогда Дарёна уверилась: будет беда, и к Савелишне её ни за что не отпустят, хоть в ноги падай, хоть именем богини моли.

Поэтому девочка совсем не удивилась, что, стоило бабушке выйти за калитку и направиться к дому Савелишны, тётка зажала её в углу у печи и велела:

– Одевайся, с Путятой к новому дому пойдёшь.

Спрашивать зачем Дарёна не стала, на это и её ума хватило. Конечно – жертву приносить. Только почему именно она? И как же то, о чём ругались вчера? Поп никуда не уехал, ночь ещё не наступила: за щёлкой волокового оконца только начали собираться сумерки. Видать, тётка всё хотела сделать по-своему. И подгадала как нельзя удачнее: ни бабушка заступиться за Дарёну не сможет, ни Федот протестовать – из лавки он ещё вернётся не скоро, остался там считать что-то. В избе была только Марыська, снова сидевшая у кросен и ждавшая Глашку.

Дверь избы скрипнула, хлопнула, внутрь шагнул Путята с недовольно квохтавшим петухом под мышкой. Тётка, позабыв про Дарёну, обернулась на него и начала наставлять.

– Если кто увидит – вали всё на неё, – тётка махнула на Дарёну рукой. – Скажешь – поймал, когда жертву принести хотела. Ведьма она, как и мамка её!

К тому, что тётка её маму, родную свою сестру, постоянно ведьмой зовёт, Дарёна привыкла. Спорить было бесполезно, только тумака получишь. Привыкла, что ведьмой зовут и её. Только вот теперь… а если их и правда заметят? Что если её ведьмой не только обзовут, а назовут? Что решит поп? Хватит ли бабушкиного заступничества? Дарёна исподволь бросила взгляд на Путяту. Он позёвывал, придерживая петуха одной рукой, молчал и безразлично слушал тётку. Чтобы прочитать его мысли, не нужно было ведьмой быть: браги ему налейте да в покое оставьте. Его бы и оставили, тётка в любой другой раз вряд ли доверила бы сыну важное дело, но жертву должен был принести именно будущий хозяин дома.

Дарёна вдруг почувствовала себя так, будто она одна-одинёшенька на всём белом свете. Вот нет бабушки рядом и некому её спасти. А если действительно решат, что она ведьма, как с ней поступят? Отправят, как маму, в монастырь?

– Не трясись, – тётка отвесила Дарёне подзатыльник, сама тоже стала надевать тяжёлый овечий тулуп. – Сделаешь всё хорошо, сахару тебе дам.

В другой раз Дарёна бы обрадовалась: кусочек сахара – это почти как леденец с ярмарки. Его можно припрятать и рассасывать понемногу, чтобы подсластить особенно неудачные дни. Но свою долю Дарёна уже давно получила и съела. Значит, этот кусок обещан ей из значительно большей Марыськиной доли. Сестрица тоже это поняла, насупилась. Думала небось, что Дарёне досталось всё самое интересное: и приключение, и сахар. Ох с какой охотой Дарёна бы поменялась с ней местами!

Из избы они вышли втроём. Она, Путята и тётка. Дарёна даже подуспокоилась, раз с ними идёт тётка, ничего страшного не случится. Что делать, она знает, сделает быстро и чётко, может, и обойдётся. Но за калиткой тётка сказала:

– Всё. Я пошла к старосте, поп у них, заболтаю сколько смогу, чтоб погулять не пошёл ненароком.

Поглядела на Путяту, на брыкавшийся в его руках мешок из дерюги и топорище за поясом, на Дарёну, которая вмиг оцепенела под её взглядом, и зло сплюнула себе под ноги:

– Только попробуйте мне напортачить! И долго не возитесь!

Она ушла, ворча себе под нос. Дарёне хотелось захныкать, да только это не поможет. Разве что подзатыльник новый обеспечит, позлее и посмелее: Путята силу не соизмерял. Поэтому Дарёна молча поплелась за ним, молясь про себя богине, чтобы все прошло хорошо и никто их не заметил.

Хотя богине ли стоило в этот раз молиться?

К стройке они прошли околицей. Час был не самый поздний, спать в деревне ещё не ложились. Увидят, сразу, может быть, не окликнут, но назавтра обязательно зайдут уточнить, а не случилось ли чего. И не дай богиня, чтоб при батюшке Иннокентии. На самом деле Дарёна почти хотела, чтобы их заметили, тогда дальше идти будет нельзя. Почти – потому что, если они вернутся с жертвой домой даже под благовидным предлогом, тётка обязательно… Что именно обязательно, Дарёна придумать не могла, но знала, мало ей не покажется.

Кусок земли под дом пока ещё был огорожен только колышками и верёвками. Путята перешагнул границу не заметив, Дарёне было высоковато. Она запуталась в подоле юбки и верёвке, едва не полетела носом вперёд, неловко ступила в рыхлый снег, тут же провалилась по щиколотку. Кое-как, задрав подол и высоко поднимая ноги, выбралась на протоптанную строителями дорожку, подошла, как и Путята, к краю ямы.

Там, внизу, уже почти наступила ночь. Яма была небольшой, квадратной, под самый обычный сруб, но – глубокой. Путята, стоя на дне, до края дотянулся бы ещё, Дарёна – ни в жизни.

– Держи, – Путята сунул ей в руки горловину мешка. – Лестницу пойду поищу.

Дарёна тоскливо посмотрела на то, как он идёт к времянке. Стоило девочке остаться одной, как яма стала похожа на могилу, и не важно, что форма не та. Наверняка пахнет из могилы точно так же, как тут: сырой землёй и какой-то гнилью. Гнилью? Да с чего бы это? Дарёна принюхалась, но сладковатый душок пропал. Почудилось, вот ведь бывает! Поёжившись, девочка отвернулась от ямы – может, если не смотреть на неё, станет не так страшно. Стало, наоборот, только хуже. Теперь Дарёна поняла, что торчит посреди надела как одинокая берёза в поле, со всех сторон видать. А ещё мешок в руках! Заметит кто, точно решит – ведьма!

Деваться было совсем некуда, разве что в яму прыгать. Смотреть снова вниз Дарёна не стала, прыгать тоже. И ничего она не боится! Просто там в темноте можно ногу подвернуть! Как тогда выбираться? Только всю тайну испортит, раз помощь звать нужно будет. Вот если кто-то пойдёт мимо – тогда и можно рискнуть, чтоб не заметили. Быстрей бы там Путята вернулся, пока никого нет. А то вдруг и правда прыгать придётся…

Вернулся он через целую вечность, как показалось Дарёне, таща небольшую лестницу. Артельщиков-строителей Федот, почуяв долгий простой, сосватал кому-то из соседней деревни, всего два часа через лес, на халтуру. А то либо плати им, либо отправляй восвояси, а потом заново дожидайся. Завтра они должны вернуться, и кто знает, как посмотрят на суеверия, которые прячут от попа.

Так что у Дарёны с Путятой в любом случае только одна попытка.

Спускался в яму Путята медленно. Лестница ходила ходуном и кряхтела сколоченными на скорую руку досками, того и гляди – рассыпется прямо под ногой. Дарёна с ужасом думала, что сейчас настанет её очередь. Мешок Путята у неё не забрал, а значит, держаться обеими руками не выйдет. А ещё, судя по тихому ругательству, долетевшему снизу, последняя ступенька высоковато от дна. Как бы не упасть?