Молчи о нашей тайне

Шурочка целыми днями играл на улице: пока мы были в доме, он сидел во дворе и лепил куличики в старой разваливающейся песочнице, поливал их водой из поржавевшей бочки и украшал листиками и мелкими цветочками. Я наблюдала за ним из кухни и крошила овощи на борщ, родной и знакомый после местной пресной мамалыги. На рынке урожай был дешёвым, то ли из-за сезонности, то ли местным очень нужны деньги. Мы закупились с лихвой, и теперь старенький холодильник «Саратов» громко гудел, охраняя наши запасы.

Иногда я поднимала взгляд, боясь, что Сашка убежал за низенький-забор штакетник, но в свои пять лет он был необычайно послушным и даже не пытался приблизиться к ограде. В столовой Илья кряхтел, пытаясь помочь хозяйке и отремонтировать отвалившуюся ножку стула

– Ну вот, будет как новенький, – я услышала скрип ножек и, отвлекшись, чуть не порезала палец.

– Мастер на все руки, – я улыбнулась не оборачиваясь. – Скоро будем ужинать.

Постный борще без мяса вышел ненаваристым, но картофель, нарезанный крупными кубиками, обещал нам сытость. Повар из меня был неважный – дома готовила мама и домработница, но Илья и Саша за обе щёки уплетали любое моё блюда и щедро нахваливали, будто отобедали в роскошном рестораны. За спиной раздались тяжёлые шаги, и через несколько секунд сильные руки обхватили меня за пояс. Ожидаемо, но я всё равно вздрогнула, когда колючий подбородок Ильи едва заметно царапнул мне плечо, ближе к шее. Мягкие губы коснулись мочки уха, горячее дыхание опалило кожу, и я выронила нож.

– Илюш, – прошептала я, не поворачивая головы, невидяще пялясь в окно перед собой. Термометр несколько минут назад показывал почти тридцать градусов, но я не знала, познабливает меня от непривычной жары или от его рук, скользящих к бедрам по мягкому хлопку сарафана. – Там Саша, а ужин ещё не готов.

Руки исчезли тут же, и его лицо в оглушающей близи от моего – тоже. Он только напоследок оставил сухой, почти целомудренный, поцелуй на скуле и как ни в чем не бывало начал расставлять тарелки на потёртый деревянный стол.

Домик был бедным: выцветшие половички, старая посуда с потрескавшейся эмалью, выгоревшие на палящем солнце занавески… Но мы не жаловались – как вообще можно жаловаться, когда в десяти минутах ходьбы находилось море? Соленый влажный воздух забивался в мебель, оседал на волосах и одежде, но мы уже настолько к нему привыкли за пару дней, что больше не замечали

Илья прихватил кастрюлю, а я вышла за чумазым Сашей, занести его в дом и умыть перепачканные песком щёчки под слабым напором воды из-под крана. Явно оголодав, он уселся в центр и схватился за ложку. Я налила тарелку сначала Илье, потом Саше и потом себе – совсем немного, в такую жару мне кусок в горло не лез.

– Вкусно, – заявил Саша, едва попробовав дымящийся бульон, и я облегченно выдохнула: мой главный критик остался довольным. – Только несолёно.

Илья аккуратно посолил его суп. Жизнь на юге целебно влияла на Сашу: он больше ел, почти не просыпался по ночам, начал чаще улыбаться и живее играть, а кожа его приобрела здоровый оттенок. Мы все будто выздоровели от долгого недуга и задышали свободней. Лишь иногда на душе становилось тревожно: неизвестное будущее простиралось там, далеко, за морским горизонтом и концом отпуска. Никто из нас не знал, что будет дальше, и узнавать не хотелось – по крайней мере пока.

Домик был маленький, всего три комнаты: кухня-столовая с уютным диванчиком; маленькая детская с окном на солнечной стороне; и небольшая спаленка с пёстрым ковром на стене и скрипящей двухместной кроватью. Шура, нагулявшись и накупавшись, после ужина быстро провалился в сон, сладко подложив ручки под щёку, пока я мягким голоском читала ему сказку о царе Салтане.

– Уснул? – широкие ладони Ильи легли мне на плечи, и я положила книжку Саше на тумбочку.

– Беспробудно, – я погладила Шурочку по щеке, но он даже не дернулся. – Вот как природа и свежий воздух влияют на детей. Пойдем, пусть спит.

Я тихо задёрнула шторы, чтобы утреннее солнце не нарушило детский сон, и, прикрыла дверь, плавно опустив ручку. На кухне царила чистота: кастрюлька с супом исчезла в недрах холодильника, чистые тарелки сохли на полотенце у раковины, а с улицы доносился тихий стрекот сверчков.

Аномальная для осени жара воцарилась будто для нас. Местные поговаривали, что обычно в это время уже холодает, но сейчас даже вечером термометр показывал плюс двадцать. Но поцелуй Илье, коснувшийся моей шеи, был жарче любой аномалии и отключал разум. Я не могла больше сопротивляться его решительному наступлению и надеялась, что слабый скрип кровати не разбудит нашего сына. Губы Ильи были повсюду и я, разомлевшая от его тепла, влажных простыней и южного ветра, совсем ослабела, отдалась его нежным рукам и томной страсти.

Грубая простынь под нами почти сбилась, влажно приставала к коже; хотелось поменять постельное, но сил не хватало. Махровый плед, служивший нам одеялом, оголял ноги, но надежно прятал обнаженные тела. Я жалась своей липкой кожей к его, лежа на его груди, и слушала, как стучало сердце, пробиваясь через ребра. Он перебирал мои волосы – тоже влажные, – и нежно разбирал спутавшиеся на затылке пряди.

– Вот бы остаться здесь навсегда, – прошептала я, пытаясь замереть в моменте, надеясь, что смогу уловить миг за хвост и не отпустить. Он поцеловал меня в макушку без слов, и я поняла, что думает Илья о том же самом: нам хорошо здесь и сейчас, но скоро придется возвращаться в Адлер, когда закончатся деньги и продукты. Я закрыла глаза, ветерок из приоткрытого окна ласково прошёлся по разгорячённому телу. Под его мерное сердцебиение я погрузилась в сон.