Рыжая 11. Дело на пуантах. Часть 1

Она подперла голову рукой.

– Чего загрустила?

– Работать не хочу…

Глава 7

1

Прорвиська влетел словно Александр Македонский в Индию на веранду своего дома, превратившуюся за последние дни в штаб-квартиру.

– У меня для вас две новости, – с порога начал он. – Хорошая и плохая. С какой начать?

Члены кооператива принялись скандировать хором:

– С хорошей!..

– С плохой!..

Председатель изобразил снятие звука, все тут же послушно примолкли.

– Я нашел Кукумбаева. Это, действительно, был он. И он, действительно, жив.

По террасе пронесся радостный гул.

– Ура!..

– Теперь мы этого гаденыша поймаем…

– Я лично вырву у него сердце и кошелек....

– Спокойно, товарищи, спокойно, – по дирижерской привычке Леопольд Григорьевич постучал кончиком ключа по столу. – Без лишних эмоций. Я знаю страну, гражданином которой он теперь является, знаю место, где он живет, улицу, номер дома, имена его кошек и даже какой зубной пастой пользуется его любовница. Знаю сколько приблизительно денег хранится у него на счету.

Все тут же восторженно заахали уже в полный голос.

– Потрясающе!..

– Браво, маэстро!..

– Наш дирижер – наш рулевой!

Прорвиська открыл бутылку, налил воды и выпил залпом целый стакан.

– Уф!

Гурам Тохадзе, лучший тенор их театра, импозантный брюнет, с глубокими черными очами и выдающимся носом античного героя, укоризненно развел руками.

– Леопольд Григорьевич, дрогой, ну кто так празднует? Я сейчас жене позвоню, она принесет пятилитровую бутылку лучшего грузинского вина. Всем хватит!

Дирижер приложил руку к груди и слегка поклонился:

– Гурам Вахтангович, не сомневаюсь в вашем хлебосольстве, но подождите радоваться. Вы ведь еще не слышали плохой новости.

Обитатели «Понедельника» тут же занервничали:

– Ну вот, как всегда…

– Кто бы сомневался.

– А в чем проблема?

Прорвиська поднял руку, призывая к тишине

– У Кукумбаева на счету пятнадцать миллионов долларов.

Стало тихо. Дети Аполлона недоуменно переглядывались. Большинству сумма показалась не такой уж и плохой.

– Ну если разделить на всех… – неуверенно начала Кира. – Мы тогда сможем даже в Москве квартиру купить. Черт с ним с домом.

– Согласен, – Тохадзе продолжал недоумевать. – Так я звоню жене?

– Да подождите.

– Ой, не тяните мои нервы, говорите в чем проблема! – впервые за последние месяцы в печальных глазах Фимы забрезжил лучик надежды и он явно не хотел ее терять. – Кольцова права – на такие деньги можно и новый дом построить. – Затем помолчал и добавил с вопросительной интонацией: – А если еще и старый оставить…

– Что у него кроме денег есть?

Председатель снял с шеи шарф и бросил на спинку стула:

– Немало. Большой дом на берегу океана. В доме предметы искусства, пара раритетных автомобилей. Все вместе еще на миллионов пять потянет.

Не в силах сдерживаться, Галина Семечка встала, подошла к дирижеру, взяла за обе щеки и поцеловала в засос.

– Ты ж мой золотой… Поехали!

Раздался смех и аплодисменты. Негативно на страстный поцелуй отреагировало всего двое – первая скрипка и теща дирижера.

Подскочив на ножки-тумбочки, Елена Павловна грозно потребовала:

– А ну убери руки от чужого мужа! Лева, это как же понимать?!

Тем временем Прорвиська в замешательстве пытался стряхнуть с себя флейтистку:

– Галина Михайловна, держите себя в руках!

– А що? Я не могу человека поблагодарить? Мне не каждый день дом возвращают.

– Тебе никто еще ничего не вернул, – шикнула теща, – а уже присосалась. Быстро села, пока я тебя не усадила.

Елена Павловна родилась и выросла в сибирской глубинке и нравом обладала суровым. А посягательство на чужого мужа вообще приравнивала к измене Родине.

Семечка нехотя вернулась на свое место.

– Та, можно подумать!

У Бронштейна были претензии иного рода:

– Что значит «поехали»? А мы?

– Вот об этом я и хотел поговорить, – Прорвиська выдернул пару бумажных салфеток и тщательно вытер губы. – У Кукумбаева деньги есть и вернуть их можно, хотя и сложно. Но, во-первых, пока неизвестно во сколько нам обойдутся услуги адвокатов. А во-вторых, – председатель замялся. – Есть один нюанс.

Теперь уже и остальные напряглись.

– Да говорите уже!

– Кукумбаев скрывается в Полинезии, в небольшом островном государстве, где нехорошие люди прячут свои капиталы.

– И что?

– А то. У них существует закон, что одному конкретному человеку в каждый отрезок времени можно предъявить только один иск. Невозможно предъявить несколько исков одновременно.

Присутствующие непонимающе переглянулись.

– Ну и?

– Сначала к рассмотрению принимают иск первого пострадавшего, рассматривают, выносят вердикт и только затем берут следующий.

Из самого дальнего угла послышался чей-то недовольный голос.

– Но почему так сложно?

– Вы меня спрашиваете? Я просто констатирую: кто первым иск подаст, тот первый деньги и получит.

– Минуточку, – Балык свел к переносице свои роскошные брови, – Хотите сказать, что убыток смогут компенсировать только нескольким семьям?

– Нескольким – это в лучшем случае. Если первый жалобщик сможет доказать, что потерял от потери дома не только деньги, но и здоровье, то вся сумма может достаться ему.

– Одному?!

Прорвиська выпил еще стакан газировки, присел и кивнул утвердительно:

– Одному.

– А… остальные?

На этот раз дирижер лишь молча пожал плечами, мол, я здесь точно ни при чем.

И тут товарищество взорвалось:

– Да как же так?! Пострадали все, а компенсацию получит только один?

– Хорошенькое дело, кто-то получит виллу на берегу океана, а нас бульдозером раскатают?..

– Это несправедливо!..

Прорвиська снова призвал к тишине.

– Спокойно, товарищи. Существует несколько вариантов возврата денег. Первое: мы вчиняем Кукумбаеву иск от имени кого-то одного и всё, что удастся получить делим поровну…

Эльвира Балык распахнула изумленные глаза.

– Как это поровну?! Участки у всех разные, да и за дома мы платили разные деньги. Вон, Бронштейны, сколотили какую-то халупку из соломы и палок, а у нас каменный дом в два с половиной этажа. И что, они компенсацию наравне с нами получать будут? Это не справедливо.

Фима Бронштейн сложил губы уточкой, словно передразнивая пышноротую меццо-сопрано:

– Почем же не справедливо? – елейным голосом пропел скрипач. – Речь не только о материальных потерях, но и моральных. Лично нас, в очередной раз лишили родины, пусть даже малой, а это дорогого стоит.

– Да-аа? – ресницы-опахала снова недовольно затрепетали. – Вы две тысячи лет жили вообще без родины. И надо заметить не так уж и плохо.

Вековая грусть еврейского народа сменилась не менее обширным негодованием:

– Что вы этим хотите сказать?! Что мы еще две тысячи лет должны скитаться?

Эльвира пожала могучими плечами:

– Делайте, что хотите. Только ваша хибара не стоит и десятой доли нашего дома.

Жена Фимы, Фира Самуиловна, тихая неброская женщина в теплой шали, решительно поддержала супруга:

– Умные люди сначала присматриваются, затем обживаются, и только потом затевают капитальное строительство.

– Вы на что намекаете?

– На то, что мы страдаем ровно на те же деньги, что и вы.

– Хватит! – цыкнул на женщин валторнист Обметкин. – Идите обе страдать в сад. А я хочу понять, что конкретно мы должны сделать, чтобы вернуть деньги? Леопольд Григорьевич, можно как-то поконкретнее?

– Можно. Я же сказал: вариантов два. Первое, это отправить делегата от имени всего кооператива…

– Исключено! – Эльвира обвела тяжелым взглядом присутствующих. – В этом коллективе верить никому нельзя.

– Это вы о себе? – моментально ввернул Кокорев.

– О тебе! Ты что, доверишь свои деньги кому-то из присутствующих?

– Я могу один ради всех поехать.

Тохадзе сочно рассмеялся.

– А-ха-ха! Вопрос, кто с этим согласится.

– Никто, – возмутилась Семечка. – Кокорев, тот еще аферист. Давайте я с Леопольдом Григорьевичем поеду. Мы будем друг за другом присматривать.

– Да щас прям! – от такой наглости у тещи председателя аж подбородок задергался. – Ты вообще, что ли бессмертная?!

Прорвиська постучал костяшками пальцев по столу.

– Ни я, никто другой вдвоем или в одиночку не поедет. Вы дадите мне докончить? Или так разойдемся?

Балык обернулся и сделал угрожающий жест:

– Если еще хоть кто-то звук издаст, вылетит в окно, не взирая на пол и возраст.

Председатель приложил руку к сердцу:

– Спасибо, Игнат. Итак, вариант номер два. Мы едем все вместе и подаем коллективный иск от имени кооператива. То есть от юридического лица.

После небольшой паузы собравшиеся буквально взорвались:

– Ну вот же! Отличный вариант! Почему вы сразу не предложили?

– Да подождите! – Балык поднял руку. – Что значит «все вместе едем»? Кто все?

– Все, на кого зарегистрирована собственность. Там на месте мы оформляем это как единый иск с общей суммой выплаты. Кто не едет, автоматически выбывает. Никаких представителей и поручителей, только личное присутствие.

На веранде повисла тишина.

– Но… Подождите минутку, – растеряно произнесла Нина Петровна. Мы же оформили дом на Нюшеньку.

– Значит, она и поедет, – равнодушно констатировал Прорвиська. – Или не поедет. Но тогда прощайтесь с деньгами. Выбор за вами.

– А… Но как же… Как можно сейчас куда-то ехать?! Давайте хотя бы закрытия сезона дождемся!

– Давайте дождемся, – дирижер провел пятерней по белоснежной шевелюре. – Но если нас кто-то опередит…

Тохадзе решительно поднялся.

– Друзья! Я вас всех люблю и обожаю, дом мне тоже бесконечно дорог, но сейчас куда-то отправиться для меня решительно невозможно. У меня контракты, гастроли…

– Вы отказываетесь от компенсации? – Бронштейн смотрел недоверчиво.

– Фима, дорогой, мне очень жаль, но, правда, не могу. Однако, буду бесконечно признателен, в том числе материально, если кто-то мою часть проблемы возьмет на себя. Но сам… – он развел руками. – Не могу!

Следом поднялась Галина.

– Я тоже не еду.

Эльвира подозрительно сощурилась.

– А с вами что случилось?

– Ничего. Просто не могу находиться в атмосфере тотального недоверия и ненависти. Мне с вами нестерпимо душно.

Теща председателя закатила глаза.

– Слава Богу! Баба с возу, кобыле легче.

Семечка состроила гримасу:

– Передавайте привет своей кобыле. – И покинула собрание с высоко поднятой головой.

Глава 8

1

Галина влетела в спальню словно вихрь. Со всей своей малоросской экспрессией она рванула перину, перевернув ее вместе с мирно дремавшей матерью. Перепуганная старушка кубарем полетела в угол.

– Халя, то що сталося? – прокудахтала Олена Богдановна, не понимая, что происходит. – З глузду з'їхала, чи шо?

– Мовчите, мамо. Не до вас сейчас. Помогите лучше перину пороть.

– Навіщо?!

– Мені гроші потрібні.

Услышав про деньги, старшая Семечка моментально перешла на русский. Украинский был слишком мягким, чтобы выразить все ее негодование.

– Это еще зачем? Опять за какого-то проходимца замуж собралась? – и принялась костерить непутевую дочь. – Да что ж такое, люди добры! Вот за что Господь таку дурну дочь послал? Ну, вылитая ж тетка Тамара. Нет, чтобы кормилицу к стулу прижать и угомониться, так нет, всю жизнь вертелась, как поросячий хвост. Так довертелась, что шею набок скрутило. Так и ходит теперь: кривая, дугой перегнутая, пополам скрученная, будто Бога за задницу укусить примеривается… Муж бросил, дети бросили, одна я, дура, еще навещаю. И ты, доня, такая же дура!

– Мовчите, мамо! – вооружившись маникюрными ножницами, флейтистка принялась подпарывать край перины. – Не знаете в чем дело, так и не гавкайте. Я еду деньги наши спасать.

От неожиданности Олена Богдановна заговорила нормальным голосом.

– Куда это?

– А!.. – Галина отмахнулась. – Далеко. Отсюда не видать. В Полинезию.

– Дальше, чем Лисичянск?

– Дальше.

– Дальше, чем Израиль?

– Вот вы, мамо, вперта… Там от Израиля направо и еще столько же.

– Так это ж дюже далеко, доча, – Семечка-старшая, казалось, расстроилась.

– А я про что? Поэтому порите перину, мамо, порите. Мне деньги потрибны.

Но Олена Богдановна недовольно покачивала головой:

– Шо-то, доня, я тебя не пойму. То ты за деньгами едешь, то тебе деньги выкладывай.

Галина сердито плюхнулась на подпоротую перину, взметнув упругим задом целое облако перьев.

– Помните ту прищуренную рожу, что нам участок продала?

Старшая Семечка неуверенно кивнула.

– Помню. Хороший человек, хоть и еврей.

Младшая смахнула перья с лица:

– Да какой он хороший? И какой еврей? Он оказался обыкновенным татарином. Да еще проходимцем.

Мать в испуге схватилась за сердце:

– Ты что такое говоришь!

– То и говорю. Эта потвора вкрав все наши гроши и утек за океан. Поэтому я должна его первой найти.

– Почему первой?

– Потому, кто первый подаст на него в суд, тот первым все и получит. И даже трішки сверху.

– А не успеешь?

– А не успею, так нам только одна эта перина и останется, – флейтистка досадливо смахнула перья с юбки.

– Свят, свят, Господь Савоат! – мамаша перекрестила морщинистую грудь и решительно потребовала: – Пори, доча, пори, хоть где-то мы первыми будем.

2

Фима Бронштейн сидел на колченогом табурете в позе человека раздавленного судьбой. Напротив него, на краешке стула, примостилась такая же худая, темноволосая женщина. Серафима Самуиловна куталась в толстую шаль, в глазах застыло бесконечное горе.

– Фима…

– А? – слабо откликнулся супруг.

– Это правда, что у Кукумбаева двадцать миллионов?

– Думаю, что правда, Сима.

– И все их хотят получить?

– Да, Сима. Это та правда, с которой нам приходится мирится.

– И что, эти деньги достанутся первому кто подаст на него в суд?

– Увы.

– Тогда почему мы еще не в суде?

– Потому, что тот суд в Тихом океане, а это очень дорого.

– И все равно надо ехать.

– Сима, мы не можем потратить таких денег.

Повисла тоскливая пауза.

– Но ведь кто-то туда поедет?

– Конечно поедет. Ты даже представить себе не можешь сколько у людей денег.

Супруги снова помолчали.

– Но ведь там, где едут трое, четвертого могут и не заметить? Может быть они согласятся…

– Оплатить наши расходы? – Фима горько рассмеялся. – О чем ты говоришь! Люди сейчас такие скаредные.

В глазах Серафимы Самуиловны сверкнула решимость.

– Значит, надо их заставить. Если не хотят по-доброму, по-соседски, тогда нужно действовать иначе.

– Золотые твои слова, Симочка. Только как?

Женщина поправила шаль и улыбнулась мудрой снисходительной улыбкой:

– Ты у меня такой наивный. И такой не практичный. Слушай теперь внимательно…

3

В квартире Балыков все было перевернуто вверх ногами. Эльвира то собирала свой чемодан, то выкладывала вещи обратно, начиная собирать чемодан мужу. Она пребывала в ярости, не зная на что решиться – ехать ли самой или отправить красавца-мужа одного – домом они владели совместно. Сам же Игнат лежал на диване с безучастным видом и, покуривая папироску, делал вид, что смотрит футбол.

Наконец прима не выдержала и с силой швырнула очередной чемодан на пол:

– Ненавижу тебя! Альфонс! Жиголо с отбойным молотком…

Не отрываясь от экрана, Игнат выпустил к потолку аккуратное облачко дыма.

– Золотко, ты напрасно напрягаешь связки. Тебе вредно.

Эльвира закинула голову к потолку и театрально потрясла руками:

– Связки! Он пожалел мои связки! А душу ты мою пожалел?

– Разумеется, золотко, пожалел.

– Тогда почему ты развалился на диване, словно Фавн на пиру?

Игнат удивленно посмотрел на бушующую супругу.

– Счастье мое, да чем же я могу помочь, если ты сама не знаешь, чего хочешь?.. Ты ведь до сих пор даже и не решила кто из нас должен ехать.

– Да не решила! Зато я знаю другое – надо ехать. Надо ехать и вытаскивать мои деньги.

– Ну раз они твои…

– То есть тебе наплевать?

– Разумеется, не наплевать. Но ты же сама не хочешь меня отпускать!

– Потому, что ты переспишь со всеми девками, что встретятся на твоем пути. А в конце пути украдешь мои деньги!

– Тогда поезжай сама.

– Еще лучше! Как только я выйду за порог, ты тут же нагонишь полный дом девок и наше супружеское ложе будет осквернено!

Игнат сдержанно вздохнул:

– Золотко, если ты так переживаешь за ложе, то можешь тоже забрать его с собой. Я как-нибудь и на диване переночую…

– Еще бы! Ты и на диване своего не упустишь.

На лице любвеобильного молдаванина отражалась скука, смешанная с хорошо скрываемым раздражением:

– И все-таки, ты напрасно напрягаешь свои связки. Ситуация все равно каким-то образом вырешится, а голос ты сорвешь.

Решив, что мужу все же не безразлично ее здоровье, Эльвира немного успокоилась и поправила прическу.

– Ты переживаешь за мои связки только потому, что они тебя кормят, – капризно заявила она.

– Они кормят нас обоих, – возразил супруг. – И я, хочу напомнить, имею к этому непосредственное отношение. Ты же знаешь, каких трудов мне стоило получить последний контракт. Согласись, не каждая оперная певица имеет счастье петь на эстраде. Поэтому я, как твой продюсер…

Эльвира окончательно успокоилась и улыбнулась:

– Прости, милый… Но ты даже не представляешь, как меня бесят все эти девки, которые виснут на тебе пачками. Ведь ты такой красивый, – она провела рукой по смуглому смазливому лицу. – А они ни перед чем не остановятся.

– Послушай, Эля, – Игнат перехватил пухлую руку и поцеловал кончики пальцев. – Ты в своих метаниях напоминаешь мне лодочника, который никак не мог перевезти волка, козу и капусту на другой берег – все боялся, что кто-нибудь кого-нибудь да сожрет. Ты уж определись наконец, что для тебя важнее – я или деньги.

Оперная дива снова начала заводиться.

– Вот прекрасная аллегория! Капуста – это деньги, ты – козел, которого на пушечный выстрел нельзя к ним подпускать, а я одинокая волчица, вынужденная выживать в диком лесу, добывая себе хлеб насущный.

– Ну, если тебя так больше устраивает…

– Меня устроит только одно – когда мне вернут деньги. И при этом ты не будешь путаться с первой попавшейся юбкой.

Игнат снова вздохнул.

– Тогда даже не знаю чем тебе помочь. Ведь я козел. Которого на пушечный выстрел нельзя подпускать к капусте.

Некоторое время супруги молчали. Увидев, что глаза жены наполняются слезами, Игнат обнял жену и прижал к себе:

– Ну не плачь, золотко, ты разбиваешь мне сердце. Поверь, ты напрасно меня подозреваешь, кроме тебя мне никто не нужен. И у нас сейчас задачка стоит посложнее, чем капуста на том берегу. Пусть я козел, но ты самая прекрасная волчица. И раз козла нельзя оставлять в огороде и нельзя одного отправить за капустой, то что остается?

– Что?

– Плыть в одной лодке. – Он отстранил супругу и проникновенно глянул ей в глаза: – Иногда, чтобы добраться до капусты, волкам и козлам приходится объединятся.

По напудренной щеке скатилась слеза.

– Ты так думаешь?

– Уверен. Только так и волки окажутся сытыми, и козы получат свою капусту. А кроме того… – тут он сделал многозначительную паузу. – Это могло бы стать нашим маленьким свадебным путешествием.

Эльвира моментально вспыхнула. Она никогда не могла устоять перед этим жгучим страстным взглядом.

– Но у нас уже было свадебное путешествие… – дородная дама по-девичьи потупила взор.

– А кто сказал, что оно должно быть одно? Когда люди любят друг друга, вся жизнь их превращается в медовый месяц, – страстным рывком Игнат снова прижал жену к себе. – Только представь: бескрайний океан, закат, белый песок, пальмы… Только ты и я…

Пухлый наманикюренный пальчик смахнул слезу.

– Прости, любимый, что я была с тобой так груба!

– Ну что ты, золотко, я же понимаю, у вас, актеров, такая нервная работа.

Эльвира басисто всхлипнула:

– Я больше никогда, никогда, не оскорблю тебя подозрением!

– Верю, золотко, верю. И верю, что эта поездка полностью изменит нашу жизнь.

– Ты так думаешь?

– Конечно.

Через могучее плечо супруги, с бесконечной нежностью, красавец-молдованин смотрел на огромный гарпун.

4

Гурам Тохадзе уже подумывал идти спать, как от двери послышалось робкое позвякивание входного звонка. Тенор нехотя спустил ноги с кровати. Неужели жена с детьми вернулись на дачу? Он только-только отправил их в город и планировал провести пару дней в более веселой компании.

– Закрутки, что ли забыли…

На пороге стоял совершенно мокрый и совершенно несчастный Фима Бронштейн.

– Добрый вечер, Гурам Вахтангович, к вам можно?

– А, Фима, это ты… Здравствуй, дорогой! Проходи. Как Симочка?

– Ужасно, Гурам Вахтангович, просто ужасно. Вы же знаете, такое горе, такое горе…

Тохадзе отступил на шаг.

– Кто-то умер?

Фима горестно качал головой

– Да. Вера в человечество.

– А, вот вы о чем! – Тохадзе рассмеялся – Да бросьте. Давайте, лучше выпьем вина. Мне брат привез прекрасное грузинское вино. Настоящее!

– Прошу прощения, Гурам Вахтангович, но вы же знаете – у меня печень…

– Фима, печень у всех, а вот такое вино только у нас делают, – он обнял гостя за плечи и повел его на кухню:

– Квели да пури – кетили гули!

– Прошу прощения, какие гули?

– Я говорю, извини, из еды только то, что супруга оставила. Но мы что-нибудь сообразим. Фима, вы были в Австралии?

Скрипач продолжал вяло трепыхаться. Он знал способность хлебосольного грузина накормить и напоить гостей до потери ориентации. А ведь он пришел с серьезным разговором.

– К сожалению, не был. Гурам Вахтангович… Простите меня, но я так поздно не пью.

– Какое поздно? Десяти нет.

Поняв, что тот не отстанет, Бронштейн нехотя кивнул.

– Ну, если только капельку.

– Конечно, капельку, кто в десять вечера больше пьет! – Тохадзе открыл двери кладовки и водрузил на стол огромную пятилитровую бутыль.

Не обращая внимания на закатившиеся от ужаса глаза гостя, наполнил два стакана почти до краев и поднял один из них:

– Фима, давайте выпьем за искусство, за музыку, за нас в искусстве, за музыку в нас, и пусть твоя печень скажет: да будут благословенны те склоны, что вырастили виноград из которого сделан этот нектар. До дна, дорогой!

Бронштейн пытался сопротивляться.

– Гурам Вахтангович, я, конечно, дико извиняюсь… Мы с печенью в полном восторге и от склонов и от вашего гостеприимства, но я здесь совершенно по другому поводу.

Хозяин немного поскучнел.

– Я понял. Всем от меня чего-то надо… Хорошо, говори, дорогой, чем смогу – помогу. Кроме денег. Денег у меня нет. Давайте выпьем за то, чтобы у нас все получилось! Гагвимарджос!

С этими словами он сделал большой глоток и зацокал языком.

– Ммм… Божественно!

Делать нечего, пришлось присоединяться. Бронштейн отпил сколько мог.

– В самом деле, нектар богов, – он попытался поставить стакан на стол, но хозяин активными жестами заставил допить до конца:

– Нельзя оставлять вино в стакане, тем более, когда мы пьем за нашу победу. Фима, вы знаете, как выращивают виноград в нашей деревне? Это почти как симфония, сейчас я вам все расскажу…

Через пять минут у практически непьющего скрипача в голове металлом звучал Хачатурян, а предметы двигались по кругу все быстрее.

– Так что ты хотел спросить?

– Я слышал у вас гастроли.

– Да, меня пригласили в Австралию. Оперный театр Сиднея, – Тохадзе приосанился. – А кроме выступления меня попросили дать несколько мастер-классов…

– Ну еще бы, такой выдающийся музыкант!

– Что есть, то есть, – в голосе звучало сдержанное достоинство.

– Ах, Гурам Вахтангович, если бы вы знали как мне тяжело осознавать, что нашелся негодяй, способный обмануть такого человека!

Светлое чело великого тенора омрачила тень.

– Ты о Кукумбаеве?

– О нем.

Темпераментный грузин опечалился еще сильнее:

– Вот, зачем напомнил? Все настроение испортил. Давай в другой раз. Я ведь мамой поклялся, что разыщу этого мерзавца и сниму с него шкуру. И сделаю это, клянусь Богом!

Поняв, что задел правильный нерв, Фима придвинулся чуть ближе.

– Шкуру это хорошо. Но кроме шкуры, не плохо бы и еще кое-что.

– Пф! Да, что с этого барана еще можно снять?

– Деньги, разумеется.

Тохадзе рассмеялся знаменитым горьким смехом обманутого паяца Канио, даром, что эта партия удавалась ему особенно хорошо.