Метаморфозы греха

Уже через минуту Семён рассекал воздух на новом велосипеде, в разгар чего ему позвонили. Голос на другом конце просил подойти в клуб «по срочному делу», чему Надеждинский не удивился, но всё-таки без промедления поехал к означенному месту. С момента их ссоры с Николаем Ивановичем в клубе изгнанник появлялся довольно редко, занимаясь в основном «прожектами», однако и на просьбы коллег реагировал положительно. Закатив обновку в один из пустующих кабинетов, её владелец поднялся наверх. За более чем полгода мастерская почти не изменилась, разве что бывшие тогда новыми самолёты стояли с переклеенными «мордами», и биплан Казанова стоял окрашенным в коричневый цвет, чем напоминал фигуру из шоколада или же из более одиозной субстанции. Поздоровавшись со всеми, к нему сразу же обратился Никита Коровенко:

– Слушай, Семён, не мог бы ты мне пайнуть диоды на крылья, а то вечером ничего не видно.

– Для вас всегда пожалуйста.

Следующий час прошёл в подборе резисторов и светодиодов с пола, ювелирной проводке проводов через консоли крыла и не менее ювелирном подключении всей осветительной системы на канал приёмника. Остудив паяльник и себя, собратья по отвёртке в полном составе собрали все необходимые прибамбасы и потянулись на улицу. Уже на ней новоявленный хозяин двухколёсного транспорта похвастал приобретением.

– Господа, я сегодня на колёсах, – заверил всех он.

– В каком плане? – с хитрецой спросил Коровенко.

– В таком, – и на суд общественности выкатилось n-ное количество крашеного алюминия.

Коровенко и Чистоплюев оценили его как средний, отмечая в недостатках навороченную трансмиссию и отсутствие дисковых тормозов, а вместе с ними неуместные лейблы спортивных брендов. В бурных обсуждениях они и не заметили, как дошли до футбольного поля, где ими обычно проводились их полёты. Разложив прибамбасы на траве, Коровенко и Чистоплюев приготовились к взлёту и отлетали всю программу, после которой сложили всё обратно. Параллельно с рассеканием атмосферы их товарищ наблюдал за работой созданной им системы, и, найдя её хорошей, всей компанией они двинулись обратно в клуб. Когда они разложили содержимое рук и рюкзаков по местам и уже выходили на улицу, Чистоплюев выдал на-гора классическое:

– Семён, дай погонять.

Тот снова отреагировал согласием, отчего Михаил сел за руль и на ходу занялся переключением передач синхронно с осмотром заднего переключателя. Что-то его смутило, и он стал более пристально смотреть на заднее колесо.

– А ты в курсе, у тебя задний переключатель погнут? – вынес неутешительный вердикт Чистоплюев. Проделав те же манипуляции, Семён убедился в том же самом.

– Можно теперь я погоняю? – попросил Коровенко и, получив утвердительный ответ, водрузил свой мякиш на седло.

– Только ты на первую не переключай, а то там…

Естественно, первым делом Коровенко переключился на первую, благодаря чему переключатель на ходу очутился между спицами, и колесо погнуло даже не восьмёркой, а какой-то десяткой. Семёна сразу же попытались успокоить заверениями в стиле «переключатель ещё можно починить» и «колесо можно поменять по гарантии», но ему уже представлялись сцены неминуемой расправы. Наконец было решено везти, точнее, вести велосипед в гараж к Коровенко и с новыми силами решать проблему когда-нибудь потом. Собой гараж Никиты представлял скромных габаритов помещение со всяким барахлом, паяной-перепаянной японской акустикой, старым пропуканным диваном и таким же мотороллером. Оставив подранка среди всей этой компании, свидетели аварии выдвинулись по домам. Чистоплюев и Надеждинский по привычке пошли вместе.

– Бывает же такое, – глубокомысленно заметил Михаил.

– Такое – это какое? Когда Никита ломает мой велосипед? – не выдержал Семён.

– Но ты же сам разрешил Некиту покататься.

– Я не разрешал ему переключать на первую.

– Да-а, не повезло же тебе.

– Не повезёт мне, когда о произошедшем узнает «папенька», – высказался Семён, особенно выделив голосом последнее слово. Из-за, скажем так, особенностей поведения Фёдора Павловича, он никогда не называл его папой или уж тем более отцом, используя на людях это обсценное «папенька».

– Мне кажется, ты преувеличиваешь.

– Как бы я не преуменьшал, – на последней минорной ноте они разминулись.

По заветам дамы из отдела кадров, они с Фалафелем явились в пятницу на инструктаж в «учебный центр». Кто не в курсе, инструктаж по технике безопасности есть перечисление заунывным голосом заунывных максим из разряда «ходи то, делай туда», которое моментально вылетает из головы, стоит лишь влететь. Существует данное мероприятие, как и большинство ему подобных, более для галочки, то есть для подписи, чтобы в случае чего вам сказали, мол, нужно было соблюдать технику безопасности. Кто бы спорил, однако человек не робот и не может предусмотреть всех опасностей, коих на предприятии миллионы. В общем, ситуация о двух концах – о чём-то вроде и предупреждали, но случится всё равно то, о чём не говорили.

За инструктажем следует получение пропуска в одноимённом бюро. При наилучшем из планирований за пропуском всегда будет стоять очередь, которую придётся отстоять (подчёркиваю тремя чертами, именно отстоять, ибо на заводе рабочих мест, как и нерабочих, на всех желающих не хватает). Всё же заполучив долгожданный пропуск, одна очередь перетекает в другую, уже на проходной. В новой очереди сразу же ощущается динамика, однако не понятно, какая из них обеих хуже – мёртвая или оживлённая. Ведь если ваши движения не доведены до автоматизма, и вы не уложились в норматив, то вас задавят те, кто расположился сзади. Как только заканчивается испытание динамичной очередью, вы сразу же попадаете в машину времени, переносящую вас лет на тридцать назад и, как и прочая продукция аналогичных заводов, работающую по своему усмотрению. Из-за чего одни цеха облицованы современной плиткой, когда как другие стоят с полуразрушенными фасадами, напоминая тем самым декорации из фильмов о постапокалипсисе. Затем вы идёте в цех, отмеченный в ваших документах, попутно изучив планировку завода полностью.

Уже в цехе вы поднимаетесь наверх к «элите». Если вам повезло быть не слепым и не глухим, то вы сразу же замечаете почти полное отсутствие шума и голого бетона под ногами. Далее вашему взору предстают огороженные друг от друга рабочие места со столами и компьютерами, а также особо выделяется работа кондиционера. Наверное, кондиционер – единственное из того, что здесь так или иначе работает, ибо «элита» более тяготеет к разговорам за кофейком, раскладыванию пасьянсов и чтению дешёвой беллетристики. При большом везении вам удаётся найти секретаря или секретутку начальника цеха, а при ещё большем везении и его самого. Однако в большинстве своём их приходится ждать с претензией познать дзен за время пустого протирания кожаных диванов. Когда же они всё-таки появляются, и все бюрократические тонкости будут соблюдены, за вами приходит ваш будущий мастер.

Мастера на заводе – это отдельная каста людей, которую ни рабочие, ни элита за своих не принимают, из-за чего они служат некими пограничниками между «землёй» и «небом». Для них в планировке цеха специально предусматриваются своего рода загоны, где они справляют возложенные на них служебные обязанности. А круг их обязанностей весьма обширен – от «нет нужного материала» до «Василич опять забухал», в полном объёме ложащийся на их сутулые спины. Не сказать, чтобы их зарплаты будоражили сознание; конечно, у многих нет и этого, поэтому большинство мастеров она всё-таки удерживала.

Пришедший за Фалафелем и его подручным Сергей Максимович состоял в когорте тех людей, о коих коллеги не смогли бы сказать ни одного плохого слова, но и хорошего вы бы от них не дождались. Из внешних его особенностей выделялись если не торчащее пузо, то, пожалуй, волосы пепельного цвета с проседью. Познакомившись со своими подопечными, он вместе с ними отправился обратно в царство шума и бетонной пыли. Изначально им было принято решение провести небольшую экскурсию по цеху, однако завидев тоску в глазах слушателей, Сергей Максимович повёл их на вещевой склад.

Работающие на этих складах (преимущественно дамы), как правило, занимаются учётом и переучётом подведомственного им барахла, и распитием чаёв с себе подобными. Когда к ним заявляются за новым комплектом одежды, они обычно оживляются и достают из закромов то, что все окружающие называют «формой». «Форма» есть штаны и куртка из в целом неплохой ткани со светоотражающими полосами и ботинки, непроницаемые для воздуха и тяжёлые, как чëрные дыры. Которые в космосе. Не хватает единственно какой-нибудь идиотской кепки, дабы человек окончательно походил на чемодан с ручкой, в который его запихнули. Переменив несколько комплектов «формы» и найдя менее похожий на мешок, новоявленные рабочие отправились в раздевалку.

Заводская раздевалка, конечно же, была не такой убогой, как школьная, но всё же никаких изысков своим постояльцам она не предоставляла. Все её внутренности делились на два вида: неудобные скамейки, не имевшие возможности одновременно вместить седалища всех желающих, из-за чего постоянно велись баталии, и вещевые шкафчики из штампованной фольги, при желании протыкаемые пальцем. Однажды с ними произошёл казус, ибо при переделе собственности казусы не могут не произойти. Когда постояльцам раздевалки выдавали ключи от шкафчиков, некоторые из них завладели сразу несколькими, оставив не у дел n-й процент зевак. Перепись особо одарённых результатов не дала, и начальство об случившемся инциденте потихонечку забыло. Однако о чём забыло начальство, о том помнит простой народ, среди которого находились мстители, вкручивавшие в замки саморезы и открывавшие их, конечно же, без возможности дальнейшего закрытия. Всё по посконно русской формуле «так не доставайся же ты никому». «Сезонным рабочим» по заведённому порядку доставались как раз взломанные шкафчики, хотя некоторым везунчикам выдавали и нормальные. Переодевшись по уставу, Фалафель с коллегой под руководством Сергея Максимовича направились к слесарному участку. В его главе стоял высокий пожилой мужчина с таким броневым навесом спереди, с коим можно было бы разгонять уличные демонстрации.

– Здорово, Петрович, я тебе курсантов привёл, – сострил Сергей Максимович с самодовольным выражением лица.

– Курсантов? Отлично, мне как раз нужно огород вспахать, – отшутился Петрович.

– Мы пришли работать на завод, а не в огород, – не отставал Фалафель.

– О, да ты поэт, Есенин почти. Ладно, меня зовут Геннадий Петрович Боровиков. Теперь ваша очередь представляться.

– Преставиться мы всегда успеем, скажите лучше, что там по зарплате? – вмешался в разговор Надеждинский, доселе молчавший и критично осматривавший обстановку.

– Ладно, пошутили и хватит. Это Витя Фалафель, это Семён Надеждинский, прошу знакомиться. Только ты их, Петрович, не обижай, а то я тебя знаю, – напутствовал Сергей Максимович, пока не скрылся меж станков.

– Значит так, буду краток, как в Советской армии. Не курить, не пить, баб не водить, на работе появляться вовремя. Всё ясно? – уверенно произнёс Геннадий Петрович.

– Всё! – как в Советской армии выкрикнул Витя.

– Что умеете делать? – продолжал расспросы его наставник.

– Всё, о чëм попросят, – заявил Семён.

– То есть я вас ещё просить должен?

– Желательно вежливо.

– Всё с вами понятно. Тогда, словоохотливые мои, берите по метле и за мной.

Словоохотливые в точности выполнили приказ, переменив свои «мëтлы» на заводские, и вместе с ними оказались на улице, где жара переходила за рамки разумного и почти плавила асфальт.

– Метите отсюда и до обеда. Как закончите, вернётесь. Появятся вопросы, я у себя, – отчитался Геннадий Петрович и двинулся обратно в цех. Некоторое время двое работяг через силу пытались перемещать пыль и камни с одного места на другое, пока Фалафель наконец не выдвинул ультиматум:

– Давай отдохнём, или я сейчас сдохну.

Утвердительный ответ не заставил себя ждать, и они оба рухнулись на лавочку. Витя достал сигарету и закурил, Семён же наслаждался окружающими пейзажами. Когда остаток сигареты полетел в большую канистру из-под масла, выполнявшую роль пепельницы, их навестил Геннадий Петрович.

– Почему не работаем? – негодовал он.

– У нас технический перерыв, – отпарировал Фалафель.

– Технический перерыв давно закончился.

– У нас только начался.

– Вы вообще сюда зачем пришли, работать или портки просиживать?

– Мы пришли сюда зарабатывать.

– А, зарабатывать. Тогда пойдёмте к Сергею Максимовичу, пусть он тоже послушает.

Сказано – сделано, и они втроём действительно не спеша поплелись к Сергею Максимовичу. Тот несколько удивился и задал вполне резонный вопрос:

– Уже наработались, курсанты?

– Они сюда не работать, а зарабатывать пришли, – констатировал печальный факт Геннадий Петрович.

– В чём дело, ребята? – взял серьёзный тон Сергей Максимович.

– Мы поработали и решили немного отдохнуть, когда к нам подошёл Геннадий Петрович, – изложил нарративную версию событий Фалафель, – вам-то хорошо, у вас солнце здесь не палит и не так душно, – добавил поборник справедливости.

– И что, не работать теперь? – неистовствовал его наставник.

– Успокойся, Петрович, умаялись ребята с непривычки. Вы, кстати, обед с собой брали? – обратился в конце к ребятам Сергей Максимович.

– Нет, – ответил Витя.

– Тогда идите переодевайтесь и завтра здесь с обедом и без опозданий.

Новоявленные работяги не прекословили и высадились в раздевалке, где Фалафель поделился своим мнением:

– Не нравится мне этот старичок-боровичок, дерзкий он какой-то.

– Он, похоже, солдафон и трудоголик, – добавил от себя Надеждинский.

– Думаю, мы от него ещё натерпимся.

С неутешительными выводами коллеги переоделись в штатское и в двенадцать уже стояли на проходной. Пройдя оную, они оказались там, откуда стартовала их трудовая деятельность. Так закончился их первый рабочий день.

Второй день, точнее, утро, началось с шести будильников, заведённых накануне, и если б не они, то не началось бы вовсе. Впрочем, они ничуть не помешали проспать новоявленному пролетарию лишних двадцать пять минут. Поднявшись с постели и совершив необходимый туалет, он направился в кухню, где Екатериной Ивановной предусмотрительно был заготовлен завтрак. Избавившись от пары кусков хлеба с парой кусков колбасы, Семён оделся и потихоньку засеменил на работу. Когда-то ему даже подуматься не могло, что в столь ранний час может быть настолько оживлённое движение. Территория, находившаяся возле заводоуправления, напоминала больше авторынок, ибо на каждый её квадратный метр приходилось минимум по две машины. Миновав проходную и переодевшись по месту, Надеждинский заступил на новое рабочее место.

– Ты где шляешься, уже три минуты? – довольно прохладно встретил его Геннадий Петрович.

– Странно, на моих только без пяти, – ответил опоздавший и показал пальцем на пустую кисть.

– Мои точнее, они у меня хотя бы есть. Итак, план на сегодня такой: сейчас вы разбираете монтажные блоки, а после обеда идём делать опалубку под станок. Бери отвёртку и вперёд и с песней.

Семён не протестовал и с отвёрткой подсел к Фалафелю, усиленно ковырявшемуся в какой-то пластмасске. Некогда эта пластмасска служила блоком клемм в одном из станков, теперь же активно отправлявшихся на пенсию (хоть кто-то на неё отправился). Схема притом выстраивалась следующая – чугун в утиль, а всякие клеммы и полупроводники, содержащие драгметаллы, в специальный цех, где бы из них отлили кольцо всевластия или что-нибудь в этом духе. Основание для данного мероприятия подводилось исходя из морального и физического износа советских станков, которые стали никому не нужны в прежних количествах, ибо прежние объёмы производства никому даже и не снились.

Разборками новички занимались недолго, потому как Фалафель воспользовался временным отсутствием Геннадия Петровича и достал из штанов то, с чем никогда не расставался, а именно мобильный телефон. Так как АО «Улётный завод» считалось режимным объектом, то всех предупреждали ещё на инструктаже, что их использование на режимной территории влечёт за собой ранее немыслимые кары, вплоть до становления в раю персоной нон грата. Однако большинство клало на запреты огромный болт с многозаходной резьбой и использовало мобильники по собственному усмотрению. Казалось, духом нигилизма с сопутствующим ему пофигизмом был отравлен даже воздух.

Возможно, так бы и продолжалось надругательство Вити над вековыми устоями, если бы не наступивший вместе с Геннадием Петровичем технический перерыв. Длился оный с десяти часов и в течение пятнадцати минут, за которые можно было успеть отойти по естественной и не совсем нужде, в частности, перекурить в прямом смысле, но Геннадий Петрович более предпочитал распитие чаёв. В тот день изменять традициям в его планы не входило, однако входило произвести некую реформу и отправить «поставить чайник» Фалафеля. С появлением чайника с чайником началась чайная церемония. Заварив себе чаёк покрепче и погорячее, наставник Семёна задал ему вопрос:

– Ты почему чай не пьёшь?

– Я не употребляю крепкие горячительные напитки.

– Почему же?

– Не люблю символы колониализма, к тому же вредные для здоровья.

– То есть ты не пьёшь сам и другим не советуешь?

– Я не Григорий Остер, чтобы раздавать советы, особенно бесплатно.

– И со всеми ты так разговариваешь?

– Я не газета «Правда» и для широкого круга лиц не предназначен.

В таком духе и продолжался бы этот словесный бадминтон, если бы не успевший окончиться перерыв. Все занялись оставленными делами, параллельно делая другие, например, помогая перетаскивать станок, убирая из-под него деревянные бруски. В какой-то момент коллеги по заработкам заметили снующих к выходу и притом в гражданском работяг, факт чего означал скорое приближение обеда. Часы показывали без десяти двенадцать.

Как и любой самый совершенный инструмент имеет погрешность, так и такой неидеальный инструмент, как человек, имеет погрешность не меньшую, если не большую. Складывается впечатление, что некоторая категория рабочих почитала за некое священное право уходить с рабочего места раньше на десять, пятнадцать, а то и на все тридцать минут. Особым понтом считалось появиться на проходной ровно в двенадцать и ни миллисекундой позже, правда, оный навык достигался только с многолетним опытом. Работяги, имевшие возможность закупать стресс для желудка, что называется, не отходя от кассы, или не имевшие возможности оперативно добраться до дома, обедали непосредственно на заводе. Вторая категория проносила с собой так называемые «пищевые контейнеры», которые разогревались в микроволновой печи, для чего у электрического щитка предусматривалась розетка. Витя и его спутник встали в очередь (не обошлось без неё и тут) и, благополучно её отстояв, вернулись на временно нерабочие места.

– Смотрите, аленький цветочек распустился, – указал Семён на появившегося среди станков Игоря Рыбченко.

– Жрёте тут? – не без фирменной улыбочки поинтересовался Игорь.

– Жрут свиньи, ну и ты ещё, а мы кушаем, – заявил Фалафель.

– Издалека кажется, что вы именно жрёте.

– Когда кажется, креститься надо.

– Кстати, насчёт креститься. Не желаете в картишки перекинуться?

– В чём связь?

– В этой колоде в тузах обычно крести выпадают. Семён, будешь?

– Можно, если осторожно.

Покончив с едой, приятели принялись входить в азарт, и не успели они разыграться на полную колоду, как их идиллию нарушил Геннадий Петрович. Он обратился преимущественно к Игорю:

– Молодой человек, вы в курсе о запрете азартных игр на территории завода? И вы вообще кто?

– Я Игорь Рыбченко, из сто первого цеха.

– Рыбченко… У меня двоюродный брат Рыбченко, племяш, значит, будешь. Слушай, племяш, иди отсюда подобру-поздорову, не то случись с тобой что, отвечать мне придётся.

– Я сам за себя отвечаю.

– Нет, племяш, на заводе за тебя начальство отвечает.

– Ладно, удачи, ребята, – и Игорь скрылся восвояси.

– А вы, соколики, пишите объяснительные, – продолжал расходиться на распоряжения Геннадий Петрович.

– В чём нам объясняться? – дерзнул Фалафель.

– Как в чём? В том, что вы нарушили правила игрой в запрещённые игры, ещё и азартные, – уточнил наставник.

– Тогда почему там работяги играют в «запрещённые» игры? – Витя показал на группу рабочих, действительно перекидывавшихся в карты.

– Я за них не отвечаю, – сказал Геннадий Петрович, доставая засаленную тетрадку и вырывая из неё два листочка, – вот и срежут вам, соколики, премию, зато в карты больше играть не будете.

– Чем писать-то, пальцем? – всё также дерзновенно продолжал Витя.

Объект обращения выдал им обоим по не менее засаленным, чем сама тетрадка, ручкам, и они взялись за написание диктанта по теме «чего нельзя делать на заводе». Наблюдавший за сценой с немым укором Семён переиначил неприятный для них диктант по своему разумению, используя такие «казённые» выражения века из девятнадцатого, какие могли вызвать если не смех, то по крайней мере недоумение. По факту написания диктанта Геннадий Петрович собрал листки у своих подопечных и сел пить чай. Защитники здорового синтаксиса мириться с подобным языковым надругательством не желали, отчего незамедлительно отправились к Сергею Максимовичу.

– Как, ещё и в карты? – удивился тот.

– Может быть вы с ним поговорите? – взмолил Фалафель.

– Я бы поговорил, если бы Петрович не был таким упёртым. Он однажды поссорился с ребятами вроде вас, тоже из-за карт. Весь месяц воевали, чуть до драки не дошло. Подождите, может отойдёт ещё, – толковал несостоявшийся третейский судья.

Следующий час случился довольно напряжённо: проигравшиеся разбирали остатки станков, помогали отвозить стружку и вообще познавали все прелести заводского бытия. Под конец всех этих развлечений истекающий потом Витя подошёл к Геннадию Петровичу со словами:

– Я всё.

– Как всё?

– Вот так, уже два часа.

– Раз так, то иди.

Геннадий Петрович не растерзал подчинённого ему вольнодумца исключительно потому, что в данном случае его сдерживали нормы трудового кодекса. Суть дела состояла в разнице возрастов между Витей и Семёном, из-за которой первый работал до двух часов, когда как второй до четырёх. Пожалуй, тут и крылось главное разочарование для тех, кто работал на заводе впервые, ибо при такой разнице в отработанных часах платили им одинаково. Существовала и оборотная сторона этой медали из дерьма – немаленький процент «сезонных рабочих» проводил отведённый им рабочий день, а скорее утро на уютном стульчике или не менее уютной лавочке, преспокойно уходя в двенадцать. Подливало масло в огонь и наличие у «месячных» рабочих специального пропуска, позволявшего им уходить по первой прихоти. Многое зависело в том числе и от цеха и природного везения, поэтому кто-то впахивал, как трактор, а кто-то без угрызений совести покидал завод в двенадцать, причём получая абсолютно одинаковые деньги. Семёну не повезло от слова совсем, и ему пришлось работать за двоих. Геннадий Петрович погонял его отвозить многокилограммовые, скользкие, торцовые фрезы на конусной оправке на заточку, вывозить мусор и заниматься прочим мракобесием, в том числе помогать с постройкой упомянутой утром опалубки. Наконец наступил второй технический перерыв, и Семён был отослан ставить чайник.

– Может быть не будем форсировать события? – как бы невзначай начал он.

– Какие события? – дал заднюю Геннадий Петрович.

– Объяснительные.

– Знаешь, как в «Тринадцати стульях» говорилось – спасение утопающих дело рук самих утопающих.

– Их двенадцать было.

– Ах, да. О чём это я?

– О том, что нужно уметь прощать ближних и дальних своих, особенно в первый раз.

– Когда-то я работал в сто первом цехе и решил перевестись, но мне отказали, говорят: «ты нам здесь нужен». Я говорю: «я не в зоне нахожусь, поэтому или переводите, или увольняйте». В итоге пришлось мне проработать там ещё полгода. Я к тому клоню, что мы не в зоне находимся, чтобы в карты здесь играть. Твой дружок однажды или сядет, или убьют его, но в любом случае никакого толка обществу от него не будет. Держись от него подальше, и будет тебе счастье, – закончил назидательную тираду наставник Семёна, протягивая ему кружку.

– Я же не пью, – попытался тот предотвратить инъекцию кофеина себе в организм.

– За встречу можно, – сказал Геннадий Петрович и насыпал в кипяток две столовые ложки сахара и кофе.

– Сахарного диабета случаем не будет?

– Когда под ложечкой засосёт, тогда и будет, а пока можно.

Совершив транзакцию содержимого кружки себе в желудок, заводской сенсей сказал ученику:

– Объяснительные я пока попридержу, но, если будете играть, они окажутся там, где надо. Работы на сегодня нет, поэтому иди отдыхай.