Портрет

– Я куплю автомобиль, – ответила легкомысленно. – Я только что сэкономила полмиллиона евро, так что могу себе позволить раскошелиться.

Водитель опять удивленно кашлянул.

– Если договоримся о зарплате, я согласен, – произнес он и добавил через пару секунд. – Меня зовут Альберто Санчас, и если Вам интересно, я бывший боксер. Так что и с охраной тоже проблем не будет.

– Отлично, – ответила я и буркнула под нос, – хоть в чем-то сегодня везет.

Вечером были запланированы съемки. За огромные деньги меня выкупили у «Эксрибы» для какого-то голливудского фильма. Всего несколько эпизодов, максимум на пару часов, но шуму было… По контракту я не имела права нигде сниматься. Переговоры велись за моей спиной. Сколько денег затребовало агентство – неизвестно, но Мартин мне по секрету сообщила, что немало.

Режиссеру фильма нужно было самое прекрасное и необычное лицо на свете. Из всех лиц манекенщиц, актрис и моделей, ему почему-то приглянулось мое. В космической опере недоставало императрицы. Я должна буду появиться в кадре на несколько минут, сидеть на троне с высокомерным видом в разных фантастических нарядах и все.

Так как лететь в Америку я категорически отказалась, съемочная группа с декорациями прилетела к нам в Барселону. На меня надели облачение под стать средневековому рыцарю. Изделие, сплетенное из цепей, шелка и страз вряд ли можно было называть платьем. Если в таких нарядах будут ходить наши потомки, я им искренне сочувствую.

– Вам ничего не нужно говорить, – произнес режиссер перед съемками.

Сняли с первого дубля. Что-что, а сидеть неподвижно с надменным выражением на лице я умела прекрасно. Потом переодели еще раз, и еще. Если я правильно поняла, кадры со мной вставят в разные концы фильма. Рядом на троне то сидел, то ходил вокруг, то кричал и размахивал руками какой-то красивый мужчина. Он играл моего мужа. Императора. Съемочная группа чуть ли не пылинки с него сдувала. Мне же имя Лукаса Бардена ни о чем не говорило.

Я только начала смотреть фильмы на домашнем кинотеатре, который был, помимо всего прочего, в моей квартире. Пришлось долго и старательно учиться обращаться с этим монстром, не раз и не два требовалась помощь Мартин в его включении и настройке. Особенно много проблем вызвал пульт дистанционного управления. Как бы там ни было, я дошла лишь до шестидесятых-семидесятых годов двадцатого века. Просмотрела «Унесенные ветром», «В джазе только девушки», «Касабланка», еще некоторые. Лукас Барден там, увы, не снимался.

– У Вас очень необычное лицо, в нем есть что-то неправильное, – произнес режиссер, подойдя к трону после окончания съемок.

Он взял мой подбородок и медленно поворачивал из стороны в сторону, изучая. Мужчине было за шестьдесят, и я не отнесла его интерес ко мне в разряд плотских. Скорее, он смотрел на меня, как на предмет искусства.

– Я бы сказал, экзотическое, – продолжал он, – ваш разрез глаз не сочетается с подобной формой бровей, формой скул. А детская припухлость щек с вашим взглядом. Подобная припухлость бывает лишь у четырнадцатилетних юных девочек. А вот взгляд у Вас терпеливый, можно сказать, старый.

Я внимательно слушала его размышления, отмечая проницательность и незаурядное умение читать по лицам.

– Вы молчаливая леди, – режиссер отпустил мой подбородок и отошел назад, – когда Вы появитесь на экране, я Вам гарантирую – Вас заметят и будут приглашать сниматься. Даже ничего не говоря, Вы производите впечатление. Что будет, если Вам дать несколько реплик?

– Время покажет, – произнесла я свою любимую фразу и встала с трона.

Пора было снимать эти садистские доспехи.

– Хорошо сказано, – пробормотал режиссер, – время расставляет все по своим местам, карает, милует, оно является лучшим из судей. Палачом и арбитром.

Он схватил блокнот и стал быстро писать, бубня что-то под нос. Я пожала плечами и направилась в гримерку. Время у меня было раньше. Много времени. Целые столетия. А сейчас? Я не знаю. Буду ли я стареть, как другие люди, или останусь в таком виде навечно? Время покажет…

Альберто выбрал обычный неприметный Форд. Мне, в общем, было все равно на какой машине ездить. Я не разбиралась ни в марках, ни в мощностях. Мартин сказала, что я могла бы купить машину и лучше. Авто – это статус. Мой водитель с ней поспорил. Таких машин, как Форд, на улицах тысячи и можно легко (если нужно) затеряться в толпе. А по мощности и другим показателям он ничем не уступает навороченным маркам.

Целыми днями я размышляла, как завладеть картиной. В машине, на съемках, в кресле у парикмахера. Джордж не хочет ее продавать, значит, я должна придумать другой способ. Ничего, кроме как украсть, на ум не приходило.

По поводу, что такое хорошо, а что плохо, у меня были смутные представления.

Библию я не читала, нравственным принципам родители в детстве меня не обучали. Все, о чем я знала, я почерпнула из наблюдений за чужой жизнью, вися в домах купцов, вельмож и владельцев борделей. У них я насмотрелась всякого. Того, что никак не добавило понимания морали. Убивать плохо? А если убиваешь, защищая свою жизнь или жизнь близких? Воровать плохо? А если умирают от голода твои дети, родные?

Практически мой Создатель украл полотно у дона Монтиньонес. Я видела, как убивают передо мной грабителей, как насилуют женщин, как отбирают последнее у сирот и вдов. Законы и мировоззрение менялись с течением времени. Да что говорить, даже Джордж купил меня незаконно.

Однажды, несколько веков назад, я висела в доме одного французского барона. Долго. Три или четыре поколения. Я видела, как растут и взрослеют дети, влюбляются, женятся, заводят своих детей. Стареют и умирают. Я искренне привязалась к этой семье, полюбила их. А однажды случилось несчастье – в их дом вломились грабители. Это потом, спустя время, я узнала, что произошла революция, что бедные восстали против тирании богатых. Было страшно. Грязная толпа с искаженными ненавистью лицами сметала все на своем пути. Мужчины и женщины топтали красивые ковры, били посуду, рвали портьеры, словно нарочно хотели уничтожить все красивое, что было в доме. В гостиную вывели барона с женой и двумя детьми. Перед моими глазами их зверски растерзали, не пожалев ни трехлетней Авроры, ни пятилетнего Жерома. В конце концов, дом подожгли, вынеся все ценное из него. Меня забрал себе их предводитель, повесив в спальне. Я несколько лет смотрела на его зверства, пока его самого не отправили на казнь.

Все относительно в жизни. То, что вчера было преступлением, сегодня – насущная необходимость.

Поэтому я все больше и больше склонялась к воровству. А иначе придется жить в Барселоне постоянно, надеясь, что полотно (как и Джордж) никуда не денется. Только как? Джордж почти никуда не выходит. В особняке круглосуточно находятся несколько слуг. Замки, сигнализация. Я в этом ничего не смыслю. Нужна помощь. Но от кого? Из всех мужчин, меня окружавших, я доверяла лишь своему водителю. Но толкать его на преступление?.. Подло и недостойно.

Мы с Альберто возвращались со съемок. Вечерело. Начали зажигаться фонари вдоль трассы, подсветки на рекламных щитах. Альберто со смехом рассказывал о своем внуке, который недавно начал ходить.

И вдруг резко меня охватила паника. Она нарастала стремительно, рывками. Внезапно заболела голова, затошнило. Симптомы были такие же, какие были при поездке в Мадрид. Я сообразила через пару секунд.

– Альберто, срочно разворачивайся и мчись изо всех сил туда, куда мы ездили на прошлой неделе, – произнесла я быстро, – к вилле сеньора Олдриджа.

– Что с Вами? – всполошился водитель. – Вызвать «скорую»? Или ехать в госпиталь?

– Ничего не поможет, – едва выталкивая слова сквозь сжатые зубы, ответила я, – делай, что говорю. Скорее. Умоляю.

Альберто развернул машину и направился на побережье, ловко лавируя между автомобилями, ныряя в переулки. Вскоре мы вырвались из города и повернули на пустующую трассу. Боль ширилась, росла, заполняя тело. Выступила испарина, холодный пот побежал по спине. В настоящее время картина удаляется от меня, очень быстро. Скорее всего, на самолете. Пока я еще хоть что-то соображала, я позвонила Мартин.

– Мартин, не спрашивай ни о чем, – затараторила я, – возьми мои документы и мчись в аэропорт. Мне нужен будет билет. Через полчаса сообщу куда. Быстрее.

Наверное, по моему голосу она уловила, что дело серьезное, потому что коротко ответив: «Все сделаю», положила трубку. Я обессиленно откинулась на сиденье. Только бы не потерять сознание. Где-то были таблетки. С недавнего времени я все время их носила с собой. Запихнув в себя пригоршню и запив минералкой, постаралась успокоиться. От меня ничего не зависит. Если картина покинула пределы Испании, я не властна ее возвратить по мановению руки.

Альберто с сосредоточенным видом вел машину на предельной скорости. Память у него была феноменальная, потому что не прошло и десяти минут, как мы притормозили у знакомых ворот. Особняк был темен и пуст. Я перепугалась, что приехала напрасно. Все покинули его, и меня ждет смерть, как вдруг заметила, что со стороны гаража кто-то идет. Похоже на фигуру женщины. Я выскочила из машины и, спотыкаясь, побежала к ней. Альберто выбежал за мной.

– Сеньора, сеньора! – выкрикивала я, но получалось что-то вроде невнятного хрипа.

Женщина остановилась. Это была Долорес.

– Куда уехал Джордж? – подбежала я ближе, хватая ее за руку. – Умоляю, скажите мне.

– В Париж, – удивленно ответила Долорес, – еще вчера. А сегодня переправили его вещи. Вы – сеньорита, которая приходила к мистеру Олдриджу на прошлой неделе. Правда?

– Да, – хрипло выдавила я. – Спасибо, нам нужно идти.

Быстро развернувшись, вцепившись в руку Альберто, поддерживающего меня, я поплелась к машине. Значит, Париж.

– Мартин, – с третьего раза я набрала номер, – билет в Париж на ближайший рейс. Жди меня у стойки регистрации. Чтобы я не делала, как бы не выглядела, не отправляй меня в больницу. Мне срочно нужно попасть в Париж. Иначе я умру.

Как мы ехали до аэропорта, я помню смутно. Запихнув в себя еще одну горсть таблеток, скрючившись от боли в животе, я сидела на заднем сидении, сжав руки в кулаки и кусая костяшки, чтобы не потерять сознание. Сейчас было гораздо хуже, чем в Мадриде. Я пыталась припомнить, сколько километров от Барселоны до Парижа, но не смогла – голова не работала. Сознание уплывало, я растворялась в небытие. Чувство было такое, какое охватывало меня в бытность картиной. Словно я истончаюсь, как туман на солнце. Тело мое плывет по воздуху, и я исчезаю…

– Сеньорита Симпсон, Лаура, – меня грубо трясли за плечо. Я с трудом открыла глаза. Не могу сфокусировать взгляд. – Вы можете ходить? Лаура!

Я промычала что-то нечленораздельное. Я разучилась говорить?

– Сейчас привезу кресло-каталку, – Альберто побежал в сторону терминала.

Я сморщилась и огляделась. Мы в аэропорту. Зачем? Что происходит? Почему так больно?

– Держитесь, – мужчина протянул руки и одним движением выдернул меня с заднего сидения. – Садитесь в кресло. Вы должны встретиться с Мартин возле стойки регистрации?

Я неуверенно кивнула. Наверное. Не помню. Очень трудно было держать открытыми глаза. Я с изумлением посмотрела на свою руку, лежащую на подлокотнике. Она что, еще на месте? Мне казалось, я стала прозрачной, и сквозь меня можно увидеть спинку кресла.

Обеспокоенная Мартин переминалась с ноги на ногу у табло. Как только она нас увидела, бросилась ко мне, выхватывая у Альберто ручки кресла.

– До отлета десять минут! – выкрикнула она, направляя меня к терминалу. – Я взяла бизнес класс. Уже зарегистрировалась. Быстрее.

Я с трудом понимала, что говорят люди вокруг, что они хотят. Сама я говорить уже не могла. Как провезла меня Мартин в самолет – не знаю. Как мы летели – тоже.

– Просыпайся, мы в Париже, – голос Мартин выдернул меня из тягостной мучительной бессознательности.

Я еще жива? Очень странно. Я перевела взгляд на Мартин.

– Спасибо, – прохрипела непослушным голосом, – ты спасла меня.

– Расскажешь? – женщина кривовато улыбнулась. Пассажиры проходили мимо, торопясь выйти из самолета, я же сидела, укутанная пледом, и мне было тепло, хорошо и спокойно. Я избежала смерти, я снова живу. Непередаваемое ощущение. Ничего не болело, тело наполняла приятная ленивая истома.

– Может быть, когда-нибудь, – ответила я расслабленно и добавила через время, – как ты объяснила стюардессе мой вид?

– Сказала, что ты летишь в Париж на пересадку сердца и тебе нужен полный покой, – ответила Мартин со смешком. – Еще был вариант беременность, но его я оставила про запас.

– Ты молодец, что бы я без тебя делала, – чмокнула я женщину в щеку. Меня переполняла безмерная благодарность. – С сегодняшнего дня наш дом Париж. Как мы будем работать с агентством?

– Придумаем как, – отмахнулась Мартин, – ты у них самая востребованная модель. Не сомневайся, они пойдут нам навстречу.

****

Странно, но теперь Джорджу снилась не Лаура, а загадочная сеньорита Симпсон. Во сне она входила к нему в комнату, садилась в кресло и молча смотрела. Пристально, внимательно, настороженно. Ее лицо скрывали тени, падающие от широкополой шляпы, а фигуру окутывала таинственная дымка. Джордж пытался разглядеть ее глаза, губы, волосы. Ему казалось, что важнее этого ничего нет. Но, как бывает только во сне, память играла в прядки, и разгадка ускользала.

Он быстро разделался со всеми делами, запаковал вещи и покинул Испанию, потому что в последние дни от дамочки житья не стало – она преследовала его везде. Он начал обращать внимание на бигборды, выискивая ее лицо. На витрины магазинов с ее изображением. Полное сумасшествие. Даже однажды купил модный журнал, чего с ним никогда не было. Его потрясло, что модель звали так же, как и его картину – Лаура. Конечно, Джордж понимал, что Лаур на свете великое множество, и это совпадение было одним из многих. А, может быть, она хотела купить полотно, потому что девушка была ее тезкой? А что? Предположение не хуже и не лучше других.

Долорес должна была проследить за отправкой багажа, убраться в доме и передать ключи агенту по недвижимости. Дальше – не его забота.

Париж встретил Джорджа мелким холодным дождем. Мокрый асфальт шуршал под колесами машины. На дорогу из Барселоны до Парижа ушло два дня. Когда-то давно, после университета, он нашел прелестную квартирку на улице Грез, на последнем этаже, под крышей. Сначала он ее снимал, потом купил на свой первый гонорар. Джордж любил Париж, особенно ранней весной. Он часто сюда приезжал, когда нужно было вдохновенье. Приехал и сейчас.

Личные вещи отправили самолетом. В том числе и пустое полотно, которое повесил вор на месте украденной «Лауры». Вполне возможно, он напишет роман о ней. О картине, которая загадочно исчезла из его кабинета. Пока в голове Джорджа были всего лишь кое-какие общие зарисовки. Но он знал, со временем они обрастут событиями, персонажами, сюжетными поворотами, словно песчинка перламутром, и превратятся в роман.

Удивительно было то, что вскоре после переезда ему позвонил отец и предложил встретиться. Если бы об этом узнала Изабелла, она бы была в восторге. Но она уже не узнает. Джордж согласился пообедать в одном из отелей семьи Олдриджей в Париже, завтра, в шесть вечера. Он был растерян и немного испуган. Даже позвонил брату, чтобы узнать, не случилось ли чего. Не заболел ли отец, не разорились ли они. Очень странно было осознавать, что упрямец сам сделал первый шаг. Не иначе, как он уже при смерти. Но Кевин заверил, что все в порядке, и отец так же бодр, как обычно.

– Я слышал, ты развелся? – Джон Олдридж старший как ни в чем не бывало хлопнул сына по плечу.

Джордж удивленно моргнул. Десять лет они не разговаривали, а сейчас отец вел себя так, словно расстались вчера.

– А ты так и не познакомился с Изабеллой, – ответил Джордж.

– Как оказалось, незачем, – фыркнул отец. – Твоя мать сказала, что Изабелла похожа на хищницу, а я доверяю ее суждениям.

– Но мне мама говорила, что она похожа на тебя.

– Так я тоже хищник, – расхохотался отец.

У него было прекрасное настроение. Он заказал стейк, салат, гренки, десерт и бутылку Бордо до кучи. Джордж подумал, что если бы у отца были проблемы с сердцем, он бы столько не ел.

– Чем обязан встрече? – поинтересовался он, когда принесли первое блюдо.

– У меня не так уж много сыновей, чтобы разбрасываться ими, – ответил Джон Олдридж весело, отрезая от стейка огромный кусок, – а ты повзрослел…

Джордж усмехнулся. Если для отца повзрослеть, это значит жениться и развестись, то он ничего не понимает в его характере.

– Если ты не собираешься бросать свои газетенки, – продолжал родитель, Джордж поморщился, отец в своем репертуаре, – то придется мне смириться с твоим выбором. Должен же кто-то из нас быть умнее?

– Упрямство у нас в крови, – буркнул Джордж, а сам подумал, что отец, конечно, считает себя более умным. Что ж, он целиком прав.

– А на самом деле Карлотта заставила меня прочитать твою «Игру пешкой», когда я неделю лежал в постели. И она мне понравилась.

Джордж вскинул голову. Значит, интуиция его не подвела! Отец все-таки болел.

– Ты обследовался в больнице? – обеспокоенно спросил он.

– В какой еще больнице? – отмахнулся Джон Олдридж. – Обычная простуда. Немного покашлял и все. Так вот. Я прочитал твою книгу и могу сказать, что ошибался насчет тебя.

Джордж смотрел на отца. Упрямое, жесткое лицо, знакомое до мельчайших деталей, очень похожее на его. Как писатель он мог бы охарактеризовать его так: выразительное, мужественное, обладающее притягательной магнетической красотой. Он словно смотрел на себя в зеркало. Отец не основывал империю Олдриджей с нуля, он получил богатство от своих предков. Всю жизнь рьяно приумножал его и лелеял. Три поколения шли по проторенной дороге. Джордж хотел выбраться из этой колеи. Стать другим. Доказать, что он сможет достигнуть богатства и славы сам, по-своему.

– Я всегда признаю свои ошибки, даже если они идут в разрез с моими правилами, – произнес весомо отец, – просто на эту понадобилось больше времени. Ты действительно умеешь писать. Я даже прослезился в одном месте.

– Значит, я могу строить жизнь по-своему? – улыбнулся Джордж.

– А то ты этого не делал последние десять лет, – хохотнул родитель. – Ждем тебя в замке через неделю на дне рождения Марти. Кстати, у него появилась девушка.

Джордж притворно округлил глаза.

– Небось, какая-нибудь дочь владельца отеля в Токио, где вы строите гостиницу?

– Ты знал! – выставил палец вперед Олдридж. – Она и впрямь хорошая девушка, хоть и дочь владельца «Сотарава».

Джордж мысленно согласился с отцом. Лучшее, что может сделать Кевин, это жениться на умной, целеустремлённой девушке, разбирающейся в отельном бизнесе. Иначе их собственное предприятие придет в упадок, ведь младший брат не обладает нужными способностями, а Джорджу этот бизнес не интересен.

Они с отцом долго еще сидели в ресторане и разговаривали. К ним вернулись те давние времена, когда они могли шутить и поддразнивать друг друга, не боясь наткнуться на ледяное презрение, которое сопровождало Джона Олдриджа старшего последние годы по отношению к сыну-отщепенцу.

Причина была не в книжке, которую он прочитал. Точнее, не только в книжке. Когда Джон заболел простудой, их семейный врач, наконец, добрался до него, радуясь случайной оказии. Олдридж не часто давался ему в руки. И нашел, соответственно, кучу неприятных болезней. Зашкаливал холестерин, как следствие – артериальная гипертензия и стенокардия. А еще до кучи холецистит и не с того ни с сего обострившаяся язва.

Лучше бы Джон не знал об этом и как раньше игнорировал боль в грудине и отдышку, а теперь придется пить таблетки и увиливать от расспросов жены. Джон вдруг с удивлением понял, что молодость прошла. Что он не так силен и здоров, каким хотел себя чувствовать. Он попросил доктора не говорить семье, взамен пообещав соблюдать все его рекомендации. Умирать не хотелось. А так же было глупостью тратить впустую оставшееся драгоценное время на обиды и игнорировать талантливого старшего сына. Он не мог себе этого позволить, каким бы упрямым себя не считал.

***

Неделю я жила в гостинице, а потом Мартин сняла мне квартиру. Не такую шикарную и огромную, как в Барселоне, но такую же уютную и недалеко от филиала «Эскрибы». В ней была одна спальня, гостиная и небольшая терраса, с видом на Сену, домашний кинотеатр и оборудованная по последнему слову техники кухня. Готовить я не умела, поэтому пользовалась на кухне только кофеваркой, четко следуя написанной Мартин инструкции, прикрепленной к машине.

Если агентство и было возмущено, что я самовольно переехала в Париж, я об этом не узнала. Переговоры вела Мартин, а мне сказала, что все в порядке. Вскоре продолжились съемки. Французский язык я знала и быстро впряглась в работу, которая ничем не отличалась от той, что я делала в Испании. Бесконечные фотосессии, дефиле, эффектные позы, невозмутимый вид. Пить много воды и спать по восемь часов. Не участвовать в скандалах и держать язык за зубами с папарацци.

Все было как прежде, но чувство беспокойства не покидало ни на секунду. А что, если бы Джордж улетел не в Париж, а куда-либо дальше? Что, если бы я не успела сесть на самолет? Умерла бы я или нет? Между Барселоной и Парижем тысяча километров. У меня образовался новый максимум. Красивая круглая цифра, почти убившая меня.

Через некоторое время я позвонила Альберто. Предложила ему повысить зарплату и снять квартиру в Париже, если он переедет ко мне. Хотя бы на ближайшие месяцы. Я не знала, сколько мне предстоит жить во Франции, год или всю жизнь. Но лучше бы рядом были друзья, к которым я могла бы обратиться за помощью. После событий в Барселоне, когда мне пришлось спешно покидать Испанию, я стала постоянно носить документы с собой. А так же деньги и блокнот с важными записями.

Альберто на мое предложение ответил согласием. Он приехал на нашем форде через пару дней вместе с женой, сказав, что супруга давно хотела пожить в городе всех влюбленных.

Я стала новым лицом Картье. Эскриба предложила перезаключить контракт, но Мартин отсоветовала подписывать продление. Даже за пять миллионов евро в год. Если честно, я в этом ничего не понимала и во всем слушалась подругу. Мне еще стольким вещам нужно было учиться. До тонкостей переговоров с агентствами не скоро дойду. Я по-прежнему два часа в день посвящала чтению и письму. Час – женским журналам и моде. Час – интернету. Выходные – хождению по магазинам и наблюдениям за людьми. Их привычками, повадками, эмоциями. Особенно меня интересовали дети. Наверное, потому что я сама была как ребенок. И фразы родителей: «Не бегай по эскалатору», «Не трогай стекло витрины», «Держи носовой платок под рукой» касались и меня тоже.

Еще одним кладезем информации был Альберто. Единственный мужчина в моем окружении. Я спрашивала, как он познакомился со своей женой, сколько они прожили вместе. Как часто ссорились, и поднимал ли он когда-нибудь на нее руку (подобные вещи я частенько видела раньше, в домах, где я висела). Интересовалась, хотят ли мужчины детей и как относятся к изменам. И много всего прочего. Иногда он добродушно отвечал, смеялся и дурачился, иногда хмуро ронял что-то нелицеприятное, и я понимала, что вопрос был из серии запретных.

По моей просьбе Альберто рассказал о своей бурной молодости, и я узнала, что он был не в ладах с законом. Работал у одного мафиози телохранителем, участвовал в подпольных боях. Несколько раз его забирали в полицию. Но удавалось не загреметь в тюрьму. А потом он познакомился с Марией, своей женой, и смог изменить жизнь.

– А воровать плохо? – однажды поинтересовалась я, когда мы ехали со съемок.

Альберто задумался.

– Смотря что и для чего, – ответил он осторожно, – я бы сказал тебе, что воровать плохо и противозаконно, если бы сам ни разу не воровал в своей жизни. Но я это делал. Иногда из-за любопытства, иногда по острой необходимости, иногда по указке босса.

Я задумалась.

– Мне эта вещь очень-очень нужна, – в конце концов, произнесла я тихо, – если я скажу, что мне без нее не жить, это перевесит моральную дилемму? Искупит вину за воровство?

– Твоя жизнь на одной чаше весов, а на другой… Что? – осторожно спросил Альберто и на секунду обернулся, бросив на меня проницательный взгляд из-под бровей.

Я смотрела на его широкие плечи, массивную шею, крепкие мускулистые руки с толстыми узловатыми пальцами, лежащие на руле. Если я сейчас доверюсь этому человеку, то назад дороги не будет. Пусть Альберто выглядел как бандит с большой дороги, преступником он не был. У него были добрые глаза и открытое сердце. Что же до меня? Жизнь дороже угрызений совести.

– Я могу рассчитывать, что о нашем разговоре никто не узнает? – произнесла тихо.

Альберто понятливо завернул на стоянку бизнес-центра и остановил машину. Обернувшись, выжидающе уставился мне в лицо.