скачать книгу бесплатно
– Извинил, я в этом уверена… В юности он мечтал стать журналистом, ездить по разным странам. А однажды взял и уехал на Кубу и прожил там почти десять лет.
– Он работал там журналистом?
– Нет, – после небольшой паузы сказала Фэл. – Он работал там чтецом, прочел тысячу книг для торседорес.
Слово «чтец» ни капельки не заинтересовало Габриеля, не то что «торседорес».
– Что такое «торседорес»?
– На Кубе делают сигары, правильно?
Правильно. Большинство сигар, хранящихся в коллекции отца, – кубинские. И до самого недавнего времени, каждые три месяца, отец получал небольшие посылки с сигарами. Очевидно, посылки шли прямиком с Кубы, а Габриель эту ценную информацию прохлопал.
– Я знаю, что на Кубе делают сигары…
– Самые лучшие из них – те, что ценятся по-настоящему и стоят немалых денег – сворачиваются вручную. И это делают торседорес.
– А-а… Крутильщики, да?
– Верно. Ручным производством занимаются целые фабрики… Представляешь, каково это: с утра до ночи сидеть за длинным столом и вертеть сигары.
Не хотел бы я быть торседорес и возиться с сигарами – с утра до ночи, брать в руки табачные листы и сворачивать – один, другой, третий. Наверняка, чтобы получилась сигара, нужен не один табачный лист, не просто табачный лист, но сути дела это не меняет.
– Ну, представляешь?
– Представляю. – Габриель зажмурился изо всех сил и скрючил пальцы. – Скука смертная.
– Вот именно – скука! – почему-то развеселилась Фэл. – А чтец как раз и призван бороться со скукой и монотонностью. Он читает вслух книги, чтобы рабочие не скучали.
– Так папа всего лишь читал книги?
– «Всего лишь»! – Фэл сжала руками лицо Габриеля, чтобы оно ненароком не расплылось в разочарованной улыбке. – Это очень почетная профессия, поверь. Выбрать такую книгу, чтобы она всем понравилась, чтобы ее было интересно слушать! И читать нужно с выражением… О, он был настоящим актером, твой отец! Его потом даже приглашали в театр…
– В театр?
– Там, на Кубе. Или ты думаешь, что на Кубе нет театров?
– Ничего я не думаю…
Если Габриель о чем-то и думал, то только о том, как его ладонь оказалась в руке Фэл, – прохладной и успокаивающей. До сегодняшнего, не слишком радостного дня никто особенно не заморачивался судьбой ладоней Габриеля, а ведь это так приятно – ощущать прикосновения чужой кожи. Да нет, не чужой! Чужие относятся к тебе с равнодушием, хотят, чтобы ты побыстрее исчез с горизонта, а Фэл – не чужая. И кожа Фэл – страшно знакомая, ей все известно про ладонь Габриеля, и про линии на ней, и про маленький шрам между большим и указательным пальцем…
– Я бросался камнями в котенка, – неожиданно сказал Габриель.
– Это ужасно, – спустя долгую, очень долгую минуту произнесла Фэл, но руки не отняла.
– И он, кажется, умер…
– Ты точно знаешь это?
Еще бы Габриелю не знать!
Все из-за Америки, из-за того, что он распустил язык, чтобы отвлечь внимание Осито от дневника Птицелова. Никакого особого смысла в я хочу с вами в Америку Габриель не вкладывал, но медвежонок запомнил. И сказал об этом брату.
Все выяснилось на следующий же день, когда они встретились впятером.
– Значит, хочешь с нами в Америку? – еще раз для верности поинтересовался Кинтеро.
– Да, – соврал Габриель, втайне надеясь, что американские перспективы – дело отдаленного будущего, которое может и не случиться.
– Мы кого попало не берем, и зря Осито проболтался… Ну, он за это уже получил…
– Я – не кто попало.
– Это еще надо доказать.
Габриель ничем не отличается от всех остальных мальчишек, от всех остальных людей: стоит только появиться тени запрета, как он тотчас же начинает страстно желать запретного, – хотя еще минуту назад ни о чем таком не помышлял.
– Разве я не делал все то, что нужно? Не помогал вам? Какие еще нужны доказательства?
– Идем…
…Это была окраина парка – достаточно глухая, тоскливая и неприятная.
Сюда редко забредают посетители, они предпочитают центральную часть с более-менее ухоженными дорожками; они вообще предпочитают другие парки. Те, что находятся в центре Города и ближе к морю; те, что полны туристов, мороженщиков, смотровых площадок, родителей с детьми и табличек, указывающих на тот или иной архитектурный памятник.
А от этой пыльной зелени и куска обвалившейся ограды ничего хорошего ждать не приходится.
Габриель и не ждал, он молча сидел между Кинтеро и медвежонком – Мончо и Начо куда-то исчезли. А когда появились, то несли в руках наглухо завязанный мешок: тот шевелился и мяукал, и сердце Габриеля на секунду замерло в недоумении, а потом забилось часто-часто.
– Это еще что такое? – спросил он у Кинтеро.
– Это? – Кинтеро сплюнул и ухмыльнулся. – Это твое испытание.
Когда они успели набрать столько камней?
Небольшая горка – перед медвежонком, чуть побольше – перед его братом, даже у вновь прибывших Мончо и Начо в руках по булыжнику.
– Давайте! —
командует Кинтеро, и Мончо становится единственным обладателем мешка. Отделившись от Начо, он подходит к ограде, присаживается возле нее на корточки и развязывает тугой узел.
Котенок.
Совсем малыш, темно-рыжий, с белой полоской вдоль спины, с белым пятнышком на груди, с белыми носками на передних лапах. Котенок щурится от внезапного яркого света, делает несколько шагов и заваливается на бок. «Какой потешный», – думает Габриель, вот бы Мария-Христина обрадовалась! У его непробиваемой старшей сестры есть одна слабость (за исключением Хавьера) – такие вот кошки. Комната Марии-Христины переполнена кошками, они живут на обоях и портьерах, на наволочках и покрывале, как пить дать – Мария-Христина была бы счастлива без меры.
Котенку не место в мешке и не место у ограды.
Он замечательно устроился бы в комнате сестры, и блюдце с молоком его, несомненно бы, обрадовало.
– Ты с нами? – спрашивает Кинтеро.
– Конечно. – Габриель не понимает, к чему клонит Кинтеро, но, на всякий случай, произносит именно это слово.
Камень, пущенный Осито, падает рядом с темно-рыжим малышом, не задев его.
– Раззява! Косые руки!.. – Кинтеро совершенно наплевать, что котенок перепугался насмерть, жалобно открывает рот и пищит. – Теперь ты, Мончо!
Мончо много точнее, чем увалень Осито.
Его булыжник угодил малышу в живот, и малыш перевернулся в воздухе и отлетел к ограде.
Начо метнул камень без всякой команды и тоже попал в котенка.
Все происходит как в замедленной съемке: снова Осито, и снова Мончо, и опять Начо, два попадания из трех; неизвестно, что лучше – круглые тяжелые булыжники или острые маленькие камешки. Маленькие камешки могут поцарапать и ранить котенка, а булыжники наверняка повредят ему внутренности.
Котенок почти перестал двигаться, он больше не пищит – вместо него попискивает Габриель: попискивает, всхлипывает и закрывает лицо руками. Белые шляпы, черные костюмы, фишки из казино, которые можно обменять на миллион, – все это не имеет никакой ценности для Габриеля. Он должен поставить в известность Кинтеро. Сейчас же, пока не случилось самое ужасное.
Сейчас же.
Сейчас.
Только что делать с языком, закатившимся в горло?
– Твоя очередь!..
Совершенно непонятно, кто вложил в руку Габриеля камень: кто-то из тех, кто мечтает о Большом Ограблении Банков, но только не Кинтеро.
Кинтеро, как обычно, раздает команды. Ничуть не изменившимся ровным голосом.
Сволочь.
– Твоя очередь, слабак! Ну!..
Камень сидит в пальцах, как приклеенный. Чтобы избавиться от него, стряхнуть с рук, нужны определенные усилия. Кажется, у него получилось!..
Но Габриель радуется недолго – ровно до той секунды, когда камень снова опускают ему на ладонь: это сделал дурак Мончо. А дурак Начо больно толкнул его в плечо. А дурак Осито наступил на ногу. И только Кинтеро ничего не предпринимает, он —
самый умный из всех.
– Ты как будто не хочешь напрячься? – ласково спрашивает Кинтеро у Габриеля.
– Отпустите меня, – шепчет Габриель.
– Смотрите-ка, он расклеился, – в голосе Кинтеро слышны торжествующие нотки: «ну, что я вам говорил!»
– Разнюнился! – подхватывает Мончо.
– Распустил сопли, дерьмовая башка! – подхватывает Начо.
Осито давит на ногу Габриеля сильнее и сильнее.
– Давай, сделай это!..
Давай, давай, давай!.. – гулом отдается в голове.
– Если не сделаешь – придется тебя убить. Такие у нас правила. Кто не с нами – не проживет и дня. Кто не с нами – пусть сушит кишки на солнце.
Вряд ли Кинтеро сам придумал столь напыщенную фразу. Подобные фразы выпускают на волю плохие парни из американских фильмов – и впору ответить ему такой же, подслушанной. Габриель заучил их не меньше десятка, и все они принадлежат не плохим, а хорошим парням, а хорошие парни всегда побеждают.
Он не может вспомнить ничего подходящего случаю.
Это из-за котенка, его тельце темнеет у ограды, и непонятно – жив он или нет. Это из-за котенка, из-за жалости к нему; от жалости голова Габриеля распухла и вот-вот треснет, она отказывается соображать. И лишь одна мысль перекатывается в ней, как засохшее семечко в тыкве, – что если Кинтеро и вправду приведет угрозу в исполнение?
Что если котенку уже не помочь, и Габриель пострадает напрасно?
Обмануть Кинтеро.
Не такой уж он крутой, он и книжек не читал, а Габриель – читал, и он не в пример умнее щербатой гадины, так неужели у него не получится обмануть Кинтеро?
Получится, еще как.
Всего-то и надо, что бросить камень. Размахнуться и бросить, но не в темного-рыжего пушистого малыша, а в сторону ограды. Ничего страшного в этом нет, вот и Осито не попал в котенка ни разу, – а старался. Габриель не будет стараться, он даже глаза закроет, а руку отведет подальше, пустит камень в небо, в белый свет, —
и все разом закончится.
Это – хорошая мысль. Счастливая, хоть и похожа на семечко в тыкве, еще одно. Один плюс один – будет два, их двое – Габриель и котенок, не волнуйся, малыш, все будет хорошо.
Почти счастливый Габриель что есть силы смежает веки, отводит руку далеко за спину и швыряет камень.
И наступает тишина.
А потом, откуда-то издали, с края этой бездонной, подернутой мутной пленкой тишины, раздается голос Мончо:
– Он попал!..
– Попал! – Голос Начо намного ближе, чем голос Мончо.
– Попал! – Голос Осито еще ближе.
А самый близкий – голос Кинтеро.
Он вполз в ухо Габриеля и забился там, как муха между стеклами. Огромная навозная муха, на такую даже смотреть неприятно, сразу возникает приступ тошноты.
– Ты попал, слышишь, – жужжит муха. – Хоть и дерьмовая башка, а меткий.
– Нет, – Габриель едва шевелит губами. – Я не попал.
– Попал, не сомневайся. Кот издох? – вопрос адресован Мончо, еще одной навозной мухе.
