скачать книгу бесплатно
– Автоматы – совсем другое дело.
– А еще – черные костюмы и белые шляпы.
– Потрясно.
– Мы будем пить виски.
– Ух, ты!
Действительно, «ух, ты!», но при этом – ни слова про сигары. А ведь Габриель видел с десяток американских фильмов, где фигурировали черные костюмы, и белые шляпы, и автоматы, и виски. Сигары там тоже были, едва ли не в каждом кадре. Должно быть, те же фильмы видел и Кинтеро и, как мог, пересказал их друзьям. Опустив при этом злосчастных соплеменников MONTECRISTO. И не всегда счастливый, заляпанный кровью финал.
– …Мы будем играть в казино и выиграем миллион долларов.
– Думаю, вы выиграете больше.
– Э-э?…
Медвежонок по-настоящему растерян; как подозревает умник Габриель, все оттого, что «миллион долларов» – предельно допустимое значение, которое хоть как-то уложилось в неприспособленной для чисел голове Осито.
– Но миллион тоже хорошо…
– Еще бы не хорошо, —
кивает малыш и спустя секунду подталкивает Габриеля в бок: смотри, смотри, вон он!.. «Он» – худой хмурый мужчина, в поварской куртке. Полы куртки замызганы сверх всякой возможности, каких только пятен и разводов на них нет! Преобладают все оттенки красного, неприятные и слегка пугающие; определенно, Габриелю хотелось бы, чтобы у матерчатой черной сумки был другой владелец.
– Вот он. – Медвежонок толкает Габриеля в бок. – Давай!..
Задача Габриеля не так уж сложна, всего-то и надо, что подойти к черному ходу и постучаться в дверь. А когда она откроется, и человек в куртке появится на пороге, задать ему вопрос. Какой – не важно, главное, чтоб он не был совсем уж дурацким и чтоб человек подумал над ним хотя бы десять секунд. Этого времени вполне достаточно для юркого малыша: он вскарабкается на подоконник и стащит сумку с разделочного стола – цап-царап, вот она была и вот ее нет! а потом – надежда только на ноги, чем скорее Габриель с медвежонком уберутся с места преступления, тем будет лучше для всех.
За исключением бедолаги-повара, разумеется.
Габриель заранее жалеет его, жалость распространяется и на дубовую дверь, о которую колотятся костяшки пальцев. Грохот стоит такой, что даже мертвых поднял бы из могилы (выражение, подслушанное у Марии-Христины, она обожает подобные цветастые обороты) – почему тогда дверь не отворяется?… Все так же стоя подле нее, Габриель оборачивается к малышу Осито: ну, и что прикажешь делать теперь?
«Стучись до последнего, – жестами показывает Осито, – он все равно отопрет, деться ему некуда».
И правда, спустя несколько мгновений дверь распахивается, и на пороге возникает повар. Вблизи он еще неприятнее, чем казался издали, еще худее и выглядит еще более хмурым. От него пахнет едой, но не той, которую уплетают за обе щеки, —
невкусной.
Давно испортившейся.
Отбросы, сгнившие овощи, заплесневелые корки, сырое мясо – вот именно: запах сырого мяса доминирует. И странным образом сочетается с пятнами на куртке. Этот человек – мясник, решает про себя Габриель, ничего отталкивающего в этой профессии нет. Совсем напротив, его единственный знакомый мясник, сеньор Молина, каждую неделю оставляет для мамы килограмм самой лучшей вырезки, постоянно и с видимым удовольствием улыбается и недавно подарил Габриелю игрушечный паровозик.
От человека в куртке игрушки не дождешься.
Улыбки, впрочем, тоже.
Губы человека сведены намертво, склеены, сцементированы каким-то жутким раствором. Близко посаженные глаза, всклокоченные волосы, запавшие щеки и неопрятная, растущая островками щетина дополняют картину. Меньше всего Габриелю хотелось бы вглядываться в это лицо, но он смотрит и смотрит, как загипнотизированный.
Человек в куртке отвечает Габриелю таким же пристальным взглядом: сначала исполненным ужаса, затем – просто обеспокоенным; затем – оценившим, что от хрупкого мальчугана не может исходить никакой опасности,
и сразу успокоившимся.
– Чего тебе?
Верхняя губа отделяется от нижней, образуя поначалу узкую щель. Через мгновение щель становится шире, еще шире, еще – как будто засевший во рту невидимый каменщик долбит и долбит долотом.
– Чего тебе, парень?
– Сеньор Молина, – голос не слушается Габриеля, бьется как птица в силках. – Мне нужен сеньор Молина…
– Нет здесь никакого Молины.
– Но…
– Ты ошибся, парень.
– Мне сказали, что он работает здесь…
Птице в силках приходится совсем туго, она вот-вот задохнется.
И умрет.
– Кем же он здесь работает?
Грязная поварская куртка – только прикрытие, обманка, подсказывает Габриелю не вовремя активизировавшееся воображение, а на самом деле этот человек – птицелов. Самый главный из всех птицеловов, самый азартный, самый злокозненный. Гроза всех птиц – от колибри до страуса, пощады от него не дождешься; силки, в которые угодила птица-Габриель, принадлежат ему. А под поварской курткой скрываются ножи и свежесрезанные веточки бука, ножи и свирели, ножи и дудочки, но прежде всего – ножи!..
– Кем же он здесь работает?!
– М-м-м-мясником, – с трудом выговаривает Габриель. – Он подарил мне игрушечный паровоз…
– А теперь ты пришел за вагонами?
– Н-нет…
– Значит, за целой железной дорогой?
Габриель не ощущает под ногами ничего, кроме пустоты, а все оттого, что ужасный повар-птицелов ухватил его за ворот и поднял над землей. И приблизил лицо Габриеля к своему собственному лицу: островки щетины безжизненны и занесены серым пеплом; глаза тоже кажутся безжизненными – и зачем только Габриель послушался дурачка-Осито, зачем постучался в эту проклятую дверь? Никогда больше он не побеспокоит стуком ни одну дверь —
НИ ОДНУ!
Даже если ему скажут, что за ней спрятаны все сокровища мира.
Так оно и окажется впоследствии, по прошествии многих лет: Габриель испытывает безотчетный страх перед неизвестными ему закрытыми дверями и чаще не входит в них, чем наоборот. Но пока еще он мальчик, а еще точнее – мальчик-птица, болтающаяся на руке Птицелова и ожидающая, что именно Птицелов вытащит из-под полы —
веточку бука, свирель или нож.
Ни то, ни другое, ни третье, а ожидание – хуже смерти и хуже боли (в тех ее интерпретациях, которые знакомы Габриелю). Положительно, он бы с удовольствием умер, но умереть – означает потерять контроль над собой и обмочиться. Стать посмешищем в отвратительно мокрых и дурнопахнущих штанах. Этого Габриель не может допустить ни при каких обстоятельствах. Как бы ни был страшен человек, держащий его за ворот, возможное презрение медвежонка, а следом за ним Мончо, Начо и венценосного Кинтеро – еще страшнее.
– Железная дорога, ага? – Птицелов обнажает десны, утыканные растущими вкривь и вкось зубами. – Тебе нужна железная дорога?
– Мне нужен сеньор Молина, – всхлипывает Габриель.
– Нет здесь никакого Молины. Ты ошибся, парень. Ты ошибся, ведь так?
Самый злокозненный из птицеловов почти умоляет Габриеля – ну надо же! И все теперь зависит от правильности ответа. Скажи Габриель «нет» – и он будет навечно погребен за металлическими прутьями клетки. Скажи «да» – и в прутьях волшебным образом возникнет отверстие, и можно будет выбраться на свободу.
Давай, Габриель, давай!..
– Да… Наверное, я ошибся. Это какое-то другое кафе.
– Точно. Дальше, по улице есть еще одно кафе. В двух кварталах отсюда.
– Значит, мне нужно именно то кафе.
– Значит, так.
Птицелов осторожно спускает Габриеля на землю, глаза и щетина тотчас же отдаляются, отделяются, уносятся ввысь.
– Ну, чего стоишь? Беги.
Габриель и рад бы побежать, но ноги не слушаются его. Запинаются друг о друга, трясутся. Все, что они могут изобразить, называется одним словом: «чечетка». Сходную по темпу чечетку отбивают зубы.
– Ну!.. —
Птицелов дергает огромным, распухшим от смеха кадыком, легонько ударяет Габриеля ладонью по лбу и присвистывает: лети, птенец!..
Через минуту Габриель уже далеко. Хоть и не в двух кварталах, где находится отрекомендованное Птицеловом кафе, но метрах в пятидесяти точно. Он выскочил из закутка с черным ходом и несется по улице. Единственная мечта Габриеля – свернуть за угол и исчезнуть из поля зрения Птицелова: вдруг ему придет в голову броситься в погоню, кто знает?
Вот и спасительный угол.
Нужно только не сбавлять скорость, бежать и бежать, что есть мочи, не обращая внимания на дыхание и посапыванье за спиной.
Кто-то преследует Габриеля, кто-то кричит ему «стой!», а потом – «подожди!», а потом, уже над самым ухом, – «что это с тобой?».
Малыш Осито.
Дыхалка у медвежонка сильнее, чем у Габриеля, он почти не запыхался. Не то что Габриель – тот-то как раз хватает ртом воздух, бьет себя руками по коленям и сплевывает тягучую, вязкую слюну.
– Что это с тобой? – повторяет вопрос медвежонок, слегка приподняв правую бровь. То, ради чего все затевалось и из-за чего Габриель претерпел столько страданий и чуть не умер, – черная матерчатая сумка – висит на согнутом локте Осито. Сумка не выглядит тяжелой, во всяком случае, медвежонок нисколько не напрягается, он сумел даже догнать совершенно свободного от вещей Габриеля.
– Со мной ничего. Со мной все в порядке.
– Что ж тогда так припустил?
– Видел бы ты того дядьку! Ты бы еще не так припустил.
– Струсил, да?
– Ничего не струсил. – Габриель всеми силами пытается отвести разговор от скользкой и неприятной темы про трусость. – Что там в сумке?
Малыш Осито пожимает плечами: он еще не заглядывал в сумку, хотя и без всяких заглядываний ясно, чего они там не найдут никогда. Миллиона долларов. Лука и стрел. Коллекции автоматического оружия для ограбления банков. Максимум, на что можно рассчитывать, – так это детали гангстерского туалета: черный костюм и, возможно, белая шляпа.
…В сумке и вправду оказываются тряпки.
Именно тряпки, ничего общего не имеющие со щегольской гангстерской одеждой: рубаха и майка. Ворот рубахи засален, рукава обтрепались; когда-то рубаха была белой, но от долгого ношения приобрела сероватый оттенок, и потом – пятна!.. Их не счесть, больших и помельче, и совсем крошечных, похожих на брызги: все они имеют бурый цвет. Несколько пятен того же цвета просматриваются на майке. Брезгливо задвинув тряпье в угол, медвежонок продолжает рыться в сумке и наконец извлекает на свет божий пухлый растрепанный блокнот. В блокноте нет живого места, он исписан едва ли не до последней страницы; исписан и испещрен мелкими рисунками – концентрические круги, звезды, продольные и поперечные полоски, в них нет ни малейшего смысла. Некоторые листы слиплись, некоторые заляпаны чем-то жирным. Осито немилосердно трясет блокнот в надежде обнаружить хотя бы одну завалящую купюру – напрасно. Его единственный улов – бумажный прямоугольник с вытянувшимися в линейку буквами и цифрами.
– Что это за фигня? – спрашивает он у Габриеля.
Как и предполагал Габриель, медвежонок не умеет читать.
Прямоугольник перекочевывает в руки Габриеля и подвергается тщательному изучению.
– Это билет.
– В Америку?
– Это билет на поезд.
– В Америку? – Осито, ушибленный идеей Большого Ограбления Банков, никак не хочет успокоиться.
– В Америку не ходят поезда. Во всяком случае, отсюда.
– Тогда какой смысл в билете?
– Кто-то хочет уехать в Мадрид. Не позднее сегодняшнего вечера.
– Мадрид, фью-ю! Фью-фью! – Разочарованию медвежонка нет пределов. – Этот твой «кто-то» – самый настоящий дурак, раз ему понадобился Мадрид! Гори он огнем, этот твой «кто-то»! А я еще чуть шею себе не свернул, пока доставал эту сумку, вот зараза! Вот дерьмо!..
Так, причитая, злобствуя и морщась, малыш Осито еще раз перетряхивает внутренности (нащупать потайные карманы в матерчатых стенках не удалось). А Габриель думает о Птицелове. Птицелов и есть «кто-то», следовательно, – билет принадлежит ему. И все остальное тоже, включая блокнот.
Непрезентабельный блокнот влечет Габриеля почище какого-нибудь кошелька с деньгами. Почище булочек с джемом и шоколадного печенья, которые так любит Осито. Почище книги «Граф Монте-Кристо» или любой другой книги, ведь блокнот написан от руки! А значит, между Габриелем и Птицеловом нет никаких посредников в лице тех людей, что рисуют и клеят обложки, набирают и печатают тексты и вымарывают из них сомнительные (не исключено, что самые важные!) места.
Вот бы прочесть блокнот!..
– Ладно, пойдем, – говорит медвежонок.
– А сумка?
– Зачем нам сумка? Бросим ее здесь.
– А билет?
– Тоже бросим. Никому он не сдался.
Габриель колеблется.
– Ну, чего ты? Или сам хочешь отправиться в Мадрид?
