Юстиниан. Византийский император, римский полководец, святой

На Востоке преобладали совершенно иные политические условия. Александр и его последователи завоевали земли в Сирии, Египте и Персии с давними традициями «божественной монархии»: здесь с правителями обращались как с богами, а об их подданных говорили как о рабах – в буквальном или фигуральном смысле. Александр и его наследники переняли политический язык, идеологию и церемониальную сторону божественной монархии в этих регионах, чтобы донести свою власть до новых подданных в понятных им выражениях. Римские императоры последовали их примеру: обращаясь к своим восточным подданным, они быстро перешли на тот же политический язык и стиль правления, наделяя себя таким титулом‚ как «правитель мира» (kosmokrator) [5].

Желание угодить политическим и культурным представлениям грекоговорящих элит в восточных римских провинциях определяло не только стиль и риторику того, как императоры являли себя местным жителям, но и то, какую внешнюю политику они вели. Благодаря культурной эллинизации при Александре и его наследниках знать во многих городах Сирии, Палестины и Египта в культурном смысле считала себя греками – точно так же, как распространение образования и культурная ассимиляция на Западе привели к тому, что говорящие на латыни западные элиты в культурном смысле считали себя римлянами. Врагом греческого мира V века до н. э. традиционно считалась Персия. Персидская империя эпохи Ахеменидов, которой объединенные силы греков нанесли поражение в Саламинском сражении в 480 году до н. э., для них представляла собой демонизированный образ «иных», в противовес которому формировалась собственная идентичность, и эта культурная и политическая враждебность по отношению к Персии сохранилась среди грекоязычной знати эллинистического Востока. Римские императоры быстро поняли, что эффективный метод пробуждения политических инстинктов у грекоговорящих подданных и использования их для целей империи заключается в том, чтобы показать, что римляне ведут войну против их давнего врага, устраивая кампании против персов. Эти кампании помогали императорам показать себя законными наследниками Александра Македонского и укрепить римское правление на Востоке, а также способствовали возникновению нового идеологического союза между эллинистической культурой и римской политической идентичностью [6]. В результате на Востоке постепенно возникло то, что назвали «греческой Римской империей» [7].

Кризис империи

К концу II века северные границы Римской империи в Европе‚ по сути‚ установились вдоль Рейна и Дуная, поскольку по ту сторону этих естественных границ находились разрозненные племенные образования, практически не представлявшие прямой угрозы римской власти. Римская армия занималась охраной этих приграничных зон, чтобы предотвращать вторжения и время от времени наказывать тех, кто совершал набеги на их территорию; кроме того, римляне держали несколько торговых форпостов на «варварских» территориях к северу, где римские товары пользовались большим спросом. Поток римских богатств в северном направлении использовался римскими властями в политических и стратегических целях. Чаще всего эти материальные ценности просачивались на Север через зависимых от римлян правителей и вождей (или те получали их в дар); в обмен на это Рим привлекал их к борьбе против потенциально опасных соседей. Таким образом‚ зона политического и экономического влияния Рима расширилась и вышла за пределы фактических границ империи, а некоторые «варвары» (каковыми считали их римляне), похоже, даже пользовались римскими деньгами, чтобы совершать сделки между собой [8].

К середине III века этот отток римских богатств за пределы приграничной зоны, а также попытки римских властей укрепить власть местных вождей возымели последствия, которые‚ с точки зрения римлян‚ были в высшей степени контрпродуктивными. В совокупности они подорвали относительно эгалитарные общественные структуры многих варварских народов на границах империи и тем самым ускорили появление все более влиятельной военной элиты, которая оказалась способна создавать более крупные и эффективные в военном смысле племенные союзы, бросавшие вызов римской власти. С середины III века стали происходить все более масштабные и успешные вторжения на римскую территорию; возглавляли эти набеги новые группы варваров с Севера, такие как пикты (Pikti, «разрисованные люди») в Британии, франки (Franci, «храбрецы») и алеманны (Alamanni, «все люди»), приходившие с противоположной стороны Рейна, а также грейтунги (Greutingi), более известные потомкам как готы[2] – племенной союз с территории нынешней Украины, нападавший из-за Дуная. Все эти народы пытались силой отнять у Рима то, что они прежде получали через службу, денежные дотации и контроль над торговлей [9].

Примерно в это же время возникла самая зловещая угроза: Римская империя испытывала все возрастающее военное давление с Востока. В последние годы II века н. э. римляне расширили восточные границы за счет правящей персидской династии Аршакидов, распространив свое влияние и контроль на стратегически важный регион – Армению. Поражение от рук римлян привело к падению правящей династии и к ожесточенной борьбе за власть между несколькими аристократическими родами. Эта затяжная гражданская война закончилась в 224 году, когда новый правитель Персии Ардашир стал первым шахом династии Сасанидов. Из столицы, располагавшейся в городе Ктесифон (неподалеку от современного Багдада), Ардашир попытался объединить под своим началом плохо управляемую военную аристократию Персии, устроив череду набегов вглубь римских территорий. Эта агрессивная политика достигла пика в 260 году, когда преемник Ардашира Шапур I организовал дерзкую кампанию в римской Сирии: он разграбил Антиохию, захватил в плен и подверг унижениям римского императора Валериана (правил 253–260 гг. н. э.) [10].

Положение римских властей становилось все более тяжелым. Серьезность ситуации усугублялась тем, что римские войска были сосредоточены главным образом вдоль границ империи, поэтому, как только врагу удавалось прорваться через границу, в отдаленных частях провинций было слишком мало военных, чтобы помешать налетчикам бесчинствовать [11]. Кроме того, управление было до такой степени доверено городским советам, что было почти невозможно сосредоточивать и перераспределять войска из менее пострадавших от нападений регионов в те, что приняли на себя основной удар. Самой серьезной проблемой было то, что политическая элита под началом одного императора, правившего главным образом из Рима и окруженного сенаторами преимущественно гражданского происхождения и без военного опыта, оказалась явно не способна дать врагам отпор и скоординировать сопротивление нападениям, которые происходили одновременно на Севере, Востоке и Западе. Возникновение новых опасных врагов означало, что в III веке Римская империя оказалась в тисках серьезного военного кризиса [12].

Наряду с ухудшавшейся военной обстановкой росла и политическая нестабильность, так как военачальники римской армии на месте военных действий и политики в Риме стали реагировать на то, что они считали промахами своих правителей, свергая императоров и назначая или провозглашая на их место новых. Офицерский корпус армии поддерживал новых правителей, обладавших военным опытом, что привело к появлению череды «солдатских императоров». В это же время возникло несколько новых римских центров власти, которые лучше всего определило бы слово «местные»: к примеру, важнейшие представители общества в Северной Галлии и в Сирии, возмущенные неспособностью центральной власти защитить их, оказали поддержку местным военачальникам, которые сражались с врагом и требовали себе титул императора. С 258 по 274 год провинциальная знать на большей части территорий Британии, Галлии и Испании объединилась под началом полководца по имени Постум, который возглавил так называемую Галльскую империю; на Востоке же Оденат, правитель Пальмиры, которая была римским буферным государством, возглавил борьбу с персами [13]. Несмотря на то что власти в Риме считали таких людей бунтовщиками и сепаратистами, сами они, по всей видимости, полагали себя римскими правителями, защищающими римскую цивилизацию [14].

Историки традиционно считают перевороты и узурпацию власти в III веке признаками хаоса и беспорядка. Однако со временем эти события, возможно, оказались для Рима ключом к выживанию. Галльская империя и Пальмирское царство сумели достаточно успешно отпугнуть иностранных захватчиков, как и солдатские императоры, приходившие к власти в этот период. Большинство таких императоров появлялись в Иллирии и на прилегавших к ней балканских территориях, ставших для Римской империи главным местом вербовки военных. Начиная со II века продвижение по службе в римской армии и достижение статуса полководца все чаще происходило на основании личных способностей, а не по праву рождения. Это означало, что люди, которых на роль императора назначало собственное войско, часто были весьма талантливыми воинами скромного происхождения, идеологически преданными идее сохранения Рима, не терпевшими поражений и желавшими производить перемены. Эти люди умели сражаться и были полны решимости побеждать. В результате в тяжелые с военной точки зрения 260–280-е годы вторгавшихся чужаков все успешнее вытесняли с территории империи, а «местные» римские правления на Востоке и Западе вновь вливались во всеобъемлющую структуру империи [15].

Принято считать, что кризис III века завершился около 284 года с восшествием на престол императора Диоклетиана, который победил своих политических соперников, одолел врагов империи и установил единоличную власть над римским миром. С 284 года и до конца его правления в 305 году жизнь в империи была относительно мирной – такого периода не было с 220-х годов. Это дало Диоклетиану и его окружению возможность укрепить те импровизированные меры и реформы, при помощи которых он и его предшественники в конце III века пытались (и сумели) сдержать некоторые проявления военного и политического кризиса в Риме [16]. Эти реформы сформируют и определят многие управленческие структуры той империи, которую унаследует Юстиниан после прихода к власти.

К примеру, становилось все более очевидным, что один император, проживающий преимущественно в Риме, не может сдерживать многочисленные и одновременные военные угрозы на протяженных границах государства [17]. Империя нуждалась в более децентрализованном управлении, при котором правитель находится ближе к источнику военной угрозы. Таким образом‚ возникла система разделения власти, которую Диоклетиан укрепил и усилил; теперь в империи было два императора, или августа. Один из них большую часть времени проводил на Востоке, где противостоял персам, а второй – на Западе, чтобы обеспечивать защиту границы вдоль Рейна. С учетом того, что самой серьезной и организованной угрозой для римской власти были Сасаниды, для более старшего и опытного из императоров было разумным разместиться на Востоке. Что особенно важно, эти императоры теперь правили не из Рима, который все более терял свое политическое значение, а из городов, расположенных ближе к границам империи – например, из Трира в Галлии или из Антиохии в Сирии, которую Диоклетиан, как старший из августов, сделал своим опорным пунктом. Каждому из августов также назначался заместитель, или цезарь, что обеспечивало дополнительный уровень военной и политической гибкости. Такое устройство помогало противостоять давнему недостатку римской политической системы, возникшему из-за присущей римлянам неприязни к наследственной монархии – а именно неуверенности в том, к кому перейдет титул императора. Каждый из цезарей теперь был не только заместителем, но и назначенным наследником своего августа. Историки часто называют это новое проявление императорской власти «тетрархией», или «правлением четырех».

В это же время были предприняты серьезные усилия, направленные на большую сплоченность империи в вопросах обороны и согласованность бюрократической системы. Численность армии значительно увеличилась, а военные подразделения рассредоточились на более обширной территории [18]. Провинции разделили на более мелкие административные районы и держали под более пристальным контролем. Эти небольшие провинции затем объединили в более крупные межрегиональные единицы, известные как диоцезы, каждым из которых руководил чиновник, называвшийся викарием, и его служащие. Они были подотчетны напрямую императору и его двору в ближайшей из «тетрархических» столиц. Позже диоцезы объединят в еще более крупные единицы, названные префектурами и находившиеся под управлением преторианского префекта. Впервые в римской истории возникло нечто похожее на централизованную имперскую бюрократию, обязанности которой превосходили уровень города и провинции [19].

Такие реформы (в особенности увеличение армии) требовали денег. Для финансирования новых структур Диоклетиан и его правительство совершили выдающийся подвиг: в каждую провинцию империи были направлены инспекторы, которые должны были оценить ее налоговые и производственные ресурсы и сообщить о размерах и качестве сельскохозяйственных земель и о количестве людей, способных их обрабатывать. Одновременно были предприняты усилия по подсчету финансовых потребностей Римского государства. После этого были выпущены соответствующие налоговые постановления, которые приводили нужды государства в соответствие с платежеспособностью местного населения. Подобные инспекции было приказано проводить регулярно, а чтобы приток налогов был более надежным, налогоплательщиков все больше обязывали проживать в тех местах, где они были зарегистрированы для целей налогообложения: местные советники должны были проживать в городах, сельские жители – в деревнях, работники, занятые в сельском хозяйстве‚ – в тех поместьях, где они трудились [20]. Покинуть место проживания можно было, лишь завербовавшись в ряды растущей армии или поступив на службу в разросшийся бюрократический аппарат. Таким образом, кризис привел к модернизации институтов и усилению империи, которая теперь управлялась гораздо надежнее, хотя сам Рим перестал быть политическим центром и стал весьма почитаемым, но по большей части провинциальным городом, исключенным из политической жизни империи [21].

Перемены, произошедшие в римском мире в конце III – начале IV века, имели важные последствия для развития римской политической культуры. Решение старшего из императоров, Диоклетиана, поселиться на Востоке, чтобы сдерживать персидскую угрозу, ознаменовало собой фундаментальный перенос власти и полномочий. С этого момента любой старший император крайне редко надолго оставался к западу от Балкан. Это‚ в свою очередь‚ повлияло на то, как осуществлялось и как понималось императорское правление: теперь старший император действовал в таких политических условиях, где для эффективного управления он должен был руководить в рамках традиций божественной монархии. Как сказал о Диоклетиане Секст Аврелий Виктор, почти что его современник, «он был великим человеком, но имел следующие привычки: он первым пожелал, чтобы его одеяние было вышито золотом, а сандалии украшены шелком и драгоценностями; и хотя это выходило за рамки умеренности и демонстрировало напыщенность и высокомерие, в сравнении с остальным это было ничто, ибо он стал первым из всех императоров после Калигулы и Домициана, кто позволил себе именоваться повелителем (лат. dominus) публично, кого почитали и к кому обращались как к богу» [22]. Должность императора стала одновременно и крайне милитаризованной благодаря появлению солдатских императоров, и довольно церемониальной: и в восточном, и в западном окружении императора все чаще представляли как воплощение божественного на земле. Сам Диоклетиан объявил, что обладает властью по велению Юпитера, главного из богов традиционного римского пантеона [23]. Подчеркивая свою предположительную личную связь с богами, император сумел отвлечь внимание от своего низкого иллирийского происхождения. Самым же важным было то, что центр тяжести Римской империи решительно сдвинулся на восток.

Новые династии и новые религии

Возможно, из-за того, что у него не было сына, которому можно было передать власть, а также в качестве уступки традиционным республиканским ценностям римлян, Диоклетиан никогда не пытался превратить установленную им тетрархию в династическую систему, хотя члены семей разных тетрархов и вступали в браки друг с другом. Человек, которого он назначил своим соправителем на Западе (тоже солдат из Иллирии по имени Максимиан), а также соответствующие восточные и западные заместители (Галерий и Констанций, тоже родом с Балкан) были выбраны главным образом на основании своей надежности, талантов и верности армии. Система разделения власти успешно сохранялась благодаря всеобъемлющему авторитету Диоклетиана и его личности.

В 305 году уже пожилой император принял необычное и редкое для правителя решение: он объявил, что отходит от политики и удаляется жить во дворец, который для него построили в Спалате на побережье Далмации. Позже из этого грандиозного сооружения вырастет хорватский город Сплит. Диоклетиан приказал младшему, западному августу Максимиану также отойти от дел, и власть перешла к их цезарям – Галерию на востоке и Констанцию на западе; для каждого из них‚ в свою очередь‚ были назначены новые заместители. Произошла внешне мирная передача власти, однако мир этот не продлился долго. В следующем году, когда новый западный август готовился к кампании против пиктов к северу от границ империи в Британии, он умер. Разбившая лагерь у города Йорк армия покойного императора провозгласила новым правителем не законно назначенного цезаря, а сына Констанция – Константина. Остальные, вдохновившись этим примером эффективной узурпации власти, поступили так же, и армия, стоявшая в окрестностях Рима, объявила западным императором Максенция – сына Максимиана, прежнего императора Запада. Третий претендент на западный трон появился в Африке. Не успел пройти год с отречения Диоклетиана, как тетрархию уже рвали на куски соперничающие между собой династии и политические амбиции, движимые поддержкой, которую оказывали своим претендентам войска – они явно считали, что многого добьются по части платы, провианта и престижа, если их возглавит император, а они продемонстрируют преданность его семье.

Последовала гражданская война, во время которой молодой Константин сумел поочередно устранить обоих своих западных соперников; кульминацией стала его победа над Максенцием в битве у Мульвийского моста неподалеку от Рима в 312 году. В это же время гражданская война разразилась и на востоке, и победителем из нее вышел полководец Лициний. Равновесие между Востоком и Западом было восстановлено, однако взаимоотношения Константина и Лициния были непростыми, и в 324 году Константин выдумал предлог, чтобы повести свои войска на восток и напасть на Лициния, расположившегося в Никомедии (современный Измит) на азиатском побережье напротив Босфора. Нанеся Лицинию поражение сначала на суше, а затем и на море (в битве у Хрисополя близ Золотого Рога), Константин захватил в плен и позже казнил своего единственного соперника [24]. Как пишет в своей хронике конца V – начала VI века языческий историк Зосим, «теперь вся империя досталась одному Константину» [25]. В ознаменование победы у Хрисополя Константин переименовал расположенный неподалеку греческий город Византий в свою честь, назвав его «городом Константина, Новым Римом» (Konstantinoupolis Nea Rome[3]) и украсив его великолепными памятниками, которые приличествовали основанному императором городу: дворцом, ипподромом, городскими стенами и великолепным христианским собором. В отличие от Диоклетиана, Константин не поклонялся прежним римским богам и не был приверженцем Юпитера – скорее он был сторонником недавно установившейся религии, которую многие в то время назвали бы «культом Христа» и которую мы считаем христианством [26].

Чтобы оценить значение приверженности Константина христианству, нам придется вернуться к кризису империи III века, во время которого произошло множество изменений не только в римском обществе, но и в римской религии. Традиционное римское, как и греческое язычество было политеистическим – римляне верили во множество богов. Когда римское правление распространилось к западу и востоку, где римляне столкнулись с различными культами своих новых подданных, Рим продемонстрировал готовность впитывать религиозные традиции провинций и соотносить местных богов с общепринятыми римскими и греческими божествами. В результате римляне оказались по большей части терпимы в вопросах религии. Официальное распространение так называемого имперского культа, которому все подданные императора должны были приносить жертвы и выказывать должное почтение, придавало религиозным обрядам римских подданных единство, сплоченность и общий фокус. Храмы имперского культа строились по всей империи, а после смерти кого-либо из римских императоров он получал титул divus («обожествленный»).

Среди подданных империи была лишь одна, довольно значительная категория, отказавшаяся участвовать в имперском культе и приносить ему жертвы – это был евреи, густо населявшие Палестину (хотя они проживали и во всех городских центрах империи, особенно на Ближнем Востоке и в Средиземноморье). Древняя религия евреев была строго монотеистической (т. е. они верили лишь в одного Истинного Бога), и это делало для них невозможными жертвоприношения имперскому культу и участие в его обрядах. Иудаизм считался почтенной религией, и к отказывавшимся от жертвоприношений евреям относились с пониманием, как к людям, поддерживавшим традиции предков. В римской культуре подобная верность традициям праотцов считалась добродетелью, поэтому евреям чаще всего прощали их неучастие. Отколовшаяся от иудаизма секта, известная как христианство, распространялась начиная с I века. Ее последователи заявляли, что странствующий проповедник по имени Иисус Назарянин, или Иисус Христос (от греч. Christos – «помазанник»), был сыном Бога, и что этого самого Иисуса, проповедовавшего спасение для всего человечества, римские власти распяли во времена императора Тиберия (правил 14–37 гг. н. э.). Это движение особенно быстро распространялось в городах империи на протяжении III века, когда готовность его приверженцев предоставлять благотворительную помощь беднякам и больным во время повсеместного экономического краха и болезней завоевала ему многочисленных почитателей и приверженцев.

Как и евреи, христиане отказывались приносить жертвы, но‚ в отличие от евреев, их нонконформизм нельзя было оправдать сыновним почтением и традицией, поскольку их религия была новой. Вследствие этого римские власти относились к христианам с большим подозрением, и многие не только считали их отказ приносить жертвы имперскому культу антисоциальным, но и видели в нем потенциальную причину для гнева богов. В частности, во время правления Диоклетиана отказ от жертвоприношений привел к массовым преследованиям христиан. Многие из них были казнены, став мучениками (греч. martyros – «свидетель») за веру. Христианское сообщество, или церковь (греч. ekklesia – «собрание»)‚ чтило и поддерживало память о них, объявляя их «святыми». Считалось, что их преданность вере возвысила их над всеми прочими людьми и приблизила к Богу.

Согласно последующим заявлениям, сделанным Константином либо от его имени, император принял «культ Христа» накануне битвы у Мульвийского моста в 312 году; он якобы увидел крест, чудесным образом возникший в небе, и христиане из его свиты помогли ему понять и объяснить этот знак [27]. Константин приписал свою победу над Максенцием христианскому Богу и принялся оказывать щедрое покровительство деятелям церкви, позволив им брать средства из государственной казны для строительства молитвенных домов. Самые крупные из этих сооружений – кафедральные церкви – были заложены как места пребывания глав христианских общин в каждом городе, известных как епископы (греч. Episkopoi – «смотрители»). Христианских епископов и священников освободили от обязанности служить в городских советах; подобно государственным чиновникам, они могли ездить по всей империи бесплатно, пользуясь государственными верховыми и вьючными животными (эта система называлась cursus velox, что приблизительно можно перевести как «высокоскоростное шоссе» или «быстрая почта»). Таким образом император дал понять, что теперь христианство стало его личным любимым культом.

По мере смещения центра власти к востоку после нанесенного Лицинию поражения в 324 году Константин все больше попадал под влияние христианства, так как именно в городах восточной части его империи христианские общины были самыми многочисленными и прочными. Ни разу Константин не инициировал преследование тех, кто не был согласен с ним в вопросах религии; он был практичным и готовым сотрудничать с военачальниками, управляющими и местными правителями независимо от их религиозной принадлежности. Однако же он ясно давал понять: те, кто разделяет веру императора, имеют некоторое преимущество при продвижении по лестнице государственной службы, и обращение в христианство амбициозных членов новой военной и бюрократической элиты становилось все более частым на протяжении всего IV века, как при Константине, так и при его преемниках.