Люди сороковых годов

– Так как родители наши ходили сюда, и нам желается того, – отвечал один из раскольников.

– Мы, бачка, думали, что в нашей церкви службы не будет, – подхватил другой раскольник.

– Врешь, врешь, – остановил его священник. – Благовест у меня начался с двух часов ночи и посейчас идет.

Из села в самом деле доносился сухой и немного дребезжавший благовест единоверческой церкви.

– А эта вот и православная даже! – прибавил священник, указывая на одну очень нарядную и довольно еще молодую женщину.

– Ты православная? – спросил ее Вихров.

– Православная-с! – отвечала та, вся вспыхнув и с дрожащими щеками.

– Ей вот надо было, – объяснил ему священник, – выйти замуж за богатого православного купца: это вот не грех по-ихнему, она и приняла для виду православие; а промеж тем все-таки продолжают ходить в свою раскольничью секту – это я вас записать прошу!

– Все запишут! – отвечал ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник то на того, то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром – и тот поэтому шел невдалеке от них, а когда те расходились несколько, он говорил им:

– Не расходитесь оченно далеко!

Допросы отбирать Вихров начал в большой общественной избе – и только еще успел снять показание с одного мужчины, как дверь с шумом распахнулась, и в избу внеслась какой-то бурей становая.

– Друг сердечный, тебя ли я вижу! – воскликнула она, растопыривая перед Вихровым руки. Она, видимо, решилась держать себя с ним с прежней бойкостью. – И это не грех, не грех так приехать! – продолжала она, восклицая. – Где ты остановился? У вас, что ли? – прибавила она священнику.

– У меня-с, – отвечал тот.

– В мурье-то у него – на клопах да на комарах! Я бы тебя на мягкую постельку уложила, побаюкала бы и полюлюкала!.. Что это переловил ребят-то? – прибавила она, показывая головой на раскольников.

– А все это ваш супруг причиной тому: держит моленную незапертою, тогда как она запечатана даже должна быть, – заметил ей священник.

– Это кто вам, батюшко, донес так да отрапортовал о том – нет-с! Извините! Я нарочно все дело захватила – читайте-ка!.. – проговорила становая и, молодцевато развернув принесенное с собою дело, положила его на стол.

– Читай, читай!.. – повторила она священнику.

В одном предписании в самом деле было сказано: на моленную в селе Корчакове оставить незапечатанною и отдать ее в ведение и под присмотр земской полиции с тем, чтобы из оной раскольниками не были похищаемы и разносимы иконы ».

– Только бы не были расхищаемы и уносимы иконы – понял? – отнеслась становая к священнику. – А они все тут; есть еще и лишние.

– Моленная не должна быть запечатана, – повторил и Вихров.

Священник пожал только плечами.

– Но сборища в ней все-таки не могли быть дозволены, особенно для единоверцев, – возразил он, – и ваш супруг, я знаю, раз словил их; но потом, взяв с них по рублю с человека, отпустил.

– Это как вы знаете, кто вам объяснил это? – возразила ему становая насмешливо, – на исповеди, что ли, кто вам открыл про то!.. Так вам самому язык за это вытянут, коли вы рассказываете, что на духу вам говорят; вот они все тут налицо, – прибавила она, махнув головой на раскольников. – Когда вас муж захватывал и обирал по рублю с души? – обратилась она к тем.

– Не было того-с, – отвечали из них некоторые, и все при этом держали головы потупленными.

– Чем на других-то, иерей честной, указывать, не лучше ли прежде на себя взглянуть: пастырь сердцем добрым и духом кротким привлекает к себе паству; при вашем предшественнике никогда у них никаких делов не было, а при вас пошли…

– Зато и единоверия не было! – возразил ей священник.

– Я уже этого не знаю – я баба; а говорю, что в народе толкуют. Изволь-ка вот ты написать, – прибавила она Вихрову, – что в предписании мужу сказано насчет моленной; да и мужиков всех опроси, что никогда не было, чтобы брали с них!

Такие почти повелительные распоряжения становой сделались, наконец, Вихрову досадны.

– Все это очень хорошо – и будет сделано; но вам-то здесь быть совершенно неприлично! – сказал он.

– Уйду, уйду, не навеки к вам пришла, – сказала она, поднимаясь, – только ты зайди ко мне потом; мне тебе нужно по этому делу сказать – понимаешь ты, по этому самому делу, чтобы ты сказал о том начальству своему.

– Хорошо, зайду, – отвечал Вихров, чтобы только отвязаться от нее: почему становая говорила ему ты и назвала его другом сердечным – он понять не мог.

Та между тем встала и пошла; проходя мимо мужиков, она подмигнула им.

– Не робейте, паря, не больно поддавайтесь!

Вихров, отобрав все допросы и написав со священником подробное постановление о захвате раскольников в моленной, хотел было сейчас же и уехать в город – и поэтому послал за земскими почтовыми лошадьми; но тех что-то долго не приводили. Он велел старосте поторопить; тот сходил и донес ему, что лошади готовы, но что они стоят у квартиры становой – и та не велела им отъезжать, потому что чиновник к ней еще зайдет. Вихров послал другой раз старосту сказать, что он не зайдет к ней, потому что ему некогда, и чтобы лошади подъехали к его избе. Староста сходил с этим приказанием и, возвратясь, объявил, что становая не отпускает лошадей и требует чиновника к себе. Вихрова взорвало это; он пошел, чтобы ругательски разругать ее.

– Что это такое вы делаете – не даете мне лошадей! – воскликнул он, входя к ней в залу, в которой на столе были уже расставлены закуска и вина разные.

– Ты не горлань, а лучше выпей водочки! – сказала она ему.

– Не хочу я вашей водочки! – кричал он.

– Ты вот погоди, постой! Не благуй! – унимала она его. – Я вот тебе дело скажу: ты начальству своему заяви, чтобы они попа этого убрали отсюда, а то у него из единоверия опять все уйдут в раскол; не по нраву он пришелся народу, потому строг – вдруг девицам причастья не дает, изобличает их перед всеми. Мужик придет к нему за требой – непременно требует, чтобы в телеге приезжал и чтобы ковер ему в телеге был: «Ты, говорит, не меня, а сан мой почитать должен!» Кто теперь на улице встретится, хоть малый ребенок, и шапки перед ним не снимет, он сейчас его в церковь – и на колени: у нас народ этого не любит!

– Ну, только? – спросил Вихров. – Прощайте!

– Погоди, не спеши больно!.. Что у тебя дома-то – не горит ведь! Раскольники-то ходатая к тебе прислали, сто целковых он тебе принес от них, позамни маненько дело-то!

Вихров усмехнулся и покачал головой.

– Что же, этот ходатай здесь, что ли? – спросил он.

– Здесь стоит, дожидается.

– Ну, позовите его ко мне!

Становая пошла и привела мужика с плутоватыми, бегающими глазами.

– Ты мне сто целковых принес? – спросил его Вихров.

– Да-с! – отвечал мужик и торопливо полез себе за пазуху, чтобы достать, вероятно, деньги.

– Не трудись их вынимать, а, напротив, дай мне расписку, что я их не взял у тебя! – сказал Вихров и, подойдя к столу, написал такого рода расписку. – Подпишись, – прибавил он, подвигая ее к мужику.

Тот побледнел и недоумевал.

– Подпишись, а не то я дело из-за этого начну и тебя потяну! – произнес Вихров явно уже сердитым голосом.

Мужик посмотрел на становую, которая тоже стояла сконфуженная и только как-то насильственно старалась улыбнуться.

– Подпишись уж лучше! – сказала она мужику.

Тот дрожащею рукой подписался и затем, подобрав свою шапку, ушел с совершенно растерянным лицом.

– Ну, паря, модник ты, я вижу, да еще и какой! – сказала Вихрову становая укоризненным голосом, когда они остались вдвоем.

– А вы, извините меня, очень глупы! – возразил он ей.

– Где уж нам таким умником быть, как ты! Не все такие ученые, – произнесла становая в одно и то же время насмешливым и оробевшим голосом.

Вихров взялся снова за фуражку, чтобы уехать.

– Не пущу, ни за что не пущу без закуски, а не то сама лягу у дверей на пороге!.. – закричала становая – и в самом деле сделала движение, что как будто бы намерена была лечь на пол.

Вихров лучше уже решился исполнить ее желание, тем более, что и есть ему хотелось. Он сел и начал закусывать. Становая, очень довольная этим, поместилась рядом с ним и положила ему руку на плечо.

– А что, с Фатеихой до сих пор все еще путаешься? – спросила она, заглядывая ему с какой-то нежностью в лицо.

– Нет, уж не путаюсь, – отвечал ей Вихров.

– Слышала я это, слышала, – отвечала становиха. – Вот как бы ты у меня ночевал сегодня, так я тебе скажу…

– Что же такое? – спросил Вихров.

Становая пожала только плечами.

– У!.. – воскликнула она. – Такую бы тебе штучку подвела – букет!

Вихров только усмехнулся.

– Ну, однако, прощайте! – сказал он, вставая.

– Прощай, друг любезный, – проговорила становиха и вдруг поцеловала его в лицо.

Вихров поспешно обтер то место, к которому она прикоснулась губами. Становиха потом проводила его до телеги, сама его подсадила в нее, велела подать свое одеяло, закрыла им его ноги и, когда он, наконец, совсем поехал, сделала ему ручкой.

XIII

Вечер у m-me Пиколовой

То, что Вихров не был у Захаревских и даже уехал из города, не зайдя проститься с ними, – все это сильно огорчало не только Юлию, отчасти понимавшую причину тому, но и Виссариона, который поэтому даже был (в первый раз, может быть, во всю жизнь свою) в самом сквернейшем расположении духа. Судя несколько по своим собственным поступкам, он стал подозревать, что уж не было ли между сестрой и Вихровым чего-нибудь серьезного и что теперь тот отлынивает, тем более, что Юлия была на себя не похожа и проплакивала почти целые дни. Виссарион решился непременно расспросить ее об этом.

– Интересно мне знать, – заговорил он однажды, ходя взад и вперед по комнате и как бы вовсе не желая ничего этим сказать, – говорила ли ты когда-нибудь и что-нибудь с этим господином о любви?

– Никогда и ничего, – отвечала Юлия.

– О, вздор какой! – воскликнул инженер.

– Уверяю тебя! – повторила Юлия совершенно искренним голосом.

«Ну, когда еще в таком положении дело, так это пустяки, вздор!» – успокоил себя мысленно Виссарион.

– Так у вас, может быть, все это одним пуфом и кончится? – присовокупил он.

– Всего вероятнее!.. – сказала Юлия, и голос ее при этом дрожал: сознавая, что она не в состоянии уже будет повторить своего признания Вихрову, она решилась сама ничего не предпринимать, а выжидать, что будет; но Виссарион был не такого характера. Он любил все и как можно скорей доводить до полной ясности. Услыхав, что Вихров вернулся со следствия, но к ним все-таки нейдет, он сказал сестре не без досады:

– Что же этот ваш возлюбленный не жалует?

В ответ на это Юлия устремила только на брата умоляющий взор.

– Пошли за ним, если хочешь… – присовокупил Виссарион.

– Если он не хочет идти, зачем же посылать за ним? – возразила Юлия.

– Ну, так я сам пойду к нему и посмотрю, что он там делает, – произнес почти со злобою Виссарион: ему до души было жаль сестры.

Когда Вихрову сказали, что пришел Захаревский, он, по какому-то предчувствию, как бы отгадывая причину его прихода, невольно сконфузился. У Виссариона не сорвалось это с глазу.

«Он однако потрухивает, как видно, меня?» – подумал он про себя.

– Что это, батюшка, вы за штуку выкинули? – произнес он затем вслух. – Уехали совсем из города и не зашли даже проститься.

– Невозможно было: губернатор меня экстренно послал и под присмотром еще попа.

– Что за вздор такой – экстренно послал?.. Невозможно было на две минуты забежать проститься!.. – говорил инженер и затем, сев напротив Вихрова, несколько минут смотрел ему прямо в лицо.

Тот при этом явно покраснел.

– Что это вы, устали, что ли, или больны? – спросил Виссарион.

– И устал и болен! – отвечал Вихров.

– Все это проистекает оттого-с, – продолжал инженер, – что вы ужасно какую нелепую жизнь ведете.

– Я? – спросил Вихров, несколько уже и удивленный бесцеремонностью такого замечания.

– Да, вы!.. Жениться вам надо непременно!

– Но отчего же вы сами не женитесь?

– Оттого, что я совершенно неспособен к женатой жизни: мне всякая женщина в неделю же надоедает!

– Но, может быть, и я такой же! – проговорил Вихров.

– Ну, нет, вы постоянны: вот вы экономке вашей сколько времени верны!

Виссарион под именем экономки разумел Груню.

– А вы думаете, что я в отношении ее могу быть верен и неверен?

– Совершенно уверен в том, – подхватил Виссарион.

– Кто же вам сказал это? – спросил Вихров.

– Мои собственные глаза.

– Ваши глаза совершенно вас обманывают.

– Не шутя?

– Не шутя обманывают!

Вихров не хотел Виссариона посвящать ни в какую свою тайну.

«Черт знает, ничего тут не понимаю!» – думал между тем инженер, в самом деле поставленный в недоумение: Груню он считал главной и единственною виновницею того, что Вихров не делал предложения его сестре.

– Что же, вы зайдете ли когда-нибудь к нам? Осчастливите ли вашим посещением? – полушутил, полусерьезно говорил он, вставая с тем, чтобы уйти.

– Я сегодня же вечером буду у вас, – отвечал, опять немного растерявшись, Вихров.

– Но вечером мы с сестрой у Пиколовой будем… Там будет губернатор, и прочее, и прочее, – проговорил Виссарион.

– А, и прекрасно, и я туда же приеду! – подхватил Вихров, очень обрадованный тем, что он встретится в первый раз с Юлией в обществе.

– Приезжайте! – сказал инженер и ушел.

Когда он возвратился в комнату сестры, то лицо его снова приняло недоумевающее выражение.

– Хоть зарежь, ничего тут не понимаю! – произнес он и, усевшись на стул, почти до крови принялся кусать себе ногти, – до того ему была досадна вся эта неопределенная чепуха.

Вихров, между тем, еще до свидания с Виссарионом, очень много и серьезно думал о своих отношениях к Юлии. Что он не любил ее совершенно, в этом он не сомневался нисколько, – точно так же, как теперь он очень хорошо понимал, что не любил и Фатееву и что не чувствовал также особой привязанности и к преданной ему Груне; но отчего же это?.. Что за причина тому была?.. Не оставалось никакого сомнения, что между ним и всеми этими женщинами стояла всегда, постоянно и неизменно Мари – и заслоняла их собой. Не сомневался уж он нисколько, что он одну только ее в жизни своей любил и любит до сих пор; но что же она к нему чувствует? Конечно, ее внезапный отъезд из Москвы, почти нежное свидание с ним в Петербурге, ее письма, дышащие нежностью, давали ему много надежды на взаимность, но все-таки это были одни только надежды – и если она не питает к нему ничего, кроме дружбы, так лучше вырвать из души и свое чувство и жениться хоть на той же Юлии, которая, как он видел очень хорошо, всю жизнь будет боготворить его!

Когда Виссарион ушел от него, он окончательно утвердился в этом намерении – и сейчас же принялся писать письмо к Мари, в котором он изложил все, что думал перед тем, и в заключение прибавлял: «Вопрос мой, Мари, состоит в том: любите ли вы меня; и не говорите, пожалуйста, ни о каких святых обязанностях: всякая женщина, когда полюбит, так пренебрегает ими; не говорите также и о святой дружбе, которая могла бы установиться между нами. Я хочу любви вашей полной, совершенной; если нет в вас ее ко мне, так и не щадите меня – прямо мне скажите о том!»

Отослав это письмо на почту, Вихров отправился к Пиколовым, у которых вечер застал в полном разгаре.

Начальник губернии был уж там. Он всегда у m-me Пиколовой был очень весел и даже отчасти резов. Белобрысый муж ее с улыбающимся лицом ходил по ярко освещенным комнатам. Он всегда очень любил, когда начальник губернии бывал у них в гостях, даже когда это случалось и в его отсутствие, потому что это все-таки показывало, что тот не утратил расположения к их семейству, а расположением этим Пиколов в настоящее время дорожил больше всего на свете, так как начальник губернии обещался его представить на имеющуюся в скором времени открыться вакансию председателя уголовной палаты. Должности этой Пиколов ожидал как манны небесной – и без восторга даже не мог помыслить о том, как он, получив это звание, приедет к кому-нибудь с визитом и своим шепелявым языком велит доложить: «Председатель уголовной палаты Пиколов!» Захаревские тоже были у Пиколовых, но только Виссарион с сестрой, а прокурор не приехал: у того с каждым днем неприятности с губернатором увеличивались, а потому они не любили встречаться друг с другом в обществе – достаточно уже было и служебных столкновений.

Виссарион Захаревский в полной мундирной форме, несмотря на смелость своего характера, как-то конфузливо держал себя перед начальником губернии и напоминал собой несколько собачку, которая ходит на задних лапках перед хозяином. Юлия, бледная, худая, но чрезвычайно тщательно причесанная и одетая, полулежала на кушетке и почти не спускала глаз с дверей: Виссарион сказал ей, что Вихров хотел приехать к Пиколовым.

Когда герой мой вошел, начальник губернии почти с нежностью встретил его.

– Здравствуйте, Вихров! – воскликнул он, протягивая ему ладонью вверх свою широкую руку, в которую Вихров и поспешил положить свою руку.

– От души благодарю вас, что приехали запросто!.. – говорила хозяйка дома, делая ему ручкой из-за стола, за которым она сидела, загороженная с одной стороны Юлией, а с другой – начальником губернии. – А у меня к вам еще просьба будет – и пребольшая, – прибавила она.

– Уж опять не театр ли? – спросил ее Вихров.

– Ах, нет, Вихров, гораздо скучней того – дело!

– Дело, которое madame Пиколова желает возложить на вас! – сказал полушутя и полусерьезно начальник губернии.

– Madame Пиколова? – переспросил его Вихров.

– Да! – подтвердил губернатор.

Вихров на это только усмехнулся.

– А я к вам было сегодня вечером хотел прийти, – отнесся он к Юлии.

– К нам хотели?.. – И еще что-то такое сказала Юлия, устремляя на него кроткий взгляд.

Вихров не знал – сесть ли ему около нее или нет; однако он сел, но что говорить – решительно не находился.

– Куда же это вы в последнее время ездили? – спросила его сама Юлия.

Вихров несказанно обрадовался этому вопросу. Он очень подробным образом стал ей рассказывать свое путешествие, как он ехал с священником, как тот наблюдал за ним, как они, подобно низамским убийцам[149], ползли по земле, – и все это он так живописно описал, что Юлия заслушалась его; у нее глаза даже разгорелись и лицо запылало: она всегда очень любила слушать, когда Вихров начинал говорить – и особенно когда он доходил до увлечения.

– Я готова, чтобы вы чаще от нас уезжали и рассказывали потом нам такие интересные вещи, – проговорила она.

Чтобы разговор как-нибудь не перешел на личные отношения, Вихров принялся было рассказывать и прежнее свое путешествие в Учню, но в это время к нему подошла хозяйка дома и, тронув его легонько веером по плечу, сказала ему:

– На два слова в кабинет, Вихров! – И они пошли. Белобрысый муж m-me Пиколовой тоже последовал за ними, как-то глупо улыбаясь своим широким ртом.

– Вот видите ли что! – начала m-me Пиколова. – Мы с братцем после маменьки, когда она померла, наследства не приняли; долги у нее очень большие были, понимаете… но брат после того вышел в отставку; ну, и что же молодому человеку делать в деревне – скучно!.. Он и стал этим маменькиным имением управлять.

– Опекуном, то есть, назначен был, как следует – опекой, – поправил ее муж.

– Ну, опекуном там, что ли, очень мне нужно это! – возразила ему с досадой m-me Пиколова и продолжала: – Только вы знаете, какие нынче года были: мужики, которые побогатей были, холерой померли; пожар тоже в доме у него случился; рожь вон все сам-друг родилась… Он в опекунской-то совет и не платил… «Из чего, говорит, мне платить-то?.. У меня вон, говорит, какие все несчастия в имении».

– И у него на все это и удостоверения есть от полиции, – пояснил опять за жену сам Пиколов.

– Да, у него все эти и бумаги есть! – подхватила она. – И он их представил туда. Только вдруг оттуда глупую этакую бумагу пишут к Ивану Алексеевичу… что, как это там сказано… что все это неблагонамеренные действия опекуна… Хорошо, конечно, что Иван Алексеевич так расположен к нам… Он привозит ко мне эту бумагу. «Вот, говорит, напишите брату!..» Я пишу ему… Он прискакал, как сумасшедший: «Я, говорит, желаю, чтобы все это обследовали; кто, говорит, из чиновников особых поручений Ивана Алексеевича самый благородный человек?..» Я говорю: «Благородней Вихрова у него нет!» Так вот вы, monsieur Вихров, съездите, пожалуйста, к брату в деревню и поправьте все это.

Как ни бестолково m-me Пиколова рассказывала, однако Вихров очень хорошо понял, что во всей этой истории скрывались какие-нибудь сильные плутни ее братца.

– Вы бы гораздо лучше сделали, если бы попросили на это дело какого-нибудь другого чиновника: я в службе мнителен и могу очень повредить вашему брату, – сказал он.

– Ни за что, ни за что!.. И слышать вас не хочу! – воскликнула m-me Пиколова, зажимая себе даже уши. – Вы добрый, милый, съездите и поправите все это, а мне уж пора к Ивану Алексеевичу, а то он, пожалуй, скучать будет!.. – заключила она и ушла из кабинета.

Пиколов и Вихров, оставшись вдвоем, некоторое время молчали.

– Но что за человек – брат вашей супруги? – спросил, наконец, последний.

– Он человек умный и расчетливый, только вот, знаете, этак, любит направо и налево карточкой перекинуть! – отвечал Пиколов и представил рукой, как мечут банк.

– Может быть, на эти карточки он все доходы с имения и проигрывал, – заметил ему Вихров.

– Нет, нет! – возразил Пиколов, засмеявшись своим широким ртом.

Покуда они разговаривали таким образом, в гостиной послышался сначала громкий, веселый разговор, наконец крик, визг, так что Вихров не утерпел и спросил:

– Что это такое там?

– Так себе, ничего, шалят! – отвечал Пиколов.

В гостиной, в самом деле, шалили. Сначала сели играть в карты – губернатор, m-me Пиколова, инженер и Юлия – в фофаны; ну, и, как водится, фофана положили под подсвечник; m-me Пиколова фофана этого украла, начальник губернии открыл это.

– Зачем вы это сделали, зачем?! – говорил он и ударил ее по руке.

M-me Пиколова ударила сама его и довольно сильно; при этом одна свеча потухла от их движения.

– Когда вы затушили свечку, так я затушу другую, – сказал начальник губернии.

– Ах, не смейте! – кричала Пиколова.

– Захаревский, затушите прочие свечи! – кричал начальник губернии, задувая сам свою свечу.

Виссарион, не задумавшись, сейчас же исполнил это приказание, задул все остальные свечи; в гостиной сделалась совершенная темнота. Начальник губернии начал ловить m-me Пиколову, а она от него бегала из угла в угол. В эту минуту в гостиную возвратились Пиколов и Вихров. Последний едва рассмотрел прижавшуюся в углу Юлию.

– Что такое? – спросил он ее.

– Ах, защитите меня, чтобы он на меня как-нибудь не набежал, – сказала она.

Вихров стал около нее в защиту, начальник губернии между тем продолжал бегать за Пиколовой.

– На диване, на диване, ваше превосходительство! – подсказывал ему инженер.

Начальник губернии бросился на диван, но m-me Пиколова нагнулась под стул и ускользнула от него.

– В ту комнату, ваше превосходительство, улетела, – продолжал ему подсказывать Виссарион.

M-me Пиколова, в самом деле, убежала в одну из задних комнат.

Начальник губернии, очень хорошо знавший расположение дома, тоже побежал за ней – и они там что-то долго оставались. Наконец сам m-r Пиколов взял загашенные свечи, сходил с ними в зало и внес их в гостиную: он знал, когда это надо было сделать.

– Как расшалились они, ужас! – говорил он.

Невдолге после того возвратились губернатор и m-me Пиколова, которая уже не бежала, а шла довольно тихо.

– Вы гадкий, противный! – говорила она губернатору.

– Вы сами деретесь, сами деретесь! – отвечал ей тот.

– Что же это, они всегда так забавляются? – спросил Вихров Юлию.

– Не знаю, – отвечала та, и на губах ее появилась какая-то презрительная улыбка.

XIV

Опекун

Усадьба Козлово стоит на высокой горе, замечательной тем, что некогда, говорят, в нее ударил гром – и громовая стрела сделала в ней колодец, который до сих пор существовал и отличался необыкновенно вкусной водой. В этой-то усадьбе, в довольно большом, поместительном барском доме, взад и вперед по залу ходил m-r Клыков (брат m-me Пиколовой). Он был средних лет, с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по какой бы цене ни играл и сколько бы ни проигрывал – никогда не менялся в лице, но в настоящее время он, видимо, был чем-то озабочен и беспрестанно подходил то к тому, то к другому окну и смотрел на видневшуюся из них дорогу, как бы ожидая кого-то. Наконец он вдруг проговорил: «Едет!» – и с улыбающимся лицом вышел в переднюю, чтобы принять гостя.