скачать книгу бесплатно
– Конечно, не помнишь меня. Я – отец Афанасий. Фамилия – Синицын. Родителей твоих знавал я. А тебя – еще вот таким мальцом. Но и подростка уже помню, встречались. Отец-то как?
Рева опустил голову, не зная, что ответить.
– По-разному, – едва вымолвил он и закашлялся, будто поперхнулся.
Отец Афанасий присел рядом.
– Кашляет, да, болен, – озабоченно произнес он. – Ну, а ты?
Володя пожал плечами.
– Да, тоже по всякому, – со вздохом сказал Рева, – пока не кашляю.
Володину шутку тот, казалось, не расслышал или не понял.
– Каждый несёт свой крест, – смиренно склонил он голову.
Он показался Реве каким-то маленьким добрым беззащитным гномом. И тотчас ему стало жалко его, и совестно за свою шутку.
– Отец Афанасий, а зачем мертвых отпевают? – спросил Рева.
– Ну, как же? Просят Бога, чтобы он принял душу почившего.
– А дальше что?
– Суд Божий.
– То ли рай, то ли ад?
– Да, Володя.
– А если человек хороший был?
– Каждому по делам и по вере его воздастся.
– И ему говорят: «Мир тебе. Спи спокойно! Так?»
– Да, люди так говорят.
– Зачем?
Старик грустно улыбнулся, заметив непонимание собеседника:
– Ну, вот спишь ты, к примеру, и видишь сон приятный, красивый. Тебе хорошо так, спокойно, умиротворённо. И если разбудят тебя ото сна этого, с сожалением просыпаешься от того, что прервался сон этот твой. А если видишь кошмары ужасные, один другого хуже, ворочаешься, мучаешься, а проснуться не можешь. И пробуждение тебе, как избавление приходит от них. Так ведь примерно и здесь, только уже сон твой – вечный, а кошмар или покой – постоянные, и невероятно более ощутимые, нежели временные.
– Но ведь мертвецы не спят. И снов никаких не видят!
– Почём ты знаешь, Володя?
– Ну, не знаю. Учёные выяснили. Наверно.
– Учёные-учёные, – покачал головой отец Афанасий. – Когда-то все учёные уверены были, что земля вся на трёх китах зиждется[44 - «Зиждется» – основывается, стоит.]. А потом были уверены, что вокруг неё солнце крутится.
– По-вашему выходит, что они и сейчас неправильно думают?
– Нет, я говорю не о земле конкретно, а о переменчивости взглядов в науке. Вот сделал кто-то открытие, и бывшие ранее теории уже под сомнение подпадают, а то и отметаются вовсе.
– Что ж теперь, и не верить?
– Верь, но верь разумно. Люди не видели, как земля на китах покоится. Но поверили учёным. Сказали учёные, что снов не видят усопшие – снова поверили на слово. А в Слово Божие не верят. А вера в Бога была неизменна. В церкви ничего не поменялось. Потому, что Истина неизменна.
– Скажите, отец, – вздохнув, произнес Володя, – как же так получается: вот был парень хороший, учился, стремился, радовался, надеялся и жить бы ему, да не тужить, а тут какая-то сволочь оборвала его жизнь!? Вот так, в один момент: раз – и нет человека! Почему? Разве это справедливо?
– Знаешь, – произнес отец Афанасий, понурив голову, – когда я был моложе, я не раз задавался вопросом: почему Господь подчас забирает лучших из нас? Самых любимых, самых добрых, отзывчивых, сердечных, милостивых? И даже младенцев!? Уж казалось бы: они-то в чём виноваты?
Он замолчал.
– И почему? – спросил Рева, не оборачиваясь.
– Мы считаем смерть страшным и неизбежным концом нашего существования. Люди всегда думали, что осуждая человека на казнь, отнимают у него самое главное. И все это по нашему маловерию и нашей ничтожности. Но Бог милостив. Он победил смерть. И в жизнь вечную, в вечную радость и блаженство забирает подчас лучших из нас раньше конца их земного срока. Как самых любимых и самых достойных.
– Но ведь все в итоге умирают, – усмехнулся Володя, – и хорошие, и плохие, и старые, и молодые. Все.
– Дело не в том, что все умирают, а в том, куда попадают. Я видел, как некоторые отходят тихо и мирно, почти незаметно. Легкий выдох и всё. А иные терзаются в агонии не один час, а бывает и не один день. Испытывают такие муки, что и не описать словами. Почему так? Не каждого Бог готов сразу принять. Принимает, в итоге всех, но участь их – различна. Мы выбираем здесь эту участь. Сами.
– А как насчет тех, кого убили? – не унимался Рева. – Или умерли от пыток? Или тех, кого казнили? Они ведь тоже не «тихо-мирно»! Совсем нелегко! Выходит, что им тоже без мучений никак?
– Выходит, что никак, – с тяжелым вздохом кивнул священник. – Если пострадали за правду, значит, оказались способны на большее, чем многие. Им и воздастся больше. Если безвинно приняли смерть от рук убийц, значит, и свою вину очистят.
– Получается, что если я своему врагу захочу отомстить, то я ему тем самым и добро сделаю? Ведь он так же пострадает, особенно, если погибнет!?
– Добро ты ему не сделаешь, а вот худо сотворишь для самого себя. Ты ведь уподобишься тем, кто совершает зло! С чего ты решил, что можешь судить его? А если он завтра раскается, или его настигнет страшная болезнь или смерть любимого человека? Если он осознает свою вину и будет сожалеть о содеянном? Если он спасет чью-то жизнь, рискуя своей, а может быть и не одну? А ты осудишь его, лишишь возможности помочь людям и даже спастись им, благодаря ему! Каков готовишь суд другому, таков будет и тебе! Ты не знаешь судеб других и не вправе ими распоряжаться!
– Что же теперь? И убийц не ловить? Преступников не сажать? Пусть, творят, что хотят? А суд им после смерти будет? И каков же суд этот? Не понимаю. Зачем тогда тюрьмы созданы? И правосудие вообще зачем?
– Оно и нужно, чтобы не было беззакония. Оно предостерегает человека от совершения зла. Но всегда находятся те, кого это не останавливает. Они знают, что творят и делают свой выбор осознанно. Конечно, случается иным избежать наказания. А других осуждают безвинно. Ну, и где справедливость?
– Вот именно! Где?
– Правосудие человеческое несовершенно. А воздаяние всяк получит на Суде Божьем! Там ничего не скроешь, и никто не скроется!
– Грешники в ад, – кивнул Володя с горькой ухмылкой. – Другие – в рай! Так?
Он покачал головой и тяжело вздохнул.
– Нельзя делить мир на людей плохих и хороших, – продолжал старик. – Человек поступает и худо, и добро. Он в постоянном выборе, в каждой встрече, в деле или в слове. Если укореняется во зле, совершает чаще дурные поступки, то перестает замечать разницу. Он не чувствует, что сделал что-то не так. Совесть его заглушена. А скверные навыки, они, как проказа, проникают через всего человека, становятся его сутью.
Рева пожал плечами, с грустным задумчивым взглядом глядя перед собой на землю.
– И что же? – произнес он. – Стал злодеем. Ему все нипочем. «Не поймали – и будь доволен!» Да если так рассуждать, то таких – пруд пруди! Все вокруг! Каждый день: один соврет, другой прикарманит, третий обидит. И ходят, будто так надо. Потому что все так делают! А значит, и нет ничего зазорного! Чего стыдится, если у всех рыло в пуху? У одних больше, у других – меньше. Неважно. Кто считаться будет?
– Да, – горестно прошептал старик.
– А потом, – продолжал Рева, – помирает кто: поплакали, в трубы подудели, в землю закопали, стаканом помянули и забыли. Вот и жизнь прошла. А как жил? Что делал? Какую память оставил? Вот вопрос! А если человек хороший помирает, так его больше всех жалко. Видать, немного таких посреди нас.
– Господь мир сотворил. И только Ему ведомо, кто что содеял. Он откроется каждому по смерти и спросит за дела при жизни. А каково будет держать ответ перед Творцом? Делавшие добро и поступавшие по совести не умирают. Чистые сердцем и душой не погибают!
– Но таких нет! – почти воскликнул Володя. – Не бывает их!
– Есть! – возразил старик. – Да, мало, но есть! Они и сейчас посреди нас!
Рева с недоверием и недоумением посмотрел на отца Афанасия. Тот ответил ему кроткой улыбкой.
– Живы они, – спокойно и тихо произнес старик, – Мы их часто и живыми не замечаем, но они и после смерти с нами. Мы не видим, а вот младенцы бы увидели. Но только, как мы не разумеем иной раз слов их, так и око нечистое не может узреть чистоту. А перед смертью многие тоже видят. И духов темных, и ангелов.
– Это вы серьезно говорите? – спросил Рева. – А кого ж там отпевают сейчас?
– Тело оставил. Как скорлупку птенец. И теперь свободен.
– И как же теперь его близкие люди это переживут? Что для них, если он теперь – невидим? – с долей горького сарказма сказал Рева.
– Они страдают и печалятся о нем. Это естественно для человека. Он ушел. Они остались. Ему теперь – благодать Божия, а им – испытание тяжкое утратой. Это мы, оставшиеся здесь, маемся. Значит, не готовы еще. Может, через многие скорби, лишения и болезни придётся пройти. Через очищение себя и жизни своей. Время нам еще дано для исправления, только надо не терять его напрасно.
Володя с досадой покачал головой, не веря своему собеседнику. Он не знал, чем возразить, хотя вопросы, наверняка, у него возникли, как нарастающий снежный ком. Тут вышла женщина из церкви и сказала, что служба закончилась и можно выносить покойника. Он встал, и уже хотел было пойти за Лёнькой, но вспомнил про старичка и обернулся:
– До свидания, отец Афанасий!
– Ступай, Володя. Господь с тобой.
Гроб с телом отнесли обратно в автобус. Рева сел за руль. Поехали на кладбище. Несмотря на усталость, парни донесли покойника до могилы. Скромная процессия из двух женщин, старушки с дедом и тех самых сестёр, Лиды с Дашей, сопровождала их.
«Вот и твоё последнее пристанище, брат! – проносились в голове Володи печальные мысли. – Лежишь теперь здесь. А ведь если б не ты – лежать мне самому! И ведь не знал ты меня. А может, и не думал, что так всё выйдет! Да что теперь гадать? Сиротой был, сиротой и помер. Сиротой оставил сестру свою. За что ж вам обоим участь такая? Эх, если есть справедливость на свете, то пусть душегубы пострадают крепко! А ты покойся с миром! Да будет с тобой, как говорит отец Афанасий! А иначе нет справедливости нигде!»
Могилу засыпали. Поставили крест. Лёнька и Рева в безмолвии стояли рядом, глядя на горку свежей земли и слушая плач женщин. Затем отвезли их назад в деревню. Обратно добрались без приключений. К счастью, нигде их ГАИчники не остановили. Рева пошёл на своё «спальное» место. Однако заснуть уже не мог. Чувствовал ли он удовлетворение? Он и сам не знал. «Конечно, хорошо, что мы им помогли, – думал Володя, – Но было бы лучше, если бы вообще никакая помощь не требовалась, и парень был бы жив и здоров». Мезенцев молчал, может, он думал, что Рева спит, а может, просто устал.
Лёнька беспокоился насчёт Михалыча. «Сейчас приедем, а там нас уже милиция караулит», – усмехался он про себя. Осторожно подъезжая к воротам, он не заметил пока ничего подозрительного. Володя вышел из автобуса и направился к проходной. Дед Ефим спал. Разбуженный стуком в окно, он отворил дверь и стал ругать постоянно пропадающего в сортире напарника. Он удивился, заметив автобус, но не сказал ни слова, лишь недовольно нахмурился и открыл ворота. Лёнька поставил автобус назад на то же место, как если бы его и не трогали вовсе. Володя стал снимать с него аккумулятор, позаимствованный им со своего самосвала. Когда он закончил, его позвал Мезенцев и с весёлым блеском в глазах, улыбаясь, повёл его к электрощитовой. В маленькое окошко они увидели Михалыча, спящего на стуле в обнимку с… огнетушителем! Едва сдерживаясь от смеха, они тихо открыли замок, заглянули внутрь и снова прикрыли дверь, оставив её незапертой.
Взошло солнце. День обещал быть ясным. Лёнька довез на мотоцикле Володю до его автобусной остановки.
– Надо бы ещё Ваське техпаспорт и ключи завести, – сказал с неохотой Мезенцев, – Но я так заколебался сегодня, что не поеду больше никуда.
Рева улыбнулся:
– Успеешь. Они ему всё равно ни к чему. Да он, наверняка, дрыхнет сейчас!
– Ладно, бывай!
Мотор мотоцикла затарахтел и Лёнька уехал. Володя пришёл домой, выпил чаю, лёг на кровать и провалился в глубокий сон.
Утром Володю разбудил стук в дверь.
– Володя! – раздался из коридора голос бабки-соседки, – Тебя спрашивают!
– Иду, – ответил он.
Она явно его не услышала и продолжала стучать. Он наскоро надел брюки и открыл дверь.
– Здрасьте.
– С утра уже докучают твои друзья, – недовольно покачала старуха головой.
Он вышел на лестничную площадку. Там стоял мальчуган лет восьми.
– Рева! – встревожено воскликнул он, – Фому порезали!
Свёрток
Глава 10
В больничной палате Володя с мрачным видом сидел на кровати рядом с койкой Сёмы. Тот, напротив, был в приподнятом настроении и пытался показать другу недавно наложенные повязки.
– Да лежи ты, дурья голова! – сердился Рева. – Что мне там смотреть? Я тебе – не доктор!
– Да, и правда, – сказал с заправским видом Фома, – царапина! Ножичком пырнуть и то нормально не умеют! Что за народ пошёл?!
Похоже, было, что он на самом деле очень гордился этой раной, которая прибавляла ему уважения среди других пацанов и гораздо большего авторитета, чем просто повеса и бездельник. Это чувство даже заглушало ноющую боль в боку и неприятное ощущение отходящего наркоза.
– Если бы пырнул, как надо, ты бы уже в морге прохлаждался, – серьёзно заметил Рева. – Ты на рожон[45 - Лезть «на рожон» означает идти навстречу явной опасности вопреки здравому смыслу.] какого хрена полез?
– Не лез я, Вован! Просто так вышло!
– Как это «вышло»?!
– Хитрый попался, собака! Я близко не подходил. Не знаю, как он меня учуял!
– А чё ты за ним вообще увязался?
– Рева, он тебя спрашивал! Такие «кексы»[46 - «Кексы», «кекс», «кент», «крендель», «перец», «чувак» – некое общее обозначение человека с пренебрежительным оттенком.] так просто здесь не ходят. Он – не местный! Я слышал, как он с одним пацаном базарил! Всё про тебя вынюхивал!
– Выходит, ты за меня впрягся, обалдуй!? – досадовал Володя.
– Нет, Вован. Этот хлыщ[47 - «Хлыщ» – примерно, то же, что «кекс», но более негативно. Повеса, бездельник, щеголь, несерьезный человек.] – «казачок засланный»! Помнишь, я тебе говорил на той неделе, что зэки просто так это дело не оставят! Подошлют дружков своих!
– Да перестань ты! Ерунда это всё!
Фома усмехнулся:
– Ты вот мне не веришь! А на кой, по-твоему, ему вдруг ты понадобился? А?
