Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

24-го октября.

Ноге легче, но все еще пишу лежа, а «лежачего не бьют», и потому не взыщи. Если желаешь тотчас отвечать мне, то напиши чрез Петербург в Москву; ибо, вероятно, нога и климат не позволят выехать прежде шести или семи недель из России. Если же позже сберешься, то пиши уже чрез князя Гагарина на Миних: он будет знать, где-я; и если не проеду чрез Миних, то перешлет письмо в Вену, где также не заживусь, в надежде застать твоих или Карамзиных в Италии. Если мне к вам и не по дороге будет, и если твои и в Нисе будут, то заеду к ним. Сегодня или завтра ожидают сюда государя: он выехал из Москвы с цесаревичем 22-го ночью, то-есть, третьего дня. Жуковский не провожал наследника, а только князь Ливен и Кавел[ин]. Авось, и Жуковского буду видать чаще. Пушкин вчера навестил меня. Поэма его о наводнении превосходна, но исчерчена и потому не печатается. Пугачевщина уже напечатана и выходит, В области российской словесности нового не знаю, а Борис Федоров, мне теперь собеседующий, также ничего не знает нового. Не зная резеды-Соллогуб, я провел с нею весь вечер и удивился после, что она слывет красавицею: здесь многие превосходят ее в красоте. Любезности её не заметил, ибо она молчала и слушала болтовню мою. Второго свидания за болезнию не имел. Одна из Одочининых мила, как и кузина её, Толстая. Посольша читает роман «Луиза Строцци», Циркурше посвященный; находит скучным, то-есть, длинным. Не забудь познакомиться с madame Circourt и с мужем её; на больших путях Италии верно встретишь ее. Она мила, умна, добра, несмотря на голубые чулки свои; муж также, и редко утомителен даже и своим всеведением. Никто лучше и охотнее их не познакомит тебя с движениями Италии во всех отношениях и во всех дирекциях. Он всех, все и обо всем знает; так же и она: c'est vraimeut le couple de toute espиce de savoirl В них много и добродушие, несмотря на жадность к большому свету, к большому кругу в области наук, искусств и людей. Скажи ей, что брат её, Хлюстин, здесь служит при Бл[удове] и смотрит вдаль, но еще несколько педантовать, хотя умен и не без европейского просвещения. Сбирается печатать мистику московского графа Мейстера. Я был и у её маменьки в Москве. Хлюстиной, которая обожает дочку по прежнему. Во Флоренции познакомься с экс-полковником, учителем итальянского языка и писателем – Пепе: благородный и умный, и добрый неаполитанец. Если в Риме для детей нужен будет итальянский учитель, то возьми моего: я не встречал в жизни лучшего, и очень дешев; а справиться о нем можешь у княгини Зенеиды. Он служит в Ватиканской библиотеке; имя забыл. Четыре паола за час, и ни минуты потерянной; знает по-французски и по-немецки и объясняет особенности и красоты итальянского языка и грамматики прекрасно. Настоящий наставник! И Пепе не дурен, но уступает римскому. Впрочем, он и литератор, и верный приятель, а во Флоренции нужно иметь указателя на многое. Между книгами, кой привезены сюда и кой я большею частью здесь оставляю, найдешь ты многие об Италии, то-есть, нужные для путешествия: описания городов Швейцарии и прочее. Ты найдешь их всегда у Татар[инова], и следовательбо, забирать с собой тебе их сюда не нужно. Прости! Рука и голова устали от того, что ноге больна, да и мешают посетители и просители, забывая, что я уже не прежний я в Петербурге, «цветущий, жизни полный». Обнимаю детей и целую ручку у княгини. Бог да хранит вас!

На обороте: Allemagne. A monsieur Markeloff, secrétaire de la mission russe à Francfort sur le Main, pour l'omettre au prince Pierre Wiazemsky, ibi – ubi.

1835.

743.

Тургенев князю Вяземскому.

10-го июня 1835 г. Париж.

В час отъезда моего из Рима я читал письмо твое к Кривцову о моих посылках в Вене и получил уведомление об оных и от князя Горчакова, во посылок еще не получал и намерен хлопотать отсюда.

Дорогу мою из Рима до Вавилона описал я вам в письме с князем Мещерскил на другой день приезда. Везде и всегда о тебе думаю и жалею, что не имею никакого известия из Рима, и не знаю, где теперь твое семейство. Я здесь ожил мысленно; мало-по-малу сон души проходит, и деятельность ума возвращается: ни минуты с раннего утра за полночь нет незанятой; не успеваю означать летящего бытия в моем журнале. Работаю в архиве Библиотеки почти ежедневно; выписываю многое, справляюсь, нахожу сокровища для русской истории, но еще не нашел хороших писцов для копий. Проповеди, театры, камеры, салоны, кабинеты чтения – ничто не забыто; обедаю и завтракаю дома, семейно; даже не тянет в Café aux 1000 соlonnes; просыпаясь, вижу улыбку племянницы. Но душа здесь, а сердце иногда и на Москве! Перебираю старые бумаги: сколько сокровищ для воспоминаний и даже для истории! Все нашел нетронутым. Уставил в порядок все томы моего журнала параллельно с письмами к брату: одно дополняет другое; можно бы, кажется, составить что-нибудь целое, хотя и фрагментарное. Кстати о письмах: перешли все те, кой в 1832 и 1833 годах писал к тебе из Италии и Женевы, – к Свербеевой, но с строгим предписанием возвратить их сестре, А. И Нефедьевой для хранения. Если же почтешь, что к Свербеевой посылать не нужно, то отправь к Нефедьевой для хранения. Я от Свербеевой et compagnie не получал ни слова и, вероятно, письма. еще у англичанина, который нигде не встречал меня и взял из Москвы ко мне письма. Прости, милый друг! Передай дамам твоим и петербургским мое нежное воспоминание; позаботься обо мне вместе с Жуковским и откликнись на мое письмо поскорее; уведомь о себе и о твоих обстоятельно. Видаю Мортемар у графини Шуваловой (Салтыковой). Здесь я проснулся, и она не узнает меня. Муж и жена зовут меня к себе в деревню, на берег моря; если придется ехать в Англию, то может быть проеду новой дорогой и заеду к ним, О тебе речь часто. Посылаю тебе копию с письма ко мне Ламартина об одной молодой чете, которую он чрезвычайно хвалит, ручаясь за все. Он желал бы найти им, то-есть, мужу и жене, вместе или розно – все равно, место в Петербурге или в Москве, или хотя и в других обитаемых частях России. Кажется, эта чета была бы находкою для хорошего семейства. Требования очень умеренны, по словам Ламартина. Я еще сам не успел познакомиться с мужем, но надеюсь сойтись с ним и, если найду способным, то, употребив его для сличения моих рукописей, для копий и прочего, увижу поближе и своими глазами его нравственные и педагогические достоинства. Между тем и на Ламартина положиться можно; это не греческая статуя: он лучше может обсудить живого. Не нужна ли дама Лизе Карамзиной, а муж твоему Павлуше? Я бы уладил дешево. Во всяком случае откликнись о сем деле, и на французском, дабы я мог показать Ламартину.

744.

Князь Вяземский Тургеневу.

30-го июня/12-го июля 1835 г. С.-Петербург.

Булгаков передал мне твои два письма, и письмо к Нефедьевой отправлено в. Москву. Булгаков хотел отвечать тебе на твои запросы, а мне отвечать нечего, потому что никого не видал и не вижу, даже и Жуковского, который в Петергофе. О житье-бытье своем сказать также нечего. Живу пока у Карамзиной, которая думала провести лето в Таицах, но, за худым устройством дома и за приготовлением Владмиира к университетским лекциям, возвратилась опять в город. Павлуша пока со мною на вакантное время. Утро провожу в департаменте, наипаче теперь, за болезнью Бибикона; брожу по улицам; изредка заезжаю к Бобринским, у которых сын был при смерти болен, но теперь ему гораздо лучше; еще реже того бываю у Булгакова: вот и все, а прочее время дома. Мыслью и душею я все еще в Риме. Не только не могу еще привыкнуть к своему горю, но и не могу еще опомниться от него, и одно желание – остаться в этом расположении душевном: иначе – было бы для меня упасть душою, если не упасть духом. Одно дороже другого.

Жена и дочери в Генуе: вероятно, купаются теперь в море. По расчислению, в сентябре будут они здесь, если Копп, которого они увидят проездом в Ганау, не скажет решительно, что Наденьке нужно остаться на юге. В таком случае увидим, что делать и как устроить судьбу свою. Мещерских также ожидаем в сентябре: они теперь в Пирмонте. О твоем Lacroix не знаю, что сказать. Уж не «Jacob le Bibliophile» ли? Подумаю и поговорю. Теперь большие встречаются затруднения для определения в дом заграничного наставника, в особенности из Франции; справься в русской миссии: там верно есть предписания о сем. Признаюсь, мне не очень нравится и то, что он согласен исполнять les fonctions de secrétaire ou d'intendant, – следовательно нет решительной вокации и готовности к педагогии, а только между прочим мог бы он заняться и ею; а если кто даст ему лишнюю тысячу рублей, чтобы заведывать буфетом или скотным двором, то он и от этого не прочь и отойдет от своих воспитанников. Вскоре после твоего письма получил я письмо и от m-me Mortemart; отвечал я ей на днях, передав письмо во французскую миссию барону д'Андре. Полагая, что она уже не в Париже, а в деревне, опасаюсь, чтобы письмо не затерялось, тем более, что другое, писанное из Вены и адресованное в Рим, кажется, имело эту участь. Какими судьбами Шувалова-Салтыкова еще в Париже, а Потоцкая в Oleggio, где видели ее Мещерские? Тройственный союз сестер должен был иметь свой конгресс где-нибудь на водах германских; отчего это расстроилось? Пушкин собирается на три года в деревню. Я его почти не видал, а её и вовсе с приезда моего. Они жили в доме, из которого мы выехали, отправляясь за границу, и я не имел духа войти в него. Странное дело: в Риме я дорожил всеми впечатлениями, которые действовали прямо на рану мою, искал их; а здесь, напротив, боюсь их, или как-то сердце не лежит к ним, хотя и беспрестанно занято своим горем. У них еще родился сын, которого окрестил Жуковский. Жалею очень, что нет здесь Смирновой: ее видал бы я охотно. Она уехала на год и более; здоровье её, сказывают, поправилось, а ocoбенно расположение духа, которое было очень мрачно: она все боялась сойти с ума. На зиму, вероятно, поедет она в Италию. Аврора в Москве и в пребывание там императорское выкатилась на небо балов и с большим блеском. Вот все, что знаю о ней. Екатерина Булгакова будет завтра в Москве супругою толстого гусара Соломирского и едет в Сибирь на медовую луну, а там – на житье сюда.

Вот все мои вести. Прощай! Обнимаю тебя, До свидания, где, как и когда? Для меня все путешествие мое – как страшный сон, который лег на душу мою или, лучше сказать, вся прочая жизнь была сон, а она, как свинцовая действительность, обложила душу отныне и до воскресения мертвых.

8-го сентября.

Это письмо, отданное Сербиновичем вместе с «Журналом», залежалось в Канцелярии иностранной. Я выручил его, а «Журнал» будет. доставлен после Твои письма, по мере получения их, читаются здесь и отправляются в Москву. Жена приехала с неделю. Свидание, разумеется, было очень тяжелое и грустное. До этого все было как будто недокончено, хотя и нечего было ждать радостного конца, но теперь концы с концами сведены, и пустое место виднее Жена писала тебе из-Генуи в Лондон. Письмо твое с приложениями отдано Вейдеменеровой. У нас гостил здесь недели с три Дмитриев: бодр, любезен и оригинален по прежнему. Часто говорили о тебе. Он тебя очень любит. Николашка его, «парика и книг его рачитель», напился пьян, пропадал целые сутки и возвращен был к нему со съезжей с разбитым лицом. «А еще литератор», говорит о нем Дмитриев с горестью и негодованием, «знает всю русскую литературу, все литераторские и журнальные сплетни, даже иногда и имя Шатобриана вылетает из его поганых уст!» Передай это Шатобриану для его записок. О Шаликове говорит он, что он так выщипал все седые волоса свои, что у него на голове желтеют проталины. Жуковский все в Царском и только на несколько часов приезжал сюда для свидания с Дмитриевым. Вообще, в городе пусто; все еще почти на дачах, и до нынешнего дня осень стояла прекрасная. В прочем нового ничего нет. Пушкин поехал вчера в деревню на три месяца; вероятно, на беременные месяца, чтобы чем-нибудь разрешиться. По литературе вашей – нулью-нуль. Говорят о новом романе Лажечникова «Ледяной дом», с картиной довольно резкою времен Бироновых; но говорят и то, что скучен. Еще есть «Постоялый дворъ* Степанова, бывшего губернатора, но я ничего не читал. Твой Федоров выдает диковинки нашей литературы; в первой тетрадке досталось Бальзаву и, кажется, Сенковскому, переводчику его, за «Père Goriot», который, не во гнев будь сказано нравственному Федорову, очень замечателен, и одно из лучших произведений последней французской нагой литературы. Так от него и несет потом действительности; так все мозоли, все болячки общественного тела и выставлены в нем на показ. Кто бы мог написать суждения о России по случаю постановления 17-го апреля? Читавшие их говорят, что по многому должно полагать, что русский; по другому, проскакивают промахи иностранца. Не какой ли нибудь гувернер, долго живший в России и благонамеренный. Прости, обнимаю тебя.

На обороте: А monsieur, monsieur Alexandre de Tourguerieff, chambellan de s. m. l'empereur de toutes les Russies. Paris.

745.

Тургенев княгине В. Ф. Вяземской.

Ее 18 juillet 1835. Paris.

Au lieu de m'écrire, vous m'enlevez mon valet de chambre. Pourtant depuis que je le sais chez vous je suis moins. furieux contre lui, car voyager avec une calèche à soi sans domestique de Rome jusqu'à Paris, ou au moins de Lausanne jusqu'ici m'a coûté très cher et bien des désagréments. J'ai manqué me casser le col à la lettre près de Chatillon, et je dois payer beaucoup pour, refaire la calèche: toat cela ne me serait pas arrivé avec un domestique et puis n'en avoir pas eu un ici était encore bien embarrassant et bien désagréable. Il m'avait promis de ne pas me quitter sans raison, et je crois qu'il a dû être content de moi. Dites-lui tout cela, je vous prie, et en même temps assurez-le, que je suis prêt à le recevoir comme de paravent, que j'ai reèu ce matin sa lettre de Gênes et que je pars demain par Rouen, le Havre et Dieppe pour l'Angleterre' pour y attendre les ordres de l'empereur à mon égard. Lorsque sa majesté a appris que j'étais ici,(avant de recevoir mon rapport sur mes occupations et sur les immenses travaux, qne j'ai entrepris aux archives de la Bibliothèque royale et du Ministère des affaires étrangères, qui m'ont été. ouvert avec une libéralité toute européenne) il a été surpris de mon arrivée ici, sans avoir des raisons plausibles et m'a prescrit de quitter Paris dans le plus court délai. Il y a quinze jours, que je le sais, aussi demain je pars, mais tou-jours conservant l'espérance, qu'on me permettra de revenir ici pour finir mon travail ou du moins pour l'ébaucher! Car, la main sur le coeur, je suis occupé toute la matinée aux archives étrangères à passer eu revue le grand et l'horrible règne de Pierre I, dont l'histoire serait vraiment incomplète, si la diplomatie franèaise ne fournissait ses nombreux matériaux sur son règne. Je ne puis me détacher de ces in-folio, dont je viens d'achever le 13-me à l'année 1722. Il m'en reste plus de 100 à examiner. Je n'ai marqué que les choses piquantes et importantes, mais je n'ai pas eu le temps de les copier. Il faut un autre que moi pour cette rude besogne; mes yeux s'y refusent, car la plupart des dépêches sont chiffrées et fatiguent la vue.

Je pars donc demain; mon frère est déjà parti avec sa famille pour Genève pour six semaines. Je reste seul dans cette Babylone; je viens de voir partir la chaîne des condamnés de.Bycêtre pour Breste. Ce n'est pas fort amusant, mais je suis un peu éveillé à Paris; les salons, où Ton cause, les parlements, où l'on dit des sottises aux pairs de France, les théâtres, où les tragédies font rire et la comédie pleurer, les douces rêveries, que m'inspirent le Bois de Boulogne, les Tuilleries et le Père Lachaise – tout cela a agi sur mon âme et je suis redevenu le vieux fashionable.

Какие фраки, панталоны,Всему новейшие фасоны!

et le plus assidu dans le salon de m-me Récamier, qui m'attend à Dieppe avec Balanche, Ampère et Chateaubriand; mais revenons à l'affaire. Veuillez dire à m-r Portelli (Ignace) que je suis prêt à le reprendre, que je vous écrirai de Londres dans quel endroit il doit venir, je pense que c'est toujours à Paris, que j'oublierai ses torts de l'inexactitude à se rendre à Rome ou ici, qu'aussitôt qu'il a su, qu'il arrivera ici, il aura de moi les mêmes appointements, qu'il aura un logement même dans mon absence ici 48, rue Neuve, St. Augustin, dans celui de mon frère, où une économe (fort jolie) et un domestique très honnête sont restés et sont prévenus par moi de son arrivée et de lui donner un logement. Il peut m'attendre ici, ou c'est moi qui l'attendrai quelque temps; car dans le cas qu'on me permette de revenir à Paris j'y resterai le temps, qu on m'accordera; si non, je reviendrai ici pour quelques jours dans 5 ou 6 semaines prendre mes papiers, habits, linges, livres et ma calèche, que j'ai laissé ici. Il doit en avoir soin. Vous quittez Gênes le 20 août, vous aurez donc le temps et lui aussi de m'écrire u Londres poste-restante ou par l'ambassade. Il faut qu'il m'informe de sou arrivée ici, car en cas qu'il ne vienne pas, je dois chercher un autre, ne pouvant voyager sans domestique qu'en Angleterre. Dites-lui qu'il n'est pas impossible que je retourne à Moscou, où ma cousine vient de perdre plus de 30 mille roubles. Bce градом побило!

Personne ne m'écrit, mais contre personne je n'ai autant d'humeur que contre vous, chère princesse! Заставьте хоть Наденьку написать ко мне. Не прощу Маше, что она со мной не простилась и не написала о Вяземском ни слова. Знаю о нем по письму Булгакова. Куда и когда вы сбираетесь? Мортемарша y моря, но не ждет никого, разве меня, ибо я обещал заехать в их замок по пути в Диепп; но, вероятно, не заеду, потому что я опять беспутный. Простите! Кланяйтесь Закревской и нашему. почтенному Гейдекеру.

19 juillet.

J'ai écrit à'Krivzoff en le priant de m'envoyer un paqueî que Kokoschkin a expédié à Florence. Je n'ai pas eu de réponse du diplomate. Si vous lui écrivez, dites lui cela et mille choses aimables de ma part a votre soeur de Moscou. Elle m'a promis de m'écrire par vous. Je voudrai bien en recevoir un mot; dites lui cela. Je pars ce soir pour Rouen.

La saison n'étant pas celle des bals et par conséquent des toilettes, je ne puis rendre compte à la princesse Marie des brillantes bagatelles que la mode impose pour le moment. Les soirées de quelques ministres, que je fréquente, n'offrent point des modeles sous ce rapport. Rien de plus simple dans leur mise que la duchesse Broglio et sa charmante fille (petite-fille de m-me de Staël. Je n'ai vu qu'une seule robe en foulard à m-me de Broglio, depuis deux mois que je la rencontre chez elle et ailleurs. Nous assistons aux prières au même temple du culte Reformé non salarié tous les dimanches. C'est un modèle de vertu.

Et l'horrible La Routière? Qu'en dites-vous, chère maman? Votre coeur maternel ne tremble-t-il pas?

На обороте: L'Italie. A madame, madame la princesse Wiasemsky. A Gênes, à l'Hôtel des quatre nations.

746.

Князь Вяземский Тургеневу.

1/13-го августа 1835 г. С.-Петербург.

Вот тебе два письма от Козлова и Вейдемейеровой. Получил ли ты наше письмо, то-есть, Жуковского с моею приписью и мое при «Журнале Министерства Просвещения»? Не сердись на меня, что питу редко; право, не пишется, да и не о чем писать. Никого не вижу, нигде не бываю, ничего нет живого в сердце и в жизни, также и в уме. Вот однако же печальная новость: Гагарина-Бобринская скончалась третьего дня, почти скоропостижно, то-есть, вследствие незначительной болезни, на которую не обращали внимания. Я еще никого не видал из семейства, но иать должна быть убита. Завтра отпевают ее в Нейском могастыре. Отдал я Лодомирскому, который привозил сюда сына для определения в пансион Мюральта, Ламартиновскую рекомендацию. Ос хотел переговорить с женою, а если не решатся они взять их, то передадут письмо Свербеевым, о которых ничего не знаю, равно как и о всех москвичах, потому что ни с кем решительно не переписываюсь, даже и не с Александром Булгаковым, c'est tout dire. С Жуковским виделся я на днях. Двор приезжал сюда на несколько дней. «Сегодня, кажется, отправляются они из Петергофа; а наследник и, следовательно Жуковский, на время отсутствия императора и императрицы, переезжают в Царское Село. Жуковский здоров и довольно бодрствует. Здесь мюнхенский Гагарин, приехавший по своим делам и, кажется, порядочно обделавший или обделывающий их. Он собирается в Москву и, вероятно, не прежде поздней осени возвратится в Мюнхен. Последние вести, мною полученные от моих, все еще из Генуи; но теперь надеюсь, что они уже выехали, и чрез месяц ожидаю их сюда. Там окружает их холера, если уже не ворвалась в Геную. Мещерские еще десять лишних дней остаются в Пирмонте, но все же в начале сентября должны быть здесь. От Смирновой вести хороши; она разъезжает по разным бадам: Карлс, Марием и так далее. У дармстадтской птички родилась пташка Мария. Я читал у Софии Бобринской письмо Лагрене, трепещущее радостью и любовью. В литературном нашем мире (мир в деревенском смысле: мирская сходка мужиков) ровно ничего не делается. «Московский Наблюдатель» слаб и тощ; только и есть дельного, что письма какой-то Эоловой Арфы, да критики Шевырева, который очень подобрел и сложился умственно. Другие, вероятно, все наблюдают, да ничего не пишут, потому-то Зубков и прозвал журнал «Московский Надуватель». Письма Эоловой Арфы хороши, но кое-что в них и лишнее; да и к чему, когда письмо подписано Эолова Арфа, печатать в заглавии: «Письмо А. И. Тургенева». Тут нет смысла. Вообще, в журнале этом мало сноровки и такта. Жаль! Вероятно, он не удержится. Посылаю по этой оказии письмо, казанские туфли и presse-papier к m-me Mortemart. Все отправляется с графом Sercey, братом нашего, то-есть, здешнего поверенного в делах. Если увидишься с нею, справься, получила ли она так же, как письмо из Вены, и ответ мой на письмо её, переданный à la baronne d'André, матери нашего Андрюши, который отпускал все «sacristi» у Смирновой, иначе не приветствовавшей его, как: «Bonjour, m-r le baron Sacristi!»

Жена пишет мне, что я, наконец, проиграл мой римский процесс; но не знаю еще, на каком основании, то-есть, с каким убытком. Надеюсь, что не заставят ничего приплачивать к оставленным мною 250 пиастрам. Хорошо еще, если наше посольство не вздумает расплачиваться за меня. Теперь нет им другого дела, как препроводить бы тяжбу и претензию его сюда, к месту жительства моего, или потребовать меня туда, а заочно располагать моими деньгами, кажется, невозможно. Но, впрочем, весь этот процесс так шел, что чего доброго придется еще платить, что монсиньорам угодно.

2-го.

Прости! Бедную Гагарину опустили мы сегодня в своды Невского монастыря. Обнимаю. Не знаешь ли, где и что Мария Потоцкая? Если банкир твой будет брать деньги за это письмо, не давай, потому что оно отправляется с графом Серсе.

747.

Князь Вяземский Тургеневу.

25-го октября 1835 г. [Петербург].

Что сказать тебе о Булгакове? Хорошего нечего. Доктора, отвратив от него первоначально удар, спасли его от скоропостижной смерти, но к сожалению не спасли его, вероятно, от медлительной кончины: он не только не оправляется, а напротив, с каждым днем слабеет; лихорадка томит и истощает его. Повидимому, сами доктора худо понимают его болезнь. Грустно! Мало было людей на свете, которые имели обширнейший круг деятельности в пользу частную; более одолжали, не говоря уже о семействе его, которое в нем лишится земного провидения своего; подчиненных, которым он был точно благотворитель; но он сверх того был какое-то средоточие, к которому стекались повсеместные просьбы; он так многим служил посредником, ходатаем по всем делам; по связям своим со всеми, он и сам был связью всем. Я говорю о нем, как будто уже о покойнике. Желаю, чтобы отпел я его заблаговременно; но почти с самого начала болезни или, по крайней мере, с той поры, как болезнь затянулась, я как-то упал духом за него.

Твои письма получены и, подобно папским благословениям, разосланы urbi et orbi. Даже и m-me Circourt читала их Я с нею здесь познакомился, и она мне очень понравилась. Кажется, к новому году будет она в Париже, а здесь пробыла недолго. Жуковский все еще в Царском Селе, до приезда царя, то-есть, до первых чисел ноября. Я переслал к нему и последние письма твои, прося его отвечать тебе и передать, что скажет князь Голицын о занятиях твоих и о возможности продолжать их. С нынешнею оказиею Жуковскому нельзя будет писать к тебе, потому что я только сегодня утром узнал об отъезде завтра барона д'Андре и, следовательно, не успел уведомить его. Но, кажется, на днях отправится курьер в Париж, и тогда уже обещаю тебе письмо от него. Ты должен был получить теперь старое мое письмо, которому судьба так долго перечила. Я выручил его из Иностранного министерства, где пролежало оно, не знаю сколько времени, под тяжестью «Журнала Просвещения», а там отдал я его Булгакову за несколько часов до болезни; и пролежало оно у него в городском кабинете все время, которое он пролежал на даче. Не знаю, дошел ли до тебя журнал Сербиновича, а «Наблюдателя» для тебя я и не видал; да и мы его худо видим. Впрочем, жаловаться тебе не следует. Если мы, туземцы, имеем до сего времени только июль, то немудрено, что вы, иноземцы, не дошли еще и до января. Жаль, а «Наблюдатель» не жилец, то-есть, жаль потому, что была надежда иметь вам хотя один честный журнал, хотя и приходилось сказать: «К чорту и честь, как нечего есть!» А в иной книжке, право, бывало не во что зуб вонзить.