Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

Сегодня побываю у графа Литта: эта мысль прекрасная, то-есть, в настоящем положении дел твоих. Иначе был бы ты голландским Seelen Verkoop'ом. Но еще раз: образумься и, в доказательство, сократи расходы.

У Старынкевича точно была рукопись комедии Фонвизина, нигде не напечатанной. Я сам читал ее и помню род пророчества о французской революции. Но как написать к нему? И как он ее пришлет? У него взяли за долги все бумаги и множество любопытных.

Прости! Братья скучают в городе. Николаю дали пенсию: 3000 рублей, но отказали в месте, к которому предлагал его Канкрин; то-есть, быть директором или на место Лавинского, или Уварова. Впрочем, отказали для того только, что в Совете необходим. Призывал его граф Арахчеев.

Я писал к Вигелю и просил прислать поэму поэта-африканца. А propos! Он был в Одессе у Северина, который сказал, чтобы он не ходил к нему; обошелся с ним мерзко, и африканец едва не поколотил его.

555. Тургенев князю Вяземскому.

26-го сентября. [Петербург].

Гнедич прислал во мне вчера, для доставления к тебе, Шимановской album. Прислать ли в тебе или доставить здесь кому-либо для отправления? Гнедич, Воейков, Глинка, Жуковский вписали стихи свои et voilа tout.

Я достал два отрывка (стихов тридцать) из Пушкина «Бахчисарайского ключа» и две пиески, присланные им для «Полярной Звезды». Есть ли у тебя?

556. Князь Вяземский Тургеневу.

1-го октября. [Москва].

Спаспбо, гневная Арфа, на твое брюзжание от 25-го. Брюзжи, но только брянчи, а не молчи. Мы только тогда и годимся, когда что-нибудь заденет нас на живое; а то так обросли дивим мясом, что многое не пронимает. Ты говоришь, что я пою себе молебны. Да поневоле! Надобно же отделаться от тебя, который вопишь на меня анафемы. В грязь же ты меня посадил первый. О каких моих ранах говоришь ты мне я в чему бережешь ты свою бережливость в отношении ко мне? Что значит: «Если бы ты был в счастливейших отношениях или, по крайней мере, еще в Варшаве, я бы иначе тебя тебе самому представил; но теперь я должен тебе нести бальзам дружбы, а не подливать отравы» и прочее. Ей Богу, не понимаю! Неужели почитаешь меня больным от неудачи по службе? Клянусь тебе честью, что предложи мне теперь первое место в государстве или приятнейшее по вкусам моим, то при нынешнем положении дел, которого не одобряю, отказался бы я от всего без малейшего усилия. Верь мне или нет, а это убеждение. Вот от чего я иногда завираюсь, говоря об вас, потому что вас не понимаю и не разделяю вашей темпоризации. Разве не помнишь разговора нашего в Царском Селе с Карамзиным до катастрофы моей? Я и тут был в твердом намерении оставить службу и отвечал на возражения твои и Карамзина, что служить мне у нас в нашу пору было бы по мне – торговаться с совестью, или обманывать себя или других. Вы – люди живые: стоит только вам вспомнить. Я, может быть, слишком по-горациански запеваю: «Exegi monumentum», но монумент этот в душе моей. Обнажаюсь перед тобою, как перед собою. Мне хвастаться не для чего: я не одерживаю над собою побед, а увлекаюсь внутренним влечением; не ем свинины потому, что свинины не люблю, а не из угождении каким-нибудь еврейским законам. Ты меня худо толкуешь, но и себя ты как-то криво понимаешь. Пожалуй, дай тебе волю, ты окрестишь себя и в жертвы. Не вхожу в ваши распри, хотя, признаюсь, из того, что видел, усматриваю одно ребячество, недостойное вас, но во всяком случае готов обвинить тебя перед Жуковским. Он может споткнуться рассудком ребяческим, но верно не сердцем, и тогда как может продолжиться размолвка друзей? Двухсловное объяснение – и только! Воля твоя, ты в ссоре с Жуковским или крепко дурачишься, или и того хуже: больно шалишь священнейшими обязанностями. Тебе, в припадке романтизма, весело надуваться, как Лавальше, когда она хочет играть энтузиазм. Ты вертерничаешь изо всей мочи, а на поверку ветреничаешь. Я не говорил тебе прежде об этом, уважая твое молчание, но ты вызвал меня. В пребывании моем в Царском Селе говорил я об этом серьозно с Карамзиным, ибо не мог равнодушно видеть добровольное состояние Жуковского при тебе. «Кошке игрушки, а мышке – слезки»! Ты был сущий кот. Не понимаю, как братья твои тебя не образумят. Ты точно в поведении с Жуковским или бесстыдный шалун, или бесчеловечен. Кто говорит тебе о пятнах! И конечно, ты без пятен, то-есть, во фраке, а не в мундире, который сам по себе пятно.

Как не сердиться мне опять на вашу страсть проповедничать мне мораль! «Образумься», говоришь ты мне, «и в доказательство сократи расходы». Да приди, посмотри, как живу, и тогда проповедничай, а не будь эхом глупых баб обоего пола. Ведь это скучно! Что я за всеобщий пюпиль! Да купите вы у меня деревню!

Алексей Орлов до письма твоего сказывал мне о приключении Н[иколая] И[вановича]. Я рассказал Жихареву; он передал матушке, и она посылала за Орловым, который рассказал все похождение, даже и поцелуй. C'est le baiser de Napoléon à ses aigles au départ de Fontainebleau: il retentira dans la postérité. Хотел бы я видеть Н[иколая] И[вановича] в эту минуту.

И нашу старушку вскружила Фикельмонт. Все бегают за ней; в саду дамы и мущины толпятся вокруг неё; Голицын празднует. Впрочем, она в обращении очень мила. Во вторник уезжают. Третьего дня мать говорила о себе: «Quelle est ma destinée! Si jeune encore et déjà deux fois veuve» и так спустила шаль не с плеч, а со спины, что видно было как стало бы её еще на три или на четыре вдовства.

О Кюхельбекере теперь ничего сказать не могу. Я свожу его для журнала с Раичем, и тогда имя его не огласится. Впрочем, ты, кажется, заблуждаешься на его счет: он получил отставку от Ермолова и отпущен им в порядке; пребывание его здесь совсем не подспудное.

От Сверчка получил я письмо из Одессы: он помышляет о новом издании своих поэм и просит меня написать в ним предисловие.

Постарайся как-нибудь вырвать из ногтей Старынвевича комедию Фонвизина: мы ее выручим из-под заклада. Не напишет ли ему Сергей Иванович? Попроси его.

Мамонову лучше. Он переехал в нанятый дом. И Ланской лучше. На днях один Яворский был задушен в н – ке слугами своими. Жихарев был на следствии и не допустил сыщика Яковлева приступить к пристрастным допросам.

Прощай, мой милый! Сердись, только пиши. Твое сердце дает живейшее обращение нравственной крови. Книг от Граббе я не получал. Мне Орлов истолковал ваши слухи об Киселеве. Ручаюсь, что это клевета. Что был бы он за бешеный! И б чему не дождаться бы ему свадьбы и тогда уж, если не в мочь, играть на верное. Что слышно у вас о Кривцове? Здесь его отставляют, предают суду и прочее. Давно не имею от них известий, потому что мне давно должно бы у них быть, но я нездоров недели с две: застудил желудок и не могу справиться. Правда ли, что он побил смотрителя, то-есть, официальная ли это правда?

Слава Богу, что вы на что-нибудь решились с Батюшковым теперь, что начнут его лечить порядком. Скажи доктору о прежней болезни, на которую указывал тебе, по словам Скюдери. Если нужно, то Скюдери объяснит ее в письме. Да еще мне Фикельмонт говорила, что он в Неаполе жил на самом знойном месте, а это пагуба для его сложения.

Сию минуту получил от сестер письмо. Все семейство в Туле. Кривцов поехал по губернии, следственно все слухи – вздор. Поблагодари Дашкова за доброе письмо и расскажи ему, что третьего дня был я у больного Василия Львовича. Встарину хвалился он собою, детьми, а теперь – вольным усастым лакеем, которого призвал при мне и велел ему читать по-латыни. Слушал его с торжественным вниманием и, ликуя, поглядывал на меня. Как ни упал он, а все еще золото! Этот лакей служил когда-то в аптеке. Уж не он ли подбирает Пушкину его цитаты латинские? Господи, прости мне мое прегрешение, а право я люблю его, как душу.

Отдай письмо Туркулю, да скажи ему, что я давно не читал варшавских газет.

557. Князь Вяземский Тургеневу.

[Начало октября. Москва].

Сейчас получаю твой 26 сентябрь и книги от Граббе. Тут замешалась какая-то детская книга не моя: что с нею делать? Кажется бросить, потому что она старая и пустая.

Альбум Шимановской отошли в Караизину: он обещался вписаться, а Софья Николаевна обещалась вклеить его портрет. Напомни им это, а скажи, что сам не пишу, потому что произвожу в христианки Полуектову. Отчего Крылов не написал? Он – его партии. Говорят, на меня гневаются за то, что в биографии Дмитриева не отдаю Крылову первенство. Впрочем, я говорил о нем с уважением. По совести поэтической признаю Дмитриева изящнее. Тот, может быть, прелестнее в ином смысле, но в деле искусства нет прихоти. Не продолжаю, потому что Дмитриев входит в двери.

558. Князь Вяземский Тургеневу.

7-го октября. [Москва].

Я и забыл в последнем письме своем обнять. тебя за прекрасное чувство и прекрасное выражение: «Даю дружбе обещание, дружбе и тогда, когда бы друзей ни одного не осталось». Твоя ли собственность, или присвоил ты это себе, но во всяком случае оно прекрасно.

Впрочем, я многого не понимаю в твоем письме. Многое тут и романтизм, вероятно; а в тому же многое мне и тайна в быту моих друзей. Один я у вас, как на ладони, а вы часто для меня непроницаемы. Бог даровал мне опекунов! Шутки в сторону. спросись себя и других: вы так привыкли к праву de l'intervention во все мои дела, чувства и помышления, что про себя и дышать не смею. Милости просим, не сержусь, только дайте же мне право изредка и противоречить вам, и докладывать, что я себя тверже знаю вашего, себя, которого наизусть учу ежедневно и ежеминутно. Право, наедине всегда допрашиваю себя и перебираю: одно и занятие!

Сделай милость, выручи скорее альбум Шимановской. Написал ли в нем Карамзин? Есть ли его портрет? Тогда отдай его Туркулю поспешнее. Вот и письмо к нему. Она преследует меня изо всех городов Европы.

Никита Волконский тебе кланяется.

559. Тургенев князю Вяземскому.

9-го октября. [Петербург].

Письмо твое получил: оправдываться некогда, да и в чему? Я не обвинял Жуковского в умышленном. Знаю душу его и люблю ее попрежнему, если не сильнее; но поступки его, следствие его характера или бесхарактерности, обвинять буду, пока живу; не перед светом, даже и не перед вами, ибо не хотел бы и сам знать о сем, не только оглашать. Он все огласил. Я оправдывался только перед ним. Не хочу и себя выдавать за жертву; но наружность моя не должна обманывать на мой счет, и рассчеты мои с Жуковским не обыкновенные и не подлежат контролю света и даже приятелей, судящих все и всех только по явным действиям. Через год – два, а может быть и менее, и Жуковский образумится, перестанет почитать свое мнение непреложным нравственным законом. И теперь уже он не так думает, как за месяц, за два. за три думал. А все-таки оправдываться не буду. Если бы я не поступал так, как поступаю и поступал, то жил бы спокойнее. Но Жуковского вина была бы больше; его преступления, смею сказать, против дружбы и очевидности, были бы еще сильнее. Впрочем, нас двух никому судить нельзя, и Жуковский дурно сделал, что и Карамзину предлагал себя и меня на суд. Нас рассудят Бог и время.

С графом Литтой говорил; но он уже и Карамзину в Гатчине сказал, что не покупает имений и никак покупать не может, ибо и с купленными уже управиться не в силах. Он советует сказать самим мужикам, чтобы нашли себе покупщика. Сейчас еду в Царское Село и поговорю с Карамзиным о сем деле.

О тебе судить не буду, но душевно рад, что по службе не горюешь. Говори всегда о себе, ибо слушаю тебя с братским участием, а не с равнодушием приятеля; но желаю тебя видеть или действующего на службе, то-есть, противу козней дьявольских, или чиста и совершенна в твоей подмосковной, а не продающего души. Еще раз, не упрек, но сердечное чувство в брату, который прегрешил и, конечно, вперед здрав будет. В этом ручается мне твоя душа и наша братская совесть, которая, скрепя сердце, говорит тебе правду и напоминает святое право человечества.

Еще слово. Братия моя все знает, или почти все, и, с полным желанием обвинять меня, обвиняет Жуковского, то-есть, в том, в чем и я обвиняю, и все, кто многое знают.

560. Князь Вяземский Тургеневу.

[Первая половина октября. Москва]..

Кюхельбекеру хотелось бы переселиться в Одессу к Воронцову. Статочное ли это дело, как думаешь? С Ермоловым расстался он не по политическим причинам, а за пощечину, которую он дал племяннику Ермолова в ответ на его грубость. Они после дрались. Сначала была у них размолвка с Ермоловым; но в этом деле виноват был не Кюхельбекер, и сам генерал сделал первые шаги к мировой. Я это все знаю не от одного Кюхельбекера, но и от Грибоедова, преданного Ермолову и, следовательно, свидетеля надежного. Подумайте только, как свести его с Воронцовым, а я берусь выхлопотать от Ермолова хорошее свидетельство ему, а до высочайшего сведении можно довести это и в таком виде, что нездоровье Кюхельбексра, в самом деле расстроенное, было причиною выезда его из Грузии. Вероятно, Ермолов не доносил же об этом государю в подробности. Впрочем, он получил отставку как следует, и если нет на нем тайного, высшего запрещения, то он гласно чист, и Воронцов может принять его без всякой ответственности. Подумайте и дайте мне знать. Здесь делать ему нечего: надобно есть, а здесь хлеба в рот не кладут людям его наружности и несчастного свойства, мнительного, пугливого В нем нет ничего любезного, но есть многое достойного уважении и сострадательности.

Прошу отдать приложенный хор Дашкову, да прошу же отдать, а не скамергерничать. А не то, горе тебе! Мои уста замкнутся для тебя на веки.

Купи из моих денег второе издание «истории» Карамзина и пришли поскорее, означив цену. Да что же коляску? Скажи Серапину, что июль месяц уже прошел, а я все еще жду.

Читал ли ты «Mémorial»? Я хочу сделать из него извлечение, бульон по желудку нашему.

561. Тургенев князю Вяземскому.

[Первая половина октября. Петербург].

Уваров возвратился и не видел тебя, ибо не был в Москве. Что тебя фабрика? О каком поцелуе ты говоришь? В беседе с… [12] его не было, хотя излияние было сильное и обильное.

Рад за Кюхельбекера. Мне сказали совсем противное, и по его же письмам.

Все бумаги Стар[ынкевича] под арестом на долги. Много официальных, но выкупить и казенное, и частное (например, книги князя Лопухина) – для сего нужна большая сумма.

Пришли объяснение Скюдери. О Батюшкове нового ничего нет. На другую квартиру еще не перевезли.

Вот пакет от Т[уркуля]. Прощай! Пиши и верь неизменяемости А. Тургенева, не Вертера и не ветреного, но скорее, однако ж, первого в любви, чем последнего в дружбе.

Новый папа Лев XII – из фамилии delia Genga. Отпевали в субботу старого по унитскому обряду в католичесаой церкви с придворными певчими. C'était curieux! Певчие не согласились петь в «Верую»: «Иже от Отца и Сына» и пели по нашему. Нет никакого различия с нами, только поминали о успокоения души вселенского архиерея папы Римского, папы Пия VII.

Album Шимановской в Карамзнеу отослал и дам Крылову.

562. Тургенев князю Вяземскому.

16-го октября. [Петербург].

Карамзин написал в album Шимановской два стиха. Послал и в Крылову, который напишет и сегодня возвратит; но Софья Николаевна просит подождать портрета Николая Михайловича и не возвращать тебе album. Я тороплю ее.

Великая княгиня выкинула, но довольно спокойно, хотя и сильно огорчена была. Другая, государыня, огорчена водяною в груди у сестры своей Амалии. Сегодня ожидают Татищеву с мужем.

Я сбирался заказать тебе перевести несколько пиес или хотя одну из «Insh mélodies» de Moore. они переведены и на французский: «Mélodies irlandaises», хотя и слабо. Достань и прочти! Его же «Любовь ангелов» слаба: и есть смертные, любившие сильнее; но и там есть стихи прекрасные. Читал ли Лас-Казаса?

563. Тургенев князю Вяземскому.

19-го октября. [Петербург].

Посылаю тебе таблицы и пять томов «Истории» Карамзина. Четыре тома пришлю на следующей почте. Цена всему 90 рублей. Письмо и стихи от Ник[иты] Волконского получил, давал Дашкову; он возвратил и то и другое.

Сережа опять занемог лихорадкою и ревматизмом и оттого я не в духе и не могу отвечать тебе о Кюхельбекере. Но во всяком случае теперь нельзя о нем просить графа Вор[онцова]: мы испортим последнему средства быть полезным. Слава Богу, что удалось за Пушкина. Между тем хлопочу о хорошем свидетельстве от Ерм[олова]. Оно во всяком случае будет нужно. Я тебе передам с оказией историю определения его в Ер[молову]. Он сам, то-есть, К[юхельбекер] не знал ее вполне.

Читаю «Mémorial» целый день. Много интересного; et pour un homme d'état et pour un diplomate c'est précieux.

Батюшков все таков же. Завтра, может быть, перевезут его. Он не позволяет себя брить другому, а Мюллер не велел давать ему в руки бритву, и борода ростет.

О коляске справлюсь сегодня. Сказывают, что принцесса Амалия, сестра государыни, скончалась. Прости!

564. Князь Вяземский Тургеневу.

21-го октября. Остафьево.

Что ковыряешь ты у меня в ране? Неужели слабее тебя или кого бы то ни было чувствую всю ненавистность необходимости продавать деревни? Что за охота проповедничать и витийствовать там, где сердце у меня само вопить против этого! Но что же делать? Кидаюсь ли на эту меру из рассчетов для будущего? Нет. А для того, чтобы рассчитаться с прошедшим. Когда я расстраивал свое состояние, я еще не думал о том, что у нас таковое расстройство сопряжено с цепью многих нравственных и политических начал. Мне нужно было в то время кипятить свою кровь на каком огне бы то ни было, и я прокипятил на картах около полумиллиона; там пришел упадок дел фабричных и вообще хозяйственных, там переселение в Варшаву и внезапный выезд оттуда и при этом три заведения: в Москве, в Варшаве, опять в Москве – устроены и брошены попеременно, скоро, без оглядки и следовательно с неминуемыми убытками. Вот история моих финансов. Не оправдываю себя, но и не могу слишком себя порочить. Судьба была со мною пополам и сообщник мой деятельный. Продаю, потому что делать иного не остается для собственного спокойствия; да в тому же мое стеснение не позволяет мне исполнить никаких благонамеренных предприятий в отношении самих крестьян моих. Сожалей о моих язвах, но не к чему раздражать их. Я и то не забываю о них и знаю, чего они стоят мне. Проповедничать легко с каеедры, но сойди на мое место, и тогда поговорим с тобою.

Сделай милость, спроси у Никиты Волконского, не захватил ли он как-нибудь с собою тома из «Oeuvres de Napoléon», которые брал у меня; не оставил ли в Москве, не отдал ли для доставления ко мне пьяному своему шпиону? Я одного тома доискаться не могу, а кроме Волконского никому не давал читать. Обнимаю!

Что альбом Шимановской? Что моя коляска? Бывает ли у вас Карелин? Скажи, чтобы он отвечал на мое письмо.

565. Тургенев князю Вяземскому.

26-го октября. [Петербург].

Третьего дня ездил я в Царское Село, но на седьмой версте изломалась карета, и я в сильный дождь доехал на телеге. Карамзины здоровы; давали сюрприз ввечеру и танцовали. Скоро пришлю album Шимановской, ибо нелепо вставить печатную гравюру Карамзина.

Завтра – на бал к французскому послу праздновать избавление испанского короля. Сережа все еще нездоров; хотя и лучше, но очень слаб и долго выезжать не будет.

Читаю Лас-Казаса, Монтолона-Гурго. Какая ясность в мыслях там, где говорит историк, географ, генерал Наполеон, даже администратор! Герен не лучше описал Египет, и Кесарь не очевиднее представлял нам картину сражений и земель, в коих водил свои войска.

Я подписался за тебя на один экземпляр «Федры» Лобанова; на веленевой бумаге семь рублей, на простой пять.

Читал ли «Родовой ковш» графа Хв[остова]? Он мне всучил его за обедом у церковного старосты. Он опять становится прелестен.

Читаешь ли Булгарина улики Свиньину? В новой книжке новая пища Булгарину: нашел митрополита Болгара и архиепископа Подольского.

Мысль твоя извлечь Лас-Казаса прекрасна. Можно бы составить целую книжку и с полным правом назвать: «Мысли Наполеона», разобрав их хотя по главным разрядам: война, политика всеобщая, или дипломатика, администрация, даже религия, нравственность, характеристические черты самого Наполеона, портреты генералов, его современников, разумеется, не всех, а тех, кого хор пропустит; топография (для примера нашим профессорам и Бутурлиным); история, историки древние, новые; литература, то-есть, мысли о некоторых трагиках французских. Sous ces rubriques on pourrait classer tout ce que Napoléon a puise tout haut en présence de ses trois biographes.

566. Тургенев князю Вяземскому.

30-го октября. [Петербург].

Выручил книгу и посылаю. Был на бале у французского посла; стихи, коими стены были уписаны, прочтеть, вероятно, в газетах. Бал был великолепный.

Княгиня Щаховская, почтенная старушка и всеобщая тетушка, вчера скончалась на даче.

Карел[ины] были раза три; но давно уже не видел его. Album у меня; ожидаю гравюры Кар[амзина] и потом отправлю к Туркулю.

Приписка С. Г. Ломоносова.

Cherrissime ami! Un billet reèu ce matin de Тургенев m'a fait rougir jusqu'aux blancs des yeux. Je pourrai bien faire la petite histoire et raconter, comment… [13] mais qui s'excuse – s'accuse, or voici le livre. Si vous en gardez rancune, je m'humilie, si non – veuillez:

1. En accuser la réception pour me bien calmer la conscience;

2. Dire ce que vous faites etc. et ce que vous comptez faire dans le courant de la saison;

3. Александру Петровичу – усердный поклон; здесь его sosie – Александр Иванович, также чудесной малый.

Adieu, cher complice en fait de fortune et [de] bonheur; celui de vous avoir connu en est un véritable pour moi. Veuillez me rappeller au souvenir bienveillant de madame la princesse; nombre de tendresses à Павлуша. Quand vous visiterez les coulisses, parlez en ma faveur aux Воронин, Рыкалов. Je vois souvent ou, pour mieux dire,– tous les jours «La Daine à l'épingle». La tête et le coeur m'en tourne

Feu céladon, je crois, m'a légué son âme,

и на какой конец – не знаю. Ломоносов.

567. Тургенев князю Вяземскому.

6-го ноября. [Петербург].

Я хлопотал за «Полярную Звезду» и говорил с ценсором о твоих и Пушкина стихах, во не ценсор виноват. Кое-что выхлопотал и возвратил стихи Рылееву, поручив ему сказать, что почел нужным. Делать нечего! Многое и при прежней ценсуре встретило бы затруднение. Le reste ne tient pas aux individus d'ici.

Батюшкову хуже. Его перевезли на другую, хорошую квартиру, и Мюллер взялся за него, во плоха и у него надежда. Недавно вытолкал сестру и Гнедича.

Кар[амзиных] ожидаем через неделю сюда. Государь возвратился.

Вчера прочел оправдание Савари в деле энгиенском. Все сваливает на Талейрана. Дурно писано, но интерес в вещи.

Ода Мартина на кончину Наполеова превосходна некоторыми строфами и стихами. Есть и ералаш, и плоскости, например:

Tête chauve et nue, large poitrine, etc.

Но много сильного, прекрасного. Прочие стихи во второй части «Méditations» не суть важны. «La mort de Socrate», получена, но я еще не читал.

Ломоносов возвратился из Гишпании. Еще не видел его. Графу Витт – первого Владимира.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

Примечания

256. Князь Вяземский Тургеневу. 4-го [января 1820 г.]. Варшава.

О Мещевском см. т. I. «Смерть Кесаря», сколько нам известно, целиком напечатана не была и на сцене не появлялась. Быть может, здесь идет речь о переводе на русский язык трагедии Вольтера. Отрывок из этого перевода (последнее явление) без имени переводчика напечатан во 2-й части «Нового собрания образцовых русских сочинений и переводов в стихах». С.-Пб. 1821, стр. 59-65.

Приведенный стих взят кн. Вяземским из его пиесы «Уныние».

Об Яценке см. т. I. – О Либерале см. там же.

Князь Вяземский – Александр Алексеевич (род. в 1727 г., ум. в 1793), с 1764 г. генерал-прокурор, занимавший эту должность в течение 29-ти лет.

Обольянинов – Петр Хрисанфович (род. в 1752 г., ум. в 1841), в 1800 г. также бывший генерал-прокурором. Он пользовался неограниченным доверием Павла I и был человек грубый, вспыльчивый и без всякого образования.

Князь Лопухин – Петр Васильевич (род. в 1753 г., ум. в 1827), с 1798 г. генерал-прокурор, а с 1803 г. первый министр юстиции. Искусный делец и ловкий царедворец.

О Константине и Александре Булгаковых см. т. I.

257. Тургенев князю Вяземскому. 7-го января [1820 г. Петербург].

Письмо Сперанского к Тургеневу от 18-го сентября 1819 г. напечатано в книге: «В память гр. М. М. Сперанскаго». С.-Пб. 1872, стр. 253-254. Остальные письма: Батюшкова, С. И. Тургенева, кн. Г. И. Гагарина (см. т. L), гр. Генриетты Разумовской (см. т. I.) и И. И. Дмитриева в печати не появлялись.