Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

Бутурлин уехал в Париж, а оттуда в Гишпанию к армии.

526. Тургенев князю Вяземскому.

9-го мая. [Петербург].

Получил твое письмо с оригинальным адресом, но и тут не угадал ты, где оно меня застало: на экзамене у Виртембергского герцога, следовательно, на больших дорогах и на большом завтраке. Письмо к Бул[гакову] читал. Есть ли у тебя отрывов Пушкина: «Братья-разбойники»? Я вчера только достал его. Если нет; то пришлю. Жуковский еще не возвращался. Граф Воронцов сделан Новороссийским и Бессарабским генерал-губернатором. Не знаю еще, отойдет ли к нему и бес арабский? Кажется, он прикомандирован был в лицу Инзова, коему дан Александровский орден.

Батюшков все таков же. Сегодня сбирался навестить его граф Нессельроде и обласкать его, Прости! Письма твоего по тяжелой почте не получал.

527. Тургенев князю Вяземскому.

11-го мая. [Петербург].

Сейчас возвратился с приготовления в параду в понедельник. Батюшков вчера бил очень хорош. Я просидел у него один до двенадцатого часа с К. Ф. Муравьевой. Il a plaisanté toute la soirée et a dit une foule des choses charmantes, piquantes et drôles; par exemple: en parlant de madame Dournoff: «Не родня ли она Безобразовой?», et dans ce genre comme dans le genre spirituel aussi. Nous avons lu les nouveaux vers de Пушкин, qu'il a critiqué, quant au палач и кнут – d'une manière très piquante. Nous avons soupe et copieusement. Авось! Но и со мною заговаривает о присмотре, хотя и либеральничал. Прости!

528. Тургенев князю Вяземскому.

[18-го мая. Петербург].

J'ai reзu par le domestique de monsieur Timowsky 1000 roubles. G. Knorring.

Далее – рукою Тургенева:

Вот росписка. Вчера был великолепный парад, о котором расскажет тебе отъезжающий сегодня в дилижансе А. Булг[аков], так, как и о дуэли Пусловского с Гедеонским.

Батюшков опять сильно хандрит. Вчера ввечеру поручал Жуковскому своего брата и издание своих сочинений. Но после до первого часа мы у него сидели, и шутки Блуд[ова] оживили его и его остроумие. Он шутил с нами и на счет литераторов и сам цитовал стихи.

Карамзины в Царском Селе. Скучно. Говорят, что Лачинова, адьютанта Увар[ова], сбила лошадь и сильно подавила.

529. Князь Вяземский Тургеневу.

21-го [мая. Москва].

Что же мое болгарское дело? Что Красовский, Бируков? Право, скучно! Уж лучше без обиняков объявить мне именное повеление (как в том уверили однажды Василия Львовича) не держать у себя бумаги, перьев, чернил и дать росписку, что отказываюсь навсегда от грамоты. Вот это было бы дело! А делать из каждой странички моей государственное дело, которое должно переходить через все инстанции, право, ни на что не похоже! Откликнитесь, ради Бога!

На днях встречаются в Английском клубе Василий Львович, Дмитриев и Шаховской. – «Кажется, Василий Львович приятель с князем», говорит Дмитриев, «а не он ли сказал:

Я злого Гашпара убил одним стихом.

– «Да я за вас же и за Николая Михайловича вступался», отвечает Пушкин. – Дмитриев: «Как за меня?» – Василий Львович: «Шаховской, скажи правду: помнишь ли, как я от тебя ушел с головною болью и поклялся, что нога моя уже не будет у тебя? Мы спорили об Иване Ивановиче. Ты говорил, что Дмитриев не умел в баснях разнообразить язык, и что заяц не говорит у него по зайчьему, а галка по галчьему». По несчастию, я не был свидетелем этой сцены, но дорого заплатил бы за место.

Когда вышлют Кривцова? Или будет он, как Пестель, править губернией из Петербурга? Скажи Александру Булгакову, что сегодня маленькая Замбони является в первый раз матерью перед публикою, и что мы готовимся делать ей рукоплескательную встречу на зло целомудренных матрон, которые давно проповедуют, что надобно встретить ее общим негодованием. Теперь, право, доходит до того, что независимому человеку нельзя в театре апплодировать, ибо все руки на откупу у Апраксиной, и боишься, чтобы не почла она рукоплесканий за дань раболепства, ей платимую. Прости! Ожидаю с нетерпением дальнейших вестей о Батюшкове. Орлов еще здесь.

530. Тургенев князю Вяземскому.

22-го мая. [Петербург]

Спасибо за письмо от 17-го, но с тяжелою почтою все еще ничего не получал. Уведомь, о чем оно было.

Батюшков все таков же. Третьего дня был у него Нессельроде, и это имело хорошее действие. Он заставил его переехать на дачу с Муравьевой, куда он никак ее хотел переезжать. Теперь решился – из повиновения начальству, как он говорит. Все еще говорит о смерти по издании сочинений с Жуковским, к которому показывает более доверенности; но и Жуковский третьего дня переехал в Павловск. Пиши к нему на всякий случай, но через меня; я отдам, если можно. Кажется, что нет вреда в сих сношениях. О мнении Скюдери скажу Реману. У Батюшкова доктора нет. Ланг думает, что лечить его нечего.

Пошлю отрывок Пушкина сегодня, если возвратит Греч, коему отдал для прочтения сегодня в собрании. Сейчас прочел твой булгаризм в «Прибавлениях» и посылаю в Царское Село, где у Карамзиной болит губа. Ломоносов отправляется завтра в Гишпанию. Прости! Хлопотно.

Скажи Жихареву, что письмо его получил. Очень рад прокурорству, но требую от него деятельности и человеколюбия, не площадного, а также деятельного и просвещенного. Тюрьмы, процессы уголовные и гражданские – вот его занятия теперь; но пусть учится делопроизводству и узнает то, чего в делах искать должно для пользы людей.

Вот тебе несколько стихов из пиесы секретаря моего – Федорова, которую избрали для публичного чтения сегодня в Обществе литераторов. Как ни порывался Хвостов и с какими пиесами ни являлся он, но ни одной, кажется, не избрано к чтению.

Греч интригует в отсутствие Глинки и желает обратить Общество в пользу своего журнала.

Как тебе не совестно «Историю Российского Государства» ставить на ряду с безграмотною «Историею партизанских действий»! Спасибо за налоги, но не за товарищество.

531. Тургенев князю Вяземскому.

26-го мая. [Петербург].

Сбирался описывать тебе вечер в беседной храмине, но хлопоты и недостаток в материалах помешали: Греч не доставил еще всего, что было читано, а, право, много хорошего. Между тем посылаю две крайности: Пушкина и Хвостова. Как ни отказывали второму в чтении разных предложенных от него пиес, но он нашел средство быть напечатану и даже прочтену: похвалил хозяйку за храмину и вызвал громкия рукоплескания. У Рылеева есть прекрасные стихи, у Туманского – смелые. Хотел для вас выписать последние, но не прислал.

Отрывок из биографии Дмитриева нехорошо выбран и читан неудачно. Можно и должно было избрать другие места. Речь, или, лучше, приветствие Греча, яко председателя, – ничтожно и написано наскоро.

В стихах Федорова, кои также доставлю, много хорошего, и публика была ими очень довольна. Он более всех захлопал (чуть не сказал ухлопал). Измайлов прохрипел свои басни, рассмешил нас, но заставил и раскаяться в смехе, который сорвал с нас. Повести об увеселениях Петра Великого, Корниловича, любопытны, особливо для жителей Фонтанки, на которой он угощал по указу верных своих подданных.

Польский Тацит-Булгарин смешен своим желанием угодить полякам и русским, Руничу и Гречу. Воспоминания о Германии в памяти моей не остались, хотя путешественник и говорил о Гёте и Коцебу. Но признался, что «Фауст» первого никогда ему не нравился. Впрочем, потешил Уварова, сказав, что автор «Вертера» справлялся о нем, о Карамзине и о Клингере.

Отрывок «Иоанны» Жуковского также не мастерски, хотя и не дурно, был читан. Вообще, чтецы не лихие, хотя и ничего не ревел добрый наш Гнедич.

Батюшков все таков же. Переезжает на дачу с Муравьевой. Посещение Нессельроде не повредило ему. Карамзины зовут меня в Царское Село, но вряд ли загляну во все лето туда и в Павловск.

Братья на даче, и Сережа опять болен. (Не говори матушке). Прости! Хлопотно и грустно.

Графу Гурьеву велено продолжать быть членом в Совете, а графиня Гурьева, отправившаяся в Карлсбад, вчера, к удивлению всех, возвратилась из Дерпта.

Получил из Парижа новых четыре «Messéniennes» Delavigne и речи и отрывки Villemain. Читал ли короля французского?

532. Князь Вяземский Тургеневу.

31-го [мая. Москва].

Спасибо, мой милый, за твою реляцию литературную. Та деятельности и точности превосходной. В одно время с твоим рапортом о деле самом, получил я донесение от Бестужева о стратегических и предварительных подробностях действия. Желал бы прочесть Туманского: постарайся. И конечно, выбор из биографии был самый неудачный. Тут можно было бы прочесть то, до чего, вероятно, дотронется цензура. В «Прощании» Пушкина много чувства и предаяния. Отгадай, что я хотел сказать? В его «Разбойниках» чего-то недостает; кажется, что недостает обычной очаровательности стихов его. Более всего понравилось мне: бред больного брата и сцепление увещаний в отношении старика с состраданием оставшагося брата в старикам. Я благодарил его и за то, что он не отнимает у нас, бедных заключенных, надежду плавать и с вандалами на ногах. Я пробую, сколько могу, но все что-то ныряю ко дну. Дело в том, что их было двое, а мне достается одному уплывать на островов рассудка, вопреки погони Красовских с товарищами.

Сейчас нахожу на столе своем карточку Cochren, славного пешехода, который здесь и, как сказывают, с камчадалкою своею. Здесь и Вьельгорский с женою и детьми; они едут на лето в Рязанскую губернию. Кривцов поехал третьего дня за благословением в Рязань. Орлов уехал вчера Вот тебе подробное донесение о состоянии застав, – род всеподданнейшего моего тебе доклада. Дай взглянуть на новые «Мессеньены» и на Villemain. Ведь ты, чорт знает, пустишь их по каким рукам, а со мною никогда добром не поделишься. Ты знаешь мою точность: по следующей же почте возвращу. А я, право, сохну. Сперва пожирал я газеты; теперь проклятые гишпанцы (виноват, я украл это у Оленина) отвратили меня от них. На путное же чтение отважиться не могу, пока сидит у меня на плечах и на душе хозяйственное распоряжение; одним словом, пока душа моя в Опекунском Совете; а душа моя, как и они, не на месте. Дело идет в развязке, которая и меня развяжет.

Говорили ли вы Воронцову о Пушкине? Непременно надобно бы ему взять его к себе. Похлопочите, добрые люди! Тем более, что Пушкин точно хочет остепениться, а скука и досада – плохие советники. Что значат первые четыре стиха Федорова? Нет в них никакой связи.

Приписка С. П. Жихарева.

Буду следовать совету вашему, когда придет мое прокурорство, но до тех пор все-таки еще сомневаюсь в назначении моем. Нельзя ли справиться, отчего министр мешкает ответом князю?

Грустно, очень грустно слышать о болезни Сергея. Пришлите его к нам в Москву: он здесь был здоровее. Чтобы опять не узнала об этом матушка от кого-нибудь; будет тревога и вам, и мне: зачем не сказали?

533. Тургенев князю Вяземскому.

1-го июня. Черная Речка.

Я говорил с Нессельроде и с графом Воронцовым о Пушкине. Он берет его к себе от Инзова и будет употреблять, чтобы спасти его нравственность, а таланту даст досуг и силу развиться.

Батюшков все таков же: упрямится и не хочет переезжать на дачу. Врет сильнее прежнего.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

534. Князь Вяземский Тургеневу.

3-го июня. [Москва].

Посылаю тебе, мой милый, альбум Шимановской. Уговори от меня написать в нем что-нибудь, хотя и старое, Гнедича, Крылова, Плетнева, Рылеева, Ф. Глинку. Кажется, и все! А после отдай его Николаю Михайловичу; я буду писать ему о том же. Да, если можно, прибери портреты написавших и вели их порядочно наклеить на боковой странице, где будет написанное. Впрочем, разумеется, нужны одни портреты Карамзина, – хороший, если можно, парижский, а не то Уткинский, Крылова, Жуковского. Я и забыл было в списке стихов и портретов Жуковского, да и Воейкова. Скажи мельком о том Батюшкову; может быть он и напишет что-нибудь. После того отдай альбом подателю сих строк, моему приятелю Рейнгардту, отличному пианисту, лучшему ученику и сподвижнику Фильда. Прошу его приласкать, и быть ему при случае и по возможности полезным. Он того стоит со всех сторон. Ты можешь и отдать ему портреты, а он уже возьмется их приклеить и устроить.

Я страдаю ногою: жертва своего чадолюбия. Вчера захотелось мне навестить детей: отправился в Остафьево; на шестой версте меня вывалили, и я возвратился с ужасною болью в ноге, голове и груди, – так силен бил удар. Последние две боли утихли, но первая держит еще меня. Дороги под Москвою в таком состоянии, что мудрено, как не усеяны они костями человеческими: все перерыто рвами, ямами, косогорами; надобно кучеру знать все объезды твердо, как ладонь свою, чтобы безбедно лавировать по дороге. Что за земля! Все изрыто в физическом, нравственном и политическом мире!

За что нападаешь ты так на книгу Дениса и на меня за то, что упомянул о ней? Я же сказал: несмотря на различие достоинства. Тут обширная рама для мнений. Всякий вставь в нее свое! А все же книга эта – плод ума живого, деятельного, практической опытности и пера не бесцветного и не тупого. Ты все хочешь грамоты; да что ты за грамотей такой? Есть ошибки против языка, но зато есть и подарки языку. Уж мне этот казенный штемпель! Жжет душу. Наш язык на то только и хорош, чтобы коверкать его, жать во всю Ивановскую: соки еще все в нем. Говорил и тебе это сто раз, а ты все свое умничанье!

Воля твоя, только ни Хвостова, ни (прости моему чистосердечию) Федорова в альбом не впускай ни лицами, ни личностями. Что за стихи у Федорова, когда нет почти ни одной путной рифмы! Посмотри на его «Ободренье», под которое не подпишу одобренья.

Прости! Обнимаю тебя и вас. Каков Сергей Иванович? Скажи Чадаеву, что жалею сердечно о неудачных моих посещениях к нему, а постараюсь известную бумагу доставить ему перед отъездом его. Когда он отправляется на свежий воздух?

Что Батюшков? Приезжает ли к нему Жуковский из проклятого своего Павловского?

С Воронцовым говорено ли о Пушкине, и какой ответ? Только, сделай милость, не затеривай и не задерживай альбома. Поручи это Воейкову: он скорее все сделает.

535. Тургенев князю Вяземскому.

4-го июня. [Черная Речка].

Давно я так физически не блаженствовал, как теперь. Живу на даче, перед Строгановским садом, на Черной Речке; слышу соловья еженочно и голоса милых немочек ежедневно. Вокруг нас два пастора, как и два журналиста; княгиня Салтыкова с прекрасными дочерьми, княгиня Голицына, княгиня Мещерская. и красавицы Комбурлей. Все слились в одну колонию, и у нас кухарка преученая и преискусная. Братья оправляются от недугов своих, и Николай вливает новую жизнь в себя. А просители изредка мелькают, да и тех принимаем или на скамье среди улицы, или в конюшне. Читаю и пишу более обыкновенного и только по понедельникам заглядываю в душный город, чтобы видеть Батюшкова и Козлова. Первый упрямится и не хочет переезжать на дачу; говорит и сердится на всех более прежнего, а недавно, два раза в один вечер, показывал мне телодвижениями, что бросится с балкона. Он живет теперь в комнатах Карамзина. Работу, заданную Нессельроде, сделал прекрасно; но не слушается, когда повторяют ему приказание переехать на дачу. И добрую Катерину Федоровну возненавидел, и все семейство. Одного Жуковского ожидает с нетерпением и показывает к нему доверие.

Филарет получил Александра и приедет в июне к вам. И мне бы хотелось побывать в Белокаменной. Будешь ли летом в Москве или в подмосковной?

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

536. Тургенев князю Вяземскому.

12-го июня. [Петербург].

Одно к одному: ты ушибся, Андрюша Кар[амзин] также ушибся и едва не переломил ногу, а Николай Михайлович в горячке. Благодаря Богу, вчера сделалось ему немного получше, и Софья Николаевна пишет, что они несколько ожили. Мы все дрожали, не смели туда показаться, и два дня были в мучительной неизвестности. Сегодня в первый раз я туда решился ехать.

Дай весть о себе и о ноге своей и поблагодари Жихарева за письмо. О прокурорстве он ни слова. Что вы делаете? До болезни Карамзина мы на даче блаженствовали. Все на воздухе, а в виду – красавицы и зелень, и вода! Жизнь и младость! Только Сережа еще прихварывает, но и ему лучше.

Батюшков все таков же, если не хуже; возненавидел все семейство Муравьевых: не едет в ним на дачу, а нанимает свою. Отдал сестре 1000 рублей на свои похороны, а между тем два раза ездил один в графу Нессельроде на дачу, отвез ему работу, ему порученную и сделанную прекрасно; но и она во вред, ибо днем сидит один с своими мыслями, а ночью – за делом. Он хотел нанять дачу подле Северина, но по сие время еще в городе, один с несчастной сестрой, от которой требует, чтобы не переезжала в Муравьевой и его оставила.

537. Князь Вяземский Тургеневу.

12-ги [июня]. Остафьево.

Пастушок у Черной РечкиС камергерским посошком,Целы ли твои овечкиИль их скушал за столом?Часто ль, при дневном закате,Сын природы, на грядахПомышляешь… о салатеИль просольных огурцах?Под завесой древ защитнойЧасто ль, в свежей темноте,Бродишь с грустью ненасытнойИ раздумьем в животе?Сладко, сладко в полдень жаркойЗаглянуть на кухню в печьИ с пастушкою – кухаркойОб обеде молвить речь!Сладко, сбивши думам крылья,Сесть за жирную лапшу,Брося трезвого ВиргильяДля скоромного Бершу!

(Продолжение может быть впредь).

Вот тебе поздравительная идиллия!

И я калекой дотащился до Остафьева, Вероятно, все лето проведу здесь, за исключением кратковременных поездов. В какому времени думаешь ты быть в Москве? Скажи заранее, чтобы не разъехаться.

Сказывал ли я тебе, что письмо, посланное по тяжелой почте, содержало какие-то объяснения насчет напечатания моей булгарщины в «Сыне», а не в «Инвалиде». Но теперь дело сделано и конец.

С горестию вижу, что Батюшкову хуже и что он один: от этого ему и хуже. Неужели Жуковскому нельзя чаще приезжать б нему? Муравьева – добрая и предобрая женщина; но понимаю, что для больного и раздражительного человека она должна быть в тягость. Какого рода работы задавал ему Нессельроде? Понимаю и то, что ему не хочется переезжать на дачу. И что за дача? Тот же город, только более тесноты и, следственно, менее свободы. Там каждый и у себя живет, как в гостях. Лето, проведенное в деревне с приятелями, вот что могло бы вылечить его! Il y a une certaine fatalité attachée à toute cette histoire. По крайней мере заботьтесь о том, чтобы Нессельроде давал ему упражнения постоянные. Les heures de travail seront autant d'heures gagnées sur l'ennemi.

По первой почте пришлю тебе свою протестацию против решения Общества прокоповского или, лучше сказать, протопоповского, поручившего мне заняться жизнеописанием Бецкого. Возьми субботния газеты 9-го числа и прочти 12-й параграф протокола заседания, и скажи мне, поразит ли тебя тут неприличность выражения. Заметь при том, что я на этом заседании не был и не объявлял согласия принять помянутое предложение. Я скажу, как Бомарше: «Ma vie est un combat». Драки все довольно подлые, признаюсь, но что же делать?

Раскройте новый круг, бойцов сзовите новых,Я и на них пойду!

Прости, любезнейший! Обнимаю троицу нераздельную. Что делают Блудов и Дашков? На дачах также ли?

538. Тургенев князю Вяземскому.

15-го июня. [Петербург].

Карамзину гораздо лучше. Софья Николаевна пишет ко мне вчера, что он уже и кушал, и укрепляется. Я еду туда завтра опять.

Батюшков переехал на дачу, но не в Муравьевой, а сам себе нанял. Хандрит более обыкновенного, но, как Душенька, не бросается в воду.

Огарева приехала. Спасибо за письмо.

О Пушкине вот как было. Зная политику и опасения сильных сего мира, следовательно и Вор[онцова], я не хотел говорить ему, а сказал Нессельроде в виде сомнения, у кого он должен быть: у Воронцова или Инзова. Граф Н[ессельроде] утвердил первого, а я присоветовал ему сказать о сем Воронцову. Сказано – сделано. Я после и сам два раза говорил Воронцову, истолковал ему Пушкина и что нужно для его спасения. Кажется, это пойдет на лад. Меценат, климат, море, исторические воспоминания – все есть; за талантом дело не станет, лишь бы не захлебнулся. Впрочем, я одного боюсь: тебя послали в Варшаву, откуда тебя выслали; Батюшкова – в Италию – с ума сошел; что-то будет с Пушкиным?

Прости! Приехал с дачи, где блаженство, если бы не было лихорадки у Сергея.

Огарев болен и живет не у Карамзина, ибо Батюшков едва оттуда съехал.

539. Тургенев князю Вяземскому.

19-го июня. [Петербург].

В субботу был я опять в Царском Селе и видел Николая Михайловича. Он непременно требовал меня в себе. Но когда начал обнимать, и слезы на глазах наших навернулись, я отошел от него, ибо всякое движение моральное вредно ему. Он приходить в силы ежедневно, но иногда худо спит ночи от газетной тревоги. Аппетит сильный. Вчера писала во мне С[офья] Н[иколаевна], что ему еще лучше.

Скажи Ивану Ивановичу, что Кугаников сделан первенствующим членом Коммиссии храма Спасителя, в помощь князю Голицыну, и что с сею или с следующею почтою получит он рескрипт. Я еще не сказывал об этом и Николаю Михайловичу. Я рад честному и, надеюсь, твердому человеку. Это главное в этом деле. Между нами: это мысль моя. Я искал только между вашими магнатами честности и твердости и, по слухам от друзей, дошел до Кушникова. Авось, не заблудился. Тут двадцать шесть тысяч крестьян: прекрасное поле, хотя и не без-терния, для главного хозяина!

Батюшков на даче, но ему не лучше. Муравьевых не терпит и в себе не пускает и ничего от них не принимает. Сестре в минуту откровенности сказал: «Держись одного Тургенева и никого больше». Впрочем, я его не баловал: грезы его принимал или с насмешкою, или серьозно и строго и не одобрял их.

Прости! Скажи Жихареву, что буду о деле писать к нему. Или, лучше, напишу теперь, а ты передай ему.

У меня был в Пансионе еще приятель добрый и верный: кривой Замятин, которого мы, как Родзянку, любили и сердили. Благородный сердцем, но вспыльчивый и враг всего низкого, не мог никогда переносить и от приятелей обиды. Он был несчастлив и по службе, но несчастнее в семействе; брат его, изверг, притеснял, бесил его. Он в присутствии Оболь[янинова], то-есть, совестного судьи, дал ему пощечину за обиду, то-есть, почти побои, кой брат нанес ему в деревне. Тот подал жалобу. Дело у князя Д[митрия] В[ладимировича]; вели выправиться о ходе его. Чего надеяться или страшиться? Просить ли мне князя или кого под рукою? Я хочу определить его в службу, но как с сим процессом? Уведомь поскорее.

540. Князь Вяземский Тургеневу.

18-го июля. Москва.

Отдай прилагаемое письмо Туркулю и 125 рублей при нем из денег, что у тебя. «Я получил «Тысячу и одну ночь»: спасибо! Каково идет твое сумасшествие? Грешно смеяться над безумием при Батюшкове: мне все кажется, что наношу ему личное оскорбление. Каков он, милый? Каков Карамзин? Я, по отъезде, ничего не знаю об них.

Решите в совете Блудова и Дашкова, отвечать ли глупому или подлому Булгарину? Предвижу, что могу его в прах расчесать, но что-то совестно засучивать бесперестанно рукава. Решите!

Скажи Карамзиным, что мы здоровы. Я на часов был в Москве и сейчас возвращаюся в Остафьево. Обнимаю тебя.

Что Граббе? Поклонись ему. Ведь я тебе дал деньги на подписку Мартынова? Кажется, что-то вышло уже?

Что Кочубей? Когда встретишься с Уваровым, спроси, может ли он быть в пользу частным фабрикам суконным? Тогда отнесся бы я к нему с просьбою, а по пустякам и говорить не хочется. Или скажи об этом Карамзину. Уваров бывает в Царском Селе, и он с ним скорее переговорит. Прости! Кланяйся Карамзиным.

541. Князь Вяземский Тургеневу.

30-го июля. [Москва].

Что слышно о коляске, о Кочубее? Тебя хоть убей, а ты все забываешь. Не забудь доставить Жуковскому прилагаемое поскорее. Дела заволокли в Москву пыльную, душную, глупую, жаркую, которую белят и красят, и подмывают, и подновляют, и залепливают, как старую – , которая в будни дома ходит свинья свиньею, а в праздник, к приезду гостей, охорашивается насильственно.

Что за дурачье! Павел I нашел по Казанской дороге мосток с ниточки, свежий, новый. «Давно ли его сделали?» спросил он у исправника. – «К приезду вашего величества». – «Напрасно, я могу ездить тут, где и подданные мои ездят», отвечал он и отставил исправника. Теперь, в рабочую пору, посылали поголовно крестьян наших на большую дорогу щипать травку с новой, еще неезженной, которую мы же делали прошлою осенью и только глядели на нее с объездов, по коим валяли нас до полусмерти.

Вот небось это письмо, хотя и распечатается, а не покажут его, кому следует. Простите! Сейчас возвращаюсь в Остафьево. Что Батюшков? приезжие туляки сказывали, что там очень довольны приемами Кривцова. Дмитриев начал писать свои воспоминания.