Полная версия:
Страшная граница 2000. Часть 3
Ответом был грозный хищный рык разозлённого льва.
И следом – мощный удар ногой по спинке кровати.
Гиви сражался с трусливыми, но многочисленными гиенами!
Бежав с поля секс-боя, Гиви нажил себе коварного и хитрого врага. «Врага» была красива, стройна и очень злопамятна.
Именно она, бандерша девчачьей общажной шайки, получила самый сильный удар от нашего непутёвого курсанта. И, пользуясь своими обширными связями в нашем военном училище, узнала фамилию Гиви, курс и всё остальное.
Минусом было то, что спортсмен Гиви практически не ходил в увольнения. А ежли и ходил, то покупал себе мороженку и скромно-одиноко сидел в кинотеатре.
Плюсом было скрупулёзность Шиукаева в отношении дружбы. Любую просьбу друга он выполнял сразу, не задавая вопросов.
Такая просьба и поступила от курсанта Демирджи:
– Выручай, брат! Вечером в общаге медучилища сабантуй. Моей подруге – 18 лет! Юбилей! Но просила без тебя не приходить! Хочет познакомить тебя с девчонкой. Очень скромной.
– Почему со мной? – наивно вопросил Гиви.
– Видела тебя на соревнованиях по боксу. Очень ты ей понравился!
Гиви, конечно, не мог отказать другу. Хотя и опасался самоволки. Но что ради дружбы не сделаешь!
Однако вмешался его величество случай. Крутя на перекладине «солнышко», Гиви неудачно задел стоящего рядом курсанта. И оба загремели в санчасть.
Правда, ненадолго. Вечером, прихрамывая, Шиукаев вернулся в родную казарму. Но медицинскую общагу и скромную девушку пришлось забыть.
Демирджи, почесав затылок, решил сделать замену:
«Какая ей разница! Краюху приведу! Такой же громила, как Гиви! Может, ещё больше понравится!»
Громиле Краюшкину эта замена понравилась.
В полутёмной комнате медицинской общаги курсантов ждал очень жаркий ласковый приём. Такой жаркий, что Демирджи не успел назвать имени Краюшкина.
Да его никто и не спрашивал.
Оба курсанта, выпив коньячку и шампанского, запомнили только жаркие нежные объятия, страстные поцелуи и радостные волнующие женские клики.
Очнулись они только в такси, скрипнувшем тормозами у второго КПП военного училища.
– Мы где? – не понял Демирджи.
– Ваше училище! Девки приказали сюда доставить! – заржал седовласый водитель. – Сильны девахи! Загрузили вас, и даже не поморщились!
Краюшкин тоже пришёл в себя.
Но покинуть такси ему мешала боль в промежности.
– Ну ты и секс-гигант! – восхитился Демирджи в ответ на жалобы Андрюхи.
КПП они миновали благополучно, ибо дежурили там их сотоварищи. Но ближе к казарме Краюшкина начали одолевать сомнения, вызванные сильной болью в области паха.
И только в казарме, сняв брюки, Андрюха обнаружил стальной замок, сковавший его причиндалы самым жестоким образом.
– Демир юмуртга! По-туркменски это – «Железные яйца»! – прокомментировал Демирджи. – А моя фамилия тоже от слова «демир», то есть железо. Переводится как «кузнец». Сейчас буду тебя расковывать!
Так Андрюху, еле живого от испуга, притащили ко мне в каптерку. И привязали орущего курсанта к лавке.
Я достал слесарную ножовку и…
Писец подкрался незаметно, в виде помдежа по училищу. И нас потащили на гауптвахту. Разбираться.
– Ладно, бл..дь! Идите на х…, в роту! Лишаетесь, бл..дь, увольнения на полгода! – разобравшись в нашей странной истории, решил батяня-комбат. – Демир, бл..дь, юмуртга!
глава 12Курсант-ревнивец– Часовой пропал! – сипло выкрикнул сержант Краюшкин, забегая в караулку военного училища.
– Кто пропал? – поднимая голову от стола и смахивая рукавом шинели кружку с холодным чаем, уставился на него лейтенант Глущенко, наш взводный.
– Курсант Гаврилов! Склад ГэСээМ охранял!
Лейтенант потряс головой, отгоняя предутреннюю дремоту:
– Погоди! Может, поссать куда пошёл?
– Да нет нигде! Везде искали!
Лейтенант испуганно глянул на телефон:
«Докладывать о ЧэПэ? Или подождать? Всё ж таки День Советской Армии, 23 Февраля! „Пришьют“ политическую составляющую! За такое ЧэПэ запросто выпрут в войска! Если, конечно, не посадят. А может, и посадят. Ведь не было, за всю историю училища, такой хрени! Да ещё в главный военный праздник! Твою ни мать!»
Чтобы скрыть испуг, взводный нарочито грубо спросил:
– Что, диверсанты его похитили? Моссад израильский?
– Не похоже! Надо поспрашивать его земляков. Ильин говорил, что скандалил Гаврилов со своей молодой жинкой. Может, в этом причина? Домой побежал разбираться?
Меня, как самого ближнего земляка Гаврилова, тут же подняли с деревянных нар и разбудили нервозными пинками:
– Чё там у Гаврилова с женой?
– В смысле? – тараща сонные глаза, не понял я.
Лейтенант звонко и тонко выкрикнул, переходя на свой обычный нервозный тенор:
– Пропал твой Гаврилов! Говори давай, чё там у него с женой? Может, побежал стрелять её? Откуда она родом, с его хутора?
Почесавшись и сладко зевнув, я рассказал всё, что знал о молодой супруге курсанта Гаврилова. А знал я, как и все, очень мало.
Наташку, стройную гибкую красавицу из родного хутора Безымянка, Слава Гаврилов давно присматривал. И летом, будучи на втором курсе, решил: «Пора жениться!»
Стали они жить-поживать, да добра наживать.
Жили недалеко от военного училища, снимая комнату в частном секторе. И всем были довольны. А что? Два года, и Гаврилов – лейтенант!
Но! Страшно не понравилось Славику, что его любимая жинка мгновенно позабыла о скромности и начала (о ужас!) красить губы да рядиться в короткие юбки.
Его душа, помня заветы хуторских казаков-старообрядцев, страшно вознегодовала.
Придя из увольнения, Гаврилов размахивал кулаками у моего носа и брызгал слюной от возмущения:
– Я ей гутарю: «Сыми тряпки! Не позорь хутор!» Она, змеюка, лыбится! Я гутарю, шо морду набью! Опять лыбится! Ты, гутарит, будущий офицер. И не должон руки распускать по мелким поводам. А какой же это мелкий повод? Губы красит! Срамота! Кошмар!
Выслушав мои воспоминания, Глущенко уточнил:
– Так бил Гаврилов жену или нет?
– Говорит, не бил, а только учил. Намотает косу на руку, и учит. А как учит, не говорил! Наверное, бил, но несильно. Иначе бы убил. Удар у Славика что надо! Мы ж с ним боксом и рукопашкой занимаемся. Сильный удар! Если попадёт, конечно.
Лейтенант Глущенко посмотрел на часы и нервно закусил губу. Соображал, что же делать. Докладывать о ЧэПэ или пробовать искать беглеца своими силами.
А может, Гаврилов не беглец, а убили его и забрали автомат!
Видя нерешительность взводного, я предложил:
– Товарищ лейтенант! Разрешите, мы сгоняем на хату Гаврилова? Тут рядом, пять минут ходу.
Глущенко побарабанил пальцами по стеклу, уложенному на письменный стол. Поморщил высокий лоб. И решил:
– Давай, Ильин! Бери своего земляка Пшеничного и беги! Одна нога здесь, другая там! Как у вас в станице говорят, шамером!
Этим самым шамером, почти ураганом, нас донесло до хатки, снимаемой нашим исчезнувшим земляком.
Ткнув гамкающего во дворе злобного пса под рёбра, мы забежали на высокий крылец. Постучали. И сразу, не дожидаясь приглашения, влетели внутрь.
За столом, горестно подперев руками седую голову, сидела древняя бабуля. Заслышав грохот наших подкованных копыт, она подняла маленькие глазки, утонувшие в глубоких морщинах.
– Никитишна! Славик приходил? – с порога выкрикнул я.
Старушка вздохнула и показала скрюченным пальцем на стену:
– Вона! Глянь!
На большом фото, прикреплённом кнопками к обоям, улыбалась юная очаровательная жинка нашего злобного Славика.
Хм! Ну и чего такого? Улыбается!
Ничего не поняв, я было повернулся к бабуле. Но что-то меня смутило на снимке.
Ах да! Посреди фото чернела маленькая дыра!
– Дыря! – подтвердила бабуля. – Славик прибёг, глянул у комнатку, а жинки нету. Записка токмо. Убёгла жинка до хутора. Не хотит, грит, терпети бой от паганава супружника.
– Так она чего, до хутора, к родителям, побёгла? – удивился я решительности молодой хуторянки.
– Знамо дело, до хутора! – вздохнула старушка. – А Славик и збесивси! Как стрельнёт у портрету! Грит, убью дуру! И побёг!
– Куда побёг? – воскликнул молчавший до того Коля Пшеничный.
– Знамо куда! На хутор к сабе!
Лейтенант, выслушав наши разведданные, начал бегать по караулке, как тигр в клетке. Голова его искрила от напряжения, выдавая «на-гора» единственную истеричную фразу:
– Твою ни мать!
Коля Пшеничный мрачно крутил головой вслед за тигриными прыжками лейтенанта. И, почесав затылок, предложил:
– Товарищ лейтенант! Гаврилов взял деньги у бабули. Но совсем мало. На частника-таксиста не хватит. Стало быть, поедет на автобусе. Надо бежать на автостанцию.
Лейтенант остановил свой нервный галоп и удивлённо посмотрел на странного курсанта:
– Пшеничный! Ты дурак, что ли? С автоматом – на автобус?! Ты чё! Скорее всего, захватит легковушку да ринется догонять свою жену. Сколько до его хутора по трассе?
– Ну, километров сто пятьдесят, ежли через Михайловку иттить. Город такой перед их Безымянкой.
Глущенко пожевал губами, наморщил лоб. И решил:
– Так! Едем на моём «Запорожце»! Ильин, Пшеничный, сдать оружие и за мной! Сержант Краюшкин, принимай командование на себя! Никому не докладывай!
Пока мы стремительно мчались, как черепахи, на стареньком пыхтящем «Запоре» по ночной трассе, Глущенко выспрашивал подробности о беглом курсанте.
Главным образом, интересовала его возможность уговорить бешеного Славика сложить оружие и не пострелять полхутора.
В городишке Михайловка мы заехали в местный отдел милиции, и лейтенант кратко обрисовал ситуацию. И попросил помощи в разоружении курсанта.
Сонный капитан долго таращил удивлённые глаза на странных военных, рассказывающих о вооружённом солдате. Не верил! По вскоре проснулся и начал действовать. Позвонив куда-то, он затребовал взвод из батальона Внутренних Войск, квартировавшего в городке.
И пообещал нашему литёхе, что курсант никуда не денется:
– Окружат его, постреляют над головой. Сложит оружие как миленький!
– А если не сложит? – насторожился я такой решительности местных ВэВэшников.
– Пристрелял. И дело с концом! – сонно зевнул капитан.
Слова эти сильно подействовали на Глущенко. Выскочив из милицейского околотка, он запрыгнул в свой «Запор»:
– Едем! Надо опередить этих костоломов! Пристрелят дурака Гаврилова, даже не поморщатся!
На подъезде к хутору Безымянка фары высветили скромный белый обелиск с красной звездой на верхушке.
– Сражение здесь было в Гражданскую войну! – сквозь рёв и дребезжание авто крикнул я. – Красные преследовали белоказаков, своих же станичников. И напоролись на засаду. Казаки дождались, когда полк красных вытянется в узкой горловине между буграми, и атаковали. Казачья лава – с трёх сторон! Много тогда порубали!
Глущенко лишь покачал головой.
– Здесь не бугры, а настоящие дюны, как в Прибалтике! – прокричал он, поворачивая на песчаную узкую дорогу.
Зимнее холодное небо начало светлеть, гася звёздную подсветку.
Единственная улочка хутора пестрела белыми тулупами и цветастыми кацавейками. Народ столпился у низенького плетня, ограждавшего чей-то двор.
Затормозив рядом, Глущенко высунулся из окна:
– Что случилось?
Седобородый старик в чёрном зипуне равнодушно осмотрел «Запорожец» и махнул рукавицей в сторону дома:
– Славик Гаврилов прибёг с ружжом! Тама – родители евоной жинки. Требуит з них свою жинку. Гутарит, шо прячут воны дочу. Стрельнул ужо два раза! Нас не пущает. Гутарит, шо застрелит.
Глущенко вылез из авто и хлопнул дверцей:
– Ильин, пошли уговаривать дурака!
Зайдя на крыльцо, лейтенант начал барабанить в дверь и греметь хлипким засовом:
– Курсант Гаврилов! Это лейтенант Глущенко! Выходи! Поехали в училище!
В ответ – тишина. И почти сразу – звон разбитого стекла.
Из окна высунулось дуло автомата.
– Всем назад! С крыльца! Застрелю! – нервный крик Славика утонул в грохоте автоматной очереди.
От неожиданности Глущенко споткнулся и кувыркнулся на землю. Вскочив, бросился за плетень:
– Ильин, ложись!
Закурив и переведя дух, лейтенант приказал:
– Ильин! Может, тебе удастся уговорить дурака? Только смотри, времени у нас мало. В любой момент нагрянув ВэВэшники да застрелял придурка к еб..й матери! Тогда уж точно меня посадят!
Метнувшись за ствол берёзы, растущей рядом с окном, я начал переговоры:
– Славик! Это Ильин! Две минуты можешь послушать?
– Пошли все на х..й! Пока жену мою не приведёте, разговора не будет! Я сказал! – нервно завизжал мой друг, выглядывая из-за белой оконной занавески.
– Славик! Ну и выпусти родителей жены. Они и приведут!
– Хрен там! Не хотят! Матерятся на меня! Надо их пристрелить!
«Бл..дь! В таком нервозном состоянии он реально может застрелить!» – думал я, лихорадочно перебирая варианты дальнейших своих манёвров.
Надо ведь успокоить парня, а затем предложить подходящий для него выход. Понимает ведь, что ждёт его тюрьма.
И заложников захватил, и оружие похитил, и самовольно покинул воинскую часть. Лет на двадцать может присесть!»
– Славик! Так родители ни в чём не виновны! Зачем их стрелять? – крикнул я, выглянув из-за дерева.
Ствол автомата, высунувшись из окна, мгновенно уставился на мою глупую наивную голову:
– Петро! Мы с тобой друзья! Но если ты полезешь сюда, застрелю!
– Зачем мне лезть? – усмехнулся я, подходя к окну. – Хочешь, стреляй! Всё равно я собрался после училища в Афган. Там быстрее подстрелят, чем здесь. Так что стреляй! Только в чём тебе-то польза? Ты ж не душман, чтоб русских стрелять.
Славик усмехнулся:
– Не подходи, застрелю!
– Своих стрелять – дурное дело! – вздохнул я тяжко. – Мы вот проезжали на трассе у памятника погибшим казакам. Тогда, в восемнадцатом году, постреляли да порубили казаки своих же станичников. И чё они доказали? Полхутора вашего опустело навсегда!
Славик выглянул в окно, присматриваясь к толпе на улице:
– Ты чаво вспомнил Гражданскую войну?
Не ответив ему, я спросил:
– Славик! А ты тогда, в восемнадцатом, на чьей стороне был бы?
Гаврилов что-то буркнул в ответ и притих. А затем крикнул:
– За настоящих казаков я, за белых! А красные – предатели Дона! Присягу нарушили, перешли к новой власти. Думали, Советская власть земли им побольше даст. Хрен там! Последнее отобрали! Отец Наташки рассказывал, как продотряды последнее зерно по амбарам шарили. Штыками землю тыкали, искали спрятанный хлеб. И расстреливали казаков, которые зерно спасали. А семьи казачьи потом с голоду пухли, умирали! А потом всех загнали в колхоз. Денег не платили, выдавая лишь чуток зерна. На прокорм. А уехать никуда нельзя было, паспортов специально не давали. Как рабы! Вот тебе и красные!
Выслушав гневную контрреволюционную речь Славика, я понял, что стрелять родителей жены он раздумал. Поэтому принялся за разум ревнивого курсанта:
– Славик! Включи логику! У тебя времени очень мало. Из Михайловки едет взвод ВэВэшников. Нам сказали, это такие отморозки, которые не станут с тобой разговаривать. Расстреляют вместе с родителями, и скажут, что так и было. Ещё и виноватым тебя назначат. Скажут, ты убил стариков.
Сделав паузу, я спросил:
– Но есть второй вариант. Сказать?
Гаврилов, не опуская автомата, недоверчиво хмыкнул:
– Давай, бреши!
– Лейтенант Глущенко хочет замять ЧэПэ, чтоб не докладывать командованию. Если ты выходишь, мы садимся в машину и едем в училище. Без последствий для тебя. Думай! Только быстро думай, пока дурные ВэВэшники не приехали!
Ствол автомата уполз внутрь хаты.
А лейтенант, слышавший мои слова, злобно зашипел:
– Ильин! Ты чё там обещал за меня?! Я ничего не обещал! Доложить командованию я обязан!
Повернувшись к нему, я тихонько, чтоб Славик не услыхал, спросил:
– Товарищ лейтенант! Если Славика будут судить, я скажу, чтоб меня тоже арестовали. Скажу, что помог ему бежать с оружием.
Глущенко вытаращил глаза:
– Ты чё, правда организовал побег?
– Конечно, нет! Но я не прощу себе, что обманом выманил друга и заставил сдаться. Я ж обещал, что ничего ему не будет! Так что вместе сядем в тюрьму!
– Твою ни мать! Два дурака! – только и вымолвил взводный.
И тут дверь хаты морозно скрипнула.
Выйдя на крыльцо, Славик отстегнул рожок от автомата и протянул мне «ствол»:
– Ладно, поехали!
глава 13
Сожрет – не сожрет?
Самый важный человек в роте – это каптерщик.
Мне тоже посчастливилось быть таковым.
Хранились в нашей каптерке и чемоданы курсантов.
А в чемоданах находилось, особенно после отпусков или приезда родителей, огромное количество съестных припасов.
А кому перепадало из этих запасов? Правильно, каптерщику!
И вот однажды вечером заходят в каптерку курсанты нашего 4 взвода Гена Руденко и Зиновий Волошин.
Гена – мой земляк из райцентра Даниловка. Он мал ростом, сухощав, спереди несет длинный нос и бульдожьи челюсти. Зиновий – высокий наивный умный интеллигент, никогда не ругающийся матом.
Зиновий открыл свой чемодан и достал страшный для страны дефицит – три большие коробки шоколадных конфет.
Эти дефициты приберегались для всего нашего взвода, чтоб отпраздновать день рождения наивного курсанта.
Тыча пальцем в пузо маленького Гены, Зиновий удивленно молвил:
– Он спорит, что съест все три коробки! Вот врет! Сейчас делаем эксперимент. Сказал, что если проспорит, купит пять коробок!
– Зиновий! Остановись! – вскричал я громко. – Этот бегемот сожрет не только три, а тридцать три коробки! Ты его не знаешь!
Но курсант был очень наивным! Меня он не слышал.
Гена, снисходительно глядя на меня, открыл коробку и раскрыв ворота своей огромной пасти, высыпал туда полкило драгоценных фигурных конфет.
И молча распечатал вторую коробку.
Понимая, что промедление смерти подобно, и через минуту от дефицита останется один лишь запах, я сграбастал четыре конфетины.
Гена сожрал все, предложенное наивным курсантом, и гордо заявил:
– Зина! Ты проиграл! Гони деньги!
Зиновий, ошарашенный мгновенным проигрышем, молчал.
Гена повернулся ко мне:
– Что-то я не насытился! Давай мой чемодан! Зину угостим, а то загрустил он!
Из недр широкофюзеляжного чемодана Гена достал большой сверток и понюхал его. Торжественно развернув бумагу, протянул мне котлеты.
– Ты отравить нас вздумал?! – настороженно спросил я, принюхиваясь. – Ведь котлеты твои лежат здесь трое суток! А мясо положено хранить только в холодильнике!
Гена презрительно хмыкнул:
– Интеллигенты! Как хотите! Мне больше достанется!
Открыв свою широкую зубастую пасть, Гена метнул туда пять большущих, с лапоть величиной, котлет.
глава 14Раздолбай всея прокуратурыНовогоднюю праздничную ночь 1984 года мне предстояло уныло-мерзко провести в стенах городской прокуратуры.
Новый год был не совсем новым. А был он старым Новым годом, выпадающим, как водится, на 14 января.
Наш «замок», то бишь замкомвзвода сержант Крымов, специально упёк меня на новогодний праздник в застенки прокуратуры. И упёк, твою мать, без малейшего повода.
Просто точил на меня свой гнилой зуб. И всё время делал попытки упрятать меня, мятежного курсанта, в наряды вне очереди да всякие подобные богопротивные мерзопакостные дела.
Очень уж сильно подозревал наш «замок», что я есть истинный раздолбай и нарушитель воинской дисциплины.
В принципе, сержант не шибко ошибался.
Однако ж выловить меня не удавалось.
Да ловить-то было нечего! Прегрешения мои имели, в общем-то, миролюбивый характер и никого не ущемляли.
А вот грешки других курсантов как раз и задевали интересы других. Но сержант вовремя закрывал на это свои глаза.
Надо сказать, поймать нарушителей пытался даже наш бравый старшина Лавлинский. Но ловил не всех.
Самые сообразительные ускользали из его цепких волосатых лап, как юркие пугливые пескари в мутной речной воде.
Вот характернейший примерчик.
Взгрустнулось тёмной глухой морозной ноченькой курсантам нашего взвода.
Пошли они в туалет. Покурить, стало быть, душу отвести.
Дымят как паровозы и тихонько ржут, как полковые кони.
И не видят, наивные, что крадётся по коридору, злодейски шевеля кошачьими длинными усами, коварный хитрый старшина.
Курсант Смекалин, смекалистый толстяк, стоит на шухере. Выглянув в щёлку, перед самым своим толстым носом видит торжествующую ухмылку Котофея Старшиновича.
– Товарищ старшина! Вот они! Держите их! – благим матом орёт смекалистый Смекалин, бросаясь в щель между старшиной и дверью.
Такой смекалкой я, по счастью, не обладал. Неудобно было бы скрываться от врага, бросая друзей, хоть и шутливо.
Мои деяния носили, можно сказать, логичный рационализаторский характер.
Нужен пример? Вот он.
Стоит всё училище на тёмном, холодном, продуваемым лютыми снежными ветрами широком плацу, и ждёт общеучилищной вечерней нудной поверки.
Растирая опухшие от холода уши, курсанты молча ждут, когда старшина хриплым от мороза голосом прокричит их фамилию.
А заслышав, отвечают на зов, матюкаясь про себя:
– Я!
Тот же самый отмороженный долбанизм повторялся каждый понедельник, когда всё училище строилось на развод.
«В чём смысл этого долбанизма? Зачем стоять битый час на лютом холоде, отмораживая уши?» – билась в моей непутёвой голове революционная мысль.
Решение созрело быстро. Надо минус превратить в плюс: использовать свой небольшой природный рост, благодаря которому стоял я позади взвода.
Когда рота приходила на очередное отморожение, я тихонько, «погулять как будто вышел», скрывался в стоящую позади тёплую столовую.
И, прижавшись к жаркой батарее отопления, из окна наблюдал за училищными манёврами.
Как только громыхала команда «Оркестр! Играй „Зорю“!», я готовился к выходу на сцену.
– Трум-трум-трум, там-та-там-тарам! – продолжал оркестр разгонять морозный звонкий воздух. Курсанты радостно топали сапогами, дабы согреться в движении.
Как только наша 18-я рота выходила с плаца и втягивалась в узкую аллейку, я покидал свой эНПэ, то бишь наблюдательный пост. И незаметно присоединялся к марширующим товарищам.
Самое удивительное для меня, что никто, даже зловредный сержант-«замок», не раскусили моего революционного ноу-хау.
Сержанта Крымова, видимо, тревожили смутные сомнения.
Наверное, поэтому он порою, стоя впереди взвода на очередном глупом построении, подскакивал как ужаленный.
Бежал в конец строя и, глядя прямо на меня, завывал, брызгая ядовитой слюной:
– Где Ильин?
С усмешкой глядя на его красную от натуги морду лица, я нарочито браво рявкал:
– Яволь!
Сержант кривил губы:
– Три наряда вне очереди!
– За что?
– Пять нарядов! – радостно шипел он. – За пререкания в строю!
И настороженно глядел на мои губы, пытаясь прочитать матершинную хулу в его адрес. И читал, видимо, такое:
«У! Таракан беременный!»
На самом же деле мои слова были катастрофически мирными:
«Судьбе как турок иль татарин
За всё я ровно благодарен.
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу».
– Ещё пять нарядов! – брызгала ядом гадюка.
В общем, взаимоотношения у нас были самые дружеские.
Чтобы порадовать своего друга-начальника, я, как редактор стенгазеты, рисовал на сержанта очень смешные шаржи.
К примеру, как он, сержант, болтается сосиской на турнике, издавая свинячье хрюканье.
Ну как мне, интеллигентному редактору, пройти мимо того, что бравый сержант не мог подтянуться даже одного раза? И за него нормативы пытался сдать другой, не похожий на толстого сержанта курсант! Однако обман сей вскрыл суровый начфиз.
За мой гениальный шарж получил я, как обычно, пять нарядов вне очереди…
Под Новый старый год моему любимому сержанту повезло на повод для расчётов со мной. Повод подала «гражданская» прокуратура.
В январе городской прокурор запросил у военного училища помощь в охране объекта.
Объектом был кабинет прокурора, сейф которого хранил важнейшие документы по расследованию преступлений кровожадной банды «Чёрная кошка». Именовалась она так, чтобы напомнить шайку из кинофильма «Место встречи изменить нельзя».
И что же остаток банды? Смирился?
Никак нет! Оставшиеся на свободе бандюганы спланировали нападение на здание прокуратуры, дабы уничтожить материалы уголовного дела и все вещдоки.
13 января наш 184 взвод заступил в караул. И мстительный сержант решил отправить меня туда, где Макар телят не пасёт, то бишь на самый дальний объект.
