На границе фантазий, в темнице снов

– Связь есть? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Отлично, – продолжил он, – а где журналист?

– Он пропал, – сказал я, посмотрев Жене в глаза.

– Что-о? … То есть, как пропал? Тут лес кругом, – кричал на меня Женя.

– Я откуда знаю как. Пропал и всё. Нет его! – крикнул я Жене в ответ.

– Блин, этого не может быть, просто не может, – тихо сказал Женя, смотря куда-то в пустоту.

Я увидел страх и у него в глазах. Сев рядом с ним, я уставился в землю. Саша плача попросила, чтобы я ей сказал, что всё будет хорошо. Я выполнил её просьбу, но сам даже боялся об этом думать. Видимо, по моему взгляду она поняла, что я не верю в это, и в истерике стала кричать, зовя на помощь. Сорвав голос и ничего не добившись, она села рядом с нами и вновь заплакала.

Я осмотрел ногу Жени. Щиколотка опухла и была сизого цвета. Идти он не мог, учитывая бурелом и поваленные деревья. Я попробовал его нести. Ничего хорошего из этого не вышло. Как только я помог ему подняться и попробовал сделать первый шаг, он сразу стал кричать и ругаться, когда его вывихнутая нога задела дерево. Да и идти-то было некуда. Я помог Жене сесть, а сам сел рядом с Сашей.

– Ты родителям сказала, куда едешь? – спросил я её.

– Да, – продолжая плакать, ответила она.

– А ты, Женя? – обратился я к нему.

– Ага, сам только на это и надеюсь, – сквозь зубы сказал он.

– Да, и у журналиста жена знает, куда мы поехали. Так что искать нас будут, – постарался я успокоить всех и в первую очередь себя.

До сумерек мы просидели в состоянии потрясения. Угасающий дневной свет превращал не так давно ещё зелёные ветви елей в чёрные контуры на бледном небе, которое через некоторое время стало стремительно темнеть. Пока ещё не забрезжили первые звёзды, я стал кричать о помощи, но бесполезно. Измотанная, уставшая и выплакавшая все слёзы Саша попросила меня не кричать. Я вновь сел рядом с ней, и она, свернувшись калачиком, забылась тревожным сном, сложив голову мне на колени. Женя стонал рядом, периодически впадая в дремотное состояние.

Я же не мог спать. Мысли о том, как прожить эту ночь, сменялись теми, что сейчас делают мои родители. О том, что я еду в зону, я сказал только матери. Я отгонял от себя мысль, предательски закрадывающуюся ко мне в сознание, что я больше её не увижу. Совесть не давала мне покоя. Я снова вспомнил наш скандал с ней, вспомнил мои обидные слова в её адрес, и невыносимое чувство вины стало терзать моё сердце. «Так глупо, – подумал я, – поругался-то из-за пустяка». Но слова сказаны, а прощение не попрошено. В отношениях осталась недосказанность и молчаливое напряжение. Я даже боялся подумать о том, что так всё и останется. Мне не хотелось, чтобы эта недосказанность и обида были последними воспоминаниями моей матери обо мне. Уход близкого человека из жизни переживать всегда легче, когда последние воспоминания о нём не связаны со ссорой, обидой или болью. А брошенные в запале бранные слова всю жизнь будут терзать и угнетать того, кто остался жить. Если бы знать наперёд, что всё так сложится. Думать о том, что мы останемся в этом лесу, в этой зоне, не хотелось. Но окружающий нас мрак леса невольно наталкивал на эти мысли.

До этого случая ночь в лесу я проводил только в детстве, пару раз вместе с отцом. Воспоминания об этом практически стёрлись, и я даже не помню, было ли мне тогда страшно. Но сейчас, находясь в кромешной тьме, мне было очень страшно. Ужасал не столько сам лес, сколько осознание того, что мы заблудились и окружает нас непроглядная ночь. Она была чёрная, как тушь. Сияние звёзд давало мне слабую надежду, но не свет. Тонкий серп стареющей луны так же не спасал от тёмной ночи. На расстоянии одного метра ничего не было видно. Со всех сторон раздавались звуки леса. Каждая надломившаяся веточка рисовала картины того, что к нам подходят волки или ещё бог весть знает что.

Я посмотрел на Сашу и вспомнил, что это была её идея найти эту зону. «Зачем только предложила?» – подумал я, начиная испытывать к ней лёгкую злость. Я снова вспомнил про мать, и сердце моё заныло, когда я представил её опечаленное лицо. Причём виноват в этом был именно я. Именно я, повернувшись к ней спиной, ушёл, хлопнув дверью и заставив её терзать себя. «Если бы только возможно было повернуть время вспять», – подумал я. Сидя в этом мрачном лесу, я обещал себе, что больше никогда не скажу ей ничего обидного, лишь бы только можно было выбраться отсюда. Только сидя в этой непроходимой чаще и ясно представляя, что я могу отсюда никогда не выбраться, я понял всю важность последних слов, которые мы говорим друг другу, и важность тех отношений, которые мы оставляем после своего ухода.

Я вспомнил журналиста и его жену. Вспомнил её взгляд и понял, что и она была зла на него, когда он решил ехать с нами. И виноваты в этом были мы. Из-за нас он пропал, и из-за нас его жена будет всю жизнь винить себя за то последнее чувство, с которым она отпустила мужа.

Ночь была бесконечно длинна и ужасна. От каждого звука в лесу останавливалось сердце и перехватывало дыхание. Мне казалось, что я сойду с ума от неведения того, что происходит вокруг. Жуткий страх не давал мне возможности заснуть. Саша, видимо чувствуя защиту во мне, спала рядом, периодически просыпаясь и вскакивая. Женя простонал всю ночь. К нашему счастью, никого из диких животных к нам не привлекло. Воя волков я тоже не услышал. Но и без него было не по себе. Каждая минута растягивалась, превращаясь в часы. Было невыносимо сидеть вот так, в полной темноте, не зная, который час и когда наступит рассвет. Мне казалось, что я никогда его не дождусь. Час за часом я сидел, уставившись в непроглядную темень вокруг меня. Что я пережил за эту ночь, словами не описать. Это был один сплошной страх, растянувшийся на целую вечность. Когда ночное небо наконец-то стало приобретать матовые оттенки, а звёзды растворяться в нём, я начал различать контуры поваленных вокруг деревьев. Тьма постепенно рассеивалась, и я увидел, что нас по-прежнему окружает сплошная стена из стволов старых елей. Восходящее солнце разбудило птиц, и их неугомонный щебет успокоил меня, как ничто другое.

Я не понял, как заснул. Стресс, в котором я пребывал всю ночь, прошёл, и обессиленный я провалился в сон. Меня разбудила Саша. Её веки были опухшими от слёз, глаза уставшими, несмотря на то, что всю ночь она спала. Мы перекусили бутербродами (у каждого в рюкзаке был сухой паёк) и чаем из термоса.

Часть дня мы кричали, зовя на помощь, но безрезультатно, как и вчера. Я залез на макушку ели, но увидел лишь лес, который простирался до самого горизонта и, дюны рядом с нами. Телефоны не включались. Я решил обойти дюны по окружности, в надежде, что найду тропинку. На силу уговорив Сашу остаться с Женей, я положил у кромки леса, в том месте, откуда вышел, рюкзак Жени и пошёл вдоль дюн.

Вчера мне показалось, что они занимают небольшую площадь. Но сегодня, пока я шёл, у меня стало складываться впечатление, что им нет конца. Пейзаж на протяжении нескольких часов не менялся – слева от меня были дюны, справа – лес. Сколько бы я ни шёл, все было одинаковым, и никакого намека на тропинки. Когда солнце достигло зенита и стало медленно клониться к горизонту, я стал волноваться, так и не видя рюкзака. Тревога с каждым шагом всё больше проникала в меня. Паника постепенно стала просыпаться во мне. Воображение уже рисовало контуры грядущей ночи, которую мне придется провести одному. Невзгоды всё-таки легче переносятся, когда ты не один. Я не выдержал и стал звать Сашу, от истерики сорвав голос на фальцет. Но, как и прежде, на все мои крики мне отвечала только тишина. Я закусил губу и чуть не зашёлся в крике. Быстро взбежав на вершину первой дюны, я посмотрел кругом. Первое, о чём я подумал, когда увидел раскинувшийся передо мной ландшафт, это то, что я, не сходя с места, сойду с ума. К несчастью, я в полном сознании, которое стремительно заполнял ужас, продолжал стоять на вершине дюны и смотреть на окружавший меня кошмар. Бесконечный океан белого песка убегал вперед и терялся на горизонте. Эта песчаная тюрьма прямой линией расходилась в обе стороны, возможно сливаясь где-то вдали с кромкой леса.

В полном исступлении я спустился с дюны, сел рядом с елью и впервые в жизни не знал, что мне делать. То, что я увидел, не могло происходить в реальности, во всяком случае, я не мог в это поверить. Я убеждал себя, что я сплю и сон очень реален. Скоро я проснусь, и всё исчезнет сразу. Но шли часы, а дюны и лес продолжали оставаться той единственной реальностью, которая меня окружала. Я заорал в панике, зовя на помощь, пока не охрип. Но в лесу продолжали лишь петь птицы. Решив двигаться дальше вдоль леса, я провёл в пути ещё несколько однообразных часов. Рюкзака Жени я так и не увидел. От страха в животе всё крутило и сводило от холода. Выбившись из сил, я зашёл в лес, сел около старой ели и в одиночестве стал ждать захода солнца.

Пока ещё не наступили сумерки, я достал из рюкзака блокнот с ручкой и решил всё записать с самого начала. Вновь вспомнив о матери, я сделал первую надпись: «Мама, прости меня». Я знал, что она будет молиться за меня. Сколько я себя помню, она постоянно ходила в церковь. Я же, напротив, никогда не верил в Бога, но сейчас, когда я заканчиваю своё повествование, дописывая последние строки в догорающем закате и ожидая приближения ещё одной ночи в этом лесу, я молю лишь об одном: «Господи! Помоги мне…»

«Отчаяние – это страх без надежды»

Рене Декарт

Глава 2

ВИЗИТЁРЫ СНА

«Подлинное познание человечества – это познание человека»

Александр Поуп

За годы моей практики, в череде депрессий, тревожных и биполярных расстройств, а также иных расстройств психики, изредка встречались случаи, которые запоминались надолго, но и они с годами стирались из памяти. Один из них я, возможно, забыл бы, как и большую часть, если бы не его исход.

Холодным ноябрьским днём к нам в клинику обратилась женщина с шестнадцатилетним сыном. Ольга Валерьевна сказала, что изначально они обратились за помощью к психологу, но тот направил их к нам. Её сын стал бояться засыпать из-за кошмаров, которые, по её словам, он начал видеть наяву около месяца назад. Из-за недостатка сна и постоянных кошмаров он находился на грани нервного истощения. В школе его успеваемость снизилась, из-за чего её часто вызывали, но всё было безрезультатно. Она не стала обращаться к школьному психологу, опасаясь, что у сына могут возникнуть дополнительные проблемы в школе ещё и из-за этого. После долгих раздумий, когда никакие отвары и другие безрецептурные средства не помогли, она решила обратиться к врачу. С профессиональной точки зрения – ничего особенного. Как говорится: «И не с таким обращались». Я попросил мать подождать в коридоре, а её сыну предложил присесть напротив окна. Мне сразу бросились в глаза его огненно-рыжие волосы и тёмные круги под глазами, которые из-за бледности лица подростка выглядели отталкивающе.

– Меня зовут Олег Борисович, – представился я.

– Меня Вадим, – съёжившись и глядя перед собой, ответил парень.

– Вадим, ответь, пожалуйста, на вопрос. От ответа во многом зависит наше с тобой общение. Считаешь ли ты сам, что тебе нужна помощь? – обратился я к нему, желая увидеть невербальную реакцию на вопрос.

Вадим резко посмотрел на меня глазами, полными мольбы и отчаяния. Ещё до того, как он произнёс ответ, я уже знал его.

– Да… Вы мне сможете помочь? – взволнованно спросил он.

– Помочь в чём, Вадим? – ответил я вопросом, чтобы он сам сформулировал свою цель.

– Я хочу избавиться от того, что вижу, и просто спать… без всяких кошмаров, – отчаянно начав, тихо закончил он.

– Вадим, я тебе помогу, и ты будешь хорошо спать, без всяких кошмаров, – сказал я ему твёрдо, от чего он посмотрел на меня с искоркой в глазах.

Подросток промолчал, и я продолжил.

– Когда у тебя начались сложности со сном?

– Около месяца назад, – задумавшись на какое-то время, ответил он.

– Расскажи мне, что именно тебя пугает во сне?

– Не знаю, это даже не ночной кошмар, как говорит моя мать. Я даже уснуть не успеваю, как начинаю всё это видеть, – зрачки Вадима расширились.

– Что ты видишь? – спросил я его, пытаясь узнать, сможет ли он перебороть страх при воспроизведении пугающих его моментов.

– Как только я ложусь спать, ко мне в комнату приходят разные люди. То есть они появляются непонятно откуда и мне становится страшно, – ответил он.

– Эти люди пугают тебя? Они пытаются причинить тебе вред?

– Нет… Они не делают ничего такого, чтобы напугать меня специально. Мне просто становится страшно оттого, что они приходят… и от того, что я ничего не могу сделать.

– Поясни, что именно ты хочешь сделать, когда они появляются?

– Я вообще ничего не могу сделать. Мне до такой степени страшно, что я даже не могу ни пошевелиться, ни крикнуть, – ответил он после небольшой паузы.

– Ты в комнате спишь один или с кем-то?

– Один.

– Братья или сёстры у тебя есть?

– Нет.

– В тех людях, которых ты видишь, есть что-нибудь страшное?

– Вроде нет… не могу точно сказать.

– Опиши мне их, пожалуйста, Вадим?

– Даже не знаю, – начал он медленно после раздумий, – иногда это женщина в белом… в белом платье, и голова покрыта белой сетчатой накидкой. Иногда кто-то ещё. Ничего такого особенного.

– Это молодые, взрослые или пожилые люди?

– Взрослые.

– Всегда?

– Да, всегда.

– Какой длины у них волосы?

– Короткие. Да, точно не длинные.

– Какого они роста?

– Не высокие, но и не низкие. Обычные.

– Во что они одеты?

– Одеты… Ну, вот женщина в белом. Остальных… не помню.

– Они говорят?

– Нет.

– Сколько их приходит?

– Иногда один, иногда несколько, и когда я вижу их очертания либо чувствую, что в комнате кто-то есть, мне становится страшно. Даже очень страшно.

– Тебе страшно оттого, что они в комнате? – с целью конкретизировать ответ спросил я.

– Да.

– Ты говорил, что не можешь крикнуть, а пробовал ли ты что-нибудь сказать им или спросить у них?

– У меня никогда не получалось ни спросить, ни сказать. Даже родителей не могу позвать на помощь, – пояснил Вадим.

– Почему ты не можешь позвать на помощь? – я фактически дублировал вопросы, изменяя их, но этого требовала ситуация.

– От того, что мне страшно, что они появляются. Я хочу кричать, но не могу. Не могу даже пошевельнуться, до того мне становится жутко от их появления.

Суть его ответов не менялась. В ситуации, которую он описал, как я и предполагал, не было ничего сверхъестественного. Подросток стал видеть галлюцинации. Плохо, конечно, для него и для его родных.

– Вадим, ты видишь их в других ситуациях? Кроме тех, когда ты ложишься спать?

– Нет, только когда ложусь спать.

– После того как ты начал их видеть, было ли когда-нибудь такое, чтобы ты ночевал не у себя дома?

– Нет.

– А в другое время, не тогда, когда ты засыпаешь, ты их видишь? – задал я уточняющий вопрос.

– Нет, только когда ложусь, – просто ответил он.

– Они что-нибудь делают с тобой или делают что-либо в твоём присутствии? – задал я вновь контрольный вопрос, видоизменив его.

– Нет, просто стоят надо мной или ходят, – опять же просто сказал он.

– Как часто ты их видишь?

– Практически каждую ночь, – ответил Вадим, подняв на меня глаза, полные страха.

– Когда и почему они уходят? – задал я последний вопрос из первой группы.

– Я не знаю.

– Тебе удаётся заснуть?

– Только под утро, когда они уходят сами.

С профессиональной точки зрения, картина выходила ординарной. Шестнадцатилетний подросток практически каждую ночь стал видеть в своей комнате людей, которые пугают его своим присутствием, склонившись над ним, но при этом ничего не делают. Так же он не может позвать на помощь. Это не кошмары, однозначно. Больше похоже на галлюцинации. Один из симптомов, в диагнозе «Шизофрения», но, конечно же, необходима была полная диагностика.

Ответы Вадима на мои вопросы дали мне информацию о том, что с ровесниками в школе и друзьями он общается, как и прежде, переживает из-за низкой успеваемости, родители его не бьют, каким-либо иным формам насилия его никто не подвергает, травм головы у него не было, наркотики он не употребляет, головными болями не страдает и перед сном не переутомляется компьютером, телевизором или уроками. После беседы с его матерью всё сказанное им было ею подтверждено. Так же она пояснила, что ни Вадим, ни их ближайшие родственники не страдают какими-либо психическими расстройствами. Оба они отрицали наличие иных симптомов шизофрении.

Наличие одних лишь зрительных галлюцинаций было недостаточно для постановки диагноза. Я порекомендовал Ольге Валерьевне написать заявление в школу о том, что Вадим пропустит уроки по семейным обстоятельствам в течение недели, и пояснил, что в этот период Вадиму следует исключить уроки, компьютер, телевизор и увеличить физическую нагрузку: бег, бассейн, тренажёры. Возможно, образы, которые он видел, – это результат малейшего умственного переутомления, учитывая, что он учится в десятом классе.

Они пришли через неделю, как я и сказал. По их виду было понятно, что ничего не изменилось. После того как Вадим остался в кабинете, а его мать вышла, он посмотрел на меня, и от его взгляда мне стало не по себе. В его глазах читался дикий ужас.

– Вадим, что произошло после нашей встречи? – спросил я спокойно.

– Сегодня ночью я слышал детские крики за окном.

Я выдержал небольшую паузу. Прогрессирующая симптоматика – к зрительным добавились слуховые галлюцинации.

– Ты делал какие-нибудь уроки, играл в компьютерные игры, переписывался с друзьями?

– Нет, я сделал, как вы просили.

– Что кричали дети?

– Они просто кричали. Знаете, просто крики, когда дети играют где-то вдали. Вы слышите крики, но непонятно, что они кричат.

– Да, понимаю. Это были радостные крики, как при игре? Или они звали на помощь?

– Радостные. Точно радостные. Дети играли за окном.

– На каком этаже вы живёте?

– На пятом.

– У тебя в комнате окно было открыто или закрыто?

– Закрыто.

– Ты услышал крики сразу, как лёг спать, или позже?

– Позже. Уже была ночь.

– Почему ты думаешь, что уже была ночь?

– Не знаю, но мне кажется, что уже было поздно.

– Который час был, ты можешь сказать?

– Нет.

– Кто-нибудь в комнате при этом появился?

– Нет, никого не было.

– Ты подошёл к окну, чтобы посмотреть, кто кричит?

– Нет, я снова не мог пошевелиться, как в тех случаях.

– Но ты пытался встать?

– Да. Но я не мог, и от этого мне было ещё страшнее.

– Опиши мне, что у вас за окном.

– Там просто небольшая полянка, ну… просто трава и деревья… и напротив нашего дома ещё один дом.

– Дети на этой поляне могли играть?

– Да, конечно. Но по крикам я понял, что дети маленькие, и была же уже ночь.

– Раньше когда-нибудь ты слышал по ночам детские крики?

– Нет, никогда.

– Как давно вы живете в этом доме?

– Я там постоянно с родителями жил и живу.

– Ты рассказал об этих криках родителям?

– Нет.

– А людей, как прежде, ты видел?

– Нет, я же говорил. Только дети кричали.

– Как долго?

– Всю ночь.

В ноябре маленькие дети не могли играть всю ночь на улице. Это точно. Я решил изменить характер вопросов и узнать, а понимал ли Вадим когда-нибудь, что он во сне.

– Вадим, у тебя было когда-нибудь такое состояние, что ты понимаешь, что тебе снится сон? То есть, что ты находишься во сне?

– Да. До того, как я стал видеть тех людей, это было практически постоянно. Раньше такое тоже было, но как только я это понимал, тут же просыпался.

– Раньше? Потом что-то изменилось?

– Да, потом я как-то смог … как бы это сказать… удерживать свой сон и оставаться в нём.

– Ты контролировал свой сон?

– Да.

– Это называется состоянием осознанного сна, а сновидения при этом становятся осознанными, так как ты сам решаешь, что будешь делать во сне и что будешь видеть. Что ты делаешь во сне, когда понимаешь, что это сон?

– Я уже давно не вижу сны… обычные. Ну… как раньше. С тех пор как начал видеть тех людей, мне перестали сниться обычные сны. Только под утро, но это всё равно контролируемые мной сны.

– А до того? Когда тебе ещё снились сны, и ты понимал, что ты во сне?

– То, чего человек не может в реальности, – я летал куда хотел и оказывался там, где хотел.

– Вадим, ты знаешь, я тоже пару раз понимал, что нахожусь во сне и, так же, как и ты, тоже летал. На мой взгляд, это самая потрясающая вещь, которую можно совершить во сне. Испытать то, чего никогда не испытаешь наяву, – я увидел, как у Вадима горели глаза. – А когда ты стал контролировать свои сновидения?

– Чтобы уже совсем хорошо, то месяца три, а так – чуть меньше полугода. Может быть месяцев пять.

– То есть ты начал контролировать сны около пяти месяцев назад, а практически совершенства достиг месяца три назад?

– Да, – удручённо сказал он.

– А эти люди были во снах, которые ты мог контролировать? – пришлось задать этот вопрос, как бы странно он ни звучал.

– Не знаю, были это они или нет, – задумавшись, начал он, – но на меня нападали какие-то люди, точнее, хотели напасть, но я или убегал, или улетал от них.

– Вадим, я правильно тебя понял, что во сне, который ты контролировал, на тебя хотели напасть люди, действия которых ты не мог контролировать?

– Да, – просто ответил он.

– В такие моменты ты пытался изменить саму обстановку, место, которое ты видишь во сне?

– Да, я постоянно это делал. Всё менялось, как я и хотел, но нападавшие на меня всё равно появлялись через некоторое время.

– То есть ты контролировал во сне всё, кроме этих людей?

– Да.

– Вадим, как ты стал понимать, что тебе снится сон? – решил я вернуться к началу.

– Не знаю. Просто как-то однажды я понял, что мне снится сон. Мне это понравилось, и потом я постоянно думал о том, чтобы такое ещё раз произошло. Когда я вновь понял, что нахожусь во сне, то постарался удержать его, так, чтобы не проснуться.

– Опиши мне самое первое, что ты помнишь из того, что сделал, когда понял, что находишься во сне.

– Ну… мне снилось, что я у себя в комнате, и тут я понимаю, что сплю. То есть, понимаю, что я нахожусь во сне. Я просто беру и взлетаю над полом. Это я сам захотел. А потом мне захотелось оказаться за окном, на улице. И раз – я тут же оказываюсь в воздухе напротив окна моей комнаты. Я просто висел в воздухе. Ну, и потом просто захотел полетать.

– И ты просыпался, когда понимал, что находишься во сне?

– Да, практически сразу же, но зато я почти каждый раз стал понимать, что нахожусь во сне, и каждый раз я мог всё больше и больше в нём оставаться.

– И как долго ты мог контролировать сон?

– Сначала немного, но со временем всё больше и больше. Потом я научился контролировать полностью весь сон и не просыпаться.

– Вадим, ты каждую ночь создавал собственные сны?

– Да.

– И как долго ты можешь контролировать сны? – повторил я вопрос, изменив его.

– Вот как раз около трёх месяцев. Сложно сказать, когда я стал полностью контролировать сны и не просыпаться.

– Вадим, что стало происходить раньше – появление людей, которые тебя пугают, или нападение на тебя людей в контролируемых тобой снах?

– Нападение.

– Когда люди стали нападать на тебя в контролируемых тобой снах?

– Не помню точно, но это стало происходить через какое-то время после того, как я стал полностью контролировать их.

– А контролировать ты их стал?

– Месяца три назад.

– Так, а людей стал видеть около месяца назад?

– Да.

– И ещё, Вадим, почему ты считаешь, что контролируешь сны около трёх месяцев?

– Это было на каникулах. Был август.

– После того как ты научился контролировать сны, тебе снились обычные сны? То есть без твоего вмешательства?

– Нет, я же говорю, я каждый раз понимал, что нахожусь во сне, и сам создавал свои сны.

– В течение этих трёх месяцев, пока ты контролировал сны, ты просыпался оттого, что понимал, что находишься во сне?

– Нет, я контролировал весь сон и не просыпался.

Последнее обстоятельство, а также то, что шестнадцатилетний подросток каждую ночь создавал свои собственные сны, на мой взгляд, было его фантазией. Я не обманул его, когда сказал, что пару раз я так же понимал, что мне снится сон. Но невозможно постоянно оставаться во сне, осознавая, что тебе снится сон. Да, можно продлить это состояние, но контролировать все сны каждую ночь и при этом не просыпаться невозможно. Вадим явно увлекся этой фантазией. Я решил, что приглашу его с матерью ещё раз, чтобы он описал мне сны, которые создаёт, но уже на том этапе я сделал предположение, как помочь ему.