Дочь полка. Часть 3

Время потихоньку близилось к сумеркам. Катя не знала какой сейчас час, знала только какие по счёту сутки пошли со времени начала их задания. Ровно третьи. Им осталась всего одна ночь, чтобы добраться до места встречи. Девочка потёрла слипающиеся от усталости веки и поднялась к выходу из землянки. Тело сразу же окотил противный и неприятный мороз. Она раздвинула ветки и увидела чёрное небо, усыпанное звёздами. Новая ночь настала. Катя очень надеялась, что она не будет такой жестокой, как предыдущая, иначе, им просто не выжить. Сил уже не оставалось, а впереди ждала нелёгкая дорога. Девочка спустилась вниз и подошла к товарищу:

– Гриш! – аккуратно толкнула мальчика она. – Надо выдвигаться!

Но тот никак не отреагировал на свою напарницу. Он продолжал лежать, закрыв глаза. Катя взяла его за ватник и встряхнула:

– Очнись! Нужно идти! – видя, что её товарищ никак не хочет просыпаться, она стала бить мальчика по щекам, как это делали иногда медсёстры, чтобы растормошить бойца.

Наконец, Гриша зажмурился и здоровой рукой закрыл лицо от девочки:

– Ты что? – сипло проговорил он. – Ты что делаешь?

– Нужно идти, – встала она на ноги и стала помогать товарищу подняться.

– Ну что ты за человек такой? – убрал волосы со лба тот. – Даже помереть мне нормально не дашь.

– Да, не дам, – взяла флягу Катя. – Давай руку перевяжем и пойдём, – она встряхнула посуду и поняла, что водки им осталось как раз на один заход. Почти всё они израсходовали. Она стала перевязывать рану. – Всё будет хорошо, – пыталась подбодрить товарища девочка. – Нас уже дома бойцы заждались. Выберемся мы отсюда, и не в такие передряги приходилось попадать.

Катя перевязывала рану и машинально, даже особо не думая, повторяла банальные, порой одинаковые фразы. Повторяла не только для напарника, но и для себя. Гриша сидел спокойно, иногда вздрагивая от боли. Но было видно, что ему ещё хуже, чем утром. Девочка знала, что так будет: она видела, что рана начала воспаляться, а это всегда плохо. Наконец, перевязав руку, потушив огонь в печи и взяв с собой оружие и карту, они двинулись на выход. Пустые мешок и флягу брать с собой не стали, чтобы не тащить с собой лишнего. Дети подошли к самодельной лестнице, которая и вела на улицу. Катя взглянула наверх. «Мы даже из землянки ещё не выбрались, а трудности уже начались», – подумала она и осторожно убрала с плеч здоровую руку напарника. Гриша пошатнулся и прислонился к стенке, тяжело дыша:

– Да оставь меня здесь! – с закрытыми глазами произнёс он. – Потом за мной разведчики вернутся.

– Разведчики сюда не пройдут! – обернулась на него девочка. – И какие гарантии, что они тебя найдут? Какие гарантии, что я их так скоро встречу? Нет, так не будет!

Она поднялась наверх и раздвинула ветки елей. Внутрь повеял морозный воздух. Катя слезла назад и взяла мальчика за плечи:

– Давай, ты первый, я тебя подстрахую.

– Ты меня подстрахуешь?! – вскинулся тот. – Мы вместе шваркнемся!

– Значит, шваркнемся вместе! – подтолкнула его в спину девочка. – Давай, другого выхода нет!

Гриша ухватился трясущийся рукой за лестницу и попытался подтянуться, но сил не хватило:

– Да чтоб тебя! – опустился назад на пол он.

– Ещё раз! – положила ему руку на спину Катя.

Подняться получилось далеко не с первого раза. Обычная лестница, которую они в прошлый раз преодолели за несколько секунд, заняла намного больше времени. Гриша уже не мог даже взяться с первой попытки за следующую ступень лестницы. В глазах у него всё двоилось, пальцы не хотели держаться. Поэтому, когда дети выбрались наружу, они были уже запыхавшиеся и уставшими. Они сели на колени, переводя дух. «Ну, землянка уже позади», – проговорила про себя Катя и встала на ноги. Она взглянула на товарища, который ещё сидел на коленях, опёршись на землю. Девочка помогла ему подняться. Она перекинула его здоровую руку через плечи:

– Пошли!

– Я сам, – попытался отойти от напарницы мальчик, но Катя держала его за запястье крепко.

– Давай лучше со мной, – сказала она и пошагала вместе с ним к подъёму.

Дети аккуратно стали взбираться наверх. Это далось им гораздо легче, чем лестница в землянке партизан. Но, несмотря на это, маленькие разведчики поднимались осторожно и мелкими шажочками. Катя понимала, что, если они сейчас оступятся – её товарищ даже с ней никуда больше не пойдёт.

– Да оставь меня, я сам смогу! – снова попытался вырваться Гриша. – Ещё не хватало, чтобы меня девчонка на себе тащила!

– Ты же сам сказал, что я сильная, – взялась за его руку лучше та и задержала дыхание, чтобы подтянуть к себе мальчика.

– Я не то имел ввиду!

– Не спорь хоть сейчас! – нахмурилась Катя и сделала ещё рывок.

Она чувствовала, что уже вся вспотела внутри, волосы неприятно липли к горячему лбу. Гриша был тяжёлым и высоким, особенно, по сравнению с ней. Только сейчас девочка поняла, как трудно, на самом деле, приходится медсестрам. Тут товарищ только опирался на неё, а у Кати уже сбилось дыхание и кончились силы. А как приходится их врачам под постоянными обстрелами. Хрупкие на вид девушки не просто помогают раненным бойцам, они их тащат на себе через всё поле боя. А часто солдат вообще может быть без сознания, это ещё сильнее усложняет дело. Неудивительно теперь, почему после очередного трудного дня, медсёстры, жмурясь от боли, разминают руки. Зоя Мамонтова однажды так вообще растянула себе плечо, пока тащила высокого, тяжело раненного бойца. Неудивительно, что солдаты так высоко ценили и любили своих медиков.

Вот дети и забрались на вершину склона. Они оглянулись на канаву, которая столько раз спасала их за это короткое время.

– Надеюсь, что мы больше сюда не вернёмся, – тяжело дыша, проговорил Гриша.

Девочка ничего на это не ответила, всё её внимание сейчас было сосредоточенно на дыхании и на силах, которые очень быстро кончались. «Хорошо, что больше никуда подниматься не нужно будет», – подумала с облегчением она и двинулась дальше. И опять они бредут по лесу, и опять ноги по колено проваливаются в снег, отражающий голубой свет луны и звёзд. Только на этот раз не было ни направляющего, не прикрывающего. Маленькие разведчики шли в ряд, держась за друг друга. Иногда они останавливались, чтобы свериться с картой, и чтобы Катя смогла разогнуть свою затёкшую спину и вздохнуть полной грудью. Она чувствовала, что ей становилось всё жарче и жарче, ватник неприятно прилип к коже вместе с мокрой рубашкой. Даже холод зимы не мог остудить её. Гриша уже не спорил со своей напарницей. Пока Катя изучала карту, он сидел, прислонившись к дереву спиной и умывался снегом, чтобы хоть как-то оживить себя. Но ничего не помогало, и не поможет, кроме медикаментов, которых у них не было. Потом, после небольшого перерыва, дети снова продолжали свой путь. И каждый раз подниматься было всё труднее и труднее, Кате казалось, что её товарищ становился тяжелее почти с каждым шагом. Очень было страшно встретить немцев. В случае чего, дети не успеют от них скрыться. Да какой там скрыться? Девочка даже оружие в руки взять не успеет. Но вокруг было спокойно. И в этом спокойствии маленьким разведчикам снова мерещились чьи-то шаги, шорохи, треск деревьев. Девочке чудился шум из-за недосыпа и сильной усталости. А Грише мерещилось всё из-за высокой температуры. Он всё чаще начинал говорить напарнице о том, что на них кто-то смотрит:

– Я их вижу! – пытался вырвать руку мальчик. – Стреляй!

– Да нет тут никого! – пыталась удержать товарища та.

Тут Гриша стал опускаться вниз, за ним следом потянуло и девочку. Дети завалились в мокрый снег. Катя поднялась на ноги:

– Да что с тобой? – потянула его за ватник она.

Но мальчик подниматься не собирался. Он, наоборот лёг на спину и закрыл глаза, хрипло дыша. Катя села рядом с ним на колени и схватила товарища за грудки:

– Гриша! – испугалась она. – Гриша! Не засыпай! Только не засыпай! Ты слышишь меня?!

Тут мальчик приоткрыл глаза и невнятно взглянул на напарницу:

– Тёть Ася, – улыбнулся криво он, – вы только дяде про окопы не говорите, а то меня не возьмут с ребятами. Я пока тут полежу.

Катя замерла и разжала пальцы на ватнике мальчика. «Всё, он отключается», – с ужасом подумала она. Девочка зачерпнула рукой снег и попыталась привести товарища в чувство, но его уносило всё дальше и дальше. Она уже была не только тётей Асей, но и дядей Юрой, братом Ильёй. В общем, Катя была кем угодно, но только не Катей. И с каждым словом речь Гриши становилась всё тише и непонятнее, пока не пропала вообще. Мальчик смолк, веки его закрылись. Девочка убрала руки от его куртки:

– Нет, – ударила его по щеке она. – Нет, нельзя спать! Нельзя! – Катя приподняла его за плечи. – Гриша! Ты издеваешься?! Да?! Ты думаешь, что, если ты тут ляжешь, я тебя оставлю, наконец? – девочка встала и, взяв товарища под мышки, поволокла его к дереву. – Нет, брат, я от тебя не отстану! Даже не думай мне! – она прислонила мальчика к дереву и выдохнула. – Мы дойдём с тобой вместе! Слышишь?

Тут подул ледяной ветер. Катя нахохлилась и села рядом с товарищем. «Или замёрзнем вместе», – пронеслась мысль у неё в голове. – «Но вместе!» Она положила немецкий автомат поперёк колен. Гул ветра перестал быть таким противным, наоборот, он стал убаюкивать, снег обвивал ноги, словно мягкая вата, пропадал мороз. Всё вокруг стало расплываться, веки слипались. Руки, лежащие на вражеском оружие, ослабили хватку. «Сейчас передохнём чуть-чуть и в путь», – подумала девочка и, опустив голову на грудь, заснула. Наконец, Катя познала покой. Не спать почти сутки было для неё настоящей пыткой. В последний раз такое с ней было тогда, когда она стояла на мине в Лесково. И после того, как её спасли от страшной смерти, девочка плавала в мире дрёмы очень долго, ничего не видя и не слыша. И сейчас, когда измученный организм сдался, она спала крепко, не ведая больше ни холода, ни шума ветра. Тут Катя почувствовала, как кто-то сильно трясёт её за плечи. Она приоткрыла глаза и увидела перед собой ту самую страшную старуху, которая пыталась забрать её, когда они с Гришей свалились в овраг. «Смерть!» – пробрала девочку душу леденящая мысль. – «Она пришла за мной!» Вблизи старуха была ещё безобразнее и страшнее: глаза были круглые, маленькие, вокруг них образовались чёрные круги, беззубые дёсны тоже были угольного цвета. Смерть трогала её своими длинными руками и что-то говорила, сладостно улыбаясь, но из-за отсутствия зубов, Катя ничего не могла понять. Но она отчётливо осознавала – её пришли забрать на тот свет. В отчаянии, она попыталась отмахнуться от страшной гостьи:

– Не трогай меня! Я не хочу! – просипела Катя и попыталась зарядить старухе по лицу, но та схватила её за запястья.

Ребёнок затрясся и прижал подбородок к груди:

– Нет! Я не хочу! Пожалуйста, нет!

– Катя! Ты слышишь меня? Катя! Посмотри на меня! – неожиданно раздался мужской голос.

Девочка открыла глаза и, наконец, подняла взгляд. Перед ней сидела не страшная старуха, а солдат в маскировочной, белой одежде:

– Что? – прошептала она.

Незнакомец ласково погладил её по плечу:

– Свои, – сказал он. – Разведка. Всё хорошо, всё теперь хорошо!

Катя не верила своим глазам. Их нашли. Нашли! Она повернулась к Грише, которым занимался другой разведчик:

– Он ранен! – сказала девочка. – Его посмотрите!

– Не волнуйся, он жив, – сказал тот, застёгивая ватник мальчика.

Девочка снова взглянула солдата, которого сначала приняла за старуху:

– Свои! – повторила она и обняла бойца. – Мы вас так ждали! Я верила! Я знала!

Солдат взял её на руки и поднялся с земли:

– Тихо, – произнёс он, – всё хорошо, – он поудобнее перехватил Катю и повернулся к своему напарнику. – Бери его, Мить, и давай уходить отсюда!

ЭПИЛОГ

«Привет, тётя Агафья и Васька. Если моё письмо слушают, как в тот раз, и другие жители Малиновки, тоже передаю им привет. Извините за кривой почерк, руки меня сейчас совсем не слушаются. Я и так очень рискую получить от медсестёр за то, что пишу сейчас вам. Помнишь, ты мне жаловалась о том, что я тебе мало о себе пишу? Теперь писать есть о чём. Меня на днях посылали в разведку в тыл к немцам. Я была не одна на этот раз. Со мной отправили мальчика, его зовут Гриша. Он такой же воспитанник, как и я. Я до этого не знала, что в полку есть ещё дети. Теперь у меня есть товарищ. Думаю, мы с ним часто будем пересекаться теперь. Он хороший человек и друг. Про разведку особо писать не буду, слишком нелегко всё это. Скажу только одно – мы спаслись чудом. Я не ранена, просто заболела от холода. Но вы за это не волнуйтесь, пожалуйста. Сейчас уже лучше. Обо мне тут заботятся. Наш повар – дядя Максим, сказал, что пока меня не откормит до прежнего состояния, не отстанет. Но я рада, что снова в родном батальоне. Сведенья полковнику мы доставили, два дня назад наши бойцы разгромили тыл этим гнидам. Мирных жителей освободили, всё теперь у них будет спокойно…»

Карандаш остановился на помятом листе бумаги. Катя ещё раз прочитала, слегка съехавшие строки, и пустым взглядом посмотрела вдаль на входную дверь землянки. Письмо получалось такое простое, можно сказать оптимистичное. Только на душе было так тоскливо и больно. Девочка ещё раз прочитала последнее слово. «Спокойно», – подумала она и сжала карандаш. – «Спокойно…» Сколько же останется неизвестным для наивной тёти Агафьи и Васьки? Очень много. Не узнают они о расстрелянных детях и женщинах, не узнают о убитой бабушке, не узнают о том, что в том селе, в котором немцы разместили свои танки, давно никого не осталось. Теперь Катя понимала почему солдаты в батальоне в своих письмах очень многое не освещают, даже в некоторых моментах привирают, описывая, что с ними всё хорошо. Всегда задавалась девочка этим вопросом, а сейчас сама нашла на него ответ. Да, чтобы там, в далёком для них доме не знали, что за ужас творится здесь, чтобы на душе у них было спокойно за родного человека и за судьбу соотечественников. Катя закрыла глаза и упёрлась лбом в забинтованную ладонь. «Сколько людей погибло», – вздохнула она. – «Сколько людей!» Когда бойцы Красной армии вошли в единственное освобождённое село, где ещё оставались люди, их вышли встречать почти одни старики. Редко где попадались женщины детьми. И ни одного ребёнка старше пяти-шести лет не было. Все жители были с порядочным количеством седины в волосах и сильно измождённые. Измученные фашистским пленом, они глядели прям в душу своим освободителям. На лицах их не было радости. Только горе или просто усталое безразличие ко всему. Бездушные оккупанты сделали из них живых мертвецов. Бойцы долго потом не могли прийти в себя после всего этого. И Катя тоже не могла. Особенно, когда лежишь на нарах одна в землянке в окружении тишины и своих безумных мыслей, подталкиваемых температурой. Даже Пулю не пускали. Бедняга вся извелась под дверью. Но все прекрасно понимали, что, если сейчас позволить собаке войти внутрь, она всё разнесёт и будет только мешать хозяйке выздоравливать. Про своё состояние девочка тоже многое не дописала. После того, как задание было закончено, накрыло и её. Видимо, организм понял, что теперь он в безопасности и геройствовать больше не нужно. Вот она уже четвёртый день валялась в землянке с больным горлом и жаром. Ладони, содранные до мяса, были плотно перебинтованы. Правую руку Катя постоянно разматывала, чтобы написать в Малиновку письмо. Медсёстры, конечно, этому факту были недовольны и заматывали ещё сильнее. Но девочка всё равно находила способ снять их с себя, хоть и понимала, что это неправильно. Про то, что Гриша был ранен, она тоже не упомянула. Катя очень переживала всё это время за товарища. Но, как передали ей бойцы, ему было уже лучше, даже успел очередной раз поссориться с дядей. В общем и целом, мальчик шёл на поправку. Она ещё раз пробежалась по тексту взглядом и убрала аккуратно заплетённую Зоей Мамонтовой косу. Теперь волосы её были похожи на волосы, а не на мочалку, как это было раньше. Жалко, правда, что ленточка, которая была заплетена тогда в локоны, так и осталась где-то там в лесу. Не сберегла. Катя вздохнула и, ещё раз оглядев тусклую землянку, снова положила карандаш на листок. Она было собралась писать дальше, как вдруг за дверью послышался голос Алёны Маренко. Девочка, уже привычным жестом, быстро убрала бумагу и карандаш под подушку и легла сверху. Успела. Тут дверь приоткрылась и внутрь зашли вместе с холодом две фигуры – сама Василиса и кто-то ещё. Катя, пока не могла разглядеть:

– Не спит, – закрыла дверь медсестра, глядя на ребёнка.

– Не спит? – снял заснеженную шапку вошедший.

Тут девочка узнала Резанцева. «Товарищ командир?» – удивлённо подумала она. Девочка села на нарах и поздоровалась. Александр обернулся и улыбнулся:

– Здравствуй, боец. Скучаешь тут?

– Скучает, – ответила за Катю Алёна. Она подошла к ней и потрогала лоб. – Нет, уже лучше ей.

Тут медсестра перевела взгляд на правую руку девочки, которую та старательно пыталась скрыть. Но от внимательного взора врачей ничего не упрячешь, даже размотанную ладонь. Девочка, понимая, что сейчас будет, вжала голову в плечи и зажмурилась. Медсестра вздохнула и скрестила руки на груди:

– Катя, – строго сказала она, – я ругаться сейчас буду.

– Ну, тёть Алён, – тихо проговорила та.

– Я Марии Фёдоровне всё скажу, – стала быстро перевязывать ладонь девушка. – В медпункте будешь долечиваться. Сколько разматывать можно бинты? Это же издевательство!

Катя мельком взглянула на Александра. Ей было так неудобно за то, что товарищу командиру приходилось наблюдать за этой сценой. Она думала, что он тоже сейчас будет сердиться, как и уставшая десять раз перевязывать одну и ту же руку Маренко. Но на лице Резанцева не было заметно никакой строгости. Он посмотрел на девочку и, улыбнувшись, кивнул. От этого ей, наоборот, стало ещё больше стыдно. Наконец, медсестра закончила с бинтами:

– Прошу прощения, товарищ командир, – повернулась к Александру та. – Ну правда, уже невозможно.

– Я всё понимаю, – серьёзно сказал тот. – Врачебное дело обсуждению не подлежит.

Алёна обернулась к Кате и подняла указательный палец вверх, обращая её внимание на то, что даже командир не спорит с медициной. На этой ноте они простились, и Алёна вышла на улицу, напоследок бросив очередной укоризненный взгляд на ребёнка. Она точно ещё не всё сказала. Как только дверь захлопнулась и в землянке осталось только двое, серьёзность сразу же спала с лица Резанцева. Он мягко обратился к девочке:

– Ну что ты медсестёр злишь? – сел на нары солдат. – Даже я к ним не лезу лишний раз.

Катя смущённо опустила голову:

– Понимаете, товарищ командир, – сказала она, – я письмо уже второй день дописать не могу.

– Письмо? – переспросил тот, подняв брови.

– В Малиновку, – уточнила девочка. – Сегодня же почта? Или завтра? Я слышала про это говорили что-то.

– Ни сегодня, ни, наверное, завтра, – покачал головой Резанцев. – Опять перебои.

– Задерживается? – грустно вздохнула та.

– Скорее всего, – сказал Александр. – Сама же знаешь, на фронте не бывает стабильности. Так что, откладывай это дело и лечись.

– Слушаюсь, – кивнула та.

Командир опустил руки на колени и отвёл взгляд в сторону. Он резко стал каким-то задумчивым, даже печальным. Внутри землянки сразу же повисла неприятная и напряжённая атмосфера. Катя уже знала, что это значит:

– Есть серьёзный разговор? – догадалась она.

– Да, боец, – выпрямился тот, всё ещё не сводя взгляда со стенки.

– Что-то с Гришей? – взволнованно спросила девочка.

– Нет, – нахмурился тот, – с тобой.

Волнения захлестнули Катю ещё сильнее. «Что это значит?» – не понимала она. – «Со мной? Неужели я плохо работала на задании? Может товарищ полковник передал что-то?» Девочка внимательно наблюдала за Резанцевым, пытаясь в его взгляде отыскать хоть какую-то подсказку, но ничего не находила. Но Александр не спешил с ответом. Было видно, что слова ему давались непросто. Он от волнения потирал руки. Наконец, командир произнёс:

– Я давно хотел с тобой об этом поговорить. Ещё с того момента, как тебя подстрелили немцы, когда ты спасла железную дорогу. Хотел поговорить после случая с Малиновкой, после того, как тебя задело снарядом. Но сейчас уже откладывать нельзя.

Катя почувствовала, как внутри неё всё окатило холодом, волосы встали дыбом. Она поняла к чему клонит командир и ей этого очень не хотелось. Девочка понимала, что, возможно, она сейчас выслушивает свой приговор. Приговор насчёт её дальнейшей судьбы. И Катя не ошиблась.

– Я хочу тебя отправить в тыл, – сказал Резанцев. – В ту же Малиновку. У тебя там есть уже знакомые, легче прижиться. Уверен, что и Зорникова не будет против. Не нужно тебе здесь, – он взглянул на застывшую девочку и тяжело вздохнул. – Я помню, что сам тебе это предложил. Помню, что дал выбор и пообещал оставить. Поэтому, собственно говоря, я и никак не знал, как тебе это сказать. Сама знаешь, пообещал – выполняй. Но сейчас не об этом. Время уже другое настало. Не как в 42-ом. Тебя стали привлекать на задания, ты чаще теперь встречаешь немцев. Ты, меньше чем за два месяца, два раза попадала в медпункт. Что дальше будет? – он сделал паузу и опустил голову. – Прости меня. Нужно было сразу тебя отправить отсюда. И ты бы тогда несильно привязалась к нам, и всего бы этого не было. То, что происходило и происходит с тобой полностью моя вина. Но я очень хочу, чтобы ты была жива и невредима. Таких жертв не нужно.

Катя сидела, не в силах пошевельнуться. В этот момент она забыла даже, как дышать. Тыл. Для неё это слово было настоящим приговором. Девочка вся побледнела, как моль, сопровождающая солдат в землянках и палатках в летнюю ночь. Перед глазами проносились моменты, которые произошли с ней здесь за полтора года: как она с бойцами играла в «Дурака» потому, что другой игры в карты никто не знал, как она с остальными встречала новобранцев, как помогала раненым в тяжёлых боях, как прощалась с товарищами. Но какие бы невзгоды не происходили, преодолевали они их всем батальоном, как одна большая семья. И снова потерять её? Снова почувствовать боль разлуки? Она этого так не хотела! Девочка обречённо посмотрела на Александра:

– Товарищ командир, я пропаду в тылу! Я боец! Боец третьего батальона! Вы же сами мне тогда сказали! – она сделала паузу, ожидая, что Резанцев скажет ей что-нибудь, но он молчал. Катя произнесла чуть тише. – Я же потом никого не найду. Я вас не найду после войны!

– Там будет безопаснее, – произнёс тот.

– Где? – спросила тихо девочка. – В тылу безопаснее? Разве там жизнь лучше? Мы же с Гришей туда только ходили. Я нагляделась на эту безопасность. Я увидела расстрелянных женщин и детей! Я там встретила только горе и ужас. А с Малиновкой что было? – она убрала замотанными руками надоедливые волосы с лица. – Не забывайте, товарищ командир, как я сюда попала, как попал Гриша. Война встретила нас, как раз дома, там, где по сути, не должно быть её. И весь ужас, всё зверство фашистов я увидела именно в тылу. Мне, как раз, на фронте лучше! Здесь я не чувствую себя такой беспомощной! – Катя взглянула на буржуйку, в которой тихо потрескивало пламя. Перед глазами прошли воспоминания о том, как такой же огонь смотрел на неё в землянке партизан. Как тогда она уже задумывалась о своей гибели. Но ни разу у неё не возникла мысль о том, что было бы, если бы девочка выбрала вместо фронта что-то другое. Она продолжила, не сводя глаз в печки. – И за всё это время я ни разу не пожалела о своём выборе. После того, что я увидела в Лесково, Малиновке и на этом задании, мне всё больше кажется он правильным. Я хочу приближать победу, мстить фашистам и помогать Родине, – она снова повернулась к командиру. – Понимаю, вы хотите, как лучше, стараетесь защитить. Это знаю и вижу. Я вам безмерно благодарна за то, что вы спасли меня тогда и дали мне шанс остаться, я благодарна вам за всё, что вы сделали и делаете для меня. Здесь у меня снова появилась жизнь. И я уже не смогу, не смогу без ребят и без вас.

Александр смотрел на самого маленького бойца батальона и понимал, что их боец уже не маленький. Перед ним сейчас сидела не та одиннадцатилетняя Катя, которая боялась громких взрывов, была слабой и нерешительной. Сейчас она вела себя гораздо взрослее некоторых солдат. Когда её вместе с Гришей вернули разведчики в полк, Резанцев вместе с Романом Савельчуком не на шутку испугались. Да и было за что: дети нарушили почти все правила, которые Александр перечислил Кате перед её отъездом. Они всё-таки пошли через реку и провалились под лёд, встретились с немцами, вступили с ними в бой. Всё, что могло пойти не так, пошло. Но хорошо, что они не нарушили два главных пункта – дети не разделялись и стояли друг за друга горой. Именно благодаря этому и огромной удаче, они выжили. После того, как командир узнал о всём произошедшем, он точно решил, что девочку нужно увозить. Но сейчас, глядя на неё, Резанцев снова стал сомневаться в своём решении, которое несколько минут назад казалось ему самым лучшим. Вот что он за командир такой? Александр мог решить вопрос, касающийся любого солдата в его батальоне, а конкретно с Катей у него всегда возникают трудности. Прав был Сорокин. Он относится к ней иначе. Командир вспомнил жителей Лесково, Малиновки и недавно освобождённой ими деревни. Вспомнил также и двенадцатилетнего перепуганного Гришку, который тогда только-только прибыл в полк из Севастополя. Девочка была абсолютно права. Здесь она хотя бы была под присмотром вооружённых солдат, это место стало для неё домом. А что с ней будет, когда они отправят её в тыл? Нигде сейчас нет безопасности. И что же тогда делать? Он положил руку на голову Кате и осторожно потрепал волосы: