Дочь полка. Часть 3

– Да, Максим, – протянул он, – Пулька без нашей Катюхи совсем расклеилась.

– Ничего удивительного, – пожал плечами тот, – это ведь собака. Они животные верные, всё чувствуют, – он задумался. – Интересно, как там Катя? Им хоть поесть что дали?

– Должны были, но вряд ли что-то дельное, – подошёл к ним Сонтынков. – Я сам разведчик – знаю о чём говорю.

* * *

Неподалёку рубили дрова Мастреев Николай и Сороченко Евгений. Они стояли, замерев на одном месте и вслушиваясь в разговор товарищей. Евгений задумчиво смотрел на густой пар, исходящий от полевой кухни и сжимал окоченевшими от холода пальцами ветку. Наконец, он опомнился и поставил её на широкий, уже много раз повидавший удары топора пень. Мастреев замахнулся и разрубил дерево пополам. Две части ветки упали вниз в разные стороны. Сороченко подобрал их и отложил в сторону к остальным.

– В батальоне такая атмосфера напряжённая, – тихо сказал Николай, – все волнуются.

Сороченко молча кивнул и взял новую ветку.

– А ты? – продолжал тот.

Евгений вздохнул:

– Есть немного, – ответил он. – Катюха маленькая у нас. Как тут не волноваться?

– С ней, слышал, мальчишку какого-то отправили. Лет тринадцать – четырнадцать ему.

– Надеюсь, они уже скоро вернутся, – поставил ветку на пень тот.

– Я хоть в батальоне недавно, но без Кати как-то не так, – пожал плечами Мастреев.

– Так, «как-то не так»! – послышался сзади строгий голос Олега Дымова. – Работать собираемся? Или будем дальше резину тянуть?

– Работаем-работаем, – поспешно разрубил ветку топором Николай.

– Ну вот и работайте, – кивнул тот, – есть все хотят.

С этими словами солдат направился к Васазде:

– Лукиан! – крикнул он. – У меня для тебя поручение от товарища командира…

Мастреев и Сороченко проводили его взглядом:

– Потом поговорим, – нахмурился Евгений, – сейчас нужно всё закончить. А то огребём по шее.

С этими словами он собрал заготовленные дрова и направился к Максиму Рубцову, у которого уже стало затихать пламя.

* * *

В землянке командира было трое: Сорокин, Шевченко, ну и, конечно же, сам Александр. Все они склонились над картой, разложенной на столе. Посередине на ней стояла керосиновая лампа, освещающая все мелкие пометки и направления войск. Стояла полная тишина, все ждали слов Резанцева. Он же, не моргая, смотрел в одну точку на бумаге и думал. Потом нахмурился и, убрав кулак от лица, подвинул лампу в сторону и ткнул пальцем в карту:

– Нам нужно прижать их здесь и здесь, – наконец произнёс Александр. – Они прут на север. Туда их пускать категорически нельзя.

– У нас не хватает сил, – покачал Антон.

Сорокин тем временем, перестал трогать свои усы и взглянул боковым зрением на Резанцева:

– Думаешь, четвёртый задействовать? – спросил он.

– Какой четвёртый? – хмуро посмотрел на друга командир. – Первый нужен. Я свяжусь с полковником.

– У них положение невыгодное, чтобы ослаблять позиции, – указал на карту Шевченко.

– А у кого оно сейчас выгодное? – повернулся к нему Иван. – Мы подкрепление тоже посылали Фырову, когда тогда надо было. Все силы основные готовим на это наступление, – он снова повернулся к Александру. – Что думаешь?

Командир внимательно смотрел на карту, как будто там можно было что-то ещё разглядеть. И как будто это «что-то» поможет в этой ситуации. Думать сейчас было нелегко. Война вообще трудная вещь – жизнь меняется и меняется колоссально. Каждый день может быть совсем непохожий на другой. Да какой день? Иногда каждый час может преподносить сюрпризы. Попробуй после этого сохранить здравый и трезвый рассудок. Но сейчас было вдвойне тяжко. Пока они – взрослые солдаты, сидели в тёплой землянке, прямо сейчас, в нескольких километрах отсюда, по морозу пробираются дети. Ладно, если бы ещё лето было, или хотя бы весна. Как они там? Закончили? А может, что-то случилось? Но Резанцев, как и все сейчас в батальоне, старался не возвращаться к этим мыслям и максимально уйти в работу, благо, её было много. Но мысль о том, что Катю нужно было ещё давно отправить в тыл, кружила над ним, словно ворон и иногда садилась к нему в мысли, напоминая о себе. Он взял со стола сложенный пополам тетрадный лист и протянул Шевченко:

– Держи, передай связистам, пусть посмотрят.

– Будет сделано, товарищ коман… – взял бумагу тот.

– Погоди, – остановил бойца Александр. – Пусть свяжутся с первым насчёт подкрепления. А я свяжусь с полковником.

– Будет сделано, товарищ командир! – отдал честь Антон и вышел на улицу.

Дверь глухо захлопнулась, пустив внутрь неприятный морозный воздух. Сорокин вздрогнул и помотал головой:

– Да, – вздохнул он, – тяжко, однако, – солдат опёрся на стол. – Ничего, сейчас ребята их разобьют и заживём. Недолго им осталось гулять. Сейчас только Катю дождёмся с Гришкой.

– Это точно, – кивнул Александр, не отвлекаясь от карты.

– В любом случае, в этот раз легче ей будет, – сказал Сорокин. – Она не одна туда пошла.

– Не начинай эту тему, Вань, – поправил лампу командир, – вот вообще не начинай. В тот раз сколько говорили об этом. На деле всё не так оказалось. Давай просто к работе вернёмся.

Сорокин немного помолчал, трогая свои густые усы. Потом он вздохнул и, наконец, произнёс:

– Я с тобой полностью согласен, Сань. Давай работать.

* * *

Огонь в буржуйке ещё не успел набрать силу. Пока он тихо взбирался на не совсем сухие ветки и медленно поглощал кору. Рядом с печкой лежало ещё несколько веток, которые были собраны наскоро в лесу. Но маленьким разведчикам было достаточно хоть какого-то пламени, пусть и маленького. Они сидели на грязном полу перед буржуйкой, морщась и съёживаясь от холода. Это была та самая землянка партизан, которую они нашли некоторое время назад. Им очень повезло встретить ту самую канаву снова. Эта маленькая земляночка сейчас была единственным укрытием, где можно было спокойно спрятаться от врага и отогреться после тяжёлой морозной ночи. Сколько дети пробирались назад точно сказать невозможно. Даже они толком не помнили, как им это удалось. Конечно, без постоянного преследования было гораздо легче и быстрее двигаться по лесу. Но, несмотря на это, добрались они до землянки, когда солнце давно взошло на небо, а луна, сопровождающая их в эту страшную ночь, скрылась за горизонтом. Катя сидела и отвинчивала крышку от немецкой фляги трясущимися руками. Ладони невыносимо болели. Девочка, пока лазала по этому склону, опять содрала руки. Наконец, крышка отошла и в землянку сразу ворвался резкий запах спирта. Вдруг снаружи послышался шум. Дети встрепенулись и обернулись. Рука Кати тоже дрогнула, и водка плеснула из горла и, стекая, попала ей на руку. Девочка дёрнулась и зашипела от боли, чуть не опрокинув флягу полностью. Гриша поспешно забрал у неё ценный сейчас антисептик:

– Ты прям до мяса, – поморщился он, взглянув на её руки.

– А у тебя, думаешь, лучше? – согнулась пополам та, прижимая ладонь.

Она стянула с нар заготовленную тряпку и снова взяла флягу. Катя подошла к товарищу и с сочувствием взглянула на его руку, с которой был содран рукав. Кровь уже не текла, но рана была всё равно пугающей. Как оказалось, пуля не осталась внутри тела. Она вошла в руку в одном месте и вышла в другом. Мальчик выглядел не очень хорошо. На обратном пути у него усилилась слабость, поднялась температура. Ранение давало о себе знать. До землянки Гриша дошёл с трудом, а сейчас ему совсем стало дурно. Сидел не жив, не мёртв. Но, несмотря на всё это, он старался не показывать своё состояние и даже пытался улыбаться, но получалось у него как-то криво и неправдоподобно. Катя очень волновалась за товарища. Он ей напоминал бойцов, лежащих в медпункте. Тоже бодрился и хорохорился. Но самое главное, что беспокоило девочку, так это то, что она почти ничем не могла помочь. Благо у них была хотя бы водка, которая может хотя бы продезинфицировать, но больше ничего. А сейчас очень нужны были медикаменты. «Боже, как мы будем выбираться-то отсюда? Как он пойдёт?» – думала Катя. Она взглянула на спирт, который бился о железное горлышко посуды, а потом перевела взор на мальчика:

– Готов? – спросила она.

Гриша не отвечал и смотрел, сосредоточившись, на растущее пламя. Он прикусил нижнюю губу и прерывисто вздохнув, задержал в груди воздух. Наконец мальчик резко кивнул и отвернулся. Катя тоже неосознанно перестала дышать и наклонила флягу. Спирт полился на рану. Гриша дёрнулся и согнулся пополам. Если бы он сидел чуть ближе, то точно бы ещё шваркнулся головой об печку, но хоть тут ему повезло. Девочка взяла товарища за локоть и брызнула водку туда, куда она не достала. Тот снова вздрогнул и вцепился здоровой рукой в волосы. Катя поспешно завинтила крышку назад и отложила флягу на нары:

– Всё! Всё! Не лью больше! – вытянула ладони перед собой она, как будто показывая, что у неё нет оружия. – Всё!

Мальчик, тяжело дыша, выпрямился и поспешно вытер слезившиеся глаза. За всю процедуру он не издал ни единого звука, всё сдерживал внутри. Катя аккуратно развернула тряпку, тоже промоченную водкой. На этот раз в жертву пошла рубаха Гриши. Она осторожно, будто боясь спугнуть его, стала перевязывать руку:

– Да, – сказала девочка, – видно, что ты племянник командира.

– А раньше что? – опустил голову на здоровую руку тот и фальшиво усмехнулся. – Раньше не видно было?

– Хватит уже улыбаться, – вздохнула Катя, – я же вижу, что тебе плохо. Можешь на это силы не тратить. А что насчёт твоего вопроса – я с самого начала поняла, что он твой родстенник. Похожи вы очень, да и бойцы об этом говорили.

Улыбка сразу же сошла с лица Гриши. Он закрыл глаза и опёрся лбом на кулак. Девочка стала завязывать узел. Тут он снова вздрогнул и стиснул зубы.

– Тихо! – удержала концы тряпки Катя и повторила чуть спокойнее. – Тихо. Потерпи, казак – атаманом будешь.

– Я до темноты не оклемаюсь, – сказал тот, – я это чувствую.

– Оклемаешься, – пыталась подбодрить его девочка. – Сейчас отдохнёшь и оклемаешься…

– Кать, – прервал её Гриша, – если ты меня просишь не улыбаться, то я тебя попрошу не врать. Ты сама знаешь, что мне не станет легче. Я обуза для тебя! Мы не доберёмся так до наших. Я тебя очень прошу: уходи! Бери карту, вещи и уходи, пока есть возможность.

Девочка встала на ноги и возмущённо посмотрела на мальчика. «Уйти?!» – проговорила про себя она. – «Да он издевается!» Желание товарища жертвовать собой и разделяться, её уже изрядно бесило:

– Ты опять за своё?! – спросила Катя. – Я тебе уже объясняла ни один раз, что без тебя я никуда не пойду! Не смей даже думать об этом! Мы дойдём вместе!

– Ты хоть понимаешь, что ты сама тут сгинешь?! – тоже повысил голос мальчик. – На мне крест уже можно поставить!

– Нет, это ты его поставил! И ставишь постоянно! – не отступала от своего та. – Мы в те разы как-то выбирались же! Вместе!

– В те разы я не был в таком состоянии! Мне уже тогда было плохо, а сейчас так вообще! Ты подумай сама, как…

Тут на улице опять послышался шум. Дети замолчали и со страхом взглянули в сторону выхода. Катя, не отводя взгляда, нащупала холодный пистолет. Они долго вслушивались в тишину, но ничего не происходило. Опять ветер пугает их, а может быть это зверёк какой-нибудь пробежал по веткам. Кто знает?

– Ты подумай сама, как мы вдвоём пойдём? – тихо прервал их молчание Гриша.

– Как-нибудь подумаю, – сказала девочка. – Выход всегда найти можно.

Мальчик уже хотел что-то ответить на это, но резко передумал и покачал головой:

– Какая же ты упёртая!

– Прям, как и ты, – кивнула Катя. – Как я могу уйти? Бросить своего товарища! Как я потом с этим жить буду? Как в глаза бойцам посмотрю? Как дяде твоему всё объясню? Лучше я здесь погибну, чем так вернусь!

– Ты не заслужила смерти, – сжал кулак тот.

Девочка скрестила руки на груди и нахмурилась ещё больше:

– А ты заслужил? Ты боец Красной армии! Ты борешься против фашистов! В чём ты заслужил гибель? В могилу должны отправиться гниды, которые пришли на нашу землю! Они виноваты в смерти друзей, родных, наших близких! Не ты!

– Я ТОЖЕ ВИНОВАТ! – выпалил Гриша, и добавил чуть тише, не глядя на притихшую Катю, – это я погубил свою семью.

Глава 13

«Не заслужил»

Катя, не сводя глаз с товарища, села на нары. «Погубил семью?!» – не укладывалось у неё в голове. – «Что это значит?» Девочка ничего не могла понять. Огонь в печи тоже притих и уже меньше потрескивал. Может он подслушал их разговор, а может, ветки просто уже стали догорать. Наступила тишина, в землянке повисла напряжённая атмосфера. Что-то вот-вот должно было произойти. Она пробирала до костей, заставляла застывать лучше, чем любой холод. Казалось, всё вокруг остановилось. Гриша снова закрыл глаза и тяжело вздохнул. Он отвернулся, всё ещё опираясь на здоровую руку. Катя ещё долго наблюдала за ним, пытаясь понять, в чём здесь дело сама, но в голове ничего дельного не вертелось. Наконец, она осторожно встала и мелкими шагами подошла к напарнику, словно кошка, подбирающаяся к зазевавшему воробью. Девочка подкинула голодному огню ещё веток и аккуратно села на пол рядом с товарищем. Катя молчала, подбирая слова. Понимая, что ничего на ум не приходит, она задала самый банальный и простой вопрос в этой ситуации:

– Что это значит? – как можно спокойнее произнесла девочка и подобрала ноги. – Я не понимаю тебя совсем.

– Ты и не поймёшь, – отмахнулся от неё тот.

– Я попытаюсь, – смотрела на разрастающееся пламя Катя. Всё-таки затихло оно вовсе не из-за сочувствия или удивления, а из-за простого голода. Девочка продолжила. – Всё-таки ты не один воспитанник в полку. Может я пойму тебя, – она сделала паузу, пытаясь правильно составить диалог. – Просто сейчас я даже не могу представить о чём ты говоришь.

Мальчик, молча, поднял голову с руки и бросил взгляд на пляшущий и ликующий от большой трапезы огонь. Катя долго наблюдала за напарником, но потом тоже отвернулась к буржуйке. «Может не стоит его допрашивать?» – думала она. – «Мне же тоже было больно говорить о доме». Гриша сидел, сжимая и разжимая пальцы здоровой руки. Во взгляде его читалось что-то непонятное. Вроде он не хмурился, но в глазах застыло горе. Наконец, мальчик сжал кулак и проговорил:

– Когда отец уходил на фронт, он с меня взял одно обещание. Одно, за всю мою жизнь! – он облизал губы и продолжил. – И я не сдержал его. Он просил меня, как единственного мужчину в семье, беречь и защищать маму с сестрой, – Гриша нахмурился, его глаза заблестели. – Я не уберёг.

Девочка печально посмотрела на пол:

– Но, – сказала она, – но их же погубили фашисты. Не ты! Винить себя в этом…

– Их погубили не только фашисты, – прервал её тот. – Их погубила моя безответственность! Их погубило то, что я не думаю перед тем как делать! – он замолчал и снова вздохнул, собираясь с мыслями.

Было видно, что Гриша злится, и злится на себя. Это одно из самых мучительных в жизни явлений – когда винишь не постороннего человека, не явление природы или обстоятельства, а того, кто отражается в твоём зеркале. Ярость распирает изнутри, обжигает, пытается вырваться наружу да так, что тело начинает потряхивать. И никуда не можешь деться. Катя молчала, боясь даже лишний раз шелохнуться. «Так вот почему, он себя так не жалеет», – догадалась она. – «Ему всё равно, что с ним будет». Тем временем мальчик продолжил:

– Немцы часто скидывали снаряды на Севастополь. Но мы всё равно продолжали жить. Хоть как-то. Мать тогда отправила нас с сестрой за хлебом. Она всё просила… – его голос прервался. – Просила же не отходить от Соньки! – он медленно разжал, а затем, снова сжал обветрившиеся пальцы в кулак. – А я отпустил её. Далеко отпустил от себя. Думал, ничего не будет, – Гриша опять затих. Было видно, что рассказывать свою историю ему было очень нелегко. – Как оказалось, очень даже будет. В небе показались проклятые немецкие мессеры. Я не успел добежать до сестры– эти мрази скинули снаряд. Меня отбросило в траншею, поэтому и выжил. А Сонька… Сонька моя не уцелела.

Снова повисла тишина. Только радостный огонь плясал в печи, набирая силу и размеры. Не понимал он ничего, вот и плясал себе, радуясь короткой жизни. Катя очень сочувствовала товарищу. Она понимала его, как никто другой. Тема младших братьев и сестёр ей была близка. Девочка знала, каково это, когда сердце пронзают осколки боли и горя за такого маленького родного человечка. Она взялась машинально за волосы. Только вместо аккуратной, привычной ей косы, в руках были испачканные в грязи и спутанные, словно моток перетёртой шерсти пряди:

– А с мамой что случилось? – осторожно спросила Катя.

– Она сошла с ума, – пустым голосом ответил тот. – Когда мама увидела сестру… Точнее, то, что от неё осталось, она не стала плакать, – он съёжился, будто сзади на него подул холодный ветер, – она расхохоталась. Я никогда этого не забуду. Тогда не понял, что вместе с Сонькой я уже потерял мать. Она стала странно себя вести, часто говорила какие-то несвязные вещи, могла прийти посреди ночи ко мне и простоять так надо мной до утра. Но я надеялся, что это всё пройдёт, как только война закончится. Но нет, я не смог уберечь и её.

– Снаряд? – теребила волосы девочка.

– Хуже, – не поворачиваясь к ней, произнёс Гриша. – Она повесилась.

Катя вздрогнула и медленно поднесла ладони к губам. «Боже, да как же так?» – думала она.

– Мама хотела забрать меня с собой, – продолжал тот, не сводя глаз с пламени. – Говорила, что мы больше не будем чувствовать боль, что снова будем вместе с Сонькой. Я отказался, но её не смог остановить. Мама заперлась в другой комнате. У нас дом тогда ещё цел был. И вместо того, чтобы выламывать дверь, я побежал за помощью к соседке, – он ударил себя кулаком по лбу. – Я не додумался даже сам её остановить! Не отнял у неё этот шнур! Думал, соседка вразумит её, поможет, – он остановился и продолжил тише. – А когда мы с тётей Тоней дверь открыли, – мальчик кивнул наверх и прикусил губу, – мать уже под потолком висела. Вот так… До конца июля я ещё прожил в городе, а потом, тётя Тоня посадила меня на корабль и меня эвакуировали вместе с другими жителями города. Потом меня по чистой случайности нашёл дядя и забрал к себе. От него я и узнал, что отца моего тоже уже нет в живых, – Гриша подкинул ветку в буржуйку. – И даже тебя я чуть не угробил! Потащил через эту реку на свою дурную голову. Я не заслужил даже товарищей! Ничего не заслужил!

– Это не так, – помотала головой девочка.

– Всё так! – возразил тот. – Я во всём виноват! Не…

– Ты был ребёнком! – перебила на этот раз его Катя. – Мы оба были детьми! Беззащитными, напуганными и слабыми! – она отвела взгляд и продолжила чуть спокойнее. – Мою семью тоже фашисты убили. Они сожгли всех жителей в амбаре. Меня тогда в селе не было, поэтому и уцелела. И, в отличие от тебя, я этого кошмара не видела, – тут девочка почувствовала, как стало сильно щемить в груди, как воздух вокруг начинает уменьшаться. Ей всё ещё тяжело говорить об этом. – Просто пришла домой, а там уже ни оккупантов, ни людей, никого. А проклятый амбар я открыть так и не смогла, – девочка закрыла глаза. – Знаешь, я всё думала, что было бы, если бы я была тогда там. Всё представляла, что смогла бы защитить своих братьев, дать отпор этим гадам. А сейчас понимаю, что сидела бы я вместе с ними в амбаре и задыхалась от дыма. Что я могла бы тогда сделать, если даже наши женщины не смогли защитить своих детей? Ничего изменить нельзя. И наша цель сейчас – сделать всё возможное для того, чтобы таких как мы было меньше. На то мы и бойцы, – Катя посмотрела на товарища. – Мы же бойцы?

– Бойцы, – угрюмо ответил мальчик.

Они ещё немного помолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Наконец, девочка встала и обернулась Грише:

– Давай поедим и будем отдыхать, тебе особенно сейчас это нужно. Через несколько часов нам выдвигаться, – она взяла мешок с картошкой, который всё это время лежал на нарах. – И ты здесь не останешься. Даже думать об этом забудь.

Глава 14

«Последний рывок»

Большой, чёрный теневой человечек растянулся на полу. Длинные его ручки тихонько шевелились, растрёпанная голова была опущена. Катя сидела на жёстких голых нарах и тревожным взглядом смотрела в пол. Рядом спал в полубреду Гриша, время от времени похрипывая. Глаза девочки слипались от усталости, веки с каждым морганием становились всё тяжелее и тяжелее. Но она не имела права на сон. Нужно было сидеть и караулить. Караулить не только луну, но и товарища, который, казалось уже не спал, а лежал без сознания. Тут мальчик запрокинул голову и невнятно пробормотал:

– Надо бежать… Стреляй! Стреляй!

Катя резко обернулась на напарника и положила руку ему на горячее запястье:

– Гриш? – прошептала она, но тот не отозвался. – Чем тебе помочь? Чем же тебе помочь?!

Девочка повернулась назад и опустила взгляд на колени, на которых лежал немецкий автомат. Тут оружие стало двоиться, а затем вовсе расплываться. Это на глаза наворачивались слёзы. Слёзы усталости и бессилия. Катю трясло, плач застрял у неё в горле. Она прижала трясущуюся ладонь у потрескавшимся губам и сглотнула подошедший к горлу ком. «Как мы пойдём сейчас?» – не давал покоя вопрос у неё в голове. – «Как Гришу поднять? Неужели нам, и правда, суждено помереть здесь? Господи, я не хочу!» Тут девочка убрала ладонь от лица и, прерывисто выдохнув, вытерла слёзы, попутно размазывая грязь по щекам. Она дрожащими пальцами залезла в тонкий карман рубахи и вытащила поломанный крестик. Катя разложила его на ладони и с обидой проговорила:

– Что мне нужно сделать для того, чтобы ты меня наконец услышал? – она всхлипнула и проговорила чуть громче. – Как часто мне нужно молиться?! Как часто нужно было молиться моей матери?! – девочка опустила голову на грудь и закрыла глаза. На проклятое оружие упало две крупные слезы. – Но ты не помогаешь. Ты на самом деле не помогаешь! Ты не слышишь меня, не видишь. Не видишь столько страдающих людей! Мы тут умираем, а ты не отзываешься на наши молитвы! – Катя вцепилась рукой в седые волосы. В голове вспыхнула страшная картина расстрелянных женщин и детей на опушке в лесу. Вспомнилась и девушка с прострелянной головой, рядом с которой ей пришлось лежать, вспомнилась бабушка, которая спасла их ценой своей жизни. – Ты не видел их. Столько женщин, детей, стариков погибло, а ты даже не заметил! Я всю жизнь надеялась на тебя… А надеяться нужно было на себя. Правы были бойцы и тётя Василиса тоже была права.

Девочка крепко сжала колкие обломки в ладони. Столько лет они имели для неё огромное значение, столько лет вера для неё была неотъемлемой частью жизни. С самого рождения религия была с ней. Сколько Катя помнила себя, она всю жизнь боялась разозлить Бога, ставила его в пример. И так разочароваться. Девочка со злостью кинула обломки креста об пол, и они разлетелись в разные стороны:

– Тебя нет! – с трудом сдержала крик она и проговорила чуть тише. – Прости, мам. За всё прости.

Катя, нахмурившись, резко вытерла влажные глаза. На улице подул ветер и стал шевелить ветви сваленных деревьев. Девочка взялась за автомат и вскочила с лавки. Руки тряслись вместе с оружием. От сильной усталости и напряжения каждый шорох воспринимался ей, как опасность. Поняв, что ничего страшного нет, девочка облегчённо выдохнула и опустила ствол. Она положила оружие на место и обернулась на Гришу. Даже визуально было видно, что ему не становится лучше. Катя, не сводя глаз с мальчика, схватилась за рукав рубахи и потянула его вниз. Одежда натянулась, затем затрещала. Дождавшись нужного момента, она резко дёрнула за рукав, и он стал отходить по швам. К счастью, материал был уже старым и рвался легко. Наконец, он слез с руки. Теперь одежда девочки совсем не напоминала рубаху: оборвана внизу, один рукав отсутствует. Но чего только не сделаешь, ради товарища. Катя разделила рукав ещё на две части. Она взяла флягу, и открыв её, вымочила в водке тряпку. Девочка подошла к напарнику и положила её ему на лоб:

– Пожалуйста, Гриш, – просила она, – пожалуйста, оклемайся до ночи. Хоть чуточку!

Тут мальчик резко повернул голову влево так, что мокрая тряпка слетела в его головы:

– Дядь Ром, пусти меня в окопы!

– Да какие тебе сейчас окопы? – положила обрывок рукава назад ему на лоб та. Катя тяжело вздохнула и положила голову на руки. – Нет, ты не оклемаешься… – она выпрямилась и снова повернулась к Грише. – Но я тебя здесь не оставлю. Слышишь? Мы дойдём! Обязательно дойдём!

Девочка съёжилась и надела телогрейку, лежащую на нарах. Она подошла к буржуйке и подкинула внутрь веток. Пламя вспыхнуло с новой силой, красный свет от него упал на обломок крестика, который несколько минут назад силой кинули. Катя даже не повернулась в его сторону. Она снова взяла в руки и крепко сжала немецкий автомат. «Мы дойдём», – повторила сама себе она, наблюдая за пламенем.