скачать книгу бесплатно
Вот и долгожданный Петербург. Беготня, визиты, салоны. О своем возвращении Лермонтов заявил стихотворением “Дума”. Это вывод из наблюдений о быстротекущей, бездарно уходящей для многих молодых людей жизни.
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья, и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Лермонтов стал походить на человека-невидимку – видит всех, а его никто. Разочарован во всем и это подтверждает обращение к М.А. Лопухиной: “.. я несчастнейший человек… я каждый день езжу на балы… В течение месяца на меня была мода… Все эти люди, которых я поносил в стихах, стараются льстить мне… тем не менее я скучаю. Просился на Кавказ – отказали, не хотят даже, чтобы меня убили”…
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!… что пользы напрасно и вечно желать?
А годы проходят, все лучшие годы!
Он торопился жить. А для чего? На пользу Отечества, которое только и умеет отправлять на смерть и отпевать? Вот и задушевный друг декабрист Александр Иванович Одоевский умер от малярии на Кавказе и ему Мишель посвятил стихотворение “Памяти А.И. Одоевского”.
Я знал его: мы странствовали с ним
В горах востока, и тоску изгнанья
Делили дружно; но к полям родным
Вернулся я…
Между безысходностью и грустными мотивами в творчестве поэта нельзя ставить знак равенства. Безысходность, когда подошел к краю пропасти, и следующий шаг приведет в бездну. Грусть же – это состояние души человека, который с болью в сердце видит окружающий мир, анализирует, сомневается, но надеется на будущее и стремиться к нему. Лермонтов был в постоянном движении и поисках подвига реального.
Мне нужно действовать, я каждый день
Бессмертным сделать бы желал, как тень
Великого героя, и понять
Я не могу, что значит отдыхать.
Поэт был в ответе за настоящее, понимая свой долг гражданина. “Оно жило в каждой капле его крови, трепетало с каждым биением его пульса, с каждым вздохом его груди. Не отделиться ему от него! Он ждет от него своего просветления, уврачевания своих язв и недугов. Он, только он, может свершить это, как полный представитель настоящего”, – проницательно заметил В.Г. Белинский о скрытом смысле всего творчества Лермонтова.
Не каждый понимал его душу. Те, кому он был близок, зачастую смотрели на него с уважением, сочувствием, но как бы со стороны. Недруги, а их было большинство, видели в Лермонтове врага. Декабрист Н.И.Лорер, И.Н.Назимов, С.И.Кравцов, В.Н.Лихарев, отбывавшие срок наказания на Кавказе, изменив своим прошлым взглядам, сторонились неугомонного поэта. Отдушину Мишель находил в общении с друзьями А.С.Пушкина: С.Н.Карамзиной, А.А.Олениной, А.О.Смирновой. С ними мысли текли чередой, нервы успокаивались, и появлялось неодолимое желание жить, работать.
Самыми продуктивными годами творчества оказались последние годы его жизни с 1838 по 1841, и в тоже время самыми напряженными, которые прошли как по заранее написанному сценарию.
Вот на сцене появляется де Барант, законный сын французского посланника при дворе Николая I. Только спустя два года у сынка взыграло чувство достоинства за свою нацию, якобы оскорбленную в стихотворении Лермонтова в ответ на убийство Дантесом Пушкина. По этому поводу в декабре 1839 года секретарь французского посольства Андре от имени обиженного обратился к А.И.Тургеневу с вопросом: “Правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще, или только одного убийцу Пушкина?”. Получив отрицательный ответ, де Барант пригласил поэта 2 января 1840 года на новогодний бал в свое посольство. Казалось, что вопрос французской чести закрыт, но в интригу включилась жена русского консула в Гамбурге Тереза фон Бахерт.
Ей удалось разжечь вражду Лермонтова с де Барантом. К этому же примешалось увлечение молодых людей вдовствующей графиней М.А. Щербатовой, которая предпочла русского. Француз был возмущен и неудовольствие высказал сопернику на балу: “Если бы я был в своем отечестве, то знал бы как кончить дело”. Лермонтов парировал: “В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем оскорблять себя безнаказанно”. 18 февраля 1840 года на Парголовской дороге за Черной речкой (воистину “черной” для русских поэтов), состоялась дуэль при скверной погоде. Секундантом у Лермонтова был А.А. Столыпин-Монго, а у француза граф Рауль де Англес. Началось со шпаг. Лермонтовская сломалась, но де Барант успел оцарапать ему грудь. Подали пистолеты. Француз дал промах. Лермонтов выстрелил вверх. Пожав друг другу руки, дуэлянты разошлись. “Я выстрелил на воздух, мы помирились, вот и все”, – рассказывал Лермонтов. Все да не все. Деятельная мамаша Баранта, видя, что дуэль может лишить сынка места второго секретаря при посольстве, развернула бурную деятельность. Верхи отреагировали, и Лермонтова взяли под стражу. В начале марта 1840 года он пишет объяснительную записку командиру полка Н.Ф. Паутину: “… имею честь донести Вашему превосходительству, что… господин Барант стал требовать у меня объяснения будто мною сказанного (об “известной даме”); я отвечал, что все ему переданное не справедливо… На колкий его ответ я возразил колкостью”. Военно-судебная комиссия установила, что Лермонтов: “… вышел на дуэль не по одному личному неудовольствию, но более поддержать честь русского офицера”. Заключением комиссии вопрос был исчерпан. Однако французы разожгли интригу с новой силой. Теперь уже не “известная дама”, а высказывание Лермонтова на суде, что “выстрелил на воздух”, послужило поводом для возмущения де Баранта, и он резко высказался в сторону поэта. А.Н.Шан-Гирей оказал медвежью услугу и передал заключенному слова француза. Не таков Лермонтов! Для объяснения он пригласил де Баранта к себе на гауптвахту, где его ранее неоднократно посещали друзья, в том числе и В.Г. Белинский. Лермонтов подтвердил французу ранее сказанное им на суде о “выстреле на воздух” и предложил вторую дуэль. Француз при свидетелях отказался. На том и расстались, закончив спор. Беспокойная француженка-мама, опасаясь второй дуэли, пожаловалась великому князю Михаилу Павловичу. Лермонтова обвинили не только в вызове на вторую дуэль, но и в незаконном свидании на гауптвахте с де Барантом, хотя за прошлые свидания с другими лицами, осуждений не было.
Лермонтов неоднократно бывал дежурным офицером при великом князе, который вступался за провинности своего подчиненного. Вот и на этот раз он обратился к покровителю с письменным заверением: “… я искренне сожалею, что показание мое оскорбило Баранта… сказав, что выстрелил на воздух, я сказал истину, готов подтвердить оную честным словом”. Готовность не была принята, и 13 апреля 1840 года было решение о предварительном заключении Лермонтова на три месяца в крепость и затем переводе в один из полков на Кавказе. Николай I «высочайшим указом» заменил крепость Тенгинским пехотным полком и добавил: “Исполнить сегодня же”, а в письме к императрице пожелал тенгинцу “Счастливого пути, господин Лермонтов; пусть он очистит свою голову, если это возможно” …
В день отъезда Лермонтов зашел проститься к Карамзиным. Из окна их залы увидел гряду облаков над Фонтанкой и Летним садом и тут же с импровизировал стихотворение “Тучи” с такими словами:
Мчитесь вы, будто, как я же изгнанник,
С милого севера в сторону южную…
Этим стихотворением поэт закончил первый свой сборник. Кроме “Тучи” туда вошли: “Бородино”, “Песня про царя Ивана Васильевича…”, “И скучно и грустно…”, “Когда волнуется желтеющая нива…”, “Ребенку”, “Дума”, поэма "Мцыри".
Эпиграфом для поэмы автор взял изречение из Библии: «Вкушая, я вкусил мало меду, и вот я умираю». Сюжет "Мцыри" таков: горский мальчик, взятый в плен русским генералом, был отдан в православный монастырь на воспитание монахам. Мальчик рос, и кроме церковных книг ничего не читал и не видел: только стены ненавистного монастыря, и он бежит. Желанная свобода оказалась не долгой. Мцыри погибает…
9
Следуя предписанию монарха, Лермонтов покидает Петербург и по дороге на Кавказ останавливается в любимой Москве. Девятого мая 1840 года получает приглашение на именины Гоголя и дарит ему только что вышедшую книжку “Герой нашего времени”. По просьбе гостей поэт прочел главу из “Мцыри”, – бой с барсом. “И читал, говорят, прекрасно”, – вспоминал С.Т. Аксаков. В первый день Гоголю с Лермонтовым не удалось поговорить, но на следующий – отвели душу.
Лермонтов попал в самое пекло кавказской войны. “У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось шесть часов сряду… дрались штыками. У нас убито 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте”.
Судьба хранила его от пулей горцев. Генерал Галафеев, представляя Лермонтова к ордену Станислава третьей степени за сражение на Валерике, в сопроводительной записке пояснял: “… исполняя возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием, и с первым рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы». Государь император вычеркнул Лермонтова из наградного списка и на это раз.
Если для Белинского стихотворение “Валерик” было “замечательнейшим произведением”, то для автора был криком души, поводом для раздумий.
…Жалкий человек.
Чего он хочет!… небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?
Раздумье заканчивается обращением к тем, кто развязал войну и подвел под пули тысячи солдат России.
В забавах света вам смешны!
Тревоги дикие войны;
Свои умы вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце.
Поэт и в вопросе целесообразности войны шел впереди своего времени.
К этому же периоду относится и стихотворение «Завещание», в котором поэт чувствует приближающуюся пулю к своей груди.
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!…
Скажи им, что на вылет в грудь
Я пулей ранен был…
Уступая просьбам внука об отставке, бабушка начала хлопоты, но вместо желаемого, получила разрешение на отпуск для него. Узнав, Баранты встревожились и просили Бенкендорфа, во избежание новой дуэли с их сыном, не разрешать Лермонтову появляться в Петербурге, а пусть видится с бабкой где-нибудь в Центральной России. Николай I почему-то не поддержал верного жандарма, и в начале февраля 1841 года опальный поэт приехал в северную столицу. Радость оказалась недолгой. Лермонтову вручили предписание от Бенкендорфа в сорок восемь часов покинуть её. В письме к А.И.Бибикову Мишель объяснил частично причину столь быстрого изгнания: “… ибо я сделал вот какие беды: приехав сюда, в Петербург, на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким… и у меня началась новая драма, которой завязка очень замечательная, зато развязки, вероятно, не будет, ибо девятого марта отсюда уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку”… Что еще из рук вон выходящее натворил неугомонный Лермонтов, так и осталось втайне. Никто из современников не обмолвился об этом.
За сборами в дорогу, поэт успел встретиться с А.А. Краевским и высказать мысль об издательстве собственного журнала, где будет место лишь отечественному слову. “Мы должны жить своей самостоятельной жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое. Зачем нам тянуться за Европой и французами”.
13 апреля 1841 года писатель. В.Ф. Одоевский сделал подарок отъезжающему. “Поэтому Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам и всю исписанную”. Из более пятисот страниц, были исписаны только пятьдесят. Здесь и “Выхожу один я на дорогу”, и “Ветка Палестины”, и “Сон”, и “Родина”– признание ей в любви.
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Ни полный гордого доверия покой,…
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава купленная кровью,
Вначале записи в книге Лермонтов вел карандашом, затем все переписал чернилами. Мелкие, торопливые с наклоном влево буквы, будто бы спешили за мыслями хозяина. Последним написан “Пророк”, под которым автор провел две короткие черты – итог прожитому.
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!
Видимо, Россия не та сторона, где любят пророков. Презрение – вот их удел, и ничего больше им не остается, как уйти из такой жизни. Книга была возвращена В.Ф. Одоевскому позже. “Сия книга покойного Лермонтова возвращена мне Екимом Екимовичем Хастатовым. 30-го декабря 1843 года”. Сейчас она хранится в Петербурге в Пушкинском доме.
Лермонтов не отличался религиозностью, атеистом не был, но и не числился в богохульниках, он верил в проведение, и перед отъездом на Кавказ посетил гадалку А.Ф. Кирхгоф, которая когда-то предсказала Пушкину смерть от “белого человека”. Лермонтову предрекла другую отставку: “… после которой, уже просить ни о чем не станешь”.
“Ничего, все перемелется – мука будет. Прощай, поцелуй ручку у бабушки и будь здоров”, – сказал напоследок Мишель А.П.Шан-Гирею.
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, стана господ,
И вы, мундиры голубые
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
Всего лишь восемь строк в стихотворении, но по силе мысли, силе гнева, презрения к власти и обиды за рабский народ, в русской литературе не найти. Стихотворение, как узника в одиночке “голубые мундиры” держали сорок шесть лет от дня написания, П.А. Висковатов опубликовал его в “Русской старине” в 1887 году.
Последним местом, где остановился Лермонтов в Москве, был Петровский дворец однополчанина барона Дмитрия Розена. Пять дней, проведенные в златоглавой, были заполнены до отказа. После разговора с Ю. Ф. Самариным о современном состоянии России, Лермонтов сделал вывод: “Хуже всего не то, что известное количество людей терпеливо страдает, а то, что огромное большинство страдает, не сознавая этого”.
Михаил Юрьевич успел побывать и в ресторане. Среди друзей оказался немецкий поэт и переводчик Боденштадт. Ему запомнился огромный лоб Лермонтова, холеные руки, белоснежная рубашка, черный шейный платок, поношенный военный сюртук. Среди кутящей молодежи поэт отличался злым языком, неприятным задором, остротами, направленным в адрес друзей, но, заметив их смущение, тут же извинялся. Иное впечатление сложилось у Баденштадта от второй встречи с поэтом в литературном салоне, где он был “кроток и нежен как ребенок”. За день до отъезда поэт побывал и в Благородном собрании. “Он был грустен – когда уходил из собрания в своем армейском мундире и с кавказским кивером, – у меня сжалось сердце”, – так писал однокашник по университету В.И. Краснов.
За полчаса до отъезда из Москвы Лермонтов прощался с Ю.Ф. Самариным и: “… говорил мне о своей будущности, о своих литературных проектах, и среди этого он проронил о своей скорой кончине несколько слов, которые я принял за обычную шутку с его стороны. Я был последний, кто пожал ему руку в Москве”.
Длинный и утомительный путь на Кавказ, тем более изгнаннику. Из Ставрополя 10 мая 1841 года отправляет письмо С.Н. Карамзиной: “… Пожелайте мне счастья и легкого ранения. Это самое лучшее, что только можно пожелать… Я не знаю, на долго ли это; но во время переезда мной овладел демон поэзии… Я заполнил половину книжки, которую подарил мне Одоевский, что, вероятно, принесло мне счастье… признаюсь, что я порядком устал от всех этих путешествий, которым, кажется, суждено длится вечность…”.
Последнее письмо бабушке на французском языке он отправил из Пятигорска 28 июня 1841 года с просьбой прислать собрание сочинений Жуковского и Шекспира на английском. Писал и о возможной отставке и закончил: “Прощайте, милая бабушка, будьте здоровы и покойны”.
Не было ей покоя за любимого внука, и уповала на семейную икону Спас Нерукотворный, перед которой когда-то получила от родителей благословение на брак с М.В. Арсеньевым, теперь у этого образа она вымаливала счастье для Мишеля и: “… Со слезами благодарю бога, что он на старости послал мне тебя в утешение”. Но не уберег его господь. “И я ли не молилась о здравии Мишеля этому образу, и он все-таки не спас» и велела унести икону из дома в тарханскую церковь Михаила Архангела
10
За Христом всегда следовал Иуда! Вот он – Николай Соломонович Мартынов, русский, православный. Родился в 1815 году семье пензенского помещика, полковника в отставке, винного откупщика Соломона Михайловича Мартынова. Кроме Николая он имел еще сына и двух дочерей.
С братьями Лермонтов сблизился в школе подпрапорщиков, и они часто навещали его на квартире, что на Мойке. Николай Соломонович – гуляка, сердцеед, искатель чинов и внимания, был недурен собой и, можно сказать не глупый, сочинял стихи, эпиграммы, в том числе и на Лермонтова. Поэзия этого экстравагантного человека дальше узкого круга не расходилась и больше напоминала стихи Лермонтова.
Выпущенный из школы в чине корнета в 1835 году в Кавалергардский полк, где служил Жорж Дантес, гордился назначением. Мишель и Николай были друзьями, но не задушевными. Бывая в Москве, Лермонтов навещал дом Мартыновых, и принимался радушно. “Лермонтов у нас чуть ли не каждый день… Эти дамы (дочери) находят большое удовольствие в его обществе”, – так писала мать сыну Николаю на Кавказ. Мишелю действительно одно время нравилась Наталья, и ей посвятил стихотворение, и, якобы неудачно сватался к ней, но получил отказ. Николай Соломонович так вспоминал свои встречи с другом в Москве: “Мы встречались с ним каждый день, часто завтракали вместе у Яра”. Дороги их пересекались не раз: Петербург, Москва, Кавказ.
Мартынов не был трусом. За службу имел двадцать семь высочайших благодарностей, а за кампанию с горцами в 1837 году получил орден Святой Анны с бантами. В чине ротмистра Гребенского казачьего полка он вместе с Лермонтовым участвовал в экспедициях А.В.Галафеева.
Красавец кавалергард кроме огромного тщеславия имел еще одну слабость – карточную игру, причем нечестную, за что и получил прозвище «Маркиз де Шулерхов». Шулерство, пренебрежение к однополчанам привели к тому, что офицеры полка подали прошение высшему начальству о переводе Мартынова в другой полк. В феврале 1841 года в чине майора он был вынужден пойти в отставку, и намеревался уехать в первопрестольную, но передумал и восстановился в другом полку.
Штабист М.А.Костенецкий, служивший при штабе в Ставрополе вспоминал: «Из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, вечно мрачный и молчаливый». Таким, в возрасте двадцати пяти лет он приехал лечиться на воды в Пятигорск.
Верзилинский дом привлекал к себе пятигорскую молодежь не только гостеприимством, но и дочерями генерала: Аграфеной, Надеждой, и Эмилией. На них Лермонтов написал экспромт.
За девицей Эмилией
Молодежь как кобели.
За девицей же Надина
Был их тоже не один;
А у Груши в целый век
Был лишь дикой человек.
Мишель и Николай симпатизировали Эмили, но она предпочитала внимание Мишеля. Эмилия Александровна потом вышла замуж за родственника Лермонтова А.П.Шан-Гирея и оставила воспоминания о поэте.
Мартынов никогда не расставался с длинными кинжалами. Как-то он пришел к Лермонтову играть в карты в бешмете, подпоясанном ремнем с оружием наперевес. Бритая голова Мартынова впечатляла. Увидев друга, хозяин продекламировал.
Скинь бешмет свой друг, Мартыш,
Распояшься, сбрось кинжалы,
