скачать книгу бесплатно
Из женщин, с которыми был знаком и переписывался, следует выделить фрейлину императрицы, жену губернатора Калуги Александру Осиповну Смирнову-Россет, в которой смешалась немецкая, итальянская и грузинская кровь. Смешение проявилось умом, красотой, обаянием, общительностью. Закончив Екатерининский институт благородных девиц, была в курсе всех литературных новинок. В круг друзей ее входил Пушкин, Вяземский, Дельвиг, а Жуковский предлагал ей руку и сердце.
Женским чутьем Александра Осиповна определила в Гоголе талантливого, но одинокого человека с ранимой душой и не для всех открытым сердцем. Их дружба длилась почти двадцать лет. Она заменяла писателю недостающее домашнее тепло, была утешительницей и советчицей в тяжкие минуты духовных разочарований и поисков.
Свое последнее лето Гоголь провел в ее подмосковном имении – Спасском, где любил наблюдать за стадами коров, напоминающих детство, собирал цветы, встречал рассветы и провожал закаты, купался в Москве-реке. Гостеприимная хозяйка уступила писателю свой кабинет, где он в тиши работал над второй редакцией ранее сожженного второго тома «Мертвых душ». Предполагается, что именно здесь автор поставил точку в обновленных «душах» второго тома и прочитал для хозяйки первые главы из них.
В третьем письме, «Значение болезней», Гоголь писал: «…О! Как нужны нам недуги! Не будь тяжелых болезненных страданий, куда бы я теперь не занесся… и не вижу слов, как благодарить небесного Промыслителя за мою болезнь. Принимайте же и вы покорно всякий недуг, веря вперед, что он нужен». Этим письмом автор, как бы, готовил себя к грядущим испытаниям
Гоголь в плохом, иногда видел хорошее, а болезни воспринимал не как неизбежное, а как очищение духа и возрождение к работе, зная, что недуг может внезапно оборвать жизнь и многое из задуманного не будет исполнено и оттого дорожил каждым светлым мигом.
Мастер обработки каждой фразы, не допускал пренебрежительного отношения к слову, понимая, к чему может привести это оружие в неумелых руках. Этому посвятил статью «О том, что такое слово». В ней призывал собратьев по перу быть «безукоризненными, как и всякий другой на своем поприще… Обращаться с словом нужно честно… Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст наших! Можно опозорить то, что стремимся возвысить, как на всяком шагу язык наш есть наш предатель. Лучше всего любому писателю поступать так, как говорил Иисус Сирах: «наложи дверь, замки на уста твои, растопи золото и серебро, какое имеешь, дабы сделать из них весы, которые взвешивали бы твое слово, и выковать надежную узду, которая бы держала твои уста».
В письме «Нужно любить Россию» Гоголь обращается к гр. А.П.Т…..му: «…Вы еще не любите Россию: вы умеете только печалиться и раздражаться слухами обо всем дурном, что в ней ни делается, в вас все это производит одну только черствую досаду да уныние… нет, если вы действительно полюбите Россию, у вас пропадет тогда сама собой та близорукая мысль, которая зародилась у многих честных и даже весьма умных людей, то есть, будто бы в теперешнее время они уже ничего не могут сделать для России и будто они ей уже не нужны совсем; напротив, тогда только во всей силе вы почувствуете, что любовь всемогуща и что с ней возможно все сделать».
В письме «Что такое губернаторша» сквозит смех. «Дурак тот, кто думает о будущем мимо настоящего. Он или соврет, или скажет загадку… Грустно и даже горестно видит вблизи состояние России». Горечь состояния, в котором пребывала Россия, он видел в мерзостях, которые мешают стране двигаться вперед и указывает: «… что пути и дороги к светлому будущему сокрыты в этом темном и запутанном настоящем, которое никто не хочет узнавать: всяк считает низким и недостаточным своего внимания и даже сердится, если выставляют его на вид всем». Автор был уверен: «… что придет время, когда многие из нас на Руси из чистеньких горько заплачут, закрыв руками лицо свое, именно оттого, что считали себя слишком чистенькими, которые образом жизни своей избрали унижение себе подобных, богатство и праздность».
В статье «Страх и ужасы России» он с гордостью писал: «Еще пройдет десяток лет, и вы увидите, что Европа приедет к нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которую не продают больше на европейских рынках». И далее: «Прежде чем приходить в смущение от окружающих беспорядков, недурно взглянуть всякому из нас в свою собственную душу… может быть, там увидите такой беспорядок, за который браните других», предлагая иной путь спасения от хаоса: «… Не бежать на корабле из земли своей, спасая свое презренное зеленое имущество, но, спасая свою душу, не выходя вон из государства».
Гоголь открыл глаза читающей публике на всевластие в обществе сплетен. «Велика сила в России сплетен, они перепутали как высшую власть, так и дошли до низов, влияя на ход развития страны, тормозя ход развития прогресса…».
К «Близорукому приятелю» обратился так, если ты: «…Вооружился взглядом современной близорукости и думаешь, что верно судишь о событиях! Выводы твои гниль… с прекрасными намереньями можно сделать зло. Как уже многие сделали его. В последнее время не столько беспорядков произвели глупые люди, сколько умные, а все оттого, что надеялись на свои силы да и на ум свой… Не будущего, а настоящего опасайся… до сих пор еще, к нашему стыду, указывают нам европейцы на своих великих людей, умней которых бывают у нас иногда невеликие люди; но те хоть какое-нибудь оставили после себя дело прочное, а мы производим кучу дел, и все, как пыль, сметаются они с земли вместе с нами»…,…как нам бывает нужна публичная, данная в виду у всех, оплеуха!»
В письме, «Занимающему важное место», сквозит сожаление автора о бессилии законов в России. «Много злоупотреблений; завелись такие лихоимства, которых истребить нет никаких сил человеческих. Знаю и то, что образовался другой незаконный ход действий мимо законов государства и уже обратился почти в законный, так что законы остаются только для вида».
В письме Калужскому губернатору автор писал: «…чем больше всматриваешься в механизм управления губернией, тем больше удивляешься мудрости учредителей… Все полно, достаточно, все устроено и именно так, чтобы способствовать в добрых действиях, подавая друг другу руку»… Инерция мышления Гоголя заключена в словах: «По мне, безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведение в России, минуя нашу церковь, не спросив у нее на то благословения».
Далее идеализирует: «Дворянство есть как бы сосуд, в котором заключено нравственное благородство»… и умиляется «преимуществам нашего крестьянского быта», а «благородное дворянство» – это чуткие воспитатели многомиллионного крестьянского сословия, которое живет в мире и благодати. Гоголь не понаслышке знает цену, за которую один «благородный дворянин» продает такому же «благородному» живые души.
Вот ценник из книги И.С.Беляева «Цена людей в России сто лет назад». «Ефим Осипов 23 лет, по оценке 40 руб, у него жена Мария Дементьева 30 лет, по оценке 8 руб., у них сын Гурьян, 4 лет, по оценке 5 руб. дочери: девка Василиса 9 лет по оценке 3 руб., Матрена одного году, по оценке 50 коп». Здесь же приводится цена десяти овец по 40 коп за голову.
В одном из заключительных писем «Напутствие», Гоголь как бы готовит читателя к «… борьбе со взяточниками, подлецами всех сортов и бестыднейшими людьми, для которых нет ничего святого, которые не только в силах произвести то гнусное дело, то есть подписаться под чужую руку, дерзнуть взвести такое ужасное преступление на невинную душу, видеть своими глазами кару, постигшую оклеветанного, и не содрогнуться, – не только подобное гнусное дело, но еще в несколько раз гнуснейшее… Не уклоняйся же от поля сражения… Не велика слава для русского сразиться с миролюбивым немцем, когда знаешь наперед, что он побежит… с черкесом схватиться и победить его – вот слава, которою можно похвалиться! Вперед же, прекрасный мой воин! С богом, добрый товарищ! С богом, прекрасный друг мой!»
Последним, тридцать вторым письмом из «Переписки с друзьями», было «Светлое воскресенье». «И непонятной тоской уже загорелась земля; черствей и черствей становится жизнь; все мельчает и мелеет, и возрастает только в виду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила всюду. Боже! Пусто и страшно становится в твоем мире!» Несмотря на такой глубокий пессимизм, автор верит, что обман народа пройдет и «… воспразднуется светлое воскресенье Христово».
«Переписка с друзьями» – плод собственных поисков истины и заблуждений автора, от которых никто не огражден. В этом заключается одна из удивительных черт характера Гоголя – черта душевного откровения. Он хотел быть понятым, хотел выступить в роли учителя и тем самым заслужить уважение потомков. Свое произведение Гоголь назвал «исповедью человека, который провел несколько лет внутри себя». За исповедь не секут, а автора высекли и даже те, кому по духовному сану было не положено.
Авторитет церкви Игнатий (Брянчининов), канонизированный в1988 году, резко отозвался о «переписке»: «…она издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетного, душевного, а не духовного. Книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы Истины… Желательно, чтобы этот человек… причалил к пристанищу истины».
Неодобрительно отозвался о книге и ржевский отец Матвей Константиновский. Гоголю пришлось оправдываться: «Не могу скрывать от вас, что меня очень напугали слова ваши, что книга моя должна произвести вредное действие, и я дам за нее ответ Богу». Ответа перед Богом больше всего боялся автор.
От кого не ожидал автор уничтожающего мнения, так это от С.Т.Аксакова: «Вы грубо и жалко ошибаетесь. Вы совершенно сбились, запутались…и, думая служить небу и человечеству, – оскорбляете и Бога и человека». Еще большую рану в сердце нанес отзыв обожаемой княгини А.О.Смирновой: «Ваши грехи уже тем наказаны, что вас непорядочно ругают и что вы сами чувствуете, сколько мерзостей вы пером написали».
Возмущенный «Выборными местами» В.Г.Белинский отправил Гоголю из бельгийского города Остенде знаменитое письмо – манифест передовой российской интеллигенции. Герцен, Бакунин, И.С.Тургенев поддержали автора. После письма пути Гоголя и Белинского разойдутся.
Виссарион Григорьевич в частности, писал: «…Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещении, гуманности. Ей не нужны проповеди… не молитвы, а пробуждение в народе чувства собственного достоинства». Далее – в России: «… нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей». В письме Белинский приходит к выводу, что: «…сквозь небрежное изложение проглядывает продуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набоженного автора. Вот почему в Петербурге распространился слух, будто бы Вы написали эту книгу с целью попасть в наставники к наследнику». В конце письма Белинский подводит итог: «Вы не поняли ни духа, ни формы христианства нашего времени. Не истиной христианского учения, болезненной болезнью смерти, чорта и ада веет от Вашей книги» и призывает «Отречься от последней вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние».
Гоголь в это время жил за границей и критику ответил сдержанно: «Я прочел с прискорбием статью вашу обо мне в «Современнике», – не потому, чтобы мне было прискорбно было унижение, в которое Вы хотели меня поставить в виду всех, но потому, что в нем слышен голос человека, на меня рассердившегося…Я вовсе не имел в виду огорчить вас ни в каком месте своей книги. Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России… Восточные, западные, нейтральные».
Николай Васильевич ошибся. Он для Белинского остался как «гигантское проявление русского духа», писателем, «который своим дивнохудожественными, глубоко истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России».
П.Я Чаадаев дал половинчатую оценку «переписке». «При некоторых страницах слабых, а иных даже грешных, находятся страницы красоты изумительной, полные правды беспредельной».
П.А.Вяземский заключил: «Как ни оценивай этой книги, с какой точки зрения не смотри на нее, а все придешь к тому заключению, что книга в высшей степени замечательная».
Н.Г.Чернышевский позже сказал о Гоголе: «Давно уже не было в мире писателя, который был бы так важен для своего народа, как Гоголь для России».
Великий психолог Ф.М.Достоевский не постеснялся выразить, что… «Все от Пушкина. Все мы вышли из «Шинели» Гоголя. Бесспорно гениев, с бесспорным «новым словом» во всей литературе нашей было всего только три: Ломоносов, Пушкин и частично Гоголь».
После всех критических замечаний автор в 1847 году из Неаполя сообщил А.О.Россет: «… я ожидал даже большего количества толков в мою пользу, чем как они теперь, что мне даже тяжело было услышать многое, и даже очень тяжело. Но как я теперь благодарю бога, что случилось так, а не иначе. Я заставлен почти невольно взглянуть гораздо строже на самого себя, я имею теперь средство взглянуть гораздо вернее и ближе на людей». Эта выдержка из письма говорит о мучительных переживаниях автора на критику в свой адрес и насколько оказался чист душой перед своей совестью.
Уныло глядя на происходящее вокруг «переписки», Гоголь понял, что безгрешных людей нет, а чтобы творить красоту должна быть собственная душа безгрешной. Жизнь это опровергала. Он видел пороки в друзьях и недругах. Первых начал сторониться, а вторых избегал и пришел к выводу, что он не нужен России как учитель, как пророк. «Не мое дело поучать проповедью. Искусство и без того поученье». Он попытался лечить Россию смехом, а сам лил слезы бессилия над неразумной "ученицей".
Не поддавшись гордыне, Николай Васильевич нашел в себе силы согласиться, что книга: «… разразилась точно в виде оплеухи: оплеуха публике, оплеуха друзьям и, наконец, еще сильнейшая оплеуха мне самому».
На отношениях царской семьи с писателем, следует сделать акцент, поскольку царь считался посланником бога на земле.
Николай ? хорошо помнил, как «ценой крови подданных» взошел на престол, помнил «сумасшедшего» Чаадаева, гибель Пушкина, Лермонтова и понимал, что травля Гоголя не принесет ему лавр, и относился к нему снисходительно. Держа писателя на расстоянии, монарх сумел поставить его в определенную материальную зависимость.
Царский фавор пошел с подачи поэта Василия Андреевича Жуковского. По поводу внимания государя Гоголь писал ему из Гамбурга 28 июня 1836 года: «… Не знаю, как благодарить вас за хлопоты ваши доставить мне от императора на дорогу». Путешественник благодарил государя за беспошлинный паспорт на полтора года.
В сентябре 1839 года Гоголь просил Василия Андреевича походатайствовать перед императрицей о помощи его сестрам при выпуске из «Патриотического института».
В ноябре 1842 года император пожаловал писателю пять тысяч рублей. Затем по ходатайству А.О.Смирновой Николай I назначил ему трехгодичный пансион и 15 марта 1845 года добавил еще 1000 рублей серебром для лечения.
В 1846 году Николай Васильевич сообщает Виельгорскому о помощи венценосца, когда оказался:… «без всяких средств, рискуя умереть не только от болезней, страданий душевных, но даже от голода. Спасен я был государем».
Лето 1850 года. «Состояния у меня нет никого; жалования не получаю ниоткуда; небольшой пенсион прекратился по моему возвращению в Россию… и надеюсь, великодушный государь не прогневается на своего верного поданного». Письмо не было отправлено.
Чтобы собрать материал для нового тома «Мертвых душ» нужны были средства для поездок по России, и Гоголь просит графа А.Ф.Орлова походатайствовать перед цесаревичем Александром о пособии, которое тут же получил.
И в последние годы жизни государь не оставлял писателя без внимания. Так что у Гоголя, в отличие от Пушкина и Лермонтова, были основания благодарить царствующий дом.
Письмом к графу Уварову Гоголь как бы извинялся пред царем: «Мне грустно, когда я посмотрю, как мало я написал достойного этой милости. Все, написанное мною до сих пор, и слабо, и ничтожно до того, что я не знаю, как мне загладить перед государем невыполнение его ожиданий… Бог поможет мне сделать что-нибудь такое, чем он будет доволен». Второй том «Мертвых душ», вероятно, – попытка угодить венценосцу. В конце концов, Гоголь считал себя способным стать «писателем Его Императорского Величества».
Глава 6
"Мертвые будьте живыми"
Второй том «Мертвых душ» писатель начал еще в 1840 году, а окончательный вариант был готов лишь к лету 1851 года.
Живя длительное время за границей, Гоголь не видел нового, происходящего на родине, и писал А.О.Россет из Неаполя в 1847 году: «Скажу вам не шутя, что я болею незнанием многих вещей в России…Я болею незнанием, что такое нынешний русский человек на разных степенях своих мест, должностей и образования».
О чем не проплачешь, про то не споешь, даже имея писательский талант. Оттого ножницы «незнания обстановки в России беспощадно кромсали душу писателя». Работа продвигалась медленно, на что он сетует Н.Я.Прокоповичу: «Мертвых душ» не только не приготовлен второй том к печати, но даже не написан».
Отчаяние привело к тому, что он «…впал в досаду, в хандру, чуть не в злость. Не было близких моему сердцу людей, которых бы в это время я не обидел и не оскорбил в припадке какой-то холодной бесчувственности сердца. Я действовал таким образом, как может только действовать в состояния безумия человек, и воображая в то время, что действую умно… Мне страшно теперь за себя, как никогда доселе»,– из письма к С.М.Соллогубу.
Сбросив с головы «колпак», который мешал работать и мыслить, Гоголь продолжал дописывать второй том «душ». В процессе ему, видимо, вспоминались слова А.С.Пушкина, сказанные после прочтения первого тома: «Боже, как грустна наша Россия», и решил исправить положение: «… В каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие смеха. С тех пор я стал думать только о том, чтобы смягчить то тягостное впечатление, которое могли произвести «Мертвые души», но вопреки собственной душе не пойдешь». И в то же время Гоголь понимал, что «Нам нужно живое, а не мертвое изображение России, та существенная, говорящая ее география, начертанная сильным, живым слогом, которая поставила бы русского лицом к России».
«Мягким» второй том не получился. Главный герой все тот же Павел Иванович Чичиков отправился в тарантасе «… для познания всякого рода мест» и склоняется к авантюрам, превращаясь в злодея, пьяницу, подлеца. Эта метаморфоза идет вразрез с прежним образом Павла Ивановича, который … «не позволял в речи непристойные слова и оскорблялся всегда, когда в речах других видел отсутствие должного уважения к чину или званию».
Автор не пошел на сделку с совестью и, оставаясь верным своей традиции жечь не понравившиеся свои произведения, летом 1845 году предал огню написанное. Иначе Гоголь не был бы Гоголем. «Появленье второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу… нельзя иначе устроить общество или даже все поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его мерзости… вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показывая путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе, а оно должно было быть едва ли не главное; а потому он и сожжен». «… так было нужно… не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с таким болезненным напряжением… Благодарю Бога, что дал мне силы это сделать».
Из Карлсбадена писал А.О.Смирновой по этому поводу: «…Друг мой, я не люблю моих сочинений, доселе бывших и напечатанных, и особенно «Мертвые души». Мотивом к этому послужило то, что в новом томе не раскрыто основное: «… тайна, которая должна была вдруг, к изумлению всех, раскрыться… и ключи от нее покамест в душе у одного автора».
Первое сожжение состоялось, но это не значит, что Гоголь отказался от замысла. Мозг работал, углубляя и расширяя тему. Через сомнения, страх ошибиться в идеалах, правильности выбранного пути и в том, кто поведет Россию дальше, эти новые мысли заполняли тетрадные листы. Сам собою напрашивался вопрос: «Где же тот, кто на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед?.. Какими слезами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек! Но века проходят за веками, полмиллиона сидней, увальней, байбаков дремлет непробудным сном, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить это всемогущее слово». Гоголь уже не слышал перестука колес «птицы тройки», она застряла в грязи на обочине дороги.
Чем быстрее уходили годы писателя, тем трагичнее становилось их содержание. Главное, не пишутся «Мертвые души», а сам стал хуже мертвеца, и обращался к Смирновой: «Мне так трудно, что уже было приуготовился совершенно раскланяться, и теперь я мало чем лучше скелета. Дело доходит до того, что лицо сделалось зеленее меди, руки почернели, превратились в лед, так, что прикосновение их ко мне самому было страшно». Еще страшнее, когда в телесные муки и муки творчества вмешивается черт. И далее писал ей: "Признаюсь, уже не раз подкарауливал я, что это были нервы, а из них, притаившись, работал и черт, который, как известно, ищет всяким путем просунуть к нам нос свой". Эта тварь потом сыграет роковую роль в судьбе второго тома «Мертвых душ».
В новом варианте произведения автор хотел вдохнуть жизнь в «мертвые души» и тем самым избавить Россию от смердящего тления средствами красоты и искусства.
Превозмогая «бесплодное и черствое» состояние, «умственную спячку», ключом от собственной души мало – помалу открывал одну потаенную дверь за другой и достиг цели. Радостный везет новый вариант «Мертвых душ» в Россию. В августе 1851 года превосходно читает их в Абрамцеве Аксаковым, а осенью читает и в Москве. Глава семейства С.Т.Аксаков нашел, что: «Такого искусства показывать в человеке пошлом высокую человеческую сторону нигде нельзя найти, кроме Гомера… Да, много должно сгореть жизни в горниле, из которого истекает чистое золото».
Л.И.Арнольди, присутствовавший в Москве на чтении, был в восторге: «Удивительно, бесподобно… тут везде слышится жизнь, как она есть, без всяких преувеличений».
Л.О.Смирнова отметила: «Здесь юмор возведен был в высшую степень художественности и соединился с пафосом, от которого захватывало дух».
Судя по этим высказываниям, успех второго тома был бы не менее, а более, чем от первого. Сам автор считал: «Что второй том «Мертвых душ» умнее первого – это могу сказать, как человек, имеющий вкус».
П.В.Анненков, И.С.Тургенев в целом положительно отозвались о втором томе, но Н.А.Некрасов и Писемский не могли не отметить ложность изображения действительности.
Непререкаемый для Гоголя, мученика веры в святость человеческой души, был авторитет отца Матвея, который: «…воспротивился опубликованию этих тетрадей, даже просил уничтожить…, сказавши, что осмеют за нее даже больше, чем за переписку с друзьями». Цитата из воспоминаний отца Матвея, опубликованных в «Тверских епархиальных ведомостях» №5 от первого марта 1902 года
Может быть, слова «уничтожить», «осмеют» и сыграли роковую роль в повторном решении сжечь «Мертвые души». Однако основная причина сожжения осталась загадкой не только для современников писателя, но и до настоящего времени скрыта завесой тайны.
Несколько тетрадей второго тома «Мертвых душ» случайно уцелели, завалившись за книги в шкафу. Они вышли тиражом 3600 экземпляров вместе с «Авторской исповедью» спустя три года после смерти Гоголя. Еще через год вышло их второе издание.
Глава 7
Пути к вере господней
«Сказал Господь Сатане: вот он, в руке твоей, только душу его сбереги», – пророк Иов.
Душа Гоголя всю жизнь блуждала в потемках, ощупью отыскивая то, что зовется представлением о мире, человеке, любви, чести, достоинстве. Он искал совершенства, а встречал дисгармонию и среди жизненного хаоса выбрал, наверное, единственно верный путь – это путь к Богу, который указали родители еще с детства.
На безбожье вера не рождается, но семя, брошенное в душу, должно прорости, окрепнуть, заколоситься и дать плоды. Труден путь к настоящей вере. У каждого своя Голгофа и чем выше гора, тем тяжелее становится крест.
С детства мальчик шел к богу не через любовь, а через страх, тоску. Ребенком мать водила его по церквям, постоянно напоминая о страшном суде и его неотвратимости за содеянные грехи. Это вызвало в юношеские годы отчуждение и негативное отношение к религии.
“В церкви, например, Гоголь никогда не крестился пред образами святых отцов и не клал пред алтарем поклонов… Дьячков он осуждал за гнусавость пения, невнятность чтения псалтыря и за скороговорку великопостной службы”, – вспоминал о нем товарищ по нежинской гимназии.
Молитвы, посты, чтение религиозной литературы потом будут осуждены юношей. “К несчастью, родители редко бывают хорошими воспитателями своих детей… На все я глядел бесстрастными глазами; я ходил в церковь, потому что мне приказывали или носили меня; но, стоя в ней, я ничего не видел, кроме риз, попа и противного ревения дьячков. Я крестился, потому что видел, что все крестятся”.
В ранних произведениях писателя обязательно присутствовали черти, попы, дьячки, которые изображались с присущим для Гоголя юмором, не злым, но острым.
…«Бес попутал, сведя меня с Гоголем, он мне все время шептал про двух попов в городе Нижнем… как один из этих попов так похож на козла, что у него даже борода козлом воняет», – вспоминал римскую встречу с Гоголем в 1837 году один из друзей. Подтверждение отрицательного отношения к религии Гоголь высказывает в письме к сестрам: – «Теперь я должен вам сделать замечания насчет двух выражений в письме вашем… вы говорите, что я истинный христианин. Прежде всего – это неправда. Я от этого имени далее, чем кто-либо из вас…».
За юмором, бравадой скрывалось истинное отношение к вере. В Риме он часто бывал у княгини Зинаиды Волконской, принявшей католичество, дружил с католичкой М.П.Балабиной, которая старалась склонить его к измене христианству, как и Ксендз П.Симоенко и Иероним Кайсевич, но безрезультатно. Гоголь писал матери: «…как религия наша, так и католическая, совершенно одно и тоже и потому совершенно нет надобности переменить одну на другую… Итак, насчет моих религиозных чувств вы не должны сомневаться».
Многие друзья Гоголя думали, что он не устоит под натиском фанатичной княгини и наденет на себя католический крест. Пройдя через соблазн, выстоял и спустя время писал уверенно С.П.Шевыреву: «Что касается до княгини Волконской, то я ее давно не видел, в душу ей не заглядывал… что же касается до католичества, то скажу тебе. Что я пришел ко Христу скорее протестантским, чем католическим путем… Я встретился со Христом, изумясь в нем прежде всего мудрости человеческой и неслыханному дотоле знанью души, а потому уже поклоняюсь божеству его».
У Гоголя устремления сердца часто расходились с устремлениями духа, и он противился не богу, а миру, созданного им и все силы направлял на переустройство несовершенного здания. Дух, требовал возвышенного, а сердце клонило к земному.
Поняв, что писательским смехом жизни не изменить, писал матери: "Старайтесь видеть во мне христианина и человека, чем литератора".
В письме к архиепископу Херсонскому Иннокентию Гоголь был откровенным: – «Я дал себе слово остановиться писать, видя, что на это нет воли Божьей. Говорить о мелком и ничтожном в жизни не хочется; говорить же о высоком, – но тут на всяком шагу встречаешься с Христом и можешь наговорить нелепостей».
У Гоголя в жизни были не только кризы в здоровье, но были и религиозные, и один из них пришелся на 1847 – 1848 годы. Писатель в эти годы напоминал птицу, со связанными крыльями, которой хотелось взлететь, да путы мешали. Развязать их помог священник из Ржева Матвей Константиновский. Неоднозначная фигура в религиозных исканиях писателя.
По-разному к нему относились современники. Одни называли «самым обыкновенным мужичком», другие находили в нем «несокрушимость веры», третьи видели его «суровым, печальным, строптивым, мрачным фанатиком». Д.С.Мережковский впоследствии был близок к последнему мнению. На это были основания.
Протоиерей же Ф.И.Образцов видел отца Матвея: «… всегда радостным, мягкая улыбка очень часто виднелась на его кротком лице; никто не слыхал от него гневного слова; всегда он был ровным, спокойным, самообладающим… Простота слов, живая образность поражали слушателя, искреннее убеждение неотразимо действовало на сердце».
Считается, что именно отец Матвей, якобы, подтолкнул писателя на сожжение второго тома «Мертвых душ», увидевшего себя в персонаже священника Савонаролы, что не соответствовало действительности. Сторонник «строгой христианской православной жизни», он некоторыми поучениями вызывал у Гоголя протест: «Довольно! Оставьте, не могу далее слушать, слишком страшно». В рвении отец требовал от Гоголя отречься от Пушкина. «Отрекись от Пушкина, он был грешник и язычник». Это было выше сил писателя. Расходился писатель со святым отцом и во взгляде на искусство. «Среди света есть много такого, что для всех отделившихся от христианства служит незримой ступенью к христианству. Такую роль играет театр и искусство вообще». Отец Матвей считал, что не искусство ведет к Богу, а покаяние.
Червь сомнения подтачивал душу Гоголя и днем и ночью, доводя до изнурения дух, до сомнения в любви к Богу. Это привело к отсрочке на неопределенное время поездку в желанный Иерусалим. «Если бы Богу было угодно мое путешествие, возгорелось бы в груди моей и желание сильнее…, но в груди моей равнодушно и черство… Как молиться, если Бог не захочет?… Мне кажется даже, что во мне и веры нет вовсе… я не дерзаю теперь идти поклониться Святому Гробу», – письменно доверялся Гоголь отцу Матвею Константиновскому.
Каковыми бы ни были мнения, одно ясно, что обостренная интуиция подсказала писателю, что отец Матвей именно та рука, которая поможет встать на ноги, обрести уверенность и пережить кризис.
Вначале 1848 года, переборов страх, сомнения и, получив благословение от епископа Харьковского Иннокентия Борисова, писатель отправляется в Иерусалим. Пятого февраля был на месте. Оттуда матери шлет письмо: «Не переставайте молиться обо мне. Напоминаю вам об этом потому, что теперь, более чем когда-либо чувствую бессилие моей молитвы». Видимо тяжко было на душе паломника, если просил мать, помочь хотя бы молитвой.
В.А.Жуковскому Гоголь писал: «Я удостоился провести ночь у гроба Спасителя… и при всем том я не стал лучшим, тогда как все земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное».
В Иерусалиме Гоголь получил от митрополита Петраса Мелентия камешек от гроба Господня и часть дерева от двери храма Вознесения, которая сгорела во время пожара 1808 сентября 30-го дня. Даже эти реликвии христианства не могли повлиять на холод мыслей Гоголя. Общение с первоисточником христианства не очистило души, не смягчило черствости и не побудило к покаянию. «Мои же молитвы даже не в силах были вырваться из груди моей, не только взлететь, и никогда еще так ощутительно не виделись мне моя бесчувственность, черствость и деревянность»,– признался он графу А.П.Толстому в письме от 25 апреля 1848 года.
О поездке на Святую землю Гоголь не любил вспоминать и не советовал ехать туда А.О.Смирновой: «…потому что комфортов совсем нет».
После путешествия Гоголь сразу же уехал в родную Васильевку. По словам сестры Ольги, поездка в Иерусалим не только ничего не дала брату, но и подорвала здоровье. Вторая сестра, Елизавета, записала в своем дневнике: «1848г. 9 мая, именины брата. Как он переменился! Такой серьезный сделался; ничто, кажется, его не веселит, и такой холодный и равнодушный к нам». Имениннику было тридцать девять лет.
Свое отношение к религии Гоголь выразил в восьмом письме «переписки с друзьями» под заглавием «Несколько слов о нашей церкви и духовенстве». В нем автор затрагивает вопросы взаимоотношения церкви и государства, каковой должна быть настоящая церковь и ее служители: «Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших. Мы должны быть церковь наша и нами же должны возвестить ее правду… Замечание, будто власть церкви оттого слаба, что наше духовенство мало имеет светскости и ловкости обращенья в обществе, есть такая нелепость, как и утверждение, будто бы духовенство у нас…связано в своих действиях с правительством»… Далее касается облика и одежды священников. «Одежда их прекрасна и величественна. Это не бессмысленное, оставшееся от осьмнадцатого века рококо и не лоскутная, ничего не объясняющая одежда римско-католических священников. Она имеет смысл: она по образу и подобию той одежды, которую носил сам спаситель». Это взгляд писателя с высоты своей колокольни.
У Белинского взгляд на религию был иной, атеистический. В резком письме к Гоголю, он обвинил церковь за то, что «…всегда была опорою кнута и деспотизма…, поборницей неравенства, льстецом власти…» и дальше критик спрашивал автора: «Про кого русский народ рассказывал похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочку и попова работника… По-Вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь!… русский человек произносит имя божье, почесывая себе задницу… Приглянитесь пристальнее, и Вы увидите, что по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности». Это было ощутимым ударом по религиозному воззрению Гоголя и одним из главных пунктов его расхождения с критиком.
Среди духовных лиц, поддержавших Гоголя в минуты отчаяния и сомнений, был архимандрит Федор Бухаров, который разгадал замысел второго тома «Мертвых душ». Ему удалось между строк прочесть то, что другие читатели и критики пропустили мимо – «воскрешение» мертвых душ и возврат их к духовной жизни. Не зря же в последние часы своей жизни писатель записал: «Мертвые, будьте живыми».
В поисках истины Гоголь трижды посетил старцев Оптиной Пустыни: два раза в июне 1850 года и затем в сентябре следующего. Особенно впечатлил его светлый ум, доброта игумена Моисея и старца Макария. О благодати посещения Гоголь сообщает графу А.П.Толстому: «Я заезжал по дороге в Оптинскую Пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше… близка к небесам пустыня и радушный прием оставили в душе моей самое благодатное впечатление».
Может быть, старцы и подсказали ему путь к смирению, о чем пишет Смирновой: «Крестом сложивши руки и подняв глаза к Нему, будем ежеминутно говорить: «Да будет воля Твоя», и все примем, благословляя и саму тоску и скуку и тяжелую болезнь».
В «Пустыне» он читал старцам «Мертвые души». Подаренный экземпляр хранился в ее библиотеке.
Пройдя множество бесовских соблазнов, Гоголь остался верным христианином.
Глава 9
Смерть – врата в бессмертие
«Скорбным листом» врачи прошлого называли нынешние истории болезней. В них фиксировали все, в том числе и как она развивалась. Болел Николай Гоголь с малых лет.
Родители и некоторые родственники его страдали нарушениями психики. Гены сказались на сыне. К сожалению, о психическом здоровье дочерей нет нигде упоминаний.
