скачать книгу бесплатно
Дочь поэта – Дарья, писала о поэзии отца: "Я совершенно поражена острой проницательностью его взгляда на будущее и на предстоящий ход истории. Но, помимо его гения философского, исторического и – не знаю, как сказать – пророческого, его поэтическая суть поражает меня и очаровывает, – он точно совершенный инструмент, который отзывается на малейшее дуновение".
Поэт в своих стихах предвидел революцию 30-го, и революцию 48-го года во Франции, дал понять разрушительную силу мировых войн и роль революции в истории вообще. "Давно уже в Европе, – писал Тютчев, – существуют две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы теперь противоположны одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу. Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны: существование одной из них равносильно смерти другой! От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества".
После вступления на престол Александра II, Тютчев писал Эрнестине Федоровне: "Меня потребовали завтра в час дня принесения пресловутой присяги, которую я все откладывал до сих пор под разными предлогами и готов приносить им всевозможные присяги, но если бы я мог одолжить им немного ума, это было бы гораздо для них полезнее".
Отмену крепостного права в 1861 году Тютчев приветствовал как факт, но со своим мнением, считая, что "Истинное значение задуманной реформы сведется к тому, что произвол, в действительности более деспотический, ибо он будет обличен во внешние формы законности, заменит собой произвол отвратительный, конечно, но гораздо более простодушный и, в конце концов, быть может, менее растлевающий…".
В 1864 году Тютчев высказал свое мнение о том, как строить дальнейшую политику России с Западом: "Единственная естественная политика России по отношению к западным державам – это не союз с той или иной из этих держав, а разъединение, разделение их. Ибо они, только когда разъединены между собой перестают нам быть враждебными – по бессилию. Эта суровая истина, быть может, покоробит чувствительные души, но, в конце концов, ведь это закон нашего бытия". С этой позицией был согласен и министр иностранных дел Горчаков.
В письме к Эрнестине Федоровне, Федор Иванович с огорчением писал: "Тот род цивилизации, который привили этой несчастной стране, роковым образом привели к двум последствиям: извращению инстинктов и притуплению или уничтожению рассудка. Повторяю, это относится лишь к накипи русского общества, которая мнит себя цивилизованной, к публике, ибо жизнь народная, жизнь историческая еще не прониклась в массах населения. Она ожидает своего часа, и, когда этот час пробьет, она откликнется на призыв и проявит себя вопреки всему и всем".
Когда сомнителен мне твой
Святая Русь, прогресс житейский!
Была крестьянской ты избой –
Теперь ты сделалась лакейской.
У Тютчева был свой взгляд на религию. Сотрудник Тютчева по Мюнхену И.С.Гагарин говорил по этому поводу: "В религиозном отношении он вовсе не был христианином. Католичество и протестантство были в его глазах историческими факторами, достойными внимания философа и государственного деятеля, но ни в католичестве, ни в протестантстве, равно как и в восточном православии, он не усматривал факта сверхъестественности и божественного. Его религией была религия Горация…".
Дочь Тютчева от второго брака, Мария Федоровна, писала отцу 9 августа 1867 года по случаю празднования пятидесятилетия, восшествия митрополита московского Филарета на престол: "… вчера вечером я получила "Москву" от 5-го числа. Аксаков прав, представляя богу и истории судить о достоинствах этого патриарха. Я сама расположена чтить его в молчании, но не мог ли бы он сделать что-нибудь для духовенства, а именно для деревенского духовенства? Деморализация увеличивается с каждым годом. Здесь нет больше ни одного священника, который не проводил бы три четверти своего времени в пьянстве, наш (увы!) в том числе. Мне его очень жалко, ибо в результате одиночества, скуки и нужды дошел до состояния такого отупения… Никогда еще народ и духовенство не представали передо мной в таком безобразном свете; спрашиваешь себя, как и чем это кончится? Суждено ли им, подобно Навуходоносору, стать животными в полном смысле этого слова, или же произойдет благоприятный кризис, ибо представленные сами себе пастыри и овцы с каждым годом становятся все более отталкивающими…".
Федор Иванович отвечает дочери: "Разложение повсюду. Мы движемся к пропасти не от излишней пылкости, а просто по нерадению. В правительственных сферах бессознательность и отсутствие совести достигли таких размеров, что этого нельзя постичь, не убедившись воочию … Вчера я узнал подробность поистине ошеломляющую. Во время последней поездки императрицы ей предстояло проехать на лошадях триста пятьдесят верст… Ну так вот, знаешь ли, во что обошлось государству это расстояние?.. В сущую безделицу: полмиллиона рублей! Вот когда можно сказать с Гамлетом: что-то прогнило в королевстве датском". В связи с этим Тютчев поставил диагноз высшему обществу России: "… Если бы для государства и для отдельных личностей можно было бы ставить одинаковый диагноз, то следовало бы опасаться, судя по некоторым симптомам изнуряющей нас болезни, что это начало размягчения мозга". Из письма к дочери Анне Федоровне от 23 ноября 1868 года. Политику правительства, занятую в канун войны между Германией и Францией в 1870 году, Федор Иванович назвал "Кретином".
Тем не менее, Федор Иванович гордился своим отечество, что и выразил в одном из писем дочери Анне в Германию "… ты найдешь в России больше любви, нежели где бы то ни было в другом месте. До сих пор ты знала страну, лишь по отзывам иностранцев. Впоследствии ты поймешь, почему их отзывы, особливо в наши дни, заслуживают малого доверия. И когда потом будешь в состоянии постичь все величие этой страны и все доброе в ее народе, ты будешь горда и счастлива, что родилась русской". Это писал человек, проживший за границей двадцать два года, которого и дома некоторые знакомые и родственники называли "иностранцем". Однако чувство родины, заложенное в его душу в детстве и отрочестве, не покинули его за границей, что отразилось во многих его стихотворениях. Это нашло подтверждение в одном из писем Эрнестины Федоровны: "… мой муж не может жить вне России; главное устремление его ума и главная страсть его души – повседневное наблюдение над развитием умственной деятельности, которая разворачивается на его родине".
Всю свою жизнь Тютчев пытался определить место России в общечеловеческой истории, но не найдя ничего определенного заключил.
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить.
Глава 4
Прощальная
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать, -
Спаси тогда нас добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор,-
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор…
Такого душевного откровения о старости русская поэзия до Тютчева не знала!
Предвестники тяжелой болезни у Федора Ивановича возникли в декабре 1872 года. Эрнестина Федоровна писала брату: "Несколько дней назад его левая рука перестала ему повиноваться настолько, что он, сам не чувствуя, роняет взятые ею предметы. Затем ему вдруг стало трудно читать, так как буквы сливались в его глазах". На языке современной медицины у поэта уже произошло кровоизлияние в мозг, по старой терминологии – удар.
Приглашенный доктор приписал больному соответствующее лечение и главное – покой. Несмотря на предписания, Федор Иванович диктовал жене стихи и, одно из них понес в редакцию газеты "Гражданин". Нагрузка оказалась чрезмерной, состояние больного значительно ухудшилось. Прошла неделя, Аксаков постоянно бывший при больном, письменно сообщил дочери Анне о состоянии отца: "… Ему положительно лучше, он даже весел, жаждет говорить о политике и общих вопросах… Человеку дано грозное предостережение… тень смерти прошла над ним, – и вместе с тем, дана отсрочка".
Жить – значило для Тютчева – мыслить… "Прикованный к постели, – вспоминал Аксаков – с ноющею и сверлящею болью в голове, не имея возможности ни подняться, ни повернуться без чужой помощи, голосом едва внятным, он истинно дивил врачей, и посетителей блеском своего остроумия и живостью участия к отвлеченным интересам. Он требовал, чтоб ему сообщались все политические и литературные новости". К этому следует добавить, что больной диктовал письма и сочинил еще четырнадцать стихотворений! Пусть не совершенных по форме, но сильных по духу.
Когда-то Тютчев писал Эрнестине: "Я ощущаю сумерки во всем моем существе… Хорошо или плохо, но я чувствую, что достаточно пожил – равно как чувствую, что в минуту моего ухода ты будешь единственной живой реальностью, с которой мне придется распроститься". Весь период болезни она неотступно была с мужем и уговорила его причаститься. Вызвали давнего друга дома священника Янышева. После причастия Федор Иванович велел позвать домашних и в их присутствии сказал, обращаясь к жене: "… вот у кого я должен просить прощения".
Все отнял у меня казнящий бог:
Здоровье, силу воли, воздух, сон,
Одну тебя при мне оставил он,
Чтоб я ему еще молиться мог.
Поэт, чувствуя неминуемость развязки, попросил дочь Анну записать письмо – прощание: "У меня нет ни малейшей веры в мое возрождение; во всяком случае, нечто кончено, и крепко кончено для меня. Теперь главное в том, чтобы уметь мужественно этому покориться. Всю нашу жизнь мы проводим в ожидании этого события, которое, когда наступает, неминуемо переполняет нас изумлением…".
19 мая 1873 года Тютчевы переехали из Петербурга в Царское Село, где он мог в коляске совершать прогулки. Федор Иванович не был забыт друзьями. Спустя пятьдесят лет со дня их первой встречи, Амалия Адлерберг навестила его. Для дочери Дарьи, Федор Иванович диктовал: "Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюднер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете и приезжала проститься со мной…".
Последнее стихотворение, измученный болезнью, Тютчев продиктовал в мае 1873 года.
Бывают роковые дни
Лютейшего телесного недуга
И страшных нравственных тревог,
И жизнь над нами тяготеет
И душит нас, как кошемар…
К концу мая в состоянии Федора Ивановича наметилось улучшение: он мог вставать с коляски и даже ходить. После очередной прогулки удар повторился. "…Его вскоре, – как вспоминал И.Аксаков,– привезли назад разбитого параличом. Вся левая часть тела была поражена, и поражена безвозвратно… Все полагали, что он умер или умрет; но недвижимый, почти бездыханный, он сохранил сознание. И, когда через несколько часов оцепенение миновало, – первый вопрос его, произнесенный чуть слышным голосом был: "Какие последние политические новости". За этим ударом последовал еще один. Врачи жизнь Федора Ивановича считали на часы, но, вопреки прогнозам, он прожил еще три недели, и просил родственников: "Сделайте так, чтобы я хоть немного чувствовал жизнь вокруг себя".
Болезнь прогрессировала. С июня Федор Иванович начал быстро угасать, но почти до последнего дня оставался общительным, наизусть читал римскую классику и просил допускать к нему друзей, среди которых был и Иван Сергеевич Аксаков. Он-то и рассказал о последних минутах жизни больного: "Ранним утром 15 июля 1873 года лицо его внезапно приняло какое-то особенное выражение торжественности и ужаса; глаза широко раскрылись, как бы вперились в даль, – он не мог уже шевельнуться, ни вымолвить слова, – он, казалось, весь уже умер, но жизнь витала во взоре и на челе. Никогда так не светилось оно мыслью, как в этот миг,… Через полчаса вдруг все померкло, и его не стало. Он просиял и погас". Это случилось воскресным утром 15 июля 1873 года. Похороны состоялись 18 июля на Новодевичьем кладбище Петербурга.
Узнав о смерти Тютчева, Тургенев написал А.Фету: "Милый, умный, как день умный Федор Иванович, прости – прощай".
Эрнестина Федоровна пережила мужа на двадцать один год.
Слова биографа Иван Сергеевич Аксаков подводят итог жизни поэта. "Дух мыслящий, неуклонно сознающий ограниченность человеческого ума, но в котором сознание и чувство этой ограниченности не довольно восполнялись живительным началом веры; вера, признаваемая умом, признаваемая сердцем, но не владеющая им всецело, не управляющая волею недостаточно освещавшая жизнь, а потому не вносившая в нее ни гармонии, ни единства… В этой двойственности, в этом противоречии и заключался трагизм его существования. Он не находил ни успокоения своей мысли, ни мира своей душе. Он избегал оставаться наедине с самим собою, не выдерживал одиночества и как не раздражался "бессмертной пошлостью людской", по его собственному выражению, однако не в силах был обойтись без людей, без общества, даже на короткое время.. Только поэтическое творчество было в нем цельно: вследствие именно этой сложности его духовной природы, не могло быть в нем продолжительно, и вслед за мгновением творческого наслаждения, он стоял уже выше своих произведений, но уже не мог довольствоваться этим неполным, и потому не совсем верным, по его сознанию, отголосками его дум и ощущений…".
Глава 5
Памятная
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, -
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
После смерти Тютчева, с 1874 года по 1903 год о нем вышла единственная книжка И.С.Аксакова, испытывавшего большие трудности в её написании: "Первою биографическою чертою в жизни Тютчева, и очень характерною, сразу бросающейся в глаза, представляется невозможность составить его полную, подробную биографию… Он не только не хлопотал никогда о славе между потомками, но не дорожил ее и между современниками; не только не помышлял о своем будущем жизнеописании, но даже ни разу не позаботился о составлении верного списка или хотя бы перечня своих сочинений… никогда не повествовал о себе, никогда не рассказывал о себе анекдотов, и даже под старость, которая так охотно отдается воспоминаниям, никогда не беседовал о своем личном прошлом". Ж6 Да и современники, знавшие поэта, мало оставили о нем воспоминаний, очевидно, по тому, что находился во "второстепенных поэтах".
В конце XIX начале XX века о поэзии Тютчева некоторые из литераторов во всеуслышание заявили о асоциальности, антипатриотизме, отрицании прогресса и неспособности поэта откликаться на злобу дня.
Благодаря символистам, Кастальский ключ тютчевской поэзии забил вновь. Символисты считали поэта "пророком", "учителем жизни", "родоначальником русского декаданса", "Рядом с Пушкиным… Тютчев стоит как великий мастер и родоначальник поэзии намеков". По выражению В.Брюсова, символисты старались "… приблизиться к совершенству им созданных образцов".
А почему бы и не согласиться с этими определениями? Тем более, что у каждого века свои понятия и свое видение происходящего. Велико влияние поэзии Тютчева на русских поэтов. Он заложил основу особенной, лирико-философской поэзии. В свое время к нему прислушивался Некрасов, Фет, Полонский, Майков, А.К.Толстой и др. Именно в струях "чистой" поэзии Тютчева выросли поэты "серебряного века".
После революции 1917 года Тютчев стал национальной гордостью. Не случайно, в 1918 году, в первый год существования новой России, Совет Народных Комиссаров постановил воздвигнуть памятники выдающимся деятелям русской и мировой литературы. Среди них, по инициативе В.И.Ленина, предполагался и Ф.И.Тютчеву.
Начина с 20-х годов XX века вышли десять книг, посвященных поэту.
Музей имени Ф.И.Тютчева в подмосковном Муранове, где жила с 1870 года семья сына поэта – Ивана Федоровича, был открыт в 1920 году, раньше, чем музей Л.Н.Толстого в Ясной Поляне. Первым директором тютчевского музея был внук поэта Николай Иванович Тютчев.
В 1927 году музей посетил М.Волошин, поэт, художник, философ, который отметил: "Посещение Муранова – одно из самых сильных впечатлений нашей художественной Москвы…. Мураново (дом, музей, парк и пейзаж) делают честь русскому музейному делу и, несомненно, является одним из лучших европейских достижений в этой области. Погибни Мураново, нарушится этот изумительный "ансамбль" – вместе с ним утратится живой ключ к истокам русской философской поэзии, перестанет быть осязаемая связь быта и пейзажа и лирикой Баратынского и Тютчева, исчезнет конкретная предпосылка к самым глубоким и отвлеченным достижениям мысли нашего вчера".
Академик И.Э.Грабарь, художник и реставратор, тоже побывал в музее и оставил в книге отзывов такую запись: "Мурановский музей не только первоклассный литературный музей, но и редчайшее собрание русской живописи".
Незавидной оказалась судьба родового имения Тютчева – Овстуга. Оно, как бы, умерло вместе с хозяином. Родственники вывезли из усадьбы все, что было связано с поэтом. Часть имущества было отправлено в Мураново и вошло в экспозицию нынешнего дома – музея. Примерно к 1914 году дом в Овстуге обветшал и его разобрали. В 1957 году силами местных любителей тютчевской поэзии открыли музей, а через несколько лет восстановлен главный усадебный дом, в котором ежегодно устраиваются поэтические праздники, связанные с днем рождения Федора Ивановича.
В СССР массовыми тиражами издавались стихи Тютчева. Романсы на его слова пользовались и пользуются неизменным успехом не только у народов России, но и за рубежом.
СМЕРТЬ – ВРАТА В БЕССМЕРТИЕ
«Бог гордым противится,
а смиренным дает благость».
Апостол Иаков.
Глава 1
От Сорочинец до Петербурга
«1809 года. № 25. Месяца марта 20 числа у помещика Василия Яновского родился сын Николай и был крещен…». Из записи в метрической книге Спасо-Преображенской церкви в Сорочинцах. Имя новорожденный получил в похвалу Николе чудотворцу, перед образом которого провела не одну ночь Мария Ивановна, молясь, о здоровье ребенка. Было за что молиться, из шести девочек выжили три, а из шести мальчиков перевалил юношеский возраст только Николай, светлыми глазами похожий на мать, а носом – на отца.
Род Гоголей древний. Герб его украшала рука с мечом, напоминая о полководце Остапе Гоголе и других родственниках казаках, участниках борьбы за свободу Приднепровья.
Прапрадед, Ян Гоголь, был католическим священником, приняв христианство, получил приход на Украине. Священником был и прадед Демьян Иванович, который к фамилии Гоголь добавил Яновский, в память об отце Яне, не предполагая, что правнук Николай легко потом избавиться от приписки.
Дед, Афанасий Демьянович – незаурядная личность. По окончании Киевской духовной семинарии знал шесть языков, и, расставшись с саном священника, выбрал работу канцеляриста. Преподавая грамоту детям соседа-помещика, влюбился в ученицу, похитил ее и женился без приданого и родительского благословения. Несмотря на это, молодые жили в мире и согласии, а единственный их сын Вася станет отцом великого писателя.
Семейство Гоголей отличалось от соседей помещиков не только талантами, но и странностями в характерах и поведении. Не избежал их и Василий Афанасьевич, который с детства страдал приступами меланхолии, переходящими в безудержные веселья. Это не помешало ему закончить Полтавскую семинарию, но священником не стал, а пошел по гражданской части и был зачислен «сверх комплекта» чиновником на почтамт. Не приступая к работе, дослужился до звания коллежского асессора.
Василий Афанасьевич был небогатым помещиком, имел около тысячи десятин земли и владел двумястами душ крепостных. Имение его утопало в зелени. Множество цветников, гроты, фонтаны, пруд – гордость хозяина. Уйдя в отставку, он определился секретарем к родственнику ТрощинскомуД.П. – бывшему министру юстиции России.
По словам дочери Анны, отец … «был человек хороший, нравственный, правдивый, но особенно практическим не был». От природы мечтательный, любил театр, играл на флейте, зачитывался сентиментальными романами. Хорошо владел литературным слогом: писал стихи, комедии на малорусском языке. Героями его произведений были молодицы, парубки, черти, дьячки. Любитель сцены, он много времени уделял домашнему театру родственника как режиссер и как актер. Умер Василий Афанасьевич в сорок пять лет от загадочного горлового кровотечения, вызванного, якобы, страхом смерти. Страх смерти и быть заживо погребенным, всю жизнь будут преследовать и сына Николая.
Мать Никоши (так мальчика звали домашние) Мария Ивановна, урожденная Косоярская, была не из захудалого семейства. Едва ей исполнилось четырнадцать лет, по настоянию родителей была выдана замуж за старшего на четырнадцать лет Василия Афанасьевича Гоголя-Яновского. Он любил ее, а за цвет лица называл “Белянкой”.Свое раннее замужество она объясняла так: «Ему указала меня Царица небесная. Он меня тогда, увидел не имеющую года,… и следил за мною во все возрасты моего детства”.
Натура ее была широкой, одаренной и, по словам С.Т.Аксакова, “…добрым, нежным, любящем существом, полным эстетического чувства, с легким оттенком кроткого юмора”. Обладая такими прекрасными качествами, всю жизнь не могла справиться со страхами надвигающейся беды и смерти. «Иногда на меня находили мрачные мысли. Я предчувствовала несчастья, верила снам»,– говорила она о себе.
Никоша, рос золотушным, впечатлительным, неуравновешенным. Мог беспричинно смеяться или бесконечно плакать, боялся грозы, а незримые голоса, преследовали и вызывали ужас.
Мария Ивановна, овдовев в тридцать четыре года, стала надеждой и опорой для семьи. Сын вспоминал, как: “Был несколько раз свидетель, как эта необыкновенная мать наша бьется, мучится иногда даже об какой-нибудь копейке, и… все для того, чтобы доставить нужное нам и удовлетворить даже прихотям нашим. Как разрывалось у меня сердце, глядя на такие труды”. Несмотря на денежные затруднения, Мария Ивановна, как истинный патриот, внесла определенную сумму на нужды войны с Наполеоном, заслужив тем самым памятную медаль от императора Александра первого.
Похоронены родители в Васильевке за оградой церкви, где между их могил было поставлено чугунное распятие Иисуса Христа. Мария Ивановна пережила благоверного супруга на сорок три года, а сына на шестнадцать.
Никоша не испытал в полной мере любовь отца, да и матушка держала мальчика на расстоянии. Несмотря на отдаленность их душ, относился к родителям с почтением и не раз обращался за советами в трудные для себя минуты.
Когда Николаю исполнилось девять лет, его вместе с младшим братом Иваном отдали учиться в Полтавское училище. Почти два года братья постигали арифметику, Ветхий завет, катехизис, французский, немецкий язык. У Николая занятия шли туго, и учителями оценен как: “туп, слаб в прилежании, зато резв в поведении”. Умение замечать у товарищей и, особенно у наставников, смешные черты лица, манеры говорить, и сразу высмеивать, видимо, служили поводом для неудов по дисциплине.
Из-за смерти брата, Николай на время прервал учебу и возобновил её через год. По окончании, в возрасте двенадцати лет, поступил в Нежинскую гимназию высших наук, которая считалась лучшей по преподавательскому составу на юге России.
Наряду с основными дисциплинами, подросток в течение семи лет увлекался игрой на скрипке, светской литературой, в частности, пушкинским «Евгением Онегиным», недурно рисовал, участвовал в изданиях рукописных альманахов, пробовал себя в качестве актера, сыграв в комедии Фонвизина «Недоросль» роль Простаковой и, говорят, удачно. Увлекаясь сценой, написал для домашнего театра Трощинского пьесу, отведя в ней роль и для себя.
Из прочитанного юноша усваивал манеры и взгляды полюбившихся героев, примеряя на себя маску того или иного. Одноклассники находили в Николае много странностей: то кричит козлом, то поет петухом среди ночи, то хрюкает свиньей. Кроме того, он не любил симметрии, был скрытным, застенчивым, молчаливым, неряшливым, постоянно что-то жевал. В гимназии его прозвали “таинственный карла”. Тем не менее, бывал общительным, веселым, с достаточным чувством юмора, при этом оставаясь “сюртучком, застегнутым на все пуговицы”. Близких друзей у Николая можно было пересчитать по пальцам одной руки, а остальных называл “существователями”, перед которыми стыдно пресмыкаться.
По этому поводу он писал матери: “Я почитаюсь загадкой для всех; никто не разгадал меня совершенно. Здесь меня называют смиренником, идеалом кротости и терпения…”. Дальше пишет о своей угрюмости, задумчивости, неотесанности, болтливости и даже глупости. Он входит в роль страдальца, готового на любые муки, отражая это в следующем письме: … “вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей, глупых смешных притязаний и проч. Все вынес я без упреков, без роптаний”.
Учился Гоголь не блестяще, о чем говорит ведомость пансионеров за февраль 1824 года. “Отметку за поведение получили по единице: Яновский – за неопрятность, шутовство, упрямство и неповиновение». Однако директор гимназии И.С.Орлай находил в нем кроме лени и “отличные способности”.
Преподаватель И.Г.Кулижинский впоследствии дал свою оценку. «Гоголь очень плохо учился; хотя кончил курс нежинской гимназии, но в ней ничему, даже правописанию русскому не хотел научиться; не знал языков и так вступил на поприще русской литературы”.
Выпускник оправдывался в письме к матери: – «Я не говорил никогда, что утерял целые семь лет даром, скажу только, что нужно удивляться, что я в этом глупом заведении мог столько узнать еще…Ежели я что знаю, то этим я обязан самому себе…Вы увидите, что со временем за все худые дела я буду в состоянии заплатить благодеяниями, потому что зло их (существователей) мне обратилось в добро». Действительно всю жизнь Гоголь боролся со злом, и это станет лейтмотивом всех его произведений.
Юноша мечтал о подвиге, о стремлении служить Отечеству. “Холодный пот проскакивал на моем лице при мысли, что, может быть, мне доведется погибнуть в пыли, не означив своего имени ни одним прекрасным делом”, – писал он своему дяде П.Д.Косярскому, добавляя, что жизнь будет короткой и быстротечной.
