Проклятие древних Теней. Том 1

Рядом с ней сидел мужчина лет тридцати в светлом костюме, с выразительными глазами и нескрываемым недовольством, нервы которого были явно на пределе. Глядя на его дорогой костюм, модный галстук и золотой зажим с бриллиантом, Стивен сразу же понял, что тот тяготел к роскоши и богатству. То, как успокаивающе женщина поглаживала пальцами его руку, подсказало ему, что перед ним мать и сын.

Как бы отмежевавшись от них, сидела женщина лет под сорок, слегка полноватая, одетая в строгий официальный болотного цвета костюм. Несмотря на свою безучастность, ее лицо было довольно привлекательным и приятным. Каштановые волосы, подстриженные коротко, подчеркивали глубину ее зеленых глаз.

Стивен не раз ловил на себе негодующие взгляды своих так называемых родственников, но не подавал виду, что их замечает. Он тщетно пытался вспомнить имя двоюродной сестры мамы, поддерживающей ее в первые годы родительской опалы, о которой она не раз ему рассказывала, вспоминая о совместно проведенном детстве, о двух наивных девчонках, поклявшихся друг другу в вечной дружбе. К сожалению, она не выдержала проверку и двумя годами, по истечению которых их переписка прекратилась. По-видимому, двоюродная сестра мамы решила, что для нее выгоднее поддерживать добрые отношения с ее родителями, чем с их непутевой дочкой.

Ровно в десять часов вошел, по всей видимости, адвокат, неся в руках папку. Это был мужчина среднего возраста с аккуратно уложенными русыми волосами и внимательными светло-карими глазами. Его строгость и деловой вид гармонировали с его одеждой – темно-коричневым костюмом в тонкую светло-бежевую полоску и белой рубашкой с галстуком темно-свекольного цвета. Поздоровавшись, он сел за стол и открыл папку, перелистав в ней документы. Его лицо выражало смесь профессионального спокойствия и серьёзности.

В комнату вошел ещё один человек – служащий в черном костюме, который остановился позади адвоката и замер в напряженной позе, готовый в любую минуту сорваться с места, чтобы выполнить задание своего патрона.

Всё вместе создавало атмосферу напряжения и ожидания, где каждое движение и каждое слово имело особое значение. Обстановка была пропитана не только серьёзностью момента, но и тонкой аурой личных эмоций, обострённых сдерживаемыми до поры до времени семейными конфликтами.

– Доброе утро, уважаемые дамы и господа, – сказал спокойным и уверенным голосом представитель юридической конторы. – Меня зовут Джон Грейсон. Я семейный адвокат почившей Элизабет Ренфрю и исполнитель её завещания. Благодарю вас за то, что прибыли сегодня, чтобы услышать последнюю волю покойной.

Он обвел взглядом всех присутствующих.

– Позвольте мне представить вас друг другу. Это, если я не ошибаюсь, мистер Стивен Бэлл, внук миссис Ренфрю, – продолжил адвокат, посмотрев на мужчину, удивительно похожего на свою бабушку.

– Не ошибаетесь, – не выражая никаких эмоций, подтвердил тот, слегка приподнявшись и кивнув головой.

– Это миссис Гертруда Сент-Клер, племянница миссис Ренфрю, – произнес мистер Грейсон, указывая на женщину средних лет с аристократическими чертами лица и строгим выражением глаз.

Гертруда натянуто улыбнулась, бросив короткий раздраженный взгляд на Стивена.

– Это мистер Джеймс Сент-Клер, внучатый племянник миссис Ренфрю и сын достопочтенной миссис Гертруды, – его взгляд остановился на молодом мужчине, лицо которого выражало весьма заметное напряжение.

Тот кивнул, не поднимая глаз от стола.

– А это директор благотворительной организации «Дом надежды» Саманта Уильямс, – завершил адвокат, посмотрев на женщину в деловом костюме.

Та медленно встала из- за стола, коротко кивнув головой, и снова опустилась на стул.

После того как все были представлены, Джон Грейсон продолжил:

– Сегодня вы узнаете последнюю волю миссис Элизабет Ренфрю. Она была женщиной с глубоким чувством ответственности и любви к своей семье. Ее завещание содержит четкие инструкции относительно распределения ее имущества.

Он вынул из папки конверт с завещанием и медленно вскрыл его. В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим шуршанием бумаги.

– Прежде чем мы начнем, – сказал Джон Грейсон, – я хочу подчеркнуть, что миссис Ренфрю оставила четкие инструкции, которым я обязан следовать в точности. Прошу вас внимательно и с уважением выслушать, как она распорядилась своим движимым и недвижимым имуществом.

С этими словами он начал читать завещание:

«Я, Элизабет Ренфрю, находясь в здравом уме и твердой памяти, в своем завещании, являющемся моей последней волей, заявляю следующее:

Я назначаю Джона Грейсона, адвоката, исполнителем моего завещания. Он будет отвечать за выполнение всех моих распоряжений и распределение моего имущества в соответствии с моей волей.

Моему внуку, Стивену Бэллу, я завещаю большую часть своего имущества, а именно:

– всю свою недвижимость, включая дом на улице Грейт-Оук, который был семейным гнездом Ренфрю на протяжении двухсот лет;

– все финансовые активы, включая банковские счета, облигации и другие ценные бумаги, коллекцию золотых монет, а также мои драгоценности, которые находятся в банковской ячейке;

– коллекцию антиквариата, включая картины, мебель, книги, семейные реликвии и предметы домашнего обихода;

– три раритетных автомобиля, имеющих большую семейную ценность: Buick Roadmaster 1948 года, Cadillac Fleetwood 1965 года и Ford Mustang Mach 1 1970 года. Каждая из этих машин несёт в себе историю семьи Ренфрю, прошлое, которое теперь станет частью жизни моего внука.

Помимо указанного выше, Стивену Бэллу отходит также все остальное моё имущество, транспортные средства и активы, за исключением конкретных сумм и предметов, которые я завещала Гертруде и Джеймсу, а также благотворительной организации, которые должны быть переданы им в соответствии с этим завещанием.

Дорогой Стивен, надеюсь, ты сможешь сохранить и передать будущим поколениям все, что я завещаю тебе. Пусть это наследство станет для тебя напоминанием о наших корнях и традициях. Прости меня, грешную, за все страдания, которые пришлось пережить тебе и по моей вине тоже. Я глубоко раскаиваюсь за свою гордыню, упрямство и приверженность к семейным приличиям. Пусть Бог всегда будет с тобой!

Я завещаю моей племяннице Гертруде Сент-Клер сумму в размере 50,000 долларов, а также старинный комод, который находится у меня в спальне, и который, я знаю, ей очень нравится. Надеюсь, что он станет для тебя, моя дорогая, ценным и памятным предметом.

Я завещаю моему внучатому племяннику Джеймсу Сент-Клеру сумму в размере 25,000 долларов, а также три старинных серебряных блюда, которые передавались в нашей семье из поколения в поколение и имеют для неё большую ценность. Пусть они будут служить тебе, мой мальчик, напоминанием о нашей семейной истории.

Я завещаю сумму в размере 40,000 долларов благотворительной организации «Дом надежды» для поддержки детей и семей, находящихся в трудной жизненной ситуации. Я надеюсь, что это пожертвование поможет хоть немного улучшить жизнь тех, кто в этом нуждается.

Я отменяю все предыдущие завещания и письма к наследникам, которые могла сделать ранее. Это завещание является моей последней волей и не подлежит изменению ни с чьей стороны.

В случае если кто-либо из упомянутых лиц не сможет принять своё наследство по какой-либо причине, оно будет перераспределено согласно усмотрению исполнителя завещания с учётом моих намерений, изложенных здесь.

Данное завещание составлено и подписано мною, Элизабет Ренфрю, в присутствии двух свидетелей, которые подписали его в моём присутствии в подтверждение подлинности и действительности.

Дата: 15 сентября 2020 года

Подпись: Элизабет Ренфрю

Свидетели: Мэриан Линч, Роберт Флеминг».

После того как Джон Грейсон закончил читать завещание миссис Элизабет Ренфрю, в кабинете воцарилась напряженная тишина. Её нарушила Саманта Уильямс, попросив разрешения уйти.

Стивен Бэлл, ничем не выразив своего отношения к зачитанному завещанию, сменил позу и застыл в ожидании продолжения реакции своих родственников. В том, что она вскоре последует, он нисколько не сомневался, поскольку они выглядели явно недовольными.

Гертруда резко встала со своего места, сжав дрожащие пальцы в кулаки. Ее лицо покраснело от гнева.

– Это несправедливо! – воскликнула она, ее голос дрожал от возмущения. – Я много лет заботилась о тете, когда она осталась одна, и все, что я получаю, – это какие-то жалкие деньги и комод? Это же полный абсурд!

От скопившегося внутри гнева её пергаментная кожа казалась ещё бледнее на фоне насыщенного цвета её бархатного платья.

– Она не могла оставить всё этому мальчишке, которого даже не знала! Я… именно я сидела у кровати больной тети, подавая ей лекарства и воду. Я кормила ее из ложки в последние дни ее жизни! И она отблагодарила меня столь унизительной подачкой?!

– Миссис Гертруда, прошу вас, успокойтесь, – сдержанно произнёс Грейсон, поднимая руку в попытке унять её негодование. – Завещание составлено согласно последней воле вашей тёти. Это её решение, и оно было составлено и заверено со всеми юридическими формальностями и полностью законно.

– Законно?! – взвизгнула Гертруда, а секунду спустя она едко спросила:

– Вы действительно думаете, что я просто так проглочу это? Мне достался комод, а мой сын – она кивнула в сторону Джеймса – получил три допотопных блюда, пусть и серебряных?

– А этот… этот Стивен! – она указала на него пальцем, словно обвиняя в чём-то ужасном. – Он забирает особняк, всю недвижимость и все деньги! Стивен, ты даже не знал её! Не знал нашу семью! Неужели твоя совесть позволит все это присвоить?

– Не волнуйтесь, тетя Гертруда, – ответил он, язвительно ухмыльнувшись, – у меня ее просто нет, поэтому с радостью воспользуюсь всем, что оставила мне моя родная бабушка. В отличие от вас, она понимала, что долг платежом красен.

Миссис Сент-Клер, побагровев от возмущения, зло выкрикнула:

– Никакая я тебе не тетя. Я буду оспаривать это завещание, поэтому не надейся с легкостью получить свое наследство. Это не может быть ее последней волей. Она всегда говорила, что я единственная, кто у нее есть. За месяц до своей смерти тетя Элизабет говорила, что в особняке буду жить я. И я там буду жить!

Джон Грейсон, сохраняя спокойствие, вклинился в ее монолог, твердо сказав:

– Миссис Сент-Клер, я понимаю ваши чувства, но это завещание отражает последнюю волю миссис Ренфрю. Она оставила четкие инструкции, и я обязан следовать им. Что касается оспаривания, то оно, поверьте моему опыту, бесполезная трата времени и средств. Вы не выиграете судебную тяжбу.

Джеймс Сент-Клер, который до этого момента сидел молча, также встал. Его лицо было напряжено и бледно.

– Я согласен с мамой, – сказал он решительно. – Это несправедливо. Я тоже заслуживаю большего, так как много времени потратил на выполнение разных поручений бабушки Элизабет. Я никогда ни в чем ей не отказывал. Так что думаю будет правильным, если мы оспорим это завещание.

– Ваше право, – устало произнес адвокат, и в его голосе не было никаких других эмоций. Он понимал, что не стоит реагировать на подобные сцены, к которым привык за долгие годы работы.

Гертруда, кипя от гнева, повернулась к адвокату, и ее голос повысился на октаву:

– Это всё ваша вина! Вы были её советником и наверняка манипулировали ей! Она бы никогда не составила такое завещание без постороннего влияния! Я найму своих юристов, и они утрут нос этому приблудному внуку и выведут вас как стряпчего на чистую воду.

Грейсон только слегка наклонил голову, сохраняя профессиональную вежливость.

– Миссис Сент-Клер, – повторил он медленно и чётко, – я понимаю ваше разочарование. Однако, я обязан еще раз предупредить вас: завещание составлено в соответствии с законом, и шанса его оспорить практически нет. Ваша тётя сама выбрала, кому и что оставить, и это решение является окончательным.

– Это мы ещё посмотрим! – резко бросила Гертруда, скрестив руки на груди и злобно фыркнув.

– Мама, – Джеймс положил руку на её плечо, – не стоит унижаться перед этим клерком и новоявленным родственничком. Это не достойно нас.

Гертруда согласно кивнула и, гордо вскинув голову, решительно направилась к выходу, оставив последнее слово за собой:

– Правда будет на нашей стороне!

Джеймс с чувством собственного достоинства, не попрощавшись ни с кем, покинул кабинет вслед за разгневанной матушкой.

Стивен остался на несколько минут, чтобы поблагодарить адвоката и обсудить с ним дальнейшие шаги.

– Спасибо вам, мистер Грейсон, – сказал он, протягивая ему руку. – Я понимаю, что это нелегкое время для всех нас, но верю, что бабушка знала, что делает.

Джон Грейсон кивнул и пожал руку Стивену.

– Я здесь, чтобы помочь вам во всем, что связано с исполнением завещания, мистер Бэлл. Вот ключи от дома, владельцем которого вы стали. Мне сопроводить вас?

– Спасибо, но… не нужно. Я хочу побыть наедине с нашими семейными призраками, – сказал Стивен, криво усмехнувшись.

– Конечно, это ваше право. Да, ваше наследство очищено от долгов, и, когда вы вступите в наследование, необходимо будет заплатить налог «дяде Сэму». Если у вас возникнут вопросы или потребуется помощь, не стесняйтесь обращаться. Буду надеяться, что останусь вашим адвокатом.

– Поживем – увидим, – с доброжелательной улыбкой ответил ему Стивен и покинул кабинет, кивнув на прощание мистеру Джону.

Он чувствовал радость от того, что бабушка признала свою неправоту относительно дочери. Правда, было бы честно и правильно, если бы все по завещанию досталось маме, ведь она была законной наследницей семьи Ренфрю, но теперь уже так как есть. Стивен знал, что впереди его ждут новые проблемы, но был готов решать их по мере поступления, зная, что справедливость, пусть даже после смерти мамы, восторжествовала. Он не испытывал никаких особых чувств по поводу полученного наследства, но и отказываться от него не собирался: в какой-то мере он его заслужил своим голодным и полунищенским детством, тем, что пошел работать в двенадцать лет, чтобы помочь маме и не видеть, как она отдает ему свой такой редкий в их доме кусочек мяса или сахара, убеждая в том, что не голодна, так как поела на кухне, где подрабатывала посудомойкой. Стивен делал вид, что верит ей, хотя знал, что у хозяина не то, что еды, даже обглоданной кости не выпросишь. Он бы не ел ни это мясо, ни сахар, но боялся обидеть маму, слез которой боялся больше всего на свете. И потом, вспоминая об этом, не мог никак отделаться от чувства вины перед ней.

Когда Стивен Бэлл переступил порог особняка, первое, что он увидел, был просторный холл с высоким потолком и массивной хрустальной люстрой, сверкающей под яркими лучами дневного света. Светлые стены были украшены старинными портретами в позолоченных рамах. Наверное, его предков, о которых он не имел ни малейшего представления. Каждый шаг отдавался глухим эхом, словно стены хранили в себе голоса поколений, которые жили здесь до него.

Стивен, окинув взглядом интерьер, почувствовал некий холодок, пробежавший по спине. Дом был пропитан историей, историей его семьи, но он сам был ему чужд. Картины с портретами его предков, которые смотрели на него с презрением, мебель из тёмного дерева, старинные часы в углу… Теперь это его дом. Его наследие. Но почему-то вместо облегчения или гордости он чувствовал только холод и тяжесть на сердце.

Его мысли неумолимо возвращались к матери. Она, вся в трудах и заботах, всегда оставалась в тени этого проклятого дома и людей, которые выбросили её из своей жизни, когда она сделала свой выбор – выбор любви. Стивен никогда не понимал, почему его мать, полная света и доброты, заслужила такую боль от своих родителей, и теперь, стоя в их доме, он чувствовал странную ироничность ситуации. Всё, чего она была лишена, досталось ему.

Глядя на резные балюстрады, зеркала в позолоченных рамах и тяжелые ковры, он не мог избавиться от чувства, что это наследство – не награда, а бремя. Всё здесь было пропитано историями страданий, ошибок и предательств. Каждый предмет казался пронизанным горечью, которую его мать пронесла через свою жизнь, выброшенная из этого «дома», но сохранившая свою человечность и достоинство.

Она не раз вспоминала о том, как ей приходилось справляться с жизнью в одиночку, пока её родители, богато устроившиеся в этом особняке, отвергали её существование. И вот теперь, когда они мертвы, ему выпал жребий забрать всё, что она потеряла. Но разве это было честно? Он ощущал, что его роль здесь, возможно, заключалась в том, чтобы наконец-то разорвать этот замкнутый круг боли и обид, который преследовал их семью десятилетиями. Он должен был сделать что-то, чтобы её жертвы не оказались напрасными, а страдания не были забыты.

«Этот дом – не мой. Это дом призраков, обид и угасших надежд. Но, может быть, я здесь для того, чтобы покончить с этим?» – подумал он, осторожно касаясь холодного мрамора камина. Стивен чувствовал, как его прошлое и настоящее переплетаются в этих стенах, создавая неразрывную нить, которую нужно было либо обрезать, либо превратить во что-то новое. Что ж, это место хранило память о поколениях семьи Ренфрю, и теперь он должен был стать частью её истории.

Продолжив путь по дому, он не мог отделаться от ощущения, что каждый уголок в нём хранит свои тайны. Особняк словно шептал ему о давно забытых жизнях, которые были прожиты в этих стенах, и о том, что теперь пришло его время столкнуться с этим прошлым лицом к лицу.

Просторный салон встретил его тишиной. Свет мягко лился через высокие окна, затянутые полупрозрачными шторами. Стены были оклеены тёмно-красными обоями с золотистым орнаментом. Стивен подошел к массивному камину из мрамора, на полке которого располагались старинные семейные фотографии в серебряных рамках. И был весьма удивлен, увидев на многих из них свою маму в разном возрасте, когда она еще жила со своими родителями. Напротив камина стоял длинный диван и несколько глубоких кресел с бархатной обивкой в тон обоев. Пол был покрыт тяжелым восточным ковром, который приглушал шаги. На одной из стен висели старинные часы, их тихое мерное тиканье только усиливало атмосферу загадочности и покоя, царившие в этой комнате.

Столовая произвела на него угнетающее впечатление. Возможно, потому, что в ней преобладал темный деревянный интерьер с массивным обеденным столом по середине, который мог легко разместить большую компанию гостей. Потолок был украшен громоздкой лепниной, а люстра с хрустальными подвесками мерцала даже при слабом дневном свете, создавая игру теней по всему пространству. По углам комнаты стояли резные шкафы с фарфором и фамильным серебром. Единственное, что оживляло комнату, это картина с видом на цветущий сад, которым, по всей видимости, когда-то гордилась семья. В столовой чувствовалась атмосфера семейных традиций.

Стивен поднялся на второй этаж. Всё, что он видел, казалось чужим, но одновременно странно знакомым. Он чувствовал невидимую связь между этими стенами и собственной жизнью – тёмную нить, которая вела от прошлого его семьи к его собственным воспоминаниям.

Пройдя несколько метров по коридору, он открыл ближайшую к нему дверь – и оказался в комнате, окутанной запахом времени – смесью запахов дерева, пыли и лёгкого аромата давно засохших цветов. Комната явно не использовалась много лет: мебель была накрыта серой тканью, а в углах скопились пыль и паутина. Стивен подошел к большому старому сундуку, стоявшему у стены. Крышка тяжело поднялась под его рукой, недовольно скрипнув после долгого молчания.

Внутри лежали вещи, которые моментально вернули его в прошлое. Первым, что он заметил, была тонкая шёлковая лента, аккуратно повязанная на старом дневнике. Он осторожно взял его в руки и открыл наугад. Страницы пожелтели от времени, но почерк был четким. Стивен знал его – это была рука его матери. По всей видимости, она вела этот дневник, когда была ещё совсем юной девушкой. На страницах, полных наивных мечтаний и девичьих порывов, она описывала свою жизнь до того, как всё изменилось, до того, как её любовь к шахтёру превратила её в изгоя для собственной семьи.

Стивен открыл дневник и его взгляд пробежал по строчкам совсем еще юной Джессики:

«Сегодня отец сказал, что я скоро стану настоящей леди. Он так гордится мной, особенно когда я ношу платье, которое мама купила в честь нашего визита к тётушке. Интересно, а это действительно то, чего я хочу? Быть леди? Иногда мне кажется, что я хочу чего-то другого, но не смею сказать об этом вслух».

О, эти строки отражали начало внутренней борьбы юной Джессики – осознание, что её мечты могли отличаться от того, чего ожидала от неё семья. Как это похоже на его маму! Стивен почувствовал, как повлажнели его глаза и поспешил перевернуть несколько страниц.

«Сегодня я встретила его. Он так красив, такой добрый, и, кажется, мне ничего больше не нужно…» – прочитал Стивен, понимая, что мама написала о том самом дне, когда впервые увидела его отца.

Через две страницы – следующее признание влюбленной Джесс, в сердце которой уже явно зарождались чувства к человеку, который не соответствовал ожиданиям её родителей, и она предчувствовала, что её выбор в любви встретит непреодолимые препятствия:

«Мы с мамой ходили по саду, и она рассказывала мне, как важно соблюдать приличия, особенно когда речь заходит о моем будущем. Она хочет, чтобы я нашла достойного человека, с которым смогу построить семью. Но как объяснить ей, что я уже встретила того, с кем хочу быть, и он совсем не похож на тех, кого она бы одобрила?»

И вновь нарастающее напряжение между её настоящими чувствами и требованиями семьи, усиливающее драматизм будущего конфликта:

«Сегодня я видела его снова. Он не такой, как все остальные здесь, но что-то в его улыбке заставляет меня чувствовать, что рядом с ним я могу быть собой. Если бы отец узнал, с кем я провожу время… Не знаю, что он бы сделал, но точно не одобрил бы».

Следующие строки уже раскрывали внутренний конфликт юной девушки между долгом перед семьёй и желанием свободы, который в конце концов привёл к её изгнанию:

«Иногда я думаю, что этот дом – не мой дом. Всё здесь слишком большое, слишком правильное. А я? Мне хочется куда-то бежать, где я могу просто дышать, не чувствуя себя обязанной жить по чужим правилам. Но как объяснить это семье?»

Он перелистнул еще пару страниц, и его взгляд упал на строки, полные тревоги и боли: «Они больше не говорят со мной. Мама не смотрит в глаза, а отец кричит, что я предала их. Но разве любовь – это предательство? Разве я виновата, что выбрала своё сердце? Меня обвинили в том, что я разрушила их жизнь, но разве они когда-нибудь задумывались о моей?»

Дальше записи стали более отчаянными, наполненными болью и одиночеством. Он почти слышал голос матери, когда она описывала, как её семья отвернулась от неё, как ей пришлось покинуть этот дом, оставив позади всё, что ей когда-то было дорого. Стивен закрыл дневник, ощущая глухую боль в груди. Он получил не просто наследство. Это были невыносимо тяжёлые воспоминания, которые теперь ложились на его плечи.

Эти сокровенные цитаты из дневника мамы, прочитанные им без ее разрешения, заставили его устыдиться. Было такое ощущение, что он подсмотрел за её жизнью исподтишка в замочную скважину. Тем не менее, Стивен душой прочувствовал состояние юной Джессики до того, как произошёл разрыв с семьёй, её растущую неудовлетворённость, мечты о свободе и зарождающуюся любовь, которая в итоге изменила её жизнь, а ещё горечь, которой были наполнены ее последние дни в родительском доме. Его сердце болезненно сжалось от осознания того, через что прошла его мать.

Порывшись в сундуке, он обнаружил ещё один предмет – старую музыкальную шкатулку. Она выглядела потрёпанной, с затёртым лаком и слегка облезшими краями, но, когда он открыл её, тихая, хрупкая мелодия наполнила комнату. Это была мелодия, которую мать напевала ему перед сном, когда он был ещё ребёнком. Слёзы наполнили его глаза, но он не позволил им пролиться. Эта шкатулка, хотя он держит в руках впервые, – часть его детства, которое они с матерью делили вдвоём, вдали от этой семьи, вдали от боли и презрения. Он вспомнил, как она возвращалась к ней в те редкие моменты спокойствия, когда они могли позволить себе мечтать о лучшей жизни.

Ещё один взгляд в сундук, и он нашёл старую чёрно-белую фотографию – молодую девушку в лёгком летнем платье, улыбающуюся на фоне этого самого дома. Это была его мать в юности, когда она ещё верила в будущее, когда всё казалось простым и безоблачным. Улыбка на её лице была такой живой и яркой, что трудно было поверить, как много боли пришлось ей пережить позже.

Стивен, забрав фотографию себе, осторожно прикрыл сундук. Эти вещи не просто принадлежали его маме – они хранили в себе воспоминания о людях, которых он по факту не знал, но чья судьба была неразрывно связана с его собственной. Особняк из завидного наследства теперь оборачивался для него тяжёлым грузом – грузом всех несбывшихся надежд, семейных обид и давних страданий его мамы. Но было ли у него достаточно сил, чтобы справиться с ним?