Хенемет-Амон

А на устах Нефернена продолжала играть самодовольная ухмылка. Словно меджай чувствовал, что его соперник начинает выдыхаться. Мулат и сам это ощущал. В ногах появилась тяжесть. Враг оказался сильнее, чем он думал.

«Да, в меджаи кого попало не берут».

Однако мысль о Джехутихотепе придала сил. Он не может оставить мальчика одного.

Крепче сжав рукоять клинка, Саргон сосредоточился на противнике.

Последовала череда взаимных выпадов и парирований. Ни один удар не достиг цели. Звон металла и скрещенных клинков взрывали тишину раз за разом. Раз за разом. На устах Нефернена больше не играла самодовольная ухмылка. В глазах меджая появилось раздражение. Он не рассчитывал возиться с каким-то проходимцем столько времени. Его нужно прирезать побыстрее и убираться отсюда.

Скорость атак возросла. Звон от бронзы усилился. Меджай вновь выбросил руку со щитом вперед, намереваясь одним ударом выбить сознание из Саргона. Но мулат выучил прием. И когда ребро из дерева готово было влететь в лицо, поднырнул под щит. Тут же отбил атаку хопеша. Еще один звон. Но на этот раз мулат его не слышал. А развернулся и полоснул меджаю по левой руке. Тот вскрикнул от удивления и боли. Конечность повисла вдоль тела безжизненной плетью. Щит с глухим стуком упал в зеленую траву. Саргон понял, что перерубил сухожилия.

Нефернен развернулся. Его глаза были налиты кровью. С уст срывалось тяжелое дыхание. Губы разошлись в зверином оскале, обнажая белые зубы.

– Тварь! – выплюнул он. – Отправляйся в Дуат[1]!

– Спасибо, не хочу, – прохрипел Саргон.

Издав яростный рык, которому и стая львов бы позавидовала, меджай набросился на него. Последовал удар наотмашь. Мулат блокировал, а затем пырнул в живот. Нефернен опустил хопеш. При этом поставил оружие так, что лезвие клинка Саргона попало в место, где тот закругляется на конце, подобно рыболовному крючку. Меджай рванул в сторону, выбивая клинок мулата из рук. Тот не растерялся и мигом подхватил выроненный противником щит. Удар, готовый снести голову, пришелся на бронзовую обивку. И снова этот противный звон. Он увидел, как Нефернен замахивается для новой атаки и не стал ждать. Увернулся и что есть силы саданул по искалеченной руке меджая. Тот взвыл от нестерпимой боли и слепо махнул хопешом перед собой. Саргон поднырнул под удар и врезал щитом еще. На этот раз по кисти, сжимающей клинок. Хопеш выскользнул из разжатых пальцев и, блеснув, полетел в траву. Разъяренный Нефернен повернулся лицом к сопернику, и в этот момент мулат нанес ему удар ребром щита по лицу. Послышался хруст костей. Во все стороны брызнула кровь, и меджай кулем рухнул на землю.

Саргон выронил щит. Руки тряслись от перенапряжения. Грудь вздымалась от тяжелого и прерывистого дыхания. Оно со свистом срывалось с губ, заставляя нежную кожу высыхать в один миг. Сердце билось о ребра и отдавалось в висках кузнечным молотом. Однако все было кончено. Хотя в какой-то миг ему казалось, что живым из Пер-Бастет им не уйти…

С трудом отдышавшись, он бросил мимолетный взгляд на неподвижное тело Нефернена. Тот не подавал признаков жизни. Мулат огляделся в поисках своего клинка. Меч с серебряной гравировкой слабо блестел в лучах заходящего солнца, прикрытый ковром зеленой травы. Она вяло покачивалась под порывами горячего ветра. Сделав несколько шагов, мулат поднял дорогое сердцу оружие и прикрепил к поясу. Затем поискал глазами Минхотепа. Верблюд переминался с ноги на ногу в том же самом месте, где он его оставил. Животное с тревогой смотрело на него. Как и юный наездник, оставшийся у того на спине. Лицо мальчишки покрывала легкая бледность, однако на губах светилась улыбка облегчения. Ветер слабо играл его длинными косичками.

Шумно вдохнув и выдохнув, Саргон направился к ним. Безжизненное тело меджая осталось лежать позади в зеленой траве.

– Хвала богам, как же я рад, что ты цел! – искренне воскликнул паренек.

– Точно, – ответил Саргон, ощущая ломоту во всем теле и слабость в ногах.

– Я хотел помочь, – сказал Джехутихотеп, когда мулат приблизился к ним, – но боялся помешать.

– Не надо. Ты мог погибнуть сам. Я говорил, не рискуй.

– Да, я помню твое наставление, – кивнул мальчишка, – хорошо, что ты смог справиться сам.

– Не зря ношу твои дебены, – хмыкнул он.

Только сейчас Джехутихотеп обратил внимание, что вся правая часть лица спутника залита кровью. Она продолжала сочиться, скапливаясь на подбородке, и капала на грудь.

– Имхотеп-целитель[2], да ты ранен!

– Угум, – скривился Саргон, – везет нам на приключения. Ищем их себе на задницу… – тут он покосился на паренька и буркнул, – извини.

– Ничего, – нервно хихикнул тот, – с уст моего наставника и не такое порой срывалось.

– Вот как, – мулат вздохнул, – а выпить он любил?

Вопрос остался без ответа. Да Саргон, судя по всему, и не ждал его. Он развязал тюк, что дал ему торговец на рынке, достал оттуда кувшин с пивом и сделал пару глотков. Мулат с наслаждением ощутил, как благодатная жидкость разливается по нутру.

– А мне можно? – спросил Джехутихотеп.

Саргон протянул ему кувшин и утер губы. На ладони остались следы крови. Он поморщился.

Отпив немного, паренек вернул кувшин:

– Вкусно!

– Точно, – Саргон закрыл сосуд и положил его обратно, – я выбрал медовое, как и просил.

– Но тебе все равно необходимо промыть рану, – с тревогой в голосе напомнил Джехутихотеп.

– Дальше по пути будет ручей, – мулат указал пальцем в сторону Биау, – недалеко от начала пустыни.

– И перевязать тоже нужно.

– Да-да, – вздохнул мулат и посмотрел мальчику в глаза, – придется использовать немес…

– Я обойдусь, – уверенно ответил тот.

Саргон на какое-то время задумался, а затем произнес:

– Нет, не обойдешься. Я сниму плащ с техену. Когда войдем в Биау, прикроем тебя. Это даже лучше немеса.

– Надо сокровище Бастет забрать! – внезапно оживился паренек.

– Нет, – резко бросил Саргон.

– Но почему?

– Нельзя брать чужое, – мулат снова посмотрел ему в глаза, – запомни, Джехутихотеп. Никогда не бери.

– Да я ж не красть предлагал! – возмутился тот, – а вернуть ее в город!

Саргон улыбнулся. Натяжение мышц лица отдалось болью в порванной щеке.

– В Пер-Бастет нам возвращаться нельзя.

– Твоя правда, – вздохнул Джехутихотеп, – еще обвинят в грехах, что мы не совершали.

– Точно. Я ведь говорил, что ты умен?

– Ага!

– Скажу еще раз.

– И как же нам тогда поступить с сокровищем?

– Оставим здесь. Это лучшее, что мы можем сделать.

Мулат шумно втянул воздух через ноздри, а затем громко выдохнул:

– Схожу за плащом, а потом в путь. Нельзя тут оставаться.

– Я рад, что ты со мной, – внезапно сказал Джехутихотеп.

Саргон пристально вгляделся в это храброе, мальчишеское лицо и вновь улыбнулся, несмотря на боль.

– Да, я тоже. Схожу за плащом.

– Не забудь про свою рану!

– С тобой забудешь, – бросил мулат через плечо, – не бойся, все будет хорошо.

***

– Подождите снаружи, – велела Хатшепсут своим телохранителям, и те послушно выстроились в коридоре.

Дверь комнаты захлопнулась. Она осталась лицом к лицу с главным казначеем и его трофеем, грозно разевающим пасть на стене.

– Моя царица.

Нехси так низко поклонился, что чуть не ударился лбом о стол.

Хатшепсут позабавил этот момент, однако вида она не подала. Тем не менее, нацепила на уста приветливую улыбку.

– Рада тебя видеть, Нехси.

– Чем я заслужил такую честь, что ты почтила меня своим визитом? – нубиец распрямился и с искренним восхищением воззрился на нее.

Царица вальяжно подошла к столу и опустилась на стул напротив. Ей всегда нравилось ловить на себе восхищенные взгляды.

– Обойдемся без торжеств и обрядов, – вяло произнесла она, закидывая ногу на ногу, – садись.

Казначей, молча, послушался. Он старался сохранять спокойный вид, хотя в присутствии Божественной супруги постоянно чувствовал неловкость. Это всегда выражалось в ладонях, сцепленных замком перед собой. Вот и сейчас он сделал то же самое, устроив руки на столе.

– Как поживает казна Та-Кемет? – невзначай поинтересовалась высокопоставленная гостья.

– С доходами все в порядке, госпожа Хенемет-Амон, – доложил Нехси, – есть небольшие проблемы в отчете о продажах, но в остальном дела идут хорошо.

– Отчет о продажах?

Хатшепсут склонила голову влево и сощурила глаза. Казначей почувствовал еще большую неловкость. Он знал, что царица всегда так делает, когда не терпит уклончивых ответов.

– И что с ним не так?

Нехси кашлянул:

– Ничего серьезного, моя царица. Просто произошла путаница в цифрах о доходе с торговли пшеницей.

– Хм… интересно… и кто же оказался таким рассеянным? Неужели ты, Нехси? – царица вскинула левую бровь. – Ни за что в такое не поверю.

Казначей вяло улыбнулся:

– Нет, госпожа, не я.

– А кто же тогда?

Хатшепсут стала покачивать ногой, но он этого не видел.

– Дуаунехех. Смотритель хозяйства Амона.

– А, – царица быстро потеряла интерес, – этот растяпа вечно путается в подсчетах. Я давно подумываю освободить его от этого тяжкого бремени и назначить другого смотрителя.

– Дай ему еще один шанс, госпожа, – мягко попросил Нехси, – ведь никто не сравнится с твоим благородством и великодушием.

– Хм, – улыбнулась Хатшепсут. Ей польстили слова казначея. – Раз ты за него просишь…

– Прошу, Хенемет-Амон.

– Будь по сему, – она махнула рукой, словно отгоняя назойливого комара, – но я здесь не для того, чтобы заниматься мелкими делами. Есть разговор посерьезнее.

– Я внимаю тебе, царица!

– Как ты относишься к Херу? – внезапно спросила она.

Нехси невольно вздрогнул. И это не укрылось от пристального взгляда Хатшепсут. В ее синих глазах вспыхнул нехороший огонек. Сам же казначей спешно старался справиться с охватившей его растерянностью.

«Что за вопрос? К чему он? Зачем? Почему именно сейчас?».

Ворох мыслей, подобно встревоженному осиному рою, готов был зажалить его разум, но он сумел-таки взять себя в руки.

– Как же слуга бога еще может относиться к Аа-Хепер-Ен-Ра?! – невинно воскликнул казначей. – Я всецело предан и верен нашему пер-А. Да живет он вечно! Он воплощенный…

– Нехси, – холодно прервала его Хатшепсут на полуслове.

– Да, Хенемет-Амон?

Улыбка полностью испарилась с губ Великой царицы. Как роса под лучами горячего солнца. Теперь на него смотрела каменная и непроницаемая маска.

– Ты помнишь, что я сделала для тебя?

– Помню, моя госпожа.

Казначей и вправду помнил. Без воли Божественной супруги он никогда бы не занял то место, на котором сейчас сидит.

– Тогда я требую честного ответа.

Нехси колебался. Его словно поместили между молотом и наковальней. Причем жгло не менее сильно. Впервые в жизни он настолько растерялся, что предпочел бы провалиться прямиком в Дуат, но не отвечать на этот вопрос. Казначей закусил нижнюю губу и задумался. Хатшепсут терпеливо ждала, что он скажет, продолжая пристально наблюдать за ним. Лицо Великой царицы оставалось непроницаемым.

«Что же мне ответить? Я не могу признаться в нелюбви к Херу. Это может привести к самым печальным последствиям. Но и врать госпоже я не могу! Она чует ложь на тысячу строительных шнуров[3]! Как? Как ответить на подобный вопрос, приэтом не прогневав одного из них? И что если это проверка на преданность? Ей или Херу. Но почему сейчас?[3]Что же мне ответить? Я не могу признаться в нелюбви к Херу. Это может привести к самым печальным последствиям. Но и врать госпоже я не могу! Она чует ложь на тысячу строительных шнуров[3]! Как? Как ответить на подобный вопрос, приэтом не прогневав одного из них? И что если это проверка на преданность? Ей или Херу. Но почему сейчас?».

О том, что между Великой царицей и пер-А Джехутимесу нет особой любви, Нехси знал. Об этом знали все приближенные ко дворцу. Но заявлять о неприязни к Херу воткрытую, пусть и самой Хенемет-Амон, нубиец не решался. Ибо прекрасно осознавал возможные последствия.

Все еще пребывая в растерянности, он услышал спокойный голос Хатшепсут. И ее слова помогли ему принять решение.

– Разговор останется между нами. Клянусь памятью Аа-Хепер-Ка-Ра[4].

И нубиец, выдохнув, наконец, выдавил:

– Плохо, госпожа.

Нехси потупил взор. Он не хотел смотреть в эти ледяные глаза. Боялся, что увидит там совсем не то, что посулит ему земные блага. Ведь он сказал кощунственные слова, за которые в другом месте тут же отрезали бы язык. Взгляд невольно задержался на джет, где были представлены отчеты главного смотрителя хозяйства Амона Дуаунехеха. Сейчас проблемы с утайкой доходов с торговли пшеницей показались ему такими мелочными. Ничтожными. Казначей ощутил, как лоб медленно покрывается испариной, а сердце ускоряет ритм. Теперь уже он был Дуаунехехом, трепещущим перед вышестоящим. Теперь он ждал милости от того, от кого был зависим. Кому был обязан всем, что имеет. Взбудораженное воображение рисовало картину, как пасть льва, висевшая у него за спиной, внезапно оживает и откусывает ему голову. Не из мести. А за то, что посмел невзлюбить воплощение Херу. Нехси постарался отогнать это наваждение. Однако оно было слишком сильным. Слишком навязчивым. И только голос Великой царицы вновь сумел вернуть его в реальность.

– Хорошо.

Нехси вздрогнул и поднял глаза.

[1] Дуат – в мифологии Древнего Египта загробный мир.

[2] Имхотеп – древнеегипетский мудрец, астролог, архитектор периода Древнего царства, джати фараона Джосера. Позднее стал почитаться в Древнем Египте как бог медицины.

[3] Строительный шнур – 10,5 м.

[4] Аа-Хепер-Ка-Ра – тронное имя Тутмоса I, отца Хатшепсут.

Глава 13

Итсени зевнул и провел пухлыми руками по мясистому лицу. Издалека полностью бритая голова смотрителя храмовых животных Амона напоминала куриное яйцо. Он вздохнул и невольно осмотрел свое обнаженное тело, прикрытое одним схенти. Тонкие руки и ноги неприятно сочетались с большим и рыхлым животом, Пузо казалось таким огромным, что походило на неподвижный бархан, вздымающийся при дыхании.

Итсени печально вздохнул. Он давно пытался сбросить вес, однако, будучи смотрителем животных при храме это не так-то просто сделать. И нет, дело вовсе не в том, что здесь неплохо кормят. Даже очень неплохо. Ведь Итсени знал очень важную тайну. Те дары и подношения, которые простые люди несут в святилище, на самом деле идут на стол жрецам, а не в жертвенный огонь. И Итсени ничего против этого не имел. Ну, а чего добру пропадать? Богам есть не надо, а вот людям… Вот и ему частенько перепадало с богатого жреческого стола. То жирная рыбка, то пшеничные лепешки, то ячменное пиво…

Но главная причина в наборе веса была отнюдь не во вкусной еде. Дело в том, что он должен был постоянно сидеть на одном месте. Хлев и конюшни располагались недалеко от храма Амона-Ра, возле грунтовой дороги, ведущей на север. И Итсени вынужден был просиживать зад с утра до ночи под навесом и выдавать знатным путникам ездовых ослов или колесницу за щедрую плату. Разумеется, все средства шли в дар великому богу… то есть… в карманы жрецов. И в этом смотритель животных также не видел ничего страшного. Богам деньги не нужны… правда ведь? А жрецы молитвы вознесут. Да и ему неплохо платили за то, что он просто просиживал свою толстую задницу под навесом. Так сильно просиживал, что она болела каждый вечер по дороге домой. А, приходя в родные стены, он просто валился на соломенную циновку и дрых без задних ног… то есть… без задницы… словно весь день отработал в поле на жаре… да, у него не было кровати. Ни одна кровать его не выдержит… И спал он до самого утра. И так каждый день.

Как тут похудеть? Но Итсени не намеревался бросать поиск путей решения этой проблемы. Ведь думать ему никто не запрещает. А чем еще заняться, когда сидишь весь день почти без дела, как не размышлять, да глазеть на снующих мимо прохожих?

Вот и сейчас, угрюмо посматривая на полуголых поджарых крестьян, несущих огромного окуня, Итсени вздохнул и вновь начал думать, как же сбросить вес. При этом особо не перетруждаясь. А то, не дай боги, сил сидеть еще не хватит. Как вдруг увидел знакомую фигуру. К шатру, под навесом которого он расселся, приближался старец. Бритое морщинистое лицо. Слегка обвисшая кожа на руках. На шее тускло блестит ожерелье из бусин. Но что больше всего удивило Итсени в облике человека, так это бронзовый топорик на поясе. Металл слабо переливался в лучах заходящего солнца.

– Ой, какие люди! – протянул смотритель животных, разводя руки в стороны, – да это же наш почтенный воин Яхмеси Пен-Нехбет!

Тот натянул на потрескавшиеся губы улыбку и остановился возле шатра…

Старый боец прекрасно понимал, что исчезновение сына Херу нельзя придавать огласке. Царица Хатшепсут права. Это может взбудоражить умы и, учитывая тяжкое положение Аа-Хепер-Ен-Ра, привести к печальным последствиям. Поэтому Яхмеси принял решение действовать тихо, не привлекая особого внимания. В то, что сын пер-А мог сбежать из собственных покоев ради шальной пакости или розыгрыша, Пен-Нехбет не верил. Тут точно дело было в другом. Но вот в чем, он пока не знал. Но пообещал себе это выяснить. Чувство вины продолжало терзать Ка. Мальчика надо найти. Найти и вернуть домой. Однако прежде, чем приступать к поискам, стоило проверить, не покидал ли город кто подозрительный. И сын Херу вместе с ним. В этом ему мог помочь Итсени – смотритель храмовых животных Амона. Именно у него брали зверей для долгих переходов.

– Доброго дня, Итсени.

– И тебе, Яхмеси, и тебе, – закивал он, – решил посетить храм? Вознести молитву нашему Усиру Аа-Хепер-Ка-Ра? – голос смотрителя стал печальным.

Мимолетная грусть появилась в старческих глазах Пен-Нехбета, однако она тут же испарилась:

– Нет, Итсени. Я сегодня по другому делу.

– Ого, – тот с нескрываемым любопытством воззрился на гостя.

– Скажи, ты ведь весь день тут сидишь?

– Ох, не поверишь, да, – вздохнув, залепетал смотритель, – ты не представляешь, как это тяжело. Я буквально связан по рукам и ногам, и не способен отлучиться хоть ненадолго, – Итсени демонстративно потер колени, – а иногда так хочется размять косточки. Когда я иду домой, то все тело ломит, будто я весь день в поле проработал и махал без устали мотыгой. Я правда не знаю, каково это…

– То есть, – перебил его воин, – ты сидишь тут дотемна?

Итсени закивал, нисколько не обидевшись:

– Дотемна, дотемна, Яхмеси. Сижу и сижу. Стражники уже зажигают факелы, когда я ухожу.

– Прекрасно, – крякнул старик.

– Ничего в этом прекрасного не вижу, – надул губы смотритель, – я…

– Да-да, – снова перебил Пен-Нехбет, – ты пытаешься похудеть.

– Пытаюсь, пытаюсь! – хлопнул в ладоши тот, – а как мне похудеть, если…

– Итсени, – Яхмеси сдвинул брови.

– Да?

– У меня к тебе вопрос.

– Вопрос? – еще больше оживился смотритель. – У тебя? Ко мне?

– Серьезный.

– Гы, какой? – смотритель с любопытством взглянул на старика.

Мимо шатра снова прошли крестьяне. На этот раз они несли корзины с огурцами. Но, ни Яхмеси, ни Итсени не обратили на них никакого внимания.

– Серьезный, – повторил старик, – и если ты мне поможешь, я дам тебе один серебряный дебен.

Лицо смотрителя вытянулось. В глазах заблестел алчный огонек.

– Что я должен сделать? – он резко подался вперед.

– Просто ответь на вопрос, – пожал плечами Яхмеси.

– Да я тебя слушаю лучше миу!

– Ты сидел тут вчера?

– Как обычно. Я каждый день тут сижу, и поэтому никак не получается…

– Итсени!

– Понял-понял! Сидел я тут, сидел, – проворчал он.

– А теперь, Итсени, – Яхмеси пристально взглянул ему прямо в глаза. Тот аж невольно заерзал на табурете. – Вспоминай хорошо. Ничего подозрительного не видел?

Смотритель нахмурился и погрузился в думы. Пен-Нехбет отчетливо слышал, как ворочаются его извилины.

– Н-у-у-у… да, вроде, нет, – наконец, выдавил тот.

– Вроде?

– Да все было, как обычно, – удивленно подтвердил Итсени, – скучно, уныло и опять кости затекли… а почему ты спрашиваешь?

– Надо мне, раз спрашиваю.

Смотритель снова ни капли не обиделся:

– Обычный тяжкий день. Даже посетителей было немного. Всего один. Я чуть, было, не уснул прямо здесь, когда…

– И кто же это был? – невзначай спросил Яхмеси.

– А, – махнул рукой смотритель, – какой-то воин со своим сыном. Просил выдать ему колесницу, на север собрались.

Пен-Нехбет напрягся:

– Воин с сыном, говоришь?

– Ага, – Итсени зевнул.

– На север?

– На север, на север.

– Можешь описать?

– Н-у-у-у… парик из овечьей шерсти. Черный такой. Не знаю, как люди его носят? Я один раз попробовал, так голова потом весь день чесалась. Топорик еще на поясе у него был…

– Я не о воине, – нетерпеливо перебил Яхмеси, – а о его сыне. Опиши.

– А-а-а, – удивленно молвил Итсени, – лет десять. Темные волосы на висках. Они еще заплетены в такие забавные косички. Белая плотная рубаха и маленькие кожаные сандалии… Было уже темно, я плохо рассмотрел. Да и вижу я не очень хорошо. Ох, глазки мои глазки, в темноте так совсем плохо… Но щеки пухленькие такие, – смотритель хмыкнул, – не как у меня, конечно, но кругленькие.

– Мальчик вел себя мирно?

– Да, вроде, – смотритель захлопал глазами, – а как еще должен вести себя сын рядом со своим отцом?

– Действительно.

– Яхмеси, у тебя точно все хорошо? – толстяк подозрительно покосился на старика из-под нахмуренных бровей.

– Все нормально, – отрезал тот.

– Уверен? Выглядишь, как я, когда у меня задница болит. Позавчера решил отойти по нужде и…

– Так, Итсени, – спокойно проговорил Пен-Нехбет, хотя почувствовал, как пульс резко подскочил, – мне нужна колесница.

Смотритель выпучил глаза:

– Тебе нужно… что?

– Колесница.

– Колесница? Тебе? – тот смотрел на него, не веря своим ушам. – С ума, что ли, сошел?! Да тебя и в паланкин сажать страшно…

– Итсени! – у Пен-Нехбета прорезался командирский тон. – Ты дашь мне эту проклятую колесницу! И без разговоров! Я заплачу пять дебенов золотом. А ты не задавай вопросов, понял? Иначе мигом вылетишь отсюда! Заодно найдется время, чтобы похудеть.

Смотритель несколько секунд просто ошарашено сидел и во все глаза таращился на старика. Его рот беззвучно открывался и закрывался. Очи вылезли из орбит. В этот момент, как никогда раньше, Итсени напоминал жирного окуня.

– Итсени! – хрипло рыкнул Яхмеси. – Колесницу мне!

– Анхенамон! – наконец, крикнул тот.

Позади шатра послышалась какая-то возня и, спустя несколько мгновений, к ним вышел юноша лет шестнадцати. Так, по крайней мере, решил про себя Пен-Нехбет. У молодого человека было гладкое лицо. Волосы на висках отсутствовали, а полностью бритая голова сверкала в лучах заходящего солнца. Тощее и загорелое тело прикрывала набедренная повязка. Босые ноги утопали в траве.

– Господин смотритель? – бросил юноша слегка сонным голосом.

«Видимо прохлаждался в тенечке» – подумал воин.

– Выдай господину Яхмеси колесницу, – повелел Итсени.

Анхенамон перевел недоуменный взгляд на старика:

– Тебе?

Тот, молча, кивнул.

Юноша округлил глаза:

– Да на тебя дунешь, и ты упадешь!

– Анхенамон! – взвизгнул смотритель. – Ты как с почтенным разговариваешь?! Гони сюда эту проклятую колесницу, пока я тебя не высек!

Паренька как ветром сдуло. Вскоре позади шатра послышалось приглушенное ржание.

– Прости, Яхмеси, – развел руками Итсени, – иногда он туго соображает. Молодой еще.

– Ничего, – буркнул старик, а затем достал из-за пояса шесть дебенов. Пять золотых и один серебряный. На секунду задержав на них взгляд, он кинул плату на колени смотрителю, – вот, это тебе.

Итсени жадно сгреб деньги в кулак:

– Ты щедр и великодушен, как всегда, Пен-Нехбет.

– Та колесница, на которой они уехали, – Яхмеси будто не слышал похвалы, – она обычная? Храмовая?

– Ой, да самая обычная. Н-у-у-у… с такими золотыми дисками на бортах. Правда, на переднем один раскололся наполовину. Наш мастер все никак не удосужится починить. Сколько раз я ему говорил, ты так проявляешь неуважение к нашему великому богу…

Старик уже не слушал и устремил взгляд в сторону. Туда, куда уходила грунтовая дорога на север. Справа виднелись поля, засеянные пшеницей. Слева прибрежные заросли камыша.

«Кто же тебя увез, мальчик мой? И куда и зачем?».

Послышался цокот копыт и глухой стук колес. Анхенамон вывел небольшую колесницу на обочину. Борта повозки украшали золотые пластины в виде круга, символизирующие солнце. В колесницу были запряжены две серые кобылы. Они нетерпеливо перестукивали передними копытами.