Хенемет-Амон

Минхотеп же окинул бедняка равнодушным взглядом и начал быстро начесывать бок.

Саргон приблизился к старику и присел рядом с ним:

– Что произошло?

Крестьянин вздрогнул и воззрился на мулата. Кажется, он только сейчас заметил его. Стенания прекратились, однако голос бедняка сильно дрожал. Давясь слезами, он ответил:

– Кошка…

– Кошка? – кажется, Саргон начал догадываться.

– Да, – вяло кивнул тот, – моя кошка… моя миу[1]…

– У тебя умерла кошка, – мягко произнес мулат, кладя руку ему на плечо, – скорблю вместе с тобой. Нужно принести дары богине Бастет и…

– Не умерла! – внезапно выкрикнул крестьянин, ударяя кулаком по пыльной земле.

– Не понимаю, – покачал головой мулат. – Что же тогда…

– Убили ее! – бедняк прикрыл лицо руками и застонал.

Саргон опешил.

«Не может быть… Кто оказался таким безумцем, что посмел посягнуть на священное животное? Да еще и в самом Пер-Бастет!».

Он осторожно спросил:

– Ты уверен?

Старик опустил ладони на худые колени:

– Она сидела на дороге, – кивком указал он, – там, где сейчас стоит верблюд. Та скотина на колеснице… – голос бедняка вновь приглушили рыдания.

– Он был на колеснице?

– Да, – шмыгнув носом, подтвердил старик, – обычная колесница с медной обивкой. Покрыта патиной[2].

– Может, он просто не заметил твою кошку? – предположил мулат. – Спешил и…

– Он расхохотался мне в лицо! – выпалил крестьянин. – Он прекрасно видел мою миу! – бедняк взвыл, ударившись затылком о стену дома. В глазах, поднятых к небу, светилось отчаяние. – Все видел и наехал нарочно. Поганый техену! Что я ему сделал?! Что она ему сделала?!…

– Техену?

– Да, – промычал он.

– Почему ты решил, что убийца техену?

– Бородатый, в красном плаще и пером аиста в длинных волосах… кто еще носит такие ублюдские одежды?!

– Как твое имя? – спросил Саргон.

– Какая разница?

Крестьянин опустил веки, пытаясь сдержать поток слез, но они хлынули сквозь них, подобно соленому водопаду.

– Просто скажи, – ласково попросил мулат.

– Сененмен, – тихо прошептал он.

Саргон встал и подошел к верблюду, развязал один из тюков и опустил туда руку.

– Что ты делаешь? – прошептал Джехутихотеп.

– Ищу серебро.

– Которое тебе дали в виде платы за мое сопровождение?

– Угум.

– Но зачем тебе оно понадобилось?

– Хочу дать ему немного.

– Это не вернет старику кошку, – покачал головой паренек.

Саргон вскинул на него решительный взгляд:

– Не вернет. Но серебром можно оплатить погребальный обряд. Принести жертвы Инпу[3] и молитвы Кебхут[4]. Успокоить несчастного.

Джехутихотеп расплылся в улыбке:

– Я же говорил, у тебя доброе сердце.

Мулат вяло улыбнулся в ответ:

– Может быть.

Достав, наконец, искомый предмет, Саргон развязал мешочек, выудил оттуда один дебен и положил кошель обратно. Серебро заманчиво засверкало на ладони. Сжав ее в кулак, мулат вернулся к опечаленному старику и сунул тому в руку драгоценный металл.

– Вот. Держи.

Сененмен вздрогнул, ощутив на своей коже приятный холодок серебра. В изумлении он уставился на дебен.

– Это… – непослушными губами прошептал он.

– Для твоей кошки, – ободряюще улыбнулся мулат.

Старик воззрился на путника. В его заплаканных глазах читались непонимание и благодарность. Непонимание, какое дело постороннему человеку до его горя. И благодарность за такую бесценную поддержку.

– Как… как мне тебя… отблагодарить, юный воин? – прошептал Сененмен дрогнувшим голосом.

Мулат улыбнулся и встал:

– Похорони свою миу. Это и будет твоя благодарность.

Не давая ему времени на возражения, Саргон резво вскочил на верблюда и приказал двигаться дальше. Минхотеп послушно затопал по грунтовой дороге, взбивая ногами пыль. Путешественники чувствовали на себе изумленный взгляд старика.

Оба ехали, молча, погруженные в мрачные раздумья. Хижины бедняков мелькали по обе стороны тракта, но они их даже не замечали.

Джехутихотеп, полный сочувствия, вспоминал лицо несчастного Сененмена, и как на нем появились проблески надежды, когда ему в руку упал серебряный дебен.

Саргон же, сдвинув брови, размышлял о случившемся с иной стороны.

«Техену на колеснице раздавил кошку средь бела дня в Пер-Бастет. Да причем сделал это нарочно! Зачем? Хотел отомстить? Но как бедный старик мог насолить какому-то жителю пустыни? И разве он не знает, что убийство животного карается смертью?».

Случай с Сененменом оставил неприятный осадок на душе. На какое-то время мулат даже забыл о своем намерении пополнить запасы провизии прежде, чем отправиться в Биау. И только когда хижины бедняков остались далеко позади, сменяясь шатрами да лавками, мулат вспомнил об этом. До слуха стали долетать шум и гам. Галдеж местных торговцев, пытающихся перекричать друг друга и продать покупателям свои лучшие товары, заглушал любые посторонние звуки. Минхотеп заходил на рынок.

Это была широкая площадь треугольной формы. Слева и справа располагались ряды палаток со всевозможной утварью. Люди сновали от одного продавца к другому в поисках необходимых предметов для хозяйства.

Молодая крестьянка в грубом одеянии выбирала глиняные горшки. Продавец, полноватый тип с овальным лицом и двойным подбородком, пытался всучить ей самый большой из них. Разумеется, и самый дорогой. На горшке виднелась роспись в виде степного кота, который душит фи[5]. Девушка отчаянно пыталась доказать, что ей не нужен такой огромный горшок, да еще и с красивым рисунком. Для хранения зерен ячменя сгодится и нечто попроще. Но толстяк не унимался. В хитрых глазах сквозила решимость и надежда вытрясти из бедной крестьянки последние кидеты[6].

Напротив располагалась лавка торговца джет. Двое храмовых писцов в белоснежных схенти и черных париках закупали целую партию писчего материала. Причем особо не торгуясь. По прилавку уже звенели золотые дебены.

Обведя площадь взглядом, Саргон заметил большой храм впереди. Прямоугольное сооружение из красного гранита возвышалось над рынком, символизируя власть жрецов над этим местом. Вход в святилище украшали большие статуи из меди в виде кошек, а высокий свод поддерживали толстые колонны. Возле них маячило несколько стражников-меджаев в полном боевом облачении.

«Храм Бастет».

Взгляд мулата скользнул вправо и остановился на лавке торговца пивом, фруктами и зеленью. Она располагалась недалеко от шатра продавца писчих материалов. Недолго думая, Саргон направил верблюда туда и остановился в нескольких шагах от цели.

– Не слезай, дабы не потеряться, – попросил он Джехутихотепа.

– Ага. Здесь людей, как фиников в кадке. Посижу тут, – заверил его паренек, осматривая площадь, кишащую народом.

– Точно, – мулат спрыгнул на землю.

– Но помни, ты обещал мне пиво!

– Ага, – Саргон оглянулся через плечо и подмигнул, – сладкое и медовое.

Тот закивал:

– Как раз такое я и люблю!

Завидев крепкого мулата, торговец тут же защебетал аки белая трясогузка, собираясь продать сразу все, что только можно найти под крышей его большого шатра. Однако Саргон решительным жестом прервал все его попытки. Вглядевшись в суровое и непроницаемое лицо покупателя, хозяин лавки понял, что обычные увещевания здесь не помогут. Они разобьются об эту маску, как вода о скалы. Сдавшись, торговец поинтересовался, что нужно благородному мужу. Саргон попросил восемь ячменных лепешек, четыре кувшина медового пива и два пучка зеленого лука.

«У нас еще остались перепелки, которыми угостил Саптах. Так, что до Хазеты должно хватить».

Попросив уложить товары в тюк, Саргон отвел взгляд и невольно посмотрел в сторону храма. В голове промелькнула одна мысль…

– За тюк придется немного доплатить, – донесся до него голос продавца.

– Вот, – Саргон протянул несколько медяков.

– Пожалуйста!

Расплатившись и поблагодарив, мулат вернулся к Минхотепу и водрузил на него новую суму. Верблюд недовольно заурчал.

– Знаю, знаю, – извинился Саргон, – в Хазете отдохнешь.

– Мы отправляемся в Хазету? – спросил Джехутихотеп.

– Да, – Саргон сел рядом, – только в храм заедем.

– В храм? – удивленно переспросил паренек. – А зачем?

– Хочу доложить об убийстве кошки и богохульном техену.

– Правое дело, – живо согласился Джехутихотеп, – и почему мне самому эта мысль в голову не пришла?

– Не все сразу, – улыбнувшись, молвил мулат, – не все сразу.

Корабль пустыни медленно стал пересекать площадь, аккуратно лавируя между людьми. Некоторые с опаской смотрели на верблюда, но Минхотеп был абсолютно равнодушен к снующим прохожим. Все его внимание привлекла кормушка с сеном и лохань воды, стоявшие возле невысокой кирпичной стены, которая огораживала земли храма. У входа несли стражу два меджая. Обитые бронзой щиты и наконечники копий ярко блестели в лучах солнца. На поясе у каждого виднелся хопеш. Под кожаным доспехом угадывались мускулистые тела. Головы покрывал белый немес[7] с красными полосами. Пытливые глаза на суровых и загорелых лицах внимательно следили за приближающимся верблюдом.

– Я быстро, – заверил Саргон, спешиваясь.

– Ага. А Минхотеп пока перекусит. Да?

Верблюд фыркнул и подошел к кормушке с сеном.

– Что тебе нужно? – сурово поинтересовался один из меджаев. – Хочешь вознести молитвы Бастет? Сейчас не время для посещения…

– В пригороде убили кошку, – прервал его мулат.

Стражник вскинул брови:

– Откуда тебе это известно?

– Хозяин рассказал.

– И кто твой хозяин? – встрял в диалог второй меджай.

Саргон недобро покосился на него:

– Хозяин кошки. Я человек свободный.

– Что же хозяин кошки сам не пришел? – поинтересовался первый.

– Убит горем утраты, – пояснил мулат.

– Хм, – задумался меджай.

– И у него не было денег на погребение, – добавил Саргон.

– Не было? – вновь встрял второй. – А сейчас появились чтоль?

Мулата начинал раздражать этот самоуверенный гусь:

– Я дал ему один дебен.

– Какой ты у нас добрячок, – ехидно ухмыльнулся тот.

Саргон сжал губы в тонкую линию. В глубине души возникло желание съездить по роже этому петуху, чтобы стереть в прах его мерзкую улыбочку.

– Помолчи, Нефернен, – задумчиво произнес его товарищ.

Мулат едва сдержал ироничную усмешку.

«Нефернен… просто идеальное имечко для такого типа[8]».

– Кто хозяин той кошки? – спросил меджай.

– Крестьянин Сененмен.

– Он сообщил, кто убил его животное?

– Да, некий техену на колеснице, обитой медью с патиной.

– Техену на старой колеснице, – медленно повторил меджай.

Мулат кивнул.

– Не видал такую, – подал голос Нефернен, – хотя торчу тут с самого утра. А дорога через Пер-Бастет всего одна. Техену, или какой другой хмырь, не проехал бы мимо незамеченым.

– Я заступил недавно, – поправил меджай, – говоришь, ты никого не видел? – повернулся он к товарищу.

– Вообще никого, – покачал головой тот.

– Может, Сененмен что-то напутал? Всякое могло приключиться. Жара, горе утраты.

– Не уверен, – возразил Саргон, – он хоть и выглядел плохо, но разум его был ясен.

– Тебе-то откуда знать, добрячок? – опять встрял Нефернен. – Ты лекарь что ли?

– Помолчи, – спокойно оборвал его меджай, а затем обратился к мулату, – мы займемся этим и сообщим жрецам. Убийство священного животного на землях богини Бастет не останется безнаказанным.

Саргон слегка поклонился:

– Благодарю, достойные мужи.

Меджай улыбнулся:

– Да осветит Ра твой путь.

Вернувшись к верблюду, мулат вскочил на Минхотепа, который уже прилично поубавил содержимое местной кормушки.

– Что они сказали? – спросил Джехутихотеп.

– Сказали, что разберутся, – неуверенно ответил Саргон.

– Мне не понравился вон тот, слева, – шепотом произнес мальчуган, взглядом указывая на Нефернена.

– Точно, – согласился мулат, выводя верблюда на дорогу, ведущую с рынка, – мне тоже.

– Он напомнил наставника моей сестры, – добавил Джехутихотеп, – такой же скользкий и хитрый.

– Правда? Он был и твоим наставником?

– Нет, – вздохнул паренек, – меня воспитывал опытный воин былых сражений.

– Так вот почему ты такой храбрый, – подметил мулат.

Они проехали вдоль стены храма Бастет и свернули по дороге на восток, ведущую из города. Шум и гам местного рынка стал понемногу стихать. По правую сторону по-прежнему возвышались стены святилища из красного гранита. По левую – роскошные двухэтажные виллы вельмож с раскидистыми садами и колоннами, по которым вились виноградные лозы.

– Да, – Джехутихотеп немного погрустнел, – мой отец хотел, чтобы я был храбрым и стойким, – а затем тихо добавил, – в отличие от него самого.

– Твой отец не стойкий? – переспросил мулат.

– Нет, – грустно ответил тот, – не очень.

[1] Миу – так древние египтяне часто называли кошек.

[2] Патина – налет на меди и бронзе в результате коррозии металла.

[3] Инпу (Анубис) – древнеегипетский бог погребальных ритуалов и мумификации (бальзамирования), «страж весов» на суде Осириса в царстве мертвых, знаток целебных трав.

[4] Кебхут – богиня бальзамирования и чистой прохладной воды в древнеегипетской мифологии. Дочь Анубиса, помогавшая ему в процессе мумификации.

[5] Фи – рогатая гадюка.

[6] Кидет – одна десятая дебена (дебен 91 грамм).

[7] Немес – головной убор в виде платка. Уши оставались открытыми, два конца свисали на грудь, третий – на спину.

[8] Нефернен – с древнеегипетского «какой красивый».

Глава 10

Исет осторожно вошла в тронный зал. Ее сандалии бесшумно ступали по красному ковру с изображением золотых скарабеев. Когда же она сделала несколько шагов, то застыла, как вкопанная. Темные глаза широко распахнулись. И без того бледное лицо приняло цвет слоновой кости. Дыхание участилось, заставляя вздыматься красивую грудь.

Впереди на возвышении сидела Великая царица. Блики от пламени треножников играли на ее каменном лице. Волевой подбородок смотрел вперед, а в синих глазах горел огонь. Не менее обжигающий, чем тот, что освещал широкие просторы тронного зала. Руки покоились на подлокотниках трона, а пальцы сжимали драгоценные головы львов. Золотой усех тускло блестел в сумраке, белоснежное платье плотно облегало тело. Прямая осанка лишь дополняла образ грозной и непреклонной супруги пер-А. Исет про себя невольно подметила, что Хатшепсут и выглядит, как настоящее воплощение Херу. Только без пшента, хека, нехеха и урея[1].

Исет ощутила, как почва медленно уходит у нее из-под ног.

Великая царица заговорила. Ее голос эхом отразился от стен зала. В нем звучали металлические нотки.

– Пока Аа-Хепер-Ен-Ра не может заниматься государственными делами я, на правах Божественной супруги, буду исполнять этот долг перед Та-Кемет. Приблизься, Исет.

Наложница почувствовала легкий, но решительный толчок в спину и двинулась в сторону трона. Тело плохо слушалось. И не только потому, что она не спала вот уже несколько дней. Не только потому, что все ее мысли были о Джехутимесу. Исет не могла отвести взгляда от этого угрожающего лика. Этого каменного лица и свирепого огня в синих глазах. Когда же она подошла на расстояние нескольких махе, рука телохранителя Хенемет-Амон легла наложнице на плечо. Исет ощутила, как тот аккуратно, но настойчиво давит вниз, заставляя становиться на колени. Ее снова пробила дрожь. Она не хотела подчиняться. Ведь есть только один на этом свете, перед кем она готова склониться. Склониться по собственной воле. Тот, кто хочет, чтобы она держала его за руку… Однако Исет подчинилась. Силы оставили ее. К тому же, чем быстрее закончится это безумие, тем скорее она вернется в царские покои. К своему любимому Джехутимесу. Ее колени соприкоснулись с красным ковром. Властный взгляд Хатшепсут на непроницаемом лице продолжал неотрывно следить за ней. Меджай оставался позади.

– Случилось несчастье, – молвила царица.

Исет вздрогнула и потупила взор. Она не желала встречаться глазами с Божественной супругой.

– Какое несчастье может быть хуже, чем болезнь любимого Херу? – прошептала она.

Крылья носа Хатшепсут едва заметно дернулись, выдавая скрываемый гнев, однако эта вспышка оказалась мимолетной. В следующий миг непроницаемая маска вновь вернулась на ее лицо.

– Разве тебе ничего не известно?

– Нет, госпожа.

– Где твой сын?

Исет вскинула голову и посмотрела Великой царице прямо в глаза. На какой-то момент ей показалось, что это пламя, пылающее в них, начинает перекидываться и на нее. Пожирает своими ненасытными языками, обжигает кожу и причиняет боль. Однако наложница не отвела взгляда. Более того, она почувствовала прилив сил.

– Где твой сын, Исет? – грозно повторила Хатшепсут.

– Он на прогулке по Хапи со своим наставником, – спокойно ответила та.

– Он не явился на причал. Яхмеси Пен-Нехбет уже поведал мне все.

– Тогда в храме Амон-Ра. С достопочтимым Хапусенебом. Учится приносить жертвы нашему великому…

– Хватит!

Царица с силой ударила по подлокотнику трона. Непроницаемая маска слетела с лица. С уст сорвался злобный рык. Казалось, сами золотые львы ожили под ее руками и готовы накинуться, да растерзать несчастную наложницу. Хатшепсут подалась вперед. Щеки покрыл бардовый румянец. Очи метали молнии.

– Ты принимаешь меня за глупую овцу?!

Исет вновь отвела взор и быстро покачала головой. Озноб усилился и теперь его не могло скрыть даже темное платье.

Глаза царицы сузились:

– Я жду от тебя ответа, Исет!

– Нет, – с трудом произнесла наложница, – прости, госпожа.

– И все же ты вынуждаешь меня повторять вопрос. Где твой сын?!

Исет молчала. Она не знала, что ей ответить. При этом продолжала отводить взгляд.

Хатшепсут выпрямилась, облокотившись о спинку трона. Румянец на щеках начал спадать, вновь превращая лицо в подобие непроницаемого камня… Словно золотая погребальная маска древнего царя. Вот только ее хозяин не намеревался отправляться в последний путь…

– Он вошел в свои покои вчера вечером, – холодно начала рассказ царица, – и с тех пор оттуда не появлялся.

Из-за спины Исет показался меджай. Второй. Он медленно прошествовал к возвышению. Его сандалии глухо шаркали по глиняному полу. Наложница невольно стала следить за телохранителем Хатшепсут. На саму царицу она по-прежнему не смотрела. Медленным движением меджай достал из-за пояса хопеш. Бронза грозно блеснула в пламени огня. Его язычки играли на лице телохранителя, которое сейчас было точной копией своей госпожи. Каменная маска, лишенная всяческих чувств. Телохранитель аккуратно положил хопеш в треножник лезвием вниз.

Исет похолодела. Страшная догадка промелькнула в голове.

«Неужели… Амон-Ра, неужели все это происходит со мной? Они не посмеют… Она не посмеет!ОнаНеужели… Амон-Ра, неужели все это происходит со мной? Они не посмеют… Она не посмеет!».

Однако наложница поняла, что напрасно искала утешения. Напрасно понадеялась на то, что Хатшепсут не рискнет причинить вред любимице Херу. Теперь в намерениях царицы сомнений нет. Ее никогда не страшил гнев слабовольного пер-А. А теперь, когда он прикован к собственной постели, ей и вовсе нечего бояться. Исет это поняла. И корила себя, что поняла слишком поздно. Надо было оставаться подле него. Возле любимого Джехутимесу. Туман горя и страданий окутал ее разум. Окутал с тех самых пор, как господина свалила страшная болезнь…

«Но я не сдамся. Ради него я не сдамся. Я должна держать его за руку…».

– Стража клянется в том, что сын Херу не покидал своих покоев, – продолжал монотонный голос Хатшепсут, – а когда Яхмеси посетил их, то они были пусты. Уйти сам он не мог. Значит… ему помогли покинуть дворец. Поэтому я вновь спрашиваю. Теперь в последний раз. Где твой сын, Исет?

Наложница молчала. Она закрыла глаза, мысленно представляя, как вновь находится в царских покоях возле ложа пер-А.

– Ты понимаешь, что это значит? – продолжал доноситься сквозь тьму голос царицы. – Это пропажа не сына крестьянки. Не сына писца или хери-теп-аа-сепат[2]. Не сына джати. Это даже не исчезновение священного зверя. Это сын Херу! Где он, Исет?!

«Я не скажу… я не скажу… я не скажу! Тебе я ничего не скажу!».

– Что ж, – тон Великой царицы стал ледяным, – ты не оставляешь мне выбора. Ради блага и будущего Та-Кемет мне придется это сделать.

Исет услышала, как раздался противный лязг. Лязг от соприкосновения бронзы хопеша с металлом треножника. Он резанул слух. Словно плетью ударили по нежной коже. Наложница вздрогнула. Всепоглощающее пламя, что она видела в глазах Хатшепсут, вот-вот перекинется на нее. Наяву. И рядом не будет любимого господина…

В следующую секунду рука меджая плотно зажала ей рот.

***

Когда стена святилища из красного гранита осталась далеко позади, впереди замаячила окраина города. Поднялся слабый восточный ветер, и Саргон с Джехутихотепом ощутили на себе дыхание пустыни. Пока еще не такое жгучее и горячее, как посреди обители Сета, но уже сейчас предвещающее нелегкий путь до Хазеты. Виллы вельмож по левую сторону от дороги также остались позади. Теперь тракт шел меж небольших полей за чертой Пер-Бастет. Трава, покрывавшая землю, была не такой бурной и высокой, как в Та-Меху. Здесь не работали крестьяне, пытавшиеся в поте лица вырастить урожай пообильнее. Зато эти луга прекрасно подходили для выпаса мелкого скота. Вот и сейчас, откуда-то с севера, доносилось приглушенное блеяние коз и овец.

– Скоро будет жарко, – предупредил Саргон.

– Да уж это будет намного лучше, чем в Та-Меху, – буркнул Джехутихотеп.

– Точно. Но голову тебе лучше прикрыть. В одном из тюков есть немес.

– Нет-нет, мне он не нужен, – гордо возразил мальчуган, – ты его лучше себе оставь.

– Твоя смелость сейчас глупа, – возразил мулат, – а раз такой умный, то должен знать, что от храбрости до глупости один шаг. Да и привычен я к жаре.

– Но…

– Не обсуждается. Ты наденешь немес, как только приблизимся к Биау.

– Хорошо, я понял, – вздохнул Джехутихотеп, чувствуя, что спорить бесполезно.

– Молодец.

– Эй, смотри-ка! – внезапно паренек указал пальцем вперед.

Мулат проследил за его жестом и нахмурился. Впереди, примерно в пятнадцати махе, у обочины на траве стояла небольшая колесница, в которую были запряжены две серые кобылы. Судя по их впалым бокам и тощим ногам, хозяин животных не сильно заботился о пропитании скакунов. Возможно, поэтому сейчас они жадно щипали траву. Однако вовсе не удручающий вид лошадей заставил Саргона нахмуриться. Мулат невольно коснулся рукоятки меча, когда увидел, что колесница обита бронзой, а металл покрывает толстый слой патины. Возле повозки стоял высокий и поджарый мужчина. Скрестив руки на обнаженной груди, он прислонился спиной к борту колесницы. Из одежды на нем была лишь тонкая набедренная повязка, да кожаные сандалии на ногах. Однако за спиной виднелся походный плащ. Красного цвета. А в темные волосы, космами спадающими на плечи, было вставлено перо аиста…

– Это же он, – прошептал Джехутихотеп, – тот самый техену.

– Вижу, – молвил Саргон, крепче сжимая клинок.

Техену повернул голову в их сторону и скользнул по спутникам равнодушным взглядом темных глаз. Густые брови придавали лицу суровый вид. Острый нос походил на клюв хищной птицы. Тонкие губы были плотно сжаты в линию. На поясе виднелся небольшой обоюдоострый кинжал.

– Что мы будем делать? – спросил паренек.

– Ты – ничего.

– О-о-о, – застонал мальчуган.

– А я, – продолжил Саргон, не обращая внимания на реакцию Джехутихотепа, – побеседую с этим мерзавцем… по душам.

– Неужели я никак не могу тебе помочь?

– Последи за Минхотепом.

– Ладно, – с досадой сдался паренек.

Мулат остановил верблюда в двадцати махе от колесницы и спешился. Не сводя глаз с мужчины в красном плаще, Саргон стал медленно приближаться к нему, при этом продолжая держать ладонь на рукоятке меча. Житель пустыни равнодушно наблюдал, как к нему подходит неизвестный путник.

– В чем дело? – хрипло спросил он. – Тебе что-то нужно?

– Точно, – хмуро бросил мулат, останавливаясь в пяти шагах от него.

Горячее дуновение из Биау заставляло волосы техену слегка покачиваться на ветру. Повсюду стрекотали кузнечики. Издалека продолжало доноситься блеяние коз и овец.

– Ты убил кошку, – Саргон решил не ходить вокруг да около.

Тот непонимающе дернул плечами:

– Какую еще, к шакалам, кошку?

– Бедняка Сененмена.

Житель пустыни скривился в недоброй усмешке и сплюнул на землю:

– Впервые слышу. Да и с нищими вшами якшаться не входит в мои правила.