Фома и Ерёма. Сказ

Класс задумчиво молчал. Толстяк Ерофеев глядел в окно – похоже, он вряд ли меня вообще слушал. А школьница со странной фамилией Птица смотрела прямо на меня – влажными такими голубыми своими глазами. Смотрела как-то многообещающе.

И хотелось бы добавить, что историей этой про пароход я тогда что-то изменил в классе – но нет. Ерофеева продолжили гнобить, родителям пришлось перевели его в другую школу. Да и я после этого недолго еще проработал учителем.

***

Наверное, быть историком в современной российской школе – это всё равно, что евнухом при гареме какого-нибудь восточного султана в былые времена. Вокруг тебя разнообразие всевозможных соблазнов – а они тебе не очень и доступны. Все вокруг как-то зарабатывают деньги – а ты живешь на зарплату педагога. Тебя окружает женский коллектив – но ты женат, у тебя уже есть сын и остались какие-то принципы. А тут еще кризис среднего возраста – хотя какой возраст считается «средним», теперь уже и не разберешь.

Я и сам не заметил, как всё стало рушиться. Сначала выяснилось, что, приходя после работы домой, мне не о чем стало говорить с женой. Раньше то нам всегда было о чём поговорить – а тут вдруг всё общение сошло к сообщениям на телефоне:

«Купи молочную смесь и подгузники», «купи хлеб и грейпфрут», «не забудь забрать из садика», «разогрей ужин», «вынеси мусор» – и прочие безэмоциональные команды к тому или иному действию. И даже смайлики мы перестали ставить в конце этих скупых полуприказов.

А живое общение заменили ритуальные фразы, не требующие развернутого ответа:

«Как дела на работе?», «А у тебя?», «Ты уже поужинал(а)?», «А почему ты без настроения – что-то случилось?»

А вроде ничего и не случилось. И вообще давно ничего уже не случается. Дом – работа – купи хлеб – дом – отведи в садик – работа – разогрей ужин – нужно купить новую стиральную машинку – а сколько у нас осталось до зарплаты – надо бы пойти погулять, да что-то не хочется – вынеси мусор – работа…

И даже ругаться то у нас особенно поводов не было – просто в какой-то момент мы стали жить с женой как соседи, вынужденно исполняющие обязанности по совместному уходу за ребёнком. Я стал приходить домой всё позже – находил какие-то причины задержаться по работе и не только. Был рад, когда приглашали куда-нибудь выпить – и стал выпивать – сначала за компанию, а потом и один. А потом вообще меня угораздило влюбиться в школьницу.

В ту самую Птицу, что уже заканчивала одиннадцатый класс. Сколько их – этих сначала угловатых, а потом всё более округляющихся школьниц – выросло у меня на глазах. Сколькие пытались тестово обаять историка, проверяя на нём свои вдруг проснувшиеся женские чары – томно вздыхая перед ответом на вопрос, выпрямляя плечи со случайно не застёгнутой на юной груди пуговкой или же нарочито выставляя в проход между партами стройные долгие ноги… Но школьница по фамилии Птица вроде бы и не делала ничего такого. Или делала – но более тонко, не заметно для несколько мутного взгляда своего историка.

Нет, я не оставлял её после уроков в классе, чтобы преступно домогаться. Не преследовал её после школы и не предлагал брать частные уроки истории на дому, чтобы легче было сдать выпускные экзамены. Просто эта юная Птица вдруг засела в моей голове – и никак не хотела её покидать. Хотя и старался изгнать её как болезнь или наваждение.

Встретившись с ней глазами на уроке – терял мысль, забывал фразу, тупил и зависал. Встретив на перемене или на улице – любовался её легкой походкой, волосами, искрящимися на солнце, глазами цвета неба после летней грозы. Немолодой уже препод влюбился в школьницу – и не как мальчишка-ровесник, а как женатый историк, к тому же уже пьющий.

Вечером дома часто смотрел её фотки в соцсетях. Не лайкал и не комментил – просто смотрел. Как она дурачится с друзьями – то по-детски высунув язык, то изображая из себя роковую «чику». Представлял, могу ли в этих застывших мгновениях чужой юной жизни оказаться я – рядом с ней, тоже по-дурацки высунув язык или изображая опытного «скуфа». Понимал – что не могу. И не смогу, на самом деле. Но в какой-то момент глупо спалился перед женой – лежал в кровати, смотрел фотки, думал, что она уже спит. А она проснулась и увидела, что её муж пялится в телефоне на какую-то юную девку. Спросила сонно, но тревожно:

– Кто это?

Я и не нашёлся, что ответить. Скажешь, что «просто ученица моя» -поймет, что не просто. Поэтому неуверенно промычал что-то вроде:

– Да я и не знаю, кто это, случайно в ленте попалась.

Жена не поверила, что случайно. И что не знаю, кто это – тоже не поверила. Да я и никогда не умел ей убедительно врать. Устроила скандал – аргументированно объяснила, что я – тварь неблагодарная, на которую она потратила свои лучшие годы, неудачник, который не способен обеспечить семью, да еще и кобель, который засматривается на всяких пигалиц, а ей давно уже внимания не уделяет. Спорить с ней было сложно – я и не стал. От нашей ругани проснулся ребёнок, прибежал к нам испуганный:

– Мама, папа, что случилось, почему вы ссоритесь?

Мы сказали, что не ссоримся, а просто громко разговариваем, что ничего не случилось – иди, мол, сынок спать, баюшки баю. Он нам явно не поверил, но ушёл. Утром попытался оправдаться перед женой – но она мне не поверила – и ушёл на работу, с работы домой не вернулся, заночевал у товарища, напился. Пил несколько дней пока не понял, что работать в школе я больше не смогу. И что вообще больше так не смогу. Что я сам себе уже неприятен, что я запутался, потерялся. Что очень давно не чувствовал себя счастливым и наверняка уже не способен дарить счастье другим. Разучился или и не умел особо никогда.

Пришёл в школу – морда опухшая, руки трясутся. Зашёл в кабинет директора – у неё сидел наш новенький физик – симпатичный и многообещающий, но встревоженный. Оказалось, ему пришла повестка в военкомат – началась мобилизация, его хотят забрать на войну. Что же делать, как быть – говорят они оба. Ничего страшного – говорю я, пытаясь не дышать перегаром в их сторону. Говорю:

– Я понял, что не могу больше работать учителем, у меня личные проблемы. Я готов пойти в военкомат вместо нашего молодого и перспективного коллеги.

Облегчение я увидел на их лицах. У физика – ничем не прикрытое, ему то всё равно, кто пойдет вместо него на войну, главное – что не он – поскольку у него впереди перспективы семьи, роста тарифной ставки, покупки стиральной машинки и округляющихся школьниц. У опытного директора – облегчение, скрытое причитаниями вроде: да куда вы то пойдете, у вас же семья, вы ж у нас уже столько лет работаете и где нам теперь нового историка искать?

– Всё будет хорошо, всё образуется, не переживайте!

Сказал я и ушёл в военкомат. Там подняли мое личное дело и увидели, что по военно-учетной специальности я – командир мотострелкового взвода, целый лейтенант (а я и подзабыл, что после военной кафедры в институте нам «лейтенантов» дали). Спросили:

– Вы уверены, что хотите пойти по мобилизации? Повестка то вам не пришла и не факт, что придёт, хотя командиры мотострелковые нам нужны, конечно…

Я объяснил, что повестка пришла моему коллеге в школе – но он настолько молодой и перспективный, что совсем не готов. А я хоть уже и не молодой, зато с детства мечтал стать лётчиком.

– Лётчика мы вам обещать никак не можем, извините. Но если готовы в мотострелковое подразделение, в пехоту то есть – то подписывайте бумаги.

Я и подписал. Я – доброволец.